Че по чем

Подойдя к двери Родионова вернулась обратно, чтобы крепко обнять Крестного и со спокойной душой идти. Тот подогнал ее шлепком по заднице. — На телефоне, — Альбина согласно кивнула, само собой на телефоне, с Александром не было иначе. Она подумала, что надо будет ответить на письмо. Альбина сбежала по ступенькам, едва не задев сидящих на ступеньках парней, прыгнула на перила. — Ты пиво мне разлила! — Не вешай мне, банка пустая, — засмеялась Родионова, отвешивая любовный подзатыльник веснушчатому пареньку, и одна из металлических банок от порыва воздуха все же полетела на пол. Новое поколение газировки, жвачек, инфантильности и безответственности, поколение Y. Вечерний вечер был тёпл и ласков. Она прежде, чем выйти с заезда на дорогу по старой памяти попыталась найти большую медведицу. Привычка. Ветер трепал волосы. За облаками звёзд было почти не видно, и она быстро бросила эту затею. Вскоре к подъезду подъехала машина. — Привет еще раз, — Паша поцеловал ее в щеку смазано, но нежно. Без его первого хамства дышалось привычнее и спокойнее. — Ага, — Родионова отметила, что машина уже была другая, он чего, люберецкий аукцион ограбил или на периферию их перегоняет? Вроде, говорил, что связано с бумагами родственника, а там, в свою очередь, что-то с недвижимостью, через пятое-десятое ей не было особо понятно, чем он а свободное время занимается, но она понимающе кивала головой. Чем и на что живет… Ещё дядька предупреждал, что если что-то имеет отношение к недвижимости даже в малой части, то это труба. Спать спокойно не будешь никогда. Да и так-то не хотелось бы, чтобы кто-то нашёл машину в их районе снова. Потому что просто так это никогда не кончалось. — Выглядишь убито, — констатировал Воронов, прикурив девушке сигарету. Она задумалась и, пока не стряхнутый пепел копился на тлеющей сигарете, внимательно наблюдала за остановившейся у подъезда иномаркой серебристого цвета. Из неё вышло две малолетки, пьяно смеющиеся и заваливающиеся друг на друга. Одна из них размахивала висящими на запястье босоножками на каблуке, босыми ногами припрыгивая на не остывшем асфальте, видимо, не намереваясь прекращать веселье. У второй, чьё лицо освещал фонарь, на щеках уродливыми пятнами отпечатались следы чужих губ в размазанной розовой помаде. — Валька! Быстро домой, сука! — всплеснула руками женщина с балкона третьего этажа, размахивая засаленным рваным полотенцем зло. Сказала бы ещё пару ласковых, кабы не было никого. Девчонка поставила каблуки и попыталась натянуть их на усталые ноги, но упала, не удержав равновесия. Вторую босоножку одевать не стала, так и переминалась с цокотом с ноги на ногу. Альбина смотрела на чужое помятое платье с отвращением, россыпь пятен синяков, растекшийся макияж. Блядски это все и правильно ее мать или бабка, скорее, уставшая от забот мать, назвала сукой. Хотят быть взрослыми… А чего хорошего? А ничего. С каждым годом взросления становится все меньше радости. Альбина ощущала себя человеком не своего времени. Ценности были новые, а способы достижения старые. У неё же ценности старые, а способы новые. А все равно потеряна, пусть и не допустили парни такого даже близко. Нет в обиходе «петь даме серенады», зато есть «чикса, пошли со мной на концерт Агаты Кристи», нет «добиться своей цели», зато есть «порешать по-тихому». Девочки поцеловались в щеки слюняво, вторая прошептала что-то и подгоняла первую к дому. Проводила взглядом, пока чужая спина не скрылась в темноте подъезда. А после у тонированной машины выключился ближний свет и заглох двигатель. Прямо, как когда он приехал к ней в первый день их знакомства. Она не спрашивала откуда он достал адрес. Только тогда он даже ей не позвонил, простоял какое-то время и уехал, пока она смотрела, сидя на полу через прожилки фанеры. Улыбалась. Не перевелись ещё романтики. — Пошли, — дождалась Альбина зажегшегося света в окне на третьем этаже. — Не будем мешать. Че ты говорил? — Говорю: выглядишь неважно. — Если ты тут только для того, чтобы мне об этом напомнить, то я знаю. — Вообще нет, нет, конечно, — перебил Альбину спешно Павел. Она отметила его смущение, которое никак не обозначила. — хотел предложить покататься поехать, может, в Раму или Люберцы… Хочу тебя поддержать, думаю, тебе нужно сейчас. — Ты прав, паршиво, но себя прошлую за руку-то не схватишь, — вяло и апатично вскинула руки Родионова. — да там че до Москвы, она ночью красивая, поехали туда. — Я с тобой, что бы то не было и кто бы что не говорил. Я тебе верю и в тебя верю. Помни. С остальным разберемся, — Может, это не то, что она хотела бы услышать, но это то, что ей нужно слышать. — Слышишь? Она кивнула со слабой улыбкой. Неправильной и одиозной. — Раньше все как-то понятнее было что ли… «Раньше» теперь выглядит счастливее действительности, — он закинула одну ногу на панель, лопнутая подошва согнулась на стыке, она подумала, что надо будет купить новые. Хотя мысли о деньгах в последнее время доставляли только беспокойство. — Так всегда, — щелкнул за спиной ремнём безопасности Ленин, пытаясь быть солидарным. Альбина разочарованно отметила, что тот и не замечает, что раньше люди были теплее, улыбались искреннее, чаще и подход к проблемам у них был другой. Наверное, потому что он, как и она, росли уже в окружении других людей. И едет он не просто так проветриться, а по делам. Мент на 81-километре при виде их впопыхах отвернулся. В Островцах ментов расстреливали, а те, что были поближе не связывались, она знала. У всех же жены, дети, любовницы. А жить так хочется. Может, на первых порах, когда ей ещё не горело вступать в рыночные отношения (тогда Слава так и не обмолвился, что в армии Олег почерпнул чисто Московскую мысль о пересбыте боевого оружия), ее и не интересовал Паша больше, чем она о нем знала, но потом ситуация изменилась. Захотелось красивой жизни. Многие не учились, а имеют хорошие деньги, в то же время когда кто-то вкалывает на заводе за копейку, кто-то не может с образованием себя реализовать, потому что на заводы гонит государство, а кому-то без напряга в руки идёт все, несправедливость. Когда она услышала обрывок разговора о том, что кто-то может отбить у пашиного брата главенство над «воздушными воротами». Все сложилось. И это явно были не молодые отморозки. А абы кто с иной кастой уважаемых людей не имел отношений. Со времен Цирюля о них не слышала, когда у него в доме общаг делили. Люстру помнила красивую такую, на вид огромную и тяжёлую, Крестный тогда назвал даже точное число килограмм в ней. Ее тогда дядя Борис по прозвищу Боцман вёз туда. Он был разговорчив, конфетами делился, тогда что уж, было грех отказаться, — балтийские, на коленях держал, спрашивая не укачивает ли ее. По голове гладил по-отечески с люблю, но взгляд у него был жуткий. Холодный и безжалостный. А интонация наоборот. Он часто смотрел на время. А ей хотелось, чтобы оно не кончалось и машина, приятно натопленная, не останавливалась. Борис Андреевич приоткрывал истории многих домов, встречающихся по пути, как волшебник. Альбина удивлялась, откуда он все это знает, но его было настолько интересно слушать, он умел заставить себя слушать и ухватить внимания, что она даже не спрашивала. Размеренный темп речи не вводил в забытье. Только потом она уже поняла, что ее похитили и, что было в мешках, которые они выбросили по дороге. А тогда, у Цирюля, происходил обмен, откуда они уехали с дядей и он некрасиво, но убедительно врал, что кровь у него, потому что помогал на кухне, вот и порезался. Было похоже на игру. А сомнения касаемо МУР’а у неё появились еще раньше, чем Паша проболтался о том, что вообще-то делюга посерьёзнее, но чтоб без вопросов — МУР. Укрыться законом — лучшее решения для того, кто желает играть за тёмную лошадку в беззаконном секторе. Хочет молчать — пусть молчит. Она далеко не дура, чтобы и о себе рассказывать. О таких героях вслух не говорят, зато после смерти о них слагают баллады и легенды. К Воронину могут ехать, не исключено. За двадцать процентов, по красоте, они уже не единожды договаривались, где надо было помахать кулаком, но они выгодно решали словами. — Заскочим ко мне? — С тебя кофе, иначе я не уверена, что не засну посередине нашего диалога. — Замётано, детка, — засмеялся Воронов, вытаскивая сигарету из-за уха. Родионова ее ловко перехватила, из подстаканника с мелочью доставая зажигалку: — И сижка. Не жадничай. Родители у Паши были людьми премилыми. Отца она знала по многочисленным рассказам Ленина, наполненных тепелью, но видела только раз, когда они собирались у них на Новый Год в минувшем. Мать, несмотря на то, что никому из старшего поколения девушка не внушала благонадёжности и не нравилась не только за глаза, говорила о ней, как о толковой, рассудительной и хваткой. Родионова с отцом по-мужски тогда пожали руки, и ей стало за это стыдно лишь, когда она это осознала. Тут же поспешила увести руки за спину. Тогда она честно, хоть и неумело хлопотала с Мирославой Григорьевной на кухне, пару раз чуть не зарядив себе по пальцам. Помогала нарезать достатые из встроенных шкафов соленья из трёхлитровых банок. Они пошли бы в рулеты с тертыми яйцами, как дядька делал. Но своим уставом не размахивала. Паша распоряжался о полупустой банке сгущенки, которой был залит чернослив, уже покоящийся посередине стола. Теперь он ее лил в кофе, пододвигая к Альбине. Родионова на глаз оценивала предложенный на выбор осетинский коньяк и армянский к столу, но выбрала второй. Крестный говорил, что Армянский самый хороший. — Рубашку б хоть снял, не жарко тебе? — вздохнула во время перекура Родионова, когда они встретились на балконе. — Будешь? А ты ж… — он высунулся в открытую дверь, ведущую на кухню и выдохнул, — никого не было, никто не услышал. Альбина не очень хотела, чтоб его родители знали, что она курит. Она им, вроде как, нравилась. — извини, — он оценивающе посмотрел на себя. Рубашка с изображением Монро Уорхола слева была надета поверх серой однотонной футболки. Рукава были закатаны до локтя. Не испачкает — так помнёт. Ленин пожал плечами, мол, не жарко, нормально, хотя с него сходил третий пот, потому что отец его потащил помогать с раскладным столом. Наорал, правда, послав к черту оттуда, но… — У тебя нет новогоднего настроения? — Нет, — привалилась Родионова к холодному окну, повернув голову на детскую площадку, на которую выходили окна Ленина. Детей там не было, только пьющие взрослые мужики на лавках, что-то громко обсуждающие, но до ушей доносился только мат-перемат. Один сидел на горке, так как ему не хватило места. Противно. Паша приобнял девушку, стоя чуть сзади, говоря о том, что возвращаться пора и, наверное, брат подъехал на чёрном BMW, но ей позвонили. — С наступающим Новым годом, Аль, — послышался голос Владимира, который был на дежурстве. Тихие помехи скрашивали тишину. — Да тут до нового то чего, — огрызнулась лениво девушка. — Полчаса. — И тебя, вообщем. Я потом позвоню с нормальным поздравить, — она не дождалась никаких ответных слов, скидывая звонок. Так и не перезвонила. Только Крестному, поздравить и сказать, что не придумала, что делать с подарком, поэтому пусть на сумму на тумбочке купит себе что-то действительно нужное. В узком коридоре квартиры Лениных стоял свернутым, обтянутым скотчем, гобелен. Раньше он висел на стене в гостиной, на нем был вышит старый Кёнигсбергский замок, привезённый братом из Прибалтики, может, новый взяли, а этот на дачу готовят? Было ощущение витающей в воздухе суеты и спешки. Она прошла на кухню на автомате, отмечая, что и посуда разложена на столе, как бывает при походных сборах на белом полотенце, один прибор к одному. — Алечка, здравствуй! — вышла из комнаты приветливая женщина, сразу же заключая девушку в крепкие объятья. — Здравствуйте, Милослава Григорьевна, вы готовили что-то? Пахнет так вкусно! — Да-да, шарлотку… — улыбнулась женщина, трогая девушку за плечи, за рёбра, ещё раз прижав к себе, как родную дочь. А Ленин говорил, что она дама своенравная и строгая, и не был уверен в том, удастся ли им сойтись. На его удачу, они сразу же друг другу понравились. — Как ты похудела, совсем не ешь ничего что ли?! — Да нервы, Милослава Григорьевна, — отмахнулась Альбина, затылком ощущая каждый такт пульса, отражающийся короткой вспышкой боли. — В твоём возрасте уже надо думать о своём здоровье, тем более, что вы… Давайте я чай поставлю хоть, как раз попробуешь, она вот-вот-вот! — захлопотала женщина, уже снимая с девушки накинутый верхний предмет одежды. Почему она запнулась Родионовой понятно не стало, но насторожило. На фоне атмосферы сбора впопыхах подавно. — Да мы нена… — Только быстренько, — кивнула Родионова с тёплой улыбкой, перебив Воронова, утащив его на балкон курить. Больше она не стеснялась. Взгляд ее упал на пункт приема стеклотары в соседнем доме, который притягивал всех пьяниц в округе. За свои плохие слова и вредные привычки вряд ли могли чего-то поиметь, но они уперто продолжали своё «чёрное» дело, вдоволь разворачиваясь разве что на праздниках, тогда им может хватить и на приемлемую водку. Она часто заставала маленьких детей в больнице, которые могли себе распороть щеки или бутылкой, или металлической крышкой о неё. Пьянство, по ее мнению, было бичом ничуть не хуже неоправданной авантюрности. — Мы вроде не планировали задерживаться, — выгнал бровь Ленин. — Не могу отказать твоей маме. — Никогда этим не страдала. — Знаешь, что было прекрасно во Владимире? — спросила Альбина, стряхивая пепельные хлопья с балкона. Спрашивала риторически, чтобы поинтересовался. Ответ и не хотелось бы давать, но в то же время обозначить подмывало. — Что? — Это не было состоянием вечной попятной, сомнительная забота. Он давал мне набивать все свои шишки самостоятельно. И при этом сказал… Что он меня не держит. Если его помощь понадобиться — он поможет, без вопросов. Но при этом, я должна всего добиться сама и набить все тоже, научиться… Такие отношения. У тебя другие совсем. И я не знаю… Будь мой пыл поумеренней, будь я поумнее, могло ли сложиться иначе. — Жизнь меняет оборот вращение за секунды, не как машина, может завестись и без ключа, ты ж… — Молчи обо мне лучше, — осекла Родионова парня, не будет потому что дня прощения всех пьяниц. — У тебя замечательная семья, Паш. Такую даже словом грех обидеть, — слишком разный уровень приоритета. — а вы переезжаете что ли? — Так вышло, — не стал отпираться Ленин, посмурнев. Он сжал ее руку в своих ладонях очень крепко, глядя в глаза, пытаясь увидеть в них отблеск попытки его остановить или добавить реплику о том, будут ли они видеться, хотя она бы не спрашивала, а утверждала. Хоть что-то увидеть. Ничего такого не было. У Альбины почему-то не было никакой печали или сожаления, что у них осталось не так много времени, как ей бы хотелось. Она знала, что если уезжают дальше, чем в соседний район (а уверенность в том, что это дальше, чем соседний район была даже без озвучивания), то общение само собой сходит на нет, заводятся новые знакомства, со старыми друзьями все меньше пересечений, обещания оказываются лишь обещаниями. И все это пока кто-то не поздравит другого с днём рождения, а там совесть чиста. Вся из жизнь — сказка о потерянном времени. Деньги были лишь константой в условиях вечности.