По цене лома

«Жили в шатрах, умывались бисером, в косы вплетали дареные сны, в спорах швырялись звездами, прятали за щеку зимние рассветы, как леденцы, писали длинные письма ветрами по белым пескам; нынче отсюда ушли, но где-то по-прежнему бродят, ночами хохочут под окнами, не о чем горевать».

Макс Фрай «Сказки старого Вильнюса»

… эх, спрашиваешь, каким-таким загадочным образом в нашей резьбе горностай-от оказался? Так, горностай – самый что ни на есть наш, сибирский, зверь. Вот, вроде маленький он, не чета медведю-хозяину, прыткий, суетливый, а тайга без него, - не тайга, а так, елки бездушные. Так вот, про горностая. Давно это было, еще даже прабабушка твоя не родилась. Жили на окраине тайги сибирской заповедной старые люди. Жили они на особицу, больно близко с другими не водились, да другие люди уже отселялись от таежных заимок да кордонов подальше, дома строили повыше и посолидней, кучковались в села да в города помаленьку. Ну а те, старые то, вот они больше по тайге, да в тайге жили. По законам природным и лесным. Конечно, среди них тоже народ разный был, но слушали они старейшин своих, навроде старост, беспрекословно. Свои у них были моральные правила, и не только моральные, а и свои человечьи правила. Например, лес-тайга, это кормильцы, с ними нужно почтительно и не разорять без дела, не тревожить. Зверье, оно, конечно, в достатке тогда водилось, рыбы в реках полно, богато всего по лесам то было. А только ко всему надо было подходить с разумом, да с оглядкой. Зверя добывать ровно столько, чтобы не было такого, что раз, и истребили всех, рыб тоже, только в нужное время ловить, а не так, чтобы выпотрошил да выбросил, это вообще кощунством почиталось и нельзя было такое без наказания оставить. Впрочем, наказания у старых редко на кого падали. Все жили в согласии, все от самых малышей до древних знали, что, когда можно в тайге взять, на что у нее-матушки разрешения испросить, а где совета у нее же. Да и старейшины всегда словом помочь могли, никого не обижали, напраслину не возводили. Да и тайга тогда была, ох, красивая! Все равно, что небо бескрайнее, зеленое да бездонное, опрокинутое на землю соснами могучими, елями колючими, осинами да березами гладкоствольными, рябинами с калинами украшенными, да кустами-можжевельниками со мхами изумрудными как облаками затканными. Вот в поселении у старых людей жила девочка, внучка Вейры. Имя у нее было тоже особое, - Ойя, - крикнуть ее в лесу по имени, только эхо порадовать! С бабушкой они травами занимались, собирали, сушили, по мешочками раскладывали: то трава сонная, то для сил нескончаемых, при боли головной да зубной, заваривали такую в чай да и пили. Ойя любила по лесу ходить. Все с деревьями разговаривала, мох да цветы, словно живых, гладила, песенки нехитрые им пела. Про солнце, про луну, про дождик да про снежок. И в друзьях у Ойи был малыш горностаевый. Она его Стайкой нарекла. Горностаи ведь не очень-то к людям доверчивые, приручить их сложно. А Стайка прибегал к девочке, ластился, а та ему хлебца кусочек, иногда и пирожка рыбного приносила. Резвится Стайка, на солнышке шкурка его так и сверкает дождем алмазным. Дело в том, что горностай тот особенный был, - вроде как альбиносом таких зовут. Все время белоснежный, не менял цвет свой. Сложно таким от охотников уйти, да Стайка удачливый был, прятался ловко. Тогда среди старых людей был охотник знаменитый, Митко его звали. Решил он жениться на самой красивой девушке селения, на Зорянке. Зорянка все думала, колебалась, то нравился ей Митко, то пугал ее азарт охотничий, да напор огненный. Митко тогда пообещал любимой своей добыть ей такой мех, каков еще не видели в селении, да к ее прекрасным ножкам и бросить. А чтобы уж наверняка зверя невиданного поймать, сделал Митко капкан. Да не простой, а железный. Специально в большое село ездил, железо покупал, у кузнеца два дня в кузне сидел, показывал, чего куда в капкане устроить, чтобы зверь никак не вырвался. Узнали об этом и Ойя, и Зорянка. И все в селении узнали, уж не утаить капкан-тот. Отговаривали Митко от затеи его. Да тот уперся, мол, для любимой ничего не пожалею, все равно сейчас время такое, для охоты вроде же как разрешенное, да откуда же кто знает, какой зверь может в капкан попасть. Ну и ушел Митко в лес капкан ставить. Тайно ушел, чтобы никто не узнал. А Ойя тихонько следом за ним так и ушла. Боялась за Стайку своего, ведь капкан тот словно на него и был сделан-поставлен. Митко схоронил капкан, а сам пошел дальше, думал, зверя где спугнуть, чтобы тот на капкан выбежал. Ойя видит, близко Стайка бежит, учуял ее, да и бежит, играть да ластиться. Нельзя было такого горностайку обидеть, как его да в капкан, да на мех, да и как же, это же просто беда, горе всем будет, нельзя! И наступила Ойя сама в железный капкан да босой ногой. Чтобы Стайка туда не попался. Митко вернулся, Ойю нашел. Клял себя, прощения просил. Принес ее в селение, каялся, плакал. Просил опять прощения, у всех, даже у зверя неведомого, на которого капкан ставил. Думал, Ойя случайно в капкан попала. А она горностайку своего спасала. Друг ведь. И дал тогда Митко обещание, никаких капканов, никакого железа, ничего больше злого творить в тайге не станет. Вот так горностай и остался белоснежным талисманом на счастье, будто таежный дух старых людей сам пришел их охранять от плохого да злого. Потом уж сколько времени по тому прошло. Митко с Зорянкой поженились, Ойя, как возраст пришел, тоже замуж вышла за хорошего парня, доброго да рукастого. Муж ее резьбой занимался, сперва посуду резал, потом, уже когда старые люди тоже переселялись в деревни побольше, он наличники резные делать стал, вот не наличники, а даже картины целые! И сюжет там виден был, и завсегда, где-нибудь, да маленький горностай искусно так был вырезан. Как оберег семьи Ойи, и внуков ее и правнуков. Вот с той поры Стайка и есть как подпись наша, всех резчиков. Видишь где в резьбе горностая, значит, наши мастера отметились, потомки Ойи Таежной.