Ты – летящие в форточку ножики

      – Да похуй, честно вот. С нихуя придрался, я просто апелляцию напишу и пересдам с комиссией.              – Сука он. Давай я его отпизжю?       – Я бы посмотрел на это.       – Ты чо, Денчик, сомневаешься во мне?       – Да куда уж. Просто через два месяца нарисуешься тут с документами, и он тебя на первой же твоей сессии за разбитый ебальник затаскает по пересдачам.       – А меня Даня научил без синяков бить. И лицо трогать не буду.       Вова пыхтит еще что-то злобно-несерьезное, после чего Денис все же заливается смехом.       За эти полтора года общение по просто, блять, великодушному позволению кого-то свыше никуда не делось. Вова в него реально как клещ вцепился, в тот самый день отъезда сразу же в телеге требовал кружочки его старо-новой хаты, и чтобы каждый угол заснял, а то он узнает и киберпиздов пропишет. Денис тогда, посмеиваясь, задокументировал всю квартиру, пройдясь по периметру, ловя возмущение отца прямо в айфоновский микрофон, ну хули ты под ногами тут мешаешься, и теплый смех матери, разбирающей коробки.       За эти полтора года Денис немного раздался в плечах, сменил оправу очков, дважды покрасил башку, обзавелся надежным товарищем в лице одногруппницы, и с одной задолженностью в виде несданного из-за вредности препода зачета, гордо переходит на второй курс местного вуза. И как назло, на счастье, Денисочка, на счастье, все еще крепко повязан с теми пацанами из хуево-кукуево, где провел, наверное, лучшие два месяца в своей жизни. И по иронии или благосклонности, те самые пацаны его все еще своим считают. Когда с Вовой по фейстайму пиздят, наглые и довольные морды в экран лезут, когда сидят в дискорде, в чужой микрофон до разрыва перепонок орут, а потом вопросами заваливают. Сами пишут, сами звонят, реже, чем Вовчик, конечно, но такое непрекращающееся внимание все равно теплой, заживляющей ладонью – на ноющее сердце.       В душу лезут, но не переворачивают там ничего с ног на голову, а просто на свои законные и нагретые места усаживаются. Только одно пустует.       Илья его откровенно сторонится, даже игнорирует, изредка руку в знак приветствия поднимает, когда случайно попадает в кадр. Ни один из них друг другу так ничего и не написал с той ночи.       И все бы ничего, если бы не предательские чувства, что ни на секунду не позволяют уже ненавистные родинки забыть, что каждый раз в надежде кверху, до глотки, до носовых пазух, до глаз и до разума ползут неустанно, как только его фигура в кадре мельком порхает.       У них с Вовой какое-то негласное правило появилось – не упоминать Илью. Семенюк рассказывает всегда что-то в общих чертах, как они вместе на шашлыки сгоняли, как новый, из всех щелей пестрящий, фильм посмотрели, как очередного лоха облапошили. Последнее гораздо реже в речи проскакивает, либо на путь исправления встали перед переездом, либо Вова просто язык за зубами держит. Денис на первое надеется.       Надеется, потому что его все еще не отпускает. В голове образ его нескладный, будто собранный из разных частей матрешек, но до дикости цельный, понятный и душе близкий, поселился без прописки. Не платит даже крохой и каплей внимания, по-хорошему – выселить нахуй с концами, но Денис просто безволен в этом вопросе. В голове все его дурацкие фразы, до боли честные и откровенно инфантильные, его осторожные прикосновения, его тупая любовь к Уэлшу, его четкий профиль в свете уличных фонарей подъезда, его триповая улыбка, теплая ладонь на шее, в волосах, на лице, на коленке, его детская обида (и даже не на Дениса!), его печальные и погасшие глаза, искрящие при разговоре, его тихое бормотание с надеждой, что его никто не услышит, но Денис слышал и внутренне обмирал каждый раз, его раскиданные по всему телу родинки, его голос, его, его, его, блять, весь он, абсолютно весь, целиком и полностью застрял где-то глубоко под ребрами, дышать мешая, а с закупоркой дыхания долго не проживешь.       Денис понимает всю эту отгороженность, понимает это нежелание еще больнее делать своим почти-присутствием, весь этот страх эмоций разделенных, чувств ответных и взаимных, которыми в их реалиях только подтереться можно, понимает эту боязнь снова одним ни с чем остаться, покинутым и брошенным, только в этот раз все досконально помнить, а не ссылаться на детский возраст, понимает его отчаяние, желания противоречивые, потому что он его знает. Потому что только сейчас позволяет себе эту чсвшную мысль пропустить, что он единственный, кто так Илью знает, что его так больше никто знать не будет. И от этого просто в сопли размазывает и от обиды, потому что Денис тоже это все, сука, чувствует.       – Ку-ку, нахуй, але-е-е.       Вова как спасательный круг из океана мыслей вытягивает.       – Сори, что ты там говорил?       – Заебся я ваши вздохи ахи друг по другу лицезреть, – раздраженно откликается, а Денис лишь думает «нихуя спича навалил-то, вот тебе и 92 балла по русскому», – у меня это с двух сторон, сука.       – Я не сука.              – Да вы все суки, я один Д'Артаньян, – смеется задорно, а потом к теме возвращается, – я просто напоминал тебе о том, что мы через 2 недели прикатываем в твой бандитский Петербург, андерстенд?       Денис глаза устало закатывает.       – Помню я.       Они его троллить этим до скончания времен будут. Каждый раз как приезжают долго и упорно повторят и время, и место, и дату, сверкая чеширскими улыбками, Денис-то в тот раз до последнего тянул, не говоря никому. Когда Вова после ЕГЭ приехал, когда Даня недавно, чтобы хату подтвердить – все, сука, сверху еще огромнейшем слоем подъебок намазано.       Денис, если честно, не верит до конца, что это все взаправду. И что Вова набрал суммарно на два балла больше него и поступает в тот же вуз, и что они все все еще общаются, и что они реально в Питер переезжают.       Самого Коломийца, как с корабля на бал, после хороших баллов и такого же аттестата сразу присунули в добротный вуз, где он старательно трудился на благо стипендии. В группе все друг к другу притерлись быстро, а Денис, такого стремительного вхождения в социализацию лишенный, уже на первой неделе медленно охуевал от приветствий и дружелюбных улыбок. Но привычки сильнее и, несмотря на расположенность ребят, все еще держался особняком. Менее жестким и ответно злым, конечно, – может спокойно с девчонками покурить или обсудить что-то с пацанами, – но вот друзей как те самые, он не завел, и, думает, не заведет. Поддерживать приятельские отношения в группе, не ожидая ни от кого нападок, оскорблений и плевков, долгое время до усрачки нервировало, будто он сам себе все придумал, а теперь с песчаными замками сражается, как дебил последний, даже Вове жаловался, потому что никак не одуплял откуда подлянки ждать. А ее просто не было, потому что люди здесь другие, и все они другие и никого заранее не знавшие, и здесь они не для просиживания времени и сбивания в кучи для чувства безопасности, а чтобы ебашить на свое будущее и мозгами работать. После понимания отлегло, пару раз даже где-то с группой зависал, хорошие ребята. А потом с Ариной пересекся, и она стала ближайшей координатой в этом давно неродном и чужом городе.       Девчонка, ну, золотая просто, и конспектами поделится, и пизданет, за не вовремя сданную домашку, и из дома, когда надо вытащит, и вопросов лишних не задаст, когда они точно есть. Не будет за просто так просить наизнанку вывернуться, а лишь положит свою тонкую ручку на плечо и буркнет тихо: «не знаю, что там у тебя, но выплывешь, Денис». И будь они в других обстоятельствах, он бы может, на ее редкие упады настроения из-за мужиков-долбаебов, сжал бы ее ладонь в своей и предложил по жизни вместе идти, но они в тех обстоятельствах, где Арина четко проводит грань между любовью и дружбой, и где у Дениса сердце не на месте от одного воспоминания об отчаянных поцелуях под таблетками. Поэтому они определенно точно хорошие приятели, и Денис этому чертовски рад.       – Ты загнался опять? – Вова спрашивает задумчиво.       И от заботы такой внутри все медовыми реками переливается. Семенюк все-таки его первый друг, его лучший, блять, друг, как ему подфартило-то так?       – Ничего серьезного, – уверяет с улыбкой на пол-ебала, – просто рад, что твой гэпъер закончился, и ты снова со мной батрачить за учебниками будешь.       – Бля, братан, – Вова выдыхает пораженно, но Денис даже без картинки на экране способен понять, что тот тоже улыбается, – ну и одну наглую рожу ты тоже увидеть рад.

***

      В аэропорт он минуту в минуту приезжает, бежит со всех ног внутрь, боясь опоздать. А затем замечает знакомый профиль и останавливается как вкопанный.       Илья.       Денис на него смотрит и там, внутри все заржавевшие механизмы снова крутиться на бешенной скорости начинают, все те чувства, совсем не забытые и не новые, с ебейшей силой по башке дают, мозги в кисель превращая, остатки разума передавливая.       Он изменился. Глупо не заметить – в волосах синева мелькает, спина шире, чем он помнит, лицо без восковой маски вечных мук и страданий человечества, свежее и бодрое, улыбка кривоватая, но искренняя, глаза светлые. Чистые. Денис эту мысль в дальний ящик своих чертог откладывает, планируя позже обдумать. Илья выглядит и ощущается другим, но Коломиец готов голову на отсечение дать, что стоит ему начать разговор про того же Сорокина – и глаза его прежним огнем заискрят, стоит ему сигаретой поделиться – и пальцы его в прежний ансамбль сложатся, стоит с ним просто взглядом пересечься – и все закоротит.       Первым его Вова замечает, по-смешному лицо корчит, издает странный боевой клич и, с сумками наперевес, несется через зал мимо проходящих зевак прямо к нему. Багаж громко падает на пол, а чужое тело крепко впечатывается в собственное, в теплые объятья втягивая. Смеется заразительно, счастливо, самого Дениса этими чувствами наполняя.       Следующим Даня подходит, по макушке треплет и несерьезно возмущается тому, что Денис выше него стал. Макс улыбкой сверкает, руку крепко жмет и, подражая Вовиной реакции, чуть ли ни на руки запрыгивает, весь аэропорт смехом заполняя. Антон просто его в медвежьих объятьях стискивает и по плечу хлопает.       Последним Илья подходит.       И совсем на него не смотрит.       Денис старательно пытается его взгляд поймать, но проваливается, смотрит в упор и протягивает руку. Внутри надежда медленно кровоточит.       Секунды идут, все вокруг многозначительно молчат, жадно глазами от одного к другому бегая, но не предпринимают ничего. Он отчетливо чувствует обеспокоенный взгляд Вовы, но от Ильи не отрывается. У Дениса внутри все тонкой корочкой льда покрывается от его такой… абсолютно детской реакции. Обидно, блять, до стыда жгучего.       Илья, наконец, из анабиоза выходит, все еще не смотрит правда, но руку в ответ тянет. Это касание первое, долгожданное, запускает внутри кучу мыслей неправильных. Правильных. Но от такого отвержения показательного они лишь болью отдаются.       Контакт прекращается резко, оставляя на руке фантомный холод, потому что хочется еще и еще, больше, дольше. У Дениса будто что-то жизненно важное изнутри выковыряли.       – Хватай сумку, белобрысик, – нарушает всю эту откровенно странную атмосферу Макс, – домой попездохаем.       И попездохали.       Едут на двух машинах и Дениса предусмотрительно от Ильи отсаживают. Спереди Даня с таксистом о чем-то базарит, а он с Вовой на заднем. Тот все взгляды кидает осторожные и, устав от такого, на самом деле заботливого, внимания, встречается с ним лицом к лицу и молчаливо вопрошает.       – Мне жаль, что вот так, – шепчет Семенюк, мордашку страдальческую строя.              – Я понимаю его.       – Все равно жаль.       Конечно жаль, блять, как еще. Не жалко даже, - жалко у пчелки, - а именно жалостливое, склизкое и липкое ощущение внутри поселяется.       По лицу Вовы видно, что он что-то недоговаривает, но у Дениса сил сейчас нет из него что-то вытаскивать. Он просто хочет порадоваться приезду близких людей и провести с ними время.       Даня намеренно ему в свой прошлый приезд адрес не сказал – хотел, чтобы для него это своеобразный сюрприз был. Сказал, что раз это их новый дом – то, по сути, его тоже. Его второй дом. Его вторая семья.       С одной обиженной сукой.       Выходя из машины, он не замечает пока ничего особенного – обычный колодец, обычный двор – он в таких сотню раз был. Но несмотря на «обычность», легкий шлейф привязанности уже чувствуется. Это его второй дом.       Подъезд чистый, светлый, даже непривычно как-то. На родительский дом чем-то похож. Никаких следов мочи, рассыпанных семечек, плевков и надписей на стенах. Пацанам здесь также удивительно, как и ему?       Подходят к крепкой двери с закосом под натуральное дерево, Даня во все скважины ключи вставляет, проворачивает с приятным щелчком и, наконец, отворяет.       Коридор встречает широким ковриком, крепкой тумбой с зеркалом и вереницей крючков для одежды. Стены кремово-белые, пол дубово темный и, на секунду кажется, что это настоящая древесина. Блять, сколько они за такие апартаменты отбухали?       Вова радостно присвистывает и, словно кошка, которую первой в квартиру запустили, разувшись, юркает в каждую комнату.       – Клево, да? – Даня спрашивает с улыбкой. Денис его таким расслабленным и спокойным никогда не видел.       – Охуительно. Все правда охуенно.       Денис шутливо его макушкой в плечо бодает, выбивая из Дани смешок счастливый.              – Почти все, – бросает опережающе и за собой вглубь квартиры уводит, в комнату, что определенно точно будет кухней.       – Только ты давай не жалей меня, ладно?       – Я никого не жалею, – усмехается совсем невесело и плюхается на светлый, блестящий гарнитур. Нет, сколько они все-таки за такие хоромы отдали? – Вы просто два еблаклака. Друг другу больно делаете… Нахуя? Если мне покажется, что все, пизда – я вмешаюсь.       – Вмешивайся, – Денис безразлично плечами пожимает.       С Ильей... просто поговорить надо. Необходимо. Он такого отношения безразличного к себе не вынесет – на стенку, нахуй, полезет и будет орать. С ним невыносимо просто, но без него еще хуже.       – Бля, я не хочу как-то в ваши, ну, - сука, как же стремно, - отношения лезть. Но если…       – Нет никаких отношений, Дань, – перебивает устало, – не думаю, что вообще были.       Кашин смотрит на него долгим изучающим взглядом с таким прищуром хитрым, словно он знает больше, чем Денис. На него все так смотрят, и это пиздец как бесит.       Потому что, ну, наверное, он-то знает побольше их, верно? Это он с Ильей угашенным целовался. Это он каждое его слово жадно выхватывал. Он с ним ночами по городу блуждал, заслушиваясь, забываясь, погружаясь. Все его интересы разделял. Отчаянно нуждался в нем день ото дня. Влюбился в него. Это его Илья крепко к себе прижимал, его Илья привязал к себе без шанса на высвобождение, его Илья на свидание позвал. Это к нему Илья ответные чувства проявлял, блять.       – Говорю же – еблаклак, – резюмирует Даня, с кухонной тумбы спрыгивая, и как только Денис рот открывает, чтобы возразить, заканчивает: – Я вам обоим переебашу, просто чтобы не втыкали.       – Кого ты там переебашишь?       Вовино лицо комично в дверном проеме вылезает, он недоуменно взгляд с одного на другого переводит и лыбится заговорщически.       – Тебе, дебилу, если наследил тут, – ворчит Даня с каким-то нескрываемым умилением в голосе, а затем исчезает в проходе вместе с Вовой. В коридоре слышны голоса Макса и Тохи. И на секунду кажется, будто он на той старой обшарпанной и грязной кухоньке в хрущевке.       Вот и все в сборе.

***

      Август пролетает на бешенной скорости, пестрит яркими картинками, будто и не из его жизни. Звонкий смех, теплое пиво под палящим солнцем, стертые в кровь пятки, разделенная на пятерых последняя сигарета, светлое небо по ночам, разбитая коленка от падения с самоката, руки на плечах, помятая, но живая юность.       И Илья… Который очень редко с ними эти моменты проживает. Все время где-то в других местах, наверное, с другими людьми, и Денису по-тупому и по-обыкновенному больно. Кажется, что он просто его избегает.       Утром, заходя на кухню, где парни завтракают, он прямо задает давно интересующий его вопрос.       Все молчат. Вова замер с ложкой у рта.       – Вы просто.. так спокойно к этому все относитесь, будто все нормально. Все нормально? Объясните мне, я не вдупляю.       Антон переглядывается с Максом и коротко кивает. Даня буравит их взглядом.       – Все нормально, – начинает Максим, – он типа… работает.       – От этой работы деньги на хоромы эти?       Макс кивает.              – И он сутками впахивает?       – Да не то, что с утками – с натуральными дятлами, блять. Поэтому, как есть.       Денис еще больше запутался.       – Ладно.       – И ты типа больше ничего не спросишь?       Антон с Даней предупреждающе на Макса смотрят.       – Вы бы мне сказали больше, если бы хотели, – пожимает плечами. Денису не хочется играть в детектива. Ему хочется выловить Илью, зажать у стенки и нормально поговорить уже.       – Твоя правда, – соглашается Макс, отходит к чайнику и неожиданно продолжает, – у него наследство осталось от предков, нихуевое между прочим, год назад узнали. Ща мотается, распродает.       Антон грузно вздыхает, Даня показательно цокает, а Макс невозмутимо садится с чаем обратно.       – И мне этого не нужно было знать? – непонимающе тянет Денис.       – Он не хотел, – Даня смотрит виновато и злой взгляд на Макса переводит, – потому что он, наверное, сам об этом хотел сказать.       – Ты вроде недавно вмешиваться собирался, поправь, если не так? – отхлебывая от кружки, интересуется невпечатленно.       – Заткнитесь оба, – произносит Антон и смотрит на Дениса, – он скоро закончит уже. Там осталось несколько бумаг подписать и пару встреч.       Во всем этом будто немая просьба «дождись, пожалуйста» молоком написана. Денис свою боль мягко глубже проталкивает и присаживается за стол рядом с Вовой. Он протягивает ему стакан с соком и криво улыбается.              А ближе к вечеру, когда они с ним за продуктами пошли, тот утянул его на площадку детскую и, подкурив, сам Дениса у метафоричной стенки зажал.       – Тебе плохо? Мне скажи-то.       – Блять, мне… мне нормально, Вов. Не заебись, не хуево – нормально.       – Мы сами его почти не видим, я бы сказал ему. Честно.       – Я знаю. Не то чтобы он к вам прислушивался обычно.       – Мне грустно. Такими вас видеть. Будто что-то неправильное.       Денис ухмылку кривую не сдерживает.       – Говоришь так, будто до этого мы счастье источали, ну.       – Вы же, как два по цене одного были. Я про это.       Гадкое чувство по внутренностям скользит, заставляя разочарованно в глаза Вове заглянуть. Он ни с кем говорить про это не хочет, пока с Ильей не... Что? Что он сделает? Попробует заговорить, а тот проигнорирует или замнет?       – Понял – не будем. Просто, говори со мной. Если что-то, ты же знаешь, я всегда тебе помогу.       Денис улыбается вымученно, но искренне.       – Я знаю.

***

      Перед учебным годом родители запрягли к родственникам смотаться, поэтому к пацанам он приходит далеко за полночь. В квартире свежо, темно и тихо.       На кухне в открытое окно курит Илья.       – Привет.       Тот оборачивается, по-кошачьи склоняет голову и кивает. Денис от его внимания откровенно отвык и сейчас чувствует, как надежда и воодушевление вверх по трахее карабкается. Всеми силами давит.              – Будешь?       Денис присаживается на стул возле окна, вытягивает сигарету, чиркает зажигалкой, затягивается до хрипа. Поднимает голову и с поличным ловит въедливый взгляд.       – Ты вырос.       – Ты тоже.       Смотрят друг на друга, но у Ильи глаза нечитаемые, хуй поймешь, что там в голове у него сейчас. Так непривычно от этого. Раньше как книжка открытая – загляни и все тонкости прочтешь. Теперь они словно откатились к первой встрече, когда никто никого не знал и боялся лишний раз себя настоящего показать.       – Как там с «работой» твоей?       Илья пару секунд пялится непонимающе, а потом громко хмыкает.       – Распиздели, значит.       – Почему ты не хотел, чтобы я знал? Даня сказал, что это потому, что ты сам мне рассказать хотел. Но это неправда. Ты вообще не хотел, чтобы я знал.       Сигарета у фильтра горчит, Денис тушит ее и достает одноразку. Илья же потрошит пачку, затягивается крепко и явно отвечать на вопрос не хочет.              Денис откидывается на спинку стула и беззастенчиво разглядывает причину своего недосыпа, потрепанных нервов и залеченного сердца. Тот задумчиво смолит сигарету, смотрит в открытое окно и не хочет к себе его подпускать.       – Расскажи хотя бы, чем занимался эти полтора года.       Илья резко поворачивает голову и смотрит каким-то насмешливым взглядом, от которого по спине мурашки бегут.       – Укольчик, морфин и водка. Марафонил, потом юристы нагрянули, началась пляска с разделом имущества. Так что да, печень и легкие знатно потрудились.       И Денис почти верит.       Но всего лишь почти.       – Не издевайся, блять. Мне-то не ври.       Сам от такого выделения себя смущается жутко. Вот зачем было? А потом раздражается сильнее – он имеет, блять, полное право.       У Ильи же маска внешняя крошится и осыпается, взгляд удивленно открытый, словно он и не ожидал такого ответа. Смягчается как-то, смотрит как раньше, не так как в темноте кухни старой, когда на свидание смущенно звал, но с честностью какой-то, нескрываемо. У Дениса дыхание от одного такого преображения слабого с ритма сбивается.       – Хорошо. Не буду.       Рассматривают друг друга бесстыдно, Коломиец смущается и взгляд отводит, чувствуя, что Илья продолжает нагло смотреть. И воздух так сгущается, будто он сейчас скажет что-то, что-то определенно важное.       Но на кухне включается свет и в дверном проеме возникает сонный Антон.       – Сука, Илья, просили же на балконе курить. Сам с вытяжкой ебаться будешь.       Он тяжело вздыхает, спрыгивает с окна, мажет последний раз взглядом по Денису и отходит к навесу над плитой, что-то выкручивая и тыкая.       Антон выглядит как-то чересчур довольно для человека, которого разбудил сигаретный дым и бубнеж, а потом смотрит прямо в глаза Денису и показывает палец вверх.       Тот непонимающе хмурится, но Тоха уже переключился на другую тему:       – Малой, ты спать пиздуй, у вас день знаний как-никак завтра.       – Сегодня. И это у Вовчика день знаний, у меня три ебаных пары.       – Тем более пиздуй.       Утром он просыпается от настойчивого звонка Арины, громко матерится, впопыхах собирается, будит Вову, у которого еще законных сорок минут сна, и мчит на первую пару. В перерыве пересекается с пацанами, которые увлеченно поздравляют Семенюка с вхождением в четырехлетний абьюз от вуза и радостно присоединяется.       – Я бы на твоем месте так не радовался, – смеется Даня, – опять этого умалишенного натаскивать по предметам.       – Эй! – громко Вова возмущается, – у меня вообще-то баллов по ЕГЭ этому обоссаному больше, чем у него.       – И чьими силами?       – У тебя там хвостик, кажется, – нечитаемо говорит Илья и головой кивает куда-то в сторону.       Все оборачиваются и изучающе смотрят на Арину, та под таким вниманием тушуется и теребит край юбки.       – Это одногруппница моя, – говорит, словно оправдываясь.       – Ну, иди к ней, – странно Илья произносит.              Макс с Даней удивленно косятся на него.       – Все, хуярь на пары, шкет, – резюмирует Антон и подталкивает его к девушке, – вечером все равно празднуем.       Денис прощается с ними и подходит к Арине, все еще думая о непонятном взгляде и голосе Ильи.       – Друзья твои? – та спрашивает с интересом.       – Первые и настоящие. Переехали летом, теперь все вместе.       – Надеюсь у тебя теперь лицо повеселее будет.       Она хихикает, когда он ее в бок тыкает нарочито недовольно, и под руку ведет на предстоящую каторгу.       Вечером с пацанами они на удивление слегка выпивают, едят черничные капкейки и болтают о новом жизненном этапе. Как все хорошо сложилось. Как у них все хорошо будет.              Денис хочет, чтобы это чувство с ним вечность и еще немного продержалось.       Когда все по комнатам расходятся, выходит к Илье на балкон, тот весь вечер увлеченность изображал только, умело конечно, но Дениса не обманешь.       – Все в порядке?       Он поворачивается и расплывается в улыбке, неожиданно искренней.       – Лучше не бывает.       Стоят молча несколько минут, теплый ветер через окно гуляет, еще летний, несмотря на месяц календаря, мягкий.       – Та девчонка…       – Арина, да.       – Да, – Илья выдыхает, – вы встречаетесь?       Вопрос такой тупой и такой логичный. Но, учитывая то, кто это спросил, внутри стыд и гнев бурлят. Они друг другу ничего не обещали, но разве Илья не чувствует? Разве он не знает?       – Мы дружим.       Илья скалится и усмехается с издевкой.       – Это ты так решил?       – С чего ты взял вообще?       – Значит она мастерски пиздит.       – Что?       Илья стискивает в пальцах сигарету и на выдохе произносит:       – Потому что с тобой дружить невозможно. Не в таком положении точно.       Денис сначала думает, о каком положении речь идет, а потом в голове что-то щелкает и из-под ног натурально земля уходит. Что это как не признание? Что это как не подтверждение? Что ему делать с этим, он же снова закроется?       Он переводит взгляд на Илью и тот ошарашено смотрит в пол, словно слова сами по себе вылетели, словно он совсем не это сказать хотел. Сердце чаще заходится.       – Прости, меня, кажется, сильнее нужного развезло. Не бери в голову.       И быстро вылетает с балкона.       Денис хватает воздух ртом и усиленно старается не думать о том, что 0,5 пива – это теперь перебор, что Илья приревновал и что подтвердил, что все еще что-то чувствует к нему.       И сейчас выбежать бы с балкона вслед за ним, крепко обнять, пропищать «я тоже еще люблю» и поцеловать звонко, как в мелодрамах это делается. Вот только сил на это нет. И, если честно, желания тоже. Он вообще правильно его понял? Ему не послышалось? Он не придумал себе этого? Может, он просто спит и бредит.       Денис сильно щиплет себя за руку, ойкает и понимает – нет, все по-настоящему.       Все взаправду.

***

      До середины сентября Илья снова пропадает и Денису это на руку. Не пришлось бы откровенно шкериться и сторониться. Ему нужно обдумать все. Ничего, блять, не клеится, нет картинки целой, везде пропуски и куски неподходящие.       Вечером, пока он сидит в своей комнате в родительском доме и делает домашку на неделю вперед, просто чтобы заглушить мысли, ему звонит непривычно тихая Арина и спрашивает, могут ли они встретиться. Он зовет ее к себе.       На лице подтеки от макияжа, глаза красные и припухшие, взгляд пустой. В Денисе злость просыпается, он готов глотку любому разорвать, кто к ее этому состоянию причастен.       Наливает ей чая ромашкового, благо у мамы в загашнике куча видов, дает салфетки и занимает выжидающую позицию.       – Прости, что я так... как снег на голову… Мне просто.. вживую не с кем… А ты, я подумала, осуждать не будешь. Что сможешь понять.       – Арин, тебя обидел кто-то?       – Меня никто, – тихий всхлип давит, рот рукой зажимая, – никто меня не обидел. Это я, кажется…       – Что случилось, Арин?       Она взгляд на него поднимает, смотрит с отчаянием нескрываемым долгую минуту, а потом переводит на окно.       – Я познакомилась кое с кем. Еще летом. И мы.. мне так легко с этим человеком. Словно мы делим один мозг на двоих. Одни шутки, одни мысли, схожие интересы. Мне ни с кем так не было до этого. Будто до все просто репетицией было, все мои предыдущие влюбленности. И это уже настоящее, – она пальцы свои рассматривает и на грани слышимости добавляет, – правильное.       Денис мысленно этого парня уже четвертовал с наслаждением.       – Только неправильное оно, понимаешь. И у нас так хорошо все было… И я может не так все поняла. Но последние недели две-три, я будто ловила сигналы. И я долго не хотела думать, что это правда, потому что… Я боялась. Мне было так страшно, но меня так все эти чувства окрыляли, и я боялась и их запачкать. И сегодня…       По щекам девичьим соленые дорожки стекают, Денис ей салфетки пододвигает и смотрит участливо.       – Сегодня я попыталась поцеловать… И... Денис, от меня отодвинулись. Я знаю, как это звучит жалко, но меня буквально этим отказом сломали. Я так открылась… Я изменила себя и… Меня теперь презирают и ненавидят. Я теперь грязная, я теперь извращенка в глазах любимого человека.       – Ариш, – Денис честно понять пытается, – этот парень еблан последний, поняла? Как от тебя такой вообще можно отказаться? И я уверен он тебя такой не считает. Или он растерялся? Это, кстати, не отменяет того, что он еблан.       Арина смотрит ему в глаза, там чистый стыд вперемешку с болью. Она тихо шепчет, словно эти слова страшные, словно их произносить нельзя.       – Денис… нет никакого парня, – слезы ручейками струятся, – я пыталась поцеловать девушку.       Он сидит несколько секунд, пытаясь в голове срастить все. «Этот человек», «неправильное», «боялась», «изменила себя», «извращенка». Как он сразу не додумался?       Денис как на автомате движется, обнимает ее за плечи и к себе притягивает, держит, пока она в него слезы все выжимает, не отпускает.       – Я так боялась говорить кому-то, – выдавливает из себя, захлебываясь, – все это время мне казалось, что я сломанная, додумываю не то, понимаю все не так. Я же никогда такого не чувствовала, я и не думала, что…       – С тобой все хорошо, Ариш, никакая ты не сломанная.       – Почему она… Мы пьяными целовались, я испугалась тогда и сделала вид, что не помню. Она ничего не сказала. Что я не так сделала?       Арина просто плачет ему в плечо, а он гладит ее по спине, успокаивая. Что он вообще сказать в такой ситуации может? Не будет же рассказывать, как у него было.       Через полчаса Арина сидит уже умытая, пьет воду и игнорирует вибрирующий телефон.       – И ты просто убежала? – уточняет Денис.       – Ты бы видел ее глаза… Столько шока и смущения, – еще глоток, – она очень добрая. Никогда бы мне не сказала того, как я себя тут называла. Но я это почувствовала.       – Так может она тебя таковой и не считает? Ты же.. может она тоже боялась? Поэтому и не сказала ничего.       Арина вскидывает взгляд, в котором отчетливо виден мыслительный процесс. Разве что на лбу не отражается.       – Это словно.. мы обе боялись друг друга не так понять. Будто у нас есть комфортная зона, за которую хочется выйти, но страшно обжечься. Мы же так... мало знаем друг друга. И не так больнее, если ничего не будет. Господи, а если она помнит, как мы целовались пьяные? Что, если она подумала, что я ей просто играю? Что, если она боится, что я снова ее отвергну? Сука, Денис, выключи, нахуй, этот телефон.       «Что, если она боится, что я снова ее отвергну?»       Денис берет телефон в руки, видит кучу сообщений и пропущенных от одного контакта. Вибрация возобновляется.       – Тебе тут некая Ксюша трубку обрывает.       Арина превращается в бешенную белку, вырывает телефон, пару секунд неверяще пялится в экран, а потом принимает вызов и уходит в туалет.       «Что, если она боится, что я снова ее отвергну?»       Почему, почему именно эта фраза так заела? Денис разве отвергал Илью? Они в тот момент были не в состоянии что-то серьезное обсуждать, а потом тот сам морозился. И до сих пор… Может быть такое, что Илья просто не хочет на те же грабли наступать? Может быть такое, раз он не смолчал и признал, что еще чувствует что-то, что он просто также боится очередной боли?       Тогда как ему показать, что Денис не намерен ему больно делать? Что ему самому хуево от всех этих свистоплясок?              Арина вылетает из туалета с яркой улыбкой на лице, чуть ли не светится от счастья.       – Я такая дура. Еще и тебе нервы вымотала.       Она такая… такая радостная, всю кухню освещает, лучезарит как настоящее солнце. Денису по-человечески завидно.       – Все, бежишь в лесбийский закат?       Арина полувозмущенно шлепает его по руке, а сама расплывается в еще большей улыбке.       – Она растерялась, а я сбежала. Так по-тупому.       У Дениса в истории никто не сбегал, а все равно все также, блять, по-тупому.       – Спасибо тебе. За помощь, за реакцию…       – Арин, ну это вообще лишнее, окей? Я должен был от тебя как от прокаженной отскочить что ли, раз тебя не только пенисы привлекают?       – Фу, – смеется, в объятья утягивая, – все равно спасибо тебе. Я хотела телефон отключить и просто рыдать в подушку. Я бы с ума сошла, если бы не ты. Для меня это очень важно. Что ты принял меня.       Потому что она сама себя еще с трудом принимает, - думает Денис.       – Ну, – взвешивая все за и против, тихо произносит, – было бы лицемерно с моей стороны.       Арина как-то резко выдыхает и сжимает его крепче.       – Спасибо.       Когда она уходит, у Дениса в голове кружится лишь одна фраза.       Что, если он боится, что я снова его отвергну?

***

      Денис думает долгие два дня.       Илья приезжает с концами, заканчивая свое турне по близлежащим петербургским владениям, и устраивается своеобразный междусобойчик. Даня раздал всем колпаки, и в дружном шизонастрое Илью встретили дуделками. Алкоголя снова по минимуму, Денис не возражает конечно, но тихо интересуется у Макса.       – Мы типа на зоже.       Это хотя бы многое объясняет.       После импровизированного торжества, Денис тенью следует за Ильей, который смертельно уставший валится на свою кровать и вопросительно смотрит на нежданного гостя его комнаты.       Коломиец усаживается на ковер.       – Ты как вообще?       Илья смотрит внимательно секунду напряженно, а затем смягчается весь, взглядом теплым одаривает.       – Ты знаешь, вот если подорожник размочить, растрепать, из него можно длинные волокна белые вытянуть. Как нитки. Вот хочется, знаешь. Сплету себе одеяло из них и укроюсь от всего на свете. Хочу так.       – Нижний слой гнить начнет. Как на огороде: плотный слой мульчи, плюс грядка – вот и питательная почва.       Илья впервые за долгое время улыбается ему, но по-грустному и по-обреченному.       – Только от сорняков не спасет все равно.       – Мы всегда прополоть готовы, ты же знаешь.       Он возвращает свою манеру прежнюю взглядом наружу выворачивать, но Денис все эти схемы знает уже, он знаком с ними и спокойно позволяет искать ему то, чего он захочет.       – Ты о чем-то поговорить хочешь, – заявляет Илья.       – Хочу.       – И мы не можем это отложить.       – Даже учитывая, что ты уставший как собака.       Илья кивает, зная, к чему он ведет, но все равно наивно спрашивает:       – О чем?       Денис смотрит на него с абсолютно нескрываемой нежностью, со всей той любовью, которую он к нему испытывает. Его с головой накрывают такие простые и, по правде, сложные чувства. Просто поговорить с ним, с открытым забралом, не тая ничего и не прячась.       – О нас.       Илья выдыхает и усаживается на кровати.              – Что ты услышать хочешь?       – Правду. Ты сказал, что врать мне не будешь.       – Не буду, – кивает скованно, – уточни только. Я не оч сейчас соображаю.       Денис видит, как тот просто избегает – соображает он всегда выше сотки, что под градусом, что под котиками. Боится.       Поэтому задает самый тупой вопрос, который только можно.       – Что случилось?       Илья смотрит на него взглядом оленя в свете фар, который быстро сменяется какой-то отчетливой болью.       – Я случился, блять. Как ты… как ты за столько времени не понял еще?       – Я тебя хочу услышать. Мне важнее – что ты скажешь.       Тот хмурится и рассматривает покрывало. Проходят секунды, минуты – молчат. Илья поднимает взгляд раненного животного, и Денис понимает: сейчас.       – Ты, блять, въедливее меня, серьезно. Нужно было тогда Даню с Вовой послушать и приобщить к хуйне той, – но ты не позволил, – важнее ему.       И только сейчас Денис осознает полный масштаб ситуации: Илья всего-навсего смущается.       – Не знаю какую ты правду услышать хочешь. Я долбил как сука. Пил как свинья последняя. Вел себя еще хуже. В криминал влез, пацанов втянул в это говнище.       Я же не осуждаю тебя за это, – думает лихорадочно, – как бы по-другому выжили в среде той, не зная, что по-другому вообще можно?       – Кучу других не просто втянул, в расходник пустил. Как от такого отмыться можно? Я ничего из того, что имею сейчас, не заслуживаю, – заслуживаешь. – Ни их, – головой на дверь кивает, – ни тебя.       За грудиной медленно начинает ярость плескаться.       – Знаешь, почему не хотел, чтобы ты знал про наследство? Потому что я бы в твоих глазах еще мелочнее выглядел. От своей прямой связи с кровными родственниками, похуй, что после смерти родаков они отказались от меня все, - я от них отказался сам. Будто я мстительная сука. Не будто, Ден. Я мелочная, обидчивая тварь.       В руках себя только с божьей силой удерживает. Но следующие слова, как тряпка для быка.       – От меня всем только хуже, я давно убедился. Я всех, сука, каждого, под мадригал Генриха VIII на дно тянул. Мне, кажется, все еще тяну.       – Кого, блять? – Денис взрывается. – Кого ты на дно тянешь? Даню, у которого здесь свой движняк уже настроен? Или Макса, который, наконец, занимается, чем хочет? Тоху с его песьим приютом? Или Вову, который, блять, в вышку поступил?       От нервов за сигаретами лезет, на электронки же перешел, думал, все, отмучались легкие, но видимо не в этой жизни. Колесико зажигалки только бензин зазря выкачивает, Денис психует и остается стоять с сигаретой во рту.       – Илья, какое нахуй дно? То дно, где ты заочно на юриста уже год учишься, заботишься о своих братьях, перевозишь их, блять, в культурную столицу нашей необъятной и больше не юзаешь? Это для тебя дно? Я в этой системе координат, где тогда вообще?       В кармане другую зажигалку выискивает, хвала производителям – газовую, подносит к сигарете этот вечно теряющийся кусок пластика, и нервно закуривает.       – Ты в этой системе рядом со мной был, – тихо откликается Илья, – я поэтому так и пересрал, поэтому и дно. Хорошо, что ты тогда уехал – еще немного, и я бы просто в тебя вцепился и буквально утягивал туда, откуда потом не выкарабкаешься, – и, видя, что Денис хочет об этом подробнее расспросить, сразу тему меняет, сука такая. – Про юриста Даня спиздел, да?       Денис просто в ответ кивает, – смысла-то скрывать нет, – и затягивается крепко. Вот как его за жопу так взять, чтобы не увиливал?       – А про наркоту кто?       – Сам допер.       Илья смотрит вопросительно и даже как-то удивленно, что, положа руку на сердце, нехило так задевает Дениса. Он его настолько слепошарой невнимательным видит?       – Глаза у тебя чистые, – признается, смоля в пальцах дотлевший фильтр, – и сам ты не дерганный больше, – а потом внутри волна чего-то невнятного и душного подступает, что умолчать не получается, – я же тебя… блять, я тебя как облупленного изучил за то время. Каждую секунду вместе проведенную, впитывал, что мог и что не мог. Все твои реакции… знаю. Я тебя знаю, Илья.       Тот глазами медленно хлопает, растерянно и задумчиво.       – Знаешь?.. – и тянет также отрешенно и непонимающе, словно диалог сам с собой ведет, и Денис знает, что это не претензия, она даже не звучит как таковая, знает, что у Ильи сейчас просто в башке неразбериха, и он пытается лишь порядок навести, но от этого слова внутри все закипает.       – Да, блять, знаю! – чуть ли не рычит в ответ, новую сигарету вытягивая, пачка безжалостно рвется и летит куда-то на пол. – Ты меня, блять, в душу свою впустил, а потом одного там и оставил. Обычно других выгоняют, но ты, конечно, просто не мог не изъебнуться, и выгнал сам себя. Ведешь себя, будто охуеть как изменился за полтора года, а на самом деле все такой же.       – И чо это значить должно?       – А то, что ты, блять, как был добрым, так и остался, – тон, с которым он эти слова выплевывает, просто фантастически комичный контраст создают, – ты, Илья, не сделал себя каким-то новым, этаким заботящимся и альтруистичным братом, ты просто вылепил из разных своих кусков обновленную версию, что не ширяется. Все. Ты всегда был понимающим, ты всегда был верным и ты всегда, блять, о близких заботился. В этом, прости меня, что нового-то? Наркота тебя не меняла.       – Хватит. Нихуя ты не знаешь.       – Мне хватает реакции и отношения пацанов, – раздраженно Денис выплевывает, – себе-то хоть не ври. Эта жизнь, блять… Ни я, ни ты, ни они не выбирали кем и где рождаться. Вы жить хотели, вот и научились вертеться. Я какое право, блять, имею осуждать вас как-то за это? Тебя? Пацаны-то тебя реально любят и дорожат, ты их семья, Илья. Настоящая. Они и моя семья. И ты. Ты просто…       И не может предложение закончить, потому что не понимает почему.       А Илья, словно зная, – скорее всего зная, – что там дальше, морщится, как от боли и тянет:       – Ну, договаривай, давай.       – Ты себя ненавидишь, – на выдохе произносит и чувствует неприятное жжение в том месте, где у людей душа, – ты себя ненавидишь и поэтому все плохое на себя респавнишь, и игнорируешь все хорошее, что делаешь. И отдачу других ты принимаешь, будто это «не за что», даже если ты очко ради помощи порвал. Ты себя ебаным трамплином считаешь, от которого все оттолкнутся в лучшую жизнь, а тебя забудут. А ты не трамплин, Илья, ты, блять, главный приз на финише, к которому бегут.       От слов только опустошение остается, Денис натурально сдувается и облокачивается на стену, абсолютно вымотанный.       Илья смотрит пораженно, во все глаза, словно в моменте застывший. Как ему его же через свои глаза показать? Как ему показать, каким Денис его видит?       Как ему показать, как доказать ему, как заставить себе поверить?       – Что я не так сделал?       Илья голову вскидывает, смотрит непонимающе и хмурится.       – Ты, – выдыхает и с остервенением лицо трет, – ты ничего «не так» не сделал.       – Тогда почему ты себя так ведешь со мной?       – Ты знаешь почему.       Опять это ебаное «знаешь». Слова внутри что-то задевают, такое мягкое и беззащитное, болью там же отдаваясь, и Илья морщится, будто тоже это почувствовал. На негнущихся ногах ближе подходит, садится настолько близко, насколько совесть позволяет, пытается в глаза заглянуть, что на него не смотрят даже.       – Илья, посмотри на меня, – шепчет, умоляя, и тот голову поворачивает, всю душу за веками закрытыми пряча, – я знаю, да, хорошо. Почему ты тогда не знаешь?       – Чего?       – Если я знаю, почему ты не знаешь, что все по-прежнему? Что ничего не изменилось.       Глаза распахиваются, и Дениса по маковку затапливает в абсолютно откровенной надежде, она через край переливается, в себя утягивает, заставляя дыхание сильнее сбиться.       – Я думал, что тогда все испортил, – растерянно признается Илья. – Я же угашенный был, со стыда чуть не сгорел утром, поэтому и не подошел на вокзале. А дальше… ну ты сам помнишь. Я не мог просто. Ты же такой… А я…       – Ты все-таки приехал тогда?       – С пацанами, да. Просто не решился подойти. Хотел тебя запомнить таким, будто я тебе нужен еще.       – Ты мне просто нужен.       Слова так легко с языка слетают, потому что это правда. Не будет говорить «как воздух», пошло это, да и ни к чему, Илья и сам, что там подставить, поймет. Но между ними такая связь крепкая образовалась, за каких-то жалких два месяца, что и глупо как-то открещиваться. Глупо не признавать, что все случайные залеты в объектив потрепанного айфона Вовы были заскриншотины, чтобы потом на них долго пялиться. Глупо не признавать, что каждый день мысли о нем роем и полчищем нападали неустанно, этот фильм бы ему понравился, эта песня в его стиле, этого автора он точно читал, а эта футболка отлично бы на нем смотрелась. Глупо не признавать, что ничего не отболело и не прошло.       Илья ту самую надежду, что недавно за веки выплескивалась, тщательно пытается волчьим взглядом скрыть, – боится и путает уже все модели поведения закрепленные и устоявшиеся, хочет, видно как хочет, поверить, но прогадать и оступиться – как выстрел на поражение. Боится поверить. Денис и сам боялся, что вот бывает такое.       Что нашли друг друга где-то в мусоре и мраке, уцепились, прониклись – и до сих пор не отпускает.       Денис на пробу двигает рукой и, не встречая сопротивления и отвержения, накрывает его ладонью полностью. В Илье что-то с хрустом ломается, потому что он весь сникает и заглядывает в глаза своим тем самым родным странным взглядом, от которого внутри все сладко щемит. Не верит еще до конца, но, кажется, готов.       – Я так напортачил, – произносит тихо, головой качая, – все изговнял, да?       – Нет, ты просто испугался, – руку его сильнее сжимает, по костяшкам смазано проводит и за слова честные не боится, – как и я – два барана. Но я понимаю, я правда понимаю, Илья.       – И знаешь и понимаешь, вот как? – тянет, улыбаясь ехидно, – что ты вообще разглядел во мне такого?       – Тебя разглядел.       Глаза от ответа блестят ярче, Илья ближе движется.       – И что там? Что в этом «мне»?       Денис честно старается держать лицо, но грандиозно проваливается и сам расплывается в улыбке. Илья смотрит из-под ресниц нагло и хитро, словно и так все понимая, но желая из его, денисовых уст это услышать.       – У нас попиздеть еще времени навалом, да? – сам тянется, с чужих глаз взгляда не сводя, и ощущает легкое покалывание по всему телу, – я почти два года этого ждал.       Илью окончательно штырит, и его губы в чеширской улыбке растягиваются от оброненного признания.       – Этого?       Денис накрывает его губы, в поцелуй выдыхает. Илья его одной рукой за голову к себе прижимает ближе, куда еще ближе, будто вжимая в себя, предупреждая все попытки к побегу. Денис не сбежит больше.       В жаркий рот языком проталкивается, лижет смазано, мычит от контакта. Влажные губы следами перманентными на его оседают, словно метят, связь продлевая. За плечи его обнимает, на кровать валятся.       Илья в его сердце влетел острым ножом – в открытую форточку. И деваться уже некуда: лезвие глубоко в бетоне застряло, а ставни он самолично распахнул.       Но теперь даже не больно.