Скульптура древнего жреца Касалы.

Не то, чтобы аль-Хайтам не был любителем искусства, но подобные места он нагло игнорировал из-за огромного скопления людей, желающих поглазеть на разные статуи или картины древних эпох и цивилизаций. Аль-Хайтам не был исключением и разделял свои желания с этими людьми, но так как и человек он был весьма себе не социальный и люди в большинстве случаев ему только докучали из-за того, что влезали в его зону комфорта, он предпочитал всё же никуда не ходить. Но в этот раз его планы поменялись исключительно из-за желания его возлюбленного, который, скорее всего, оказался под влиянием Кавеха. Тот, как самый ярый любитель какого-либо искусства в принципе, успел прожужжать аль-Хайтаму все уши о том, что в их городе открывается новый музей по истории древней Пустыни. И если аль-Хайтам к этому отнёсся как-то спокойно, то глаза Сайно загорелись восторгом и нескрываемым желанием. Всё-таки Кавех попал в яблочко, потому что все знали о том, как Сайно неровно дышит к истории подобной цивилизации. Именно поэтому уговарить аль-Хайтама не пришлось. Он в принципе никогда не отказывает Сайно и его желаниям, и, напротив, с радостью разделяет с ним многие вещи. Поэтому в каком-то смысле в этот поход он пошёл с удовольствием, потому что одна только улыбка его возлюбленного отзывалась приятной теплотой на душе и говорила о том, что решение аль-Хайтама было не напрасным и это всё стоило его свободного времени. Территория музея встретила обилием людей среди которых очень сильно выделялся Кавех, вертящийся из стороны в сторону и ищущий своих друзей. На самом деле лучше бы он тогда их не нашёл, потому что аль-Хайтам не смог избавиться от назойливого поведения своего друга, которое было вызвано в принципе появлением секретаря в такой нестандартной для него среде. — Это ж насколько отношения меняют людей, что вечно хмурый секретарь учится социализироваться, — с воодушевлением говорил Кавех, упирая свои руки в бока, с гордостью смотря на Сайно за проделанную работу. — Ненадолго, — отзывается аль-Хайтам и рассчитывается за билеты, пока его возлюбленный издаёт тихий смешок, а после начинает с Кавехом о чём-то перешёптываться. Людей в этом музее было не спроста так много, потому что он действительно оправдывал свою цену. Внутри помещение казалось больше, чем снаружи и его дизайн хорошо подходил под тематику древней Пустыни. Аль-Хайтам успел разглядеть множество картин со времён этой эпохи ещё в студенческие годы, когда хотел стать учителем истории, но в конечном итоге передумал и понял, что ему интересно изучать что-то лишь в одиночестве и только для самого себя, но у него нет никакого желания делиться с этим с кем-то ещё (кроме Сайно, конечно же) или же кого-то поучать. Поэтому эта профессия отпала и на её смену пришла другая, достаточно проста, — секретарь. И, на самом деле, это был лёгкий выбор по простым причинам: аль-Хайтам может не так часто контактировать с людьми и у него также есть достаточно времени для самого себя, своих отношений и саморазвитию. Поэтому за всё время своей работы он многое успел прочесть, но одно оставалось неизменным всегда: каждая печатная или электронная копия какого-либо произведения искусства не сравнится с его оригиналом в живую. Поэтому аль-Хайтам так восхищённо стоял возле одной скульптуры и не мог наглядеться. Его взгляду предстал невысокий юноша с шакальей шапкой и посохом в руке; кажется, аль-Хайтам уже раньше видел эти одеяния и они принадлежали жрецам, которые хранили свой долг перед Богом Пустыни и имели право распоряжаться душами людей, карая их за нечистые сердца, предательство и пренебрежению к собственному правителю. Шакалы символизировали верность по отношению к своему господину; они обладали сильной волей духа и внушали страх, а также эти животные являлись фамильярами самого Бога Пустыни, аль-Ахмара, и возможно поэтому присутствовали даже в головном уборе служащих ему людей, дабы отличать их средь простолюдинов. Самого известного жреца того времени звали Касала и, кажется, перед аль-Хайтамом сейчас возвышался именно он. По крайней мере табличка внизу обманывать не должна. Касала прославился не только своим самым долгим постом в истории и верностью перед Богом Пустыни, но также самыми близкими отношениями с ним. На самом деле, до сих пор достоверно неизвестно были ли они возлюбленными или же между ними выстраивались только близкие отношения верного слуги и его господина, но, несмотря на это, история Пустыни правда цепляла, ведь эта цивилизация считается неизведанной по сей день и неясно, что за горе там случилось, что привело к смерти правителя. Аль-Хайтам не знает сколько простоял в размышлениях, но работа скульптора ему очень сильно понравилась и в каком-то смысле показалась живой. Будто бы перед ним действительно стоял просто человек, полностью залитый мрамором, но даже этот мрамор не мешал рассмотреть детально проработанные длинные волосы, разного рода украшения, повязку схенти на бёдрах и очень пристальный, казалось даже, тяжёлый, шакальный взгляд, который ещё подчёркивал головной убор. Аль-Хайтам признаёт самому себе то, что этот взгляд очень сильно подходит его обладателю и его должности, потому что только от его вида становилось крайне неуютно. Конечно, жрецы и не должны были приносить уют, они карали грешников и вызывали страх тем, что вершили божественное правосудие над теми, кто этого заслуживает, но ведь перед аль-Хайтамом была просто скульптура очень талантливого человека, тогда почему от неё было как-то беспокойно? Будто бы она что-то напоминала аль-Хайтаму, а он никак не мог понять, что именно. Мысли обрываются внезапным голосом, который раздаётся очень близко возле чувствительного уха аль-Хайтама, и он кривится, резко выходит из себя и впервые в жизни ощущает неутолимое желание снять ушной аппарат и погрузиться в тишину. Источником шума являлся никто иной как Кавех, который напугал такой внезапностью и которому в тот же час захотелось влепить подзатыльник, но желание аль-Хайтама остановил не только здравый смысл, ведь всё-таки он находится в общественном месте, но и появление Сайно. Он подобрался к нему незаметно и плавно, замечая резкую перемену настроения из-за шума Кавеха, к которому всю свою сознательную жизнь аль-Хайтам пытался привыкнуть, но никак не смог. Кажется, в этом была изюминка их дружбы. Не такая спокойная, как у Тигнари с Сайно, но такая же доверительная, пусть и с огромной разницей во всём: в характерах, в мировоззрениях, в поведении. Но, несмотря на это, они всё равно принимали друг друга, пусть и порой Кавеха хотелось треснуть, но никогда не удавалось из-за его ярого защитника — Сайно, ведь он появлялся в самые необходимые моменты, будто бы сам поджидал, и спасал бедного архитектора, как сейчас. Аль-Хайтам расслабляется, когда чувствует щеку возлюбленного на своём предплечье, а после его ладонь на своей и то, как он мягко переплетает их пальцы в замок. Негативные эмоции постепенно отступают и на их смену приходит ощутимая нежность, которая помогает аль-Хайтаму сконцентрироваться на ситуации, на шуме, и настроить свой ушной аппарат. Всё-таки появление Сайно многое поменяло в привычной жизни аль-Хайтама, но одно его удивляло больше всего: у Сайно прослеживался какой-то чарующий-успокаивающий эффект, который чаще всегда сопровождался его появлением в той или иной ситуации прикосновениями, но без доли слов. И пусть аль-Хайтам никогда не понимал почему это происходит и каким образом, _ он не жаловался. Ему было просто хорошо от осознания того насколько Сайно особенный для него. — Тебя никогда не учили вести себя нормально, — спокойно говорит аль-Хайтам, убирая свою руку от до сих пор болящего уха, пока его собеседник от подобных слов успел надуться. — Я задал свой вопрос тебе раз десять. Я, конечно, знаю, что ты умеешь игнорировать, но не до такой же степени, — возмутился Кавех, — может, стоит сказать мне спасибо за то, что я вообще-то распереживался. Вдруг ты в транс какой-то попал из-за того, что наконец-то вышел в люди? Аль-Хайтам тяжело вздыхает и прикрывает свои глаза, потирая переносицу и не замечая того, что его собеседники обратили внимание на скульптуру жреца перед ним. — Какая изумительная работа, — с восхищением говорит Кавех, рассматривая сие произведение искусства перед собою. — Удивительным для меня всегда являлся тот факт, что в подобное время люди без специального оборудования, как сейчас, умели вытворять настолько великолепные работы! Когда речь заходит об искусстве, особенно об архитектуре, то Кавех всегда тут как тут и он не может просто умолкнуть и не добавить что-либо от себя. Искусство было для него всем, и порой в этой серой и повседневной человеческой жизни его действительно не хватало. Поэтому многие идеи и чувства аль-Хайтам разделял со своим другом, пусть и не хочет себе в этом признаваться. — Это скульптура одного из древних жрецов, — подаёт голос Сайно и отпускает аль-Хайтама, подходя к Кавеху. — Очень редко кому-либо из них посвящались какие-либо скульптуры, потому что не каждый мог полностью отслужить свой долг, к примеру; некоторые даже рано покидали посты. Да и в принципе работа жреца в храме Бога Пустыни казалась чем-то повседневным, что её достаточно было упомянуть в свитках, необязательно было приписывать чей-то образ. Но этот жрец отличался среди всех, — на выдохе произнёс Сайно и аль-Хайтаму даже показалось, что глаза его возлюбленного засияли. — Помимо самого долгого поста в истории, ведь даже после смерти своего господина этот жрец продолжил исполнять свой долг, и связи с Богом Пустыни, Касала был достаточно умным и начитанным человеком того времени, топившего за порядок и справедливость в обществе, где люди относятся к друг другу как к равным в независимости от твоего статуса в обществе или происхождения. Поэтому Касалу можно считать породителем нынешней юрисдикции. — Кстати, это действительно очень интересно. Касала является личностью, которая, можно сказать, внесла изменения и в нашу повседневную жизнь, ведь по сути он был первым, кто создал права, суд и в последствию поделился своими знаниями с нашим регионом Сумеру. — произнёс Кавех, задумчиво потирая подбородок. — Какой интересный человек для того времени. Но не хочу показаться безразличным к теме нашего разговора, конечно, просто я сейчас понял, что ни разу не видел статую Бога Пустыни в живую. И почему-то я до сих пор не увидел её в музее, хотя по сути она существует, потому что скульптура аль-Ахмара и Касалы являются единственными уцелевшими экземплярами того времени. Почему-то, слушая весь монолог своего друга, аль-Хайтам продолжал всматриваться в лицо статуи и в какой-то момент ему начало казаться, будто что-то происходит. Будто эти пронзающие насквозь глаза видят и понимают всё, что сейчас творится. От этого по прежнему стало не по себе и аль-Хайтам почувствовал себя глупо, потому что он не является тем, кто яро верит во что-то сверхъестественное. Он не отрицает существование чего-то за гранью человеческой реальности, но никогда не относился к этому с серьёзностью, а сейчас древняя скульптура заставляет его ёжится и чувствовать себя не очень уютно. Будто что-то действительно не так. — Нам стоит пойти на второй этаж, возможно, мы просто не увидели эту скульптуру, — голос Сайно выводит аль-Хайтама из транса так же, как и его прикосновения к руке. В глазах возлюбленного читается странное волнение, будто бы он не понимает, что происходит с аль-Хайтамом и переживает, что дело в излишнем скоплении людей, поэтому и выдаёт следующее: — Там немного меньше народа, поэтому пойдём с нами, хорошо? Аль-Хайтам ничего не отвечает, а просто кивает и идёт вслед за Сайно и ведущим их Кавеху. Несмотря на всеобщий шум, краем уха аль-Хайтам улавливает лёгкий треск, но он старается не придавать этому значения, потому что Кавех опять заводит какую-то тираду и поэтому мысли заглушаются его словами. Вот только ощущение того, что этот треск был у скульптуры всё равно дрожью отозвался глубоко в душе. * * * Почему-то ложиться спать было как-то беспокойно, кажется, до такой степени, что аль-Хайтам никак не мог сосредоточиться на своей книге, что несвойственно для него. Потому что всем известно, что в любое время суток и в любой ситуации, даже в критическом шуме, аль-Хайтаму удаётся сохранять спокойствие и концентрацию для того, чтобы переварить нужную ему информацию, а сейчас по какой-то неведомой для него причине даже тишина в комнате не даёт покоя. И всё это звучит так нелогично, что аль-Хайтам устало потирает переносицу, дожидаясь возлюбленного с душа, дабы лечь наконец-то спать. Возможно, хотя бы сон уберёт от него навязчивые мысли о скульптуре и от ощущения того, что она действительно была живой. На самом деле подобные мысли удивляют, потому что не поддаются никакому логическому объяснению для секретаря, по сути ломая его привычное мышление. Ведь логика является неотъемлемой частью его жизни, то на что он опирается чаще всего и то, что ему помогает. Поэтому даже если и что-то существовало или существует за гранью человеческой реальности, даже если боги и жрецы древней Пустыни являлись правдой, а не выдумкой людей, оно не поддавалось логическому объяснению, потому что если следовать человеческому принципу того, что такие существа бессмертны, куда они делись сейчас? Почему когда-то людьми управляли боги или богоподобные существа, а сейчас их и след простыл? На подобные вопросы аль-Хайтам не мог найти подходящего ответа, что заставляло его и дальше сомневаться в правдивости существования чего-то сверхчеловеческого. Но тогда почему это резко перестало действовать после похода в музей? Почему та статуя, тот жрец и его взгляд пробирал до мурашек? Почему аль-Хайтаму казалось, что перед ним стоит живой человек? — Ты сам не свой после музея, Хайтам, — единственное, что спасает аль-Хайтама от навязчивых размышлений — это Сайно, который только что закончил свои ванные процедуры и вместе с этим принёс за собою весь пар с душа, а также приятный лавандовый аромат. Кажется, привычка купаться в кипятке для него является неотъемлемой частью жизни сколько бы аль-Хайтам не укорял его за это. Хотя сам не является лучше, купаясь в холодной воде. — Немного устал от такого скопления людей и всеобщего шума. Разве я являюсь любителем подобных мест? — по сути как таковой ложью это не является. Аль-Хайтам действительно немного устал от социального контакта. Возможно, именно эта усталость и отразилась на его мировосприятие, поэтому его не могут покинуть глупые суждения насчёт той скульптуры. Сайно, кажется, даже не удивлён. Он слишком привык к тому, что аль-Хайтам всю жизнь сторонился людей и прекрасно осознал тот факт, что это почти не подвластно изменению. Люди были преградой для аль-Хайтама, для его душевного равновесия и спокойствия, потому что постоянно пытались задеть его зону комфорта, были источниками шума и раздражения. Аль-Хайтам не нуждался в разговорах и социальных взаимоотношениях; он чётко выстроил свои границы и был всю жизнь погружён в себя и в свой внутренний мир. Но только благодаря Кавеху это немного изменилось и благодаря ему зародилось это самое «почти». Зарождение дружеских взаимоотношений с таким человеком, как Кавех, для аль-Хайтама уже можно считать достижением. Но Сайно с горем пополам вспоминает начало этой дружбы, потому что ситуация, в которой оказались эти двое, никак не вяжется с привычным знакомством между людьми. Сайно по прежнему больно прокручивать в голове эти воспоминания, но, кажется, что они никогда не оставят его в покое, потому что он прекрасно понимает, что если бы тогда не успел с патрулем, он бы потерял, что аль-Хайтама, что Кавеха. Он бы никогда не познакомился с таким раздражающим секретарём и никогда бы не жаловался на него Кавеху, который в последствии перенял на себя роль психолога и помог горе генералу принять свои чувства нормально. Без многочисленных лекций, как с Тигнари. — О чём ты задумался? — доносится до Сайно, пока он плавно подходит к аль-Хайтаму и наблюдает за тем, как тот откладывает книгу на рядом стоящую тумбочку вместе с очками для чтения, а после тянется к Сайно и усаживает его на свои колени. Аль-Хайтам принял душ намного раньше своего возлюбленного, поэтому от него сейчас исходит приятный аромат каких-то трав, который усиливался для генерала, когда его начали обволакивать в крепкие объятия. — Меня терзают многие мысли, но мне по прежнему трудно принять тот факт, что я нахожусь в отношениях с тобой, — спокойно отвечает Сайно и расслабляется в родных руках, а после потому, что ощущает приятные поцелуи на своей шее, которые показывают заинтересованность аль-Хайтама в разговоре и в желании выслушать своего возлюбленного. — Несмотря на мою работу, мне никогда ещё не счастливилось заводить отношения с людьми, которых я спас. — А мне заводить дружбу с единственным выжившим человеком в той катастрофе в тоннеле метро, — отзывается аль-Хайтам, но его голос не выдаёт какую-то грусть, вспоминая тот день. Скорее он уже давно отпустил эту ситуацию и принял тот факт, что ему посчастливилось выжить и даже после такого начать свою жизнь лучше, с какими-то людьми. — И тем не менее, я рад, что меня спас именно ты. Никогда ещё так сильно не восхищался людьми, работающими в правоохранительных органах, но ты определённо одурманил меня с первого взгляда. Аль-Хайтам коротко улыбается, когда слышит тихий смешок со стороны Сайно, но продолжает свои поцелуи, осторожно спускаясь на крепкие смуглые плечи, а после на излюбленную грудь. Сайно выглядит умиротворённо: на его лице пока что нет той самой усталости и недосыпа, который часто бывает из-за работы. Хотя, возможно, дело сейчас в аль-Хайтаме и в его внимании. — И всё же, так трудно принять, что я нахожусь в отношениях с таким человеком, как ты. Причём на протяжении пяти лет. Скорее, я не могу понять, как нам удалось сойтись, — отзывается Сайно и аккуратно перебирает волосы своего возлюбленного, заправляя некоторые пряди за ухо специально, чтобы прикоснуться к чувствительным ушам и на это получить лёгкий укус в области ключицы. — Перед тобой трудно устоять. Во всех смыслах этого слова. Трудно не влюбиться и не выводить из себя, что мне очень сильно нравится делать до сих пор, а не только в начале наших отношений. Ты прекрасен во многом и мне только в радость видеть тебя с разной стороны. — Правда? Не устанешь от меня годика через два? Может, ты меня ещё замуж позовёшь? — Сайно тихо посмеялся на собственные слова, но аль-Хайтам почему-то оторвался от его груди и в его взгляде прочиталась решимость и серьёзность, которая не всегда присутствует рядом с Сайно, но когда происходят важные разговоры, она действительно тут как тут. — Позову, — спокойно отвечает аль-Хайтам и прикасается к щекам Сайно, носом ведя по одной из них, параллельно целуя. — Как только у моего генерала начнётся отпуск, я сделаю его незабываемым, также, как и своё признание. Тогда ты примешь тот факт, что я с тобой навсегда? Сайно не знает как ему правильно ответить на этот вопрос и теряется, но, кажется, ответа от него и не требуют; аль-Хайтам понимает его и без слов. Поцелуи сыпятся на шею, вновь возвращаются к щекам, а после переходят к губам и утягивают Сайно в нежный поцелуй, в котором он старается отдать всего себя и правильно выразить свои чувства и свои желания хотя бы таким способом. Действия аль-Хайтама плавные, как и он сам. Он аккуратно стягивает банное полотенце с бёдер своего возлюбленного, но не прекращает осыпать его тело чувственными поцелуями, ощущая то, как строгий генерал под ним млеет, сжимает его волосы и издаёт едва уловимый вздох, постепенно вновь возвращаясь к ушам Хайтама. — Позволит ли мне мой генерал одну вольность, которая собьёт его привычный график сна сегодня? — В зависимости оттого, как ты её проявишь, — улыбается Сайно, но в его взгляде и нет доли колебания над своим ответом, поэтому он просто отдаётся аль-Хайтаму и позволяет себе расслабиться хотя бы этой ночью, потому что понимает как сильно истосковался сам и как по нему не меньше. Как тяжело порой бывает работать и как рутина порой затягивает и не остаётся сил. Но ни Сайно, ни аль-Хайтам никогда не молчат об этом и разговаривают, если возникают проблемы и им не хватает друг друга. Потому что рутина рутиной и работа работой, но друг для друга они одни. * * * Заснуть так и не получилось. Всю ночь аль-Хайтама преследовала откуда-то взявшаяся тревога, а сны подкидывали ему странные и незнакомые образы, которые трудно поддаются логическому объяснению. Он ощущал себя в Пустыне; по сути когда-то он действительно посетил её вместе с Сайно на их совместном отпуске, но то, что она приснилась ему именно сейчас после похода в музей звучит весьма иронично. Аль-Хайтаму казалось, будто бы он он действительно находился там: среди бескрайних песков и редких оазисов. Но постепенно эти пейзажи начали сгущаться и покрываться темнотой, которая опорочала всё на своём пути. Начиная от палящего на небе солнца, заканчивая другими пустынными утехами. И понять смысл этого сна и предстоящей ему картины аль-Хайтам, к сожалению, не мог. Но так как уснуть после всего этого у него попросту не получилось, остаток ночи он провёл в бессоннице, но зато в крепких объятиях Сайно, который во сне сумел обвить его и руками, и ногами. Рядом с ним аль-Хайтам чувствовал себя защищённо, возможно, поэтому и тревога постепенно начала сходить на нет, но образы из головы всё равно никуда не подевались. Что-то просто было не так, а что конкретно аль-Хайтам не мог понять сам. Он будто что-то чувствовал, что-то предстоящее, что не мог объяснить себе сам. Если ночь не задалась, то утро, к сожалению, тоже. Где-то без половины шестого Сайно проснулся не от назойливого будильника, а от чьего-то звонка. Аль-Хайтам почти видел как в темноте ночи Сайно неохотно отрывается от него, а после садится на его бёдра, пытаясь прийти в себя после сна, пока секретарь в свою очередь занялся его телефоном и стал отвечать на звонок. Что-то случилось, но такова была его работа. — Что не так? — спокойно спрашивает он, пока Сайно встаёт с кровати, а аль-Хайтам принимает сидячее положение следом за ним, наблюдая за тем, как лицо его возлюбленного приобретает хмурый окрас и он сбрасывает трубку, начиная нервно собираться. — Надо же было будить меня в такое время ради того, чтобы выяснить какую-то кражу. — Кражу чего? — аль-Хайтам спрашивает с интересом, но его голос остаётся таким же плавным, как и его движения. Он поднимается с кровати и помогает всё ещё хмурому Сайно застегнуть пуговицы рубашки, параллельно целуя его в макушку, а после в шею, таким образом помогая скинуть напряжение после неприятного пробуждения. Всё-таки мало кто захочет попасться хмурому Сайно на глаза или под его горячую руку на работе. — Имущества, которое принадлежит недавно открывшемуся музею, — почему-то от этих слов аль-Хайтам нахмурился и его движения слегка притупились. Кажется, он догадывался, что скажет Сайно следом, но почему-то никак не хотел в это верить. — Мне объяснили в кратце, поэтому я мало что могу тебе сказать, но и ты знаешь, как я не люблю множество вопросов с утра. Поэтому сейчас я должен собраться, выехать и осмотреть место происшествия. Никто ведь не может справиться без меня, — Сайно вздыхает, скрещивая руки на груди, и это действие вызывает мимолётную улыбку на лице у аль-Хайтама, но он всё равно чувствует себя как-то не так. Но допрашивать Сайно не собирается, тот всегда рассказывает всё после работы. — Потому что без такого великолепного генерала, как ты, действительно никак, — доносится следом до Сайно и это вызывает лёгкий смешок. — Не такой уж я генерал, всего лишь твой любимый криминалист. Сайно поворачивается к аль-Хайтаму и не даёт ему возразить, оставляя поцелуй на его щеке и притягивая его ближе к себе за плечи. Всё-таки главный минус работы Сайно это постоянное расставание с аль-Хайтамом, когда у них только появилось время друг для друга. Но, несмотря на это, работу свою он всё равно любит, а аль-Хайтам же ею восхищается. Ею и своим возлюбленным. — Я расскажу всё после работы, но если меня разбудили из-за какой-то мелочи и вместо меня могли вызвать кого-то другого, то не надейся на то, что я приду в приподнятом настроении. — Я знаю как это исправить, поэтому мне нечего переживать. Сайно напоследок улыбается такому самодовольному выражению лица аль-Хайтама и в конечном покидает их квартиру, оставляя секретаря в собственных размышлениях. Некоторые факты не трудно сопоставить друг с другом, но от этого аль-Хайтаму не легче. Если в музее исчезло то о чём он думает, то всерьез начнёт задумываться о паранормальных вещах.