У меня на тебя есть особые планы

      Когда Петя переехал в Питер, он был в отчаянии. Последний год вывернул его наизнанку, прожевал и выплюнул. Горюнов, сотрясение, ломки, рехаб, как итог — депрессия. Мир без наркотиков не оказался ярким и красивым, он все еще был таким же, как и до — пугающим, сложным и страшным. От него хотелось спрятаться в приходе, в болевом шоке или передозе, но надо было справляться так. Жизнь, даже такая серая, была дороже, чем смерть — сам Петя это понял только после собственной смерти. Когда жмешь ей руку начинаешь ценить возможность дышать, видеть и ходить намного сильнее, чем прежде. Но это не означало, что не надо было справляться с последствиями. Петя так и не вынырнул из депрессии, в которую угодил после рехаба. Мозг будто забыл, как вырабатывать нужные гормоны, так что Пете приходилось сидеть на антидепрессантах. Но последствия не замечать было нельзя.       У него были силы на жизнь, на поесть и помыться, жизнь, на самом деле, и не сильно изменилась, просто сам Петя перестал ощущать себя полноценным человеком, он скорее ощущал себя как какой-то отросток человека, который мог жить самостоятельно. Да, так он себя ощущал. Жизнь не вызывала какой-то особой радости, мозг, особенно сонный, с утра хаотично подбрасывал внезапные мысли «я ничтожество». Вроде делаешь себе кофе, затыкаешь уши музыкой, но в голове просто из ниоткуда — ты этикетка из-под человека и ты это знаешь.       Так и жил.       Он думал, что Питер излечит его, хоть из Москвы уезжал без особых надежд, будто внутри он понимал: он снова хочет замаскировать проблему, а не решить ее.       Отдел попался нормальный. Кто-то с придурью, кто-то враждебно настроен, но в целом жить можно. Новая работа, новая квартира и даже новый город всем напоминали его старое и Петя сам не до конца понимал, что он тут вообще забыл и для чего приехал. Разве что сорваться сложнее — в Москве он знал каждого диллера, каждого нарика, а тут… ну, больше повареной соли ему не светило. Узнать, конечно, можно, с его-то связями, но он держался, удалив все номера.       Все поменялось в утро ноября — мрачное, холодное и дождливое. Петя, сонный, после ночи, в которой развлекался тем, что орал в подушку от очередной ломки, врезался лбом в чью-то спину. Кто-то покачнулся, смачно выругался и на Петю взглянуло хмурое лицо местной достопримечательности — Игоря Грома. С пятном от кофе на футболке, на которое Петя тупо уставился.       — Бля, хрен московский, ты гляди куда прешься.       Петя поднял на него взгляд, думая: на хер послать или на хер послать, но извиниться? Но не успел. Почувствовал, как что-то защекотало у ребер. Он этого раньше не чувствовал — не мог чувствовать — но будто знал прекрасно, как это. О, да: он знал. Петя дерганно улыбнулся, посмотрел во все глаза на эту статую в два метра ростом и ничего не сказал. Первое мнение Игоря Грома о Пете: хрен московский. Второе — блаженный.       Петя скользнул в туалет, закрылся в кабинке и вздернул бадлон вверх. На месте, где прошлась легкая щекота, теперь гордо красовалась черным надпись: хрен московский. Петя своим глазам не поверил. В искреннем ахере, он присел на крышку унитаза и уставился в дверь. На ней было написано: Игорь Гром любит мужиков.       В слове «мужиков» — две ошибки.       Петя не обратил на это внимания, пытаясь понять, что он чувствует по поводу этого открытия. Приятно было. Хорошо даже. Петя не скрывал от себя: он везде искал любви, но не у себя в семье. Искал в красивых девочках и мальчиках, в взрослых мужиках, которые на кокс делали ему скидку и похабно улыбались, трогая за жопу. Искал любви в незнакомцах в приходе, мокро целующих и лезущих под ткань штанов. И нигде не находил. Нину было удобно любить, ему нравилось, как она его любила, но он не испытывал ничего, кроме приятного покалывания от этого факта.       Но соулмейт… Это нечто совсем другое.       Петя верил, что есть где-то тот самый, с которым все станет хорошо, ясно и понятно. От которого не надо бегать и искать любовь в любых доступна руках и веществах. Петя потер лицо ладонями, улыбаясь. Может быть, это оно.              Его судьба, его спасение.              Весь оставшийся день Петя Игоря не встречал, пытался понять, как действовать дальше. Сказать в лоб? Или просто для начала пообщаться? Пойти и в лицо как-нибудь оскорбить и наблюдать за реакцией? Петя не знал, много об этом думая, но искренне наслаждаясь тем чувством покоя, что смог ощутить за этот долгий холодный год. Он улыбался впервые за все это время почти бездумно. Он теперь кому-то будет нужен, кто-то будет его любить, но главное — этот кто-то будет нужен ему.       Среди грязно-серой депрессией, бурлящей в венах, засверкали мягкие солнечные лучики. Жизнь будто снова смотрела на него, а не сквозь.       Лучики затихали постепенно, после семи вечера. С каждом чувством легкой щекотки то тут, то там. Петя просто нервно чесал места, думал, что это от волнения. Ну не может же быть такого, чтобы Игорь Гром увидел его, даже имени не узнав, и теперь сидел и кому-то его оскорблял? Как-то не вязалось это с образом Питерского героя.       Уходя с работы, Петя хотел заглянуть под одежду, но сил так и не нашел. Он понимал, что это значило.       Перед тем, как зайти в душ, Петя глядел спокойным взглядом на новые надписи. «Криворукий», «идиотский», «без мозгов», «тупой» и, конечно, вишенка — «нарик». Петя хмыкнул. Он знал: о, конечно, он знал. И теперь обманывал себя напускным равнодушием, он готовил себя к этому с моменту, как зачесалось у бедер. Он все знал, он все понимает. Петя вовсе не злится, что Игорь не был в восторге от депрессивного нарика, который вылил на него кофе и даже «извини» не сказал.              Пете хочется сложить ручки и смириться, но он подумал: ну, может быть ему надо узнать меня получше.       Может быть, мне надо с ним познакомится.       Лучше бы он этого не делал.       Общение шло туго, но шло. Петя подкатил к нему на перекуре, угостил кофе, извинился даже, в общем, по-нормальному себя вел. Игорь много бубнил и еще больше — молчал. А вечером Петя читал на себе новое оскорбление. К концу недели их неловких разговоров за кофе и к сотому «умственно отсталый» Петя готов был рыдать. Он не понимал, что делал не так и почему он настолько неприятен Игорю. Сам Гром вроде и не высказывал к нему откровенного непринятия. Мало говорил, конечно, но вроде слушал, никогда не прогонял, сидели, болтали весь обед, и Петя вот-вот верить начинает, что в этот раз все нормально, а после — снова щекотка где-то на теле.              В какой-то момент, когда Петя, едущий с задержания, ощутил ее на лопатке, чуть прямо так и не заревел.       Заслужил — конечно, заслужил. Обманывал тех, кто его любил, предавал, изменял, сколько всего было-то… И вот, теперь — жри то, чем сам кормил других. Петя не думал, что ему будет так больно. Он ведь Игоря сам едва знал — узнавал что-то из видео, что-то от коллег, что-то от самого Игоря, но он уже чувствовал, что между ними есть что-то большее. Пете было хорошо просто рядом с ним сидеть, видеть его, слышать, он чувствовал — он дома, все хорошо. Все — до очередной щекотки на коже. Петя щурился, кусал губы и все равно смотрел. Не верил, не понимал, думал — сбой какой-то. Чем он Игорю так неприятен? Почему вообще тогда общается? Пусть уже на хрен пошлет и Петя поймет: и тут не нужен.       Все эти навязчивые мысли, которые и до появления Игоря в его жизни крутились по утру, стали громче, верить им стало еще легче, и каждый вечер — подтверждение на коже.       Да, он ничтожество, но что… умирать теперь идти?       Может это было бы правильно: если бы он умер в ту февральскую холодную ночь. И последний его поцелуй — с белой дорожкой.       Таблетки перестали помогать так, как прежде, хотя Петя понимал: это он перестал стараться. Это он позволяет всем этим мыслям взять вверх.       Но как верить в хорошее, когда ты для своего соулмейта — идиот?       Петя, казалось, держался только из-за веры в сказку, что любовь все вылечит, есть еще кто-то, кто поймет и примет его, но что в итоге? Он оказался никому не нужен, даже своему соулмейту.       И Петя остался абсолютно один.       Он стал меньше общаться с Игорем, и щекотки тоже стало меньше. Петя прятался от взглядов Игоря, был уверен: меньше будет видеть — меньше оскорблять за спиной. Так, кажется, и выходило.       Но уже через неделю в ночь Петя проснулся от щекотки. Он заерзал, потер шею, плечо, раскрыл глаза, подскочил. Перевел дыхание, включил свет и, снимая на ходу футболку, кинулся к зеркалу. И замер. Дыхание перехватило, глядя, как по рукам, груди, животу, расползались черные надписи. Петя стоял в ужасе, но держался, чувствуя, как терпение становится все более тонким, словно хрусталь, как руки дрожали.       А потом на щеку будто подул ветерок. Он моргнул. От скулы к линии челюсти — «кретин».       По красной щеке скользнула одинокая капля. Петя сорвался. Хуже было только в первые ломки. Петя ревел, орал в подушки, бил ногами кровать, скидывал на пол все, что попадалось, а после — нож в руке.       Пришел в сознание Петя на холодной плитке в ванной, смотря, как с лица капали красные капельки. На не держащих ногах он встал, оперся на руки и заглянул в зеркало. Больше никакой надписи не было. Только изрезанная в кровь щека. Петя глухо всхлипнул и, едва держась на ногах, пошел к кровати, но даже до нее дойти сил не было, и он заснул на диване, свернувшись в комочек.       По утру на белой эко коже дивана остались кровавые опечатки, под ногтями — запекшаяся кровь. Петя безразлично на нее посмотрел и встал. Стараясь не обращать внимание на другие надписи, он первым делом оделся, чтобы скрыть это унижение, потому что он чувствовал — истерика прошла, на место нее пришло ложное спокойствие, но он чувствовал, что внутри бурлит боль, обида, он знал, что его равновесие все еще слишком хрупкое, чтобы рисковать. Он обработал раны на щеке, на особо глубокие нанес мазь и наклеил пластырь. И, судорожно вдохнув, пошел искать телефон, который вчера, в порыве истерики, куда-то закинул. На завтрак аппетита не было, его без конца тошнило с момента, как он проснулся.       Придя в участок, Петя зачем-то беспомощно искал Игоря взглядом, а когда нашел — отвернулся и пошел в другую сторону. Даже вид Игоря причинил ему слишком острую боль. Он завернул в курилку и достал сигарету. Закурил, сжимая ее дрожащей рукой, и закрыл глаза. Внутри всего трясло. Смириться оказалось сложнее, чем он думал. Ни истерика, ни внезапный селфхарм не принесли ему облегчения.       Хлопнула дверь, раздались шаги. Петя напрягся. Его шаги он выучил, и первое, чего захотел — сбежать, но не успел.              — Привет, — хрипло бросил Игорь и сам полез за сигаретами. Он был еще более хмурым, чем обычно, и явно не спавший, выглядя так, будто провел эту ночь за разными, терзавшими его размышлениями.       Петя кивнул, отвернувшись.       — Че с щекой? Вчера вроде нормально было.       Петя завис на своей сигарете. Сдержаться, промолчать, уйти. Нет, на это терпения ему не хватило.       Он перевел на Игоря стеклянный взгляд, и тот даже вздрогнул.       — Ты че?       — Я? Я че? Да ниче. Охуенно. Татушку вчера с щеки сдирал.       — Ты нормальный? — удивленный, пробормотал Игорь, плохо понимая, что с Петей вообще. — Какую татушку? Какое сдирать? Свести же можно.       — А нихуя не сводится, Гром. Нихуя. Давай покажу? Нет, давай, гляди.       Встал резко, на пол — сиги, зажигалка, телефон. Игорь смотрел на Петю искренне охеревшим взглядом, когда тот начал задирать бадлон. Он-то привык, что Петя с придурью, но настолько?..       А потом замер.       — Красиво, да? Скажи: Петь, красиво пиздец. А я вот думаю: ну мразь я, ну заслужил. Но знаешь что? Похуй. Даже если заслужил, это — слишком. Просто Игорь Гром — гандон.       И если Игорь лишь пока косвенно мог сопоставить то, что увидел с тем, что говорил, просто потому, что был слишком обескуражен происходящем, то щекотка меж лопаток оказалась слишком однозначной. Из рта выпала сигарета, Игорь испуганно на него посмотрел, когда все понял: да, он понял.       — Петь, ты че… И…       — Петя, блять, скейтер с татушками, — он рассмеялся и, вместе с тем, как его смех переходил в рыдания, Игорь бледнел.       — Петь, ты не так понял…       Пете дела до этого не было. Дрожащей рукой он схватил телефон и, на недержащих ногах, с истерикой, быстро ушел. Игорь поспешил за ним, ругаясь себе под нос. Перехватил где-то у лестниц и, несмотря на то, что кто-то обернулся на явную сцену, дернул на себя за руку, зарычал:       — Блять, Петя. послушай меня.       Петя рассмеялся — явно был не в себе:       — А че, ты еще не все обо мне сказал?! Ну, на мне еще много места — вперед!       Игорь беспомощно зарычал и потянул его в архив. Петя что-то говорил, махал свободной рукой, кричал и снова — смеялся. Хлопнула тяжелая дверь, качнулась пыльная лампа под потолком, тихо зажужжала. А Петя перестал смеяться, когда Игорь одним махом прижал его к стене, заставив успокоиться. Петя глянул на него волком, беззащитно вжался в стену и затих, глядя на Игоря красными, воспаленными глазами. Слезы потревожили рану, она раскраснелась.       — А ща послушай меня. Вчера — да, мой косяк, пиздел я знатно. Потому что ты реально дебил.       Игорь осекся, когда Петя дернулся так, будто его током ударило, а не слега пощекотало, и Гром осознал: для Пети это не просто щекота. Для Пети это бесконечный страх, который преследовал его все эти дни. Что он успел надумать? Игорь, кажется, и не хотел знать.       — Тише, — скомандовал Игорь, а Петя только смотрел волком на него, мокрыми глазами исподлобья. Напуган был — пиздец. Игорь ослабил хватку, нежно погладил по плечу, скользнул ниже — по пояснице, приласкал, как смог, но никакого эффекта это не дало. — Послушай внимательно, потом прописать мне можешь или в глаз плюнуть. Вчера я… Юля нарыла про тебя кое-че. Про Илью того. И как ты за это рассчитывался потом. Вот и сказал… то, что сказал. В глаза мне ща посмотри и скажи: умный разве это был поступок?       Петя мотнул головой, сжимая губы.       — Вот я так же подумал, и понесло меня. Разозлился сильно. И все. В пылу, не больше.       — А до этого? — зашипел Петя. — Три недели ты меня ласково идиотом называл?       — Да. Ласково, — спокойно сказал Игорь и вздохнул. Посмотрел в сторону, нахмурился, губы поджал. — Фотки это все твои в инсте… Мне их Юля показывала, я ржал. Ты в жизни красивый такой, благородный, а в инсте лицо это… ну не шибко умное, ты уж прости. Ну я… я и ржал, что ты на… только не дергайся, Петь, все ок… На тупого кота похож.       Петя все равно дернулся, и от этого у Игоря сжалось сердце. Он ведь не знал… и подумать не мог! А Петя, оказывается, так почти месяц ходил, думал, что Игорь его презирает, смотрел на все эти тупые надписи, думал, что это что-то серьезное.       — Ты бы все понял, если бы надписи полностью шли, а не кусками. Не сильно ты бы расстроился на фразу «смешное лицо как у тупого котика».       Петя подумал и слабо покачал головой. Может и нет… Он уже не узнает.       — Ты мудак, — прошептал Петя бледными губами.       — Кажется, — вздохнул Игорь и налег на него чуть сильнее, закрывая собой даже тусклый свет лампы, а Пете внезапно сделалось спокойно и хорошо от его близости. Он расслабился, шумно вдохнул. Игорь нежно погладил рану на щеке. — Ты… оно на щеке было?.. — когда Петя слабо кивнул, Игорь прошептал: — Прости. Ты… лезвием содрал, да? Пиздец… Я не хотел… не хотел до такого доводить, клянусь, я не знал… Блять, если б я знал… — он осторожно потянулся к его лицу, замер губами в сантиметре от царапин на щеке и, когда Петя не дернулся, нежно поцеловал. — Почему ты не сказал мне?       — Кому мне говорить надо? Челу, который оскорбляет меня за спиной? Привет, я твой соулмейт, можешь оскорблять меня теперь в два раза больше и ядом плеваться?       — Прости, — повторил Игорь тоскливо, глядя на него щенячьими глазами.       — Я посмотрю на твое поведение.       — Ладно. Обещаю исправиться. Давай сходим куда вечером? Хочешь куда-нибудь?       — Давай по кофе, — сказал Петя, глядя на него снизу вверх, Игорь его никогда таким покладистым не видел. Понимал, конечно, что не слишком это хорошо. Петя устал, напуган, ему плохо, и сил трепыхаться больше нет.       Игорь поджал губы, качнул головой и ткнулся носом в его макушку. Руками к себе притянул, обнял и сказал:       — Мне хорошо с тобой, Петь. Я это сразу почувствовал.       Петя только тихо вздохнул и положил голову на его плечо. Место для обиды и злости не было, только бесконечная пустота и тепло тела Игоря. В архиве было темно, блеклый свет за спиной Игоря едва касался их, а Игорь обнимал его, так крепко, тесно и отчего-то — очень хорошо.       Петя снова позволил себе надежду, что, может, все-таки он кому-то нужен.       И он верил: Игорь все-таки сможет это доказать ему.       И Игорь в этот момент думал о том же самом.