Сдавайся

      - Ну, Пашнянский, - заливался соловьём Горелов. - Чё ты морозишься? У тебя хата на две недели свободна! Позовём девок, вискарик купим, можем даже ботана этого позвать споить, прикинь как он охренеет!       - Не, Лёх, давай не сейчас, я приболел походу, - соврал Вершинин, даже не задумавшись. Врать о себе и своём состоянии у него теперь получалось слишком хорошо.       - Лан, ты там это, если чё какие таблетки нужны или пожрать, зови, - серьёзно сказал Лёша, но тут же поправил себя очередной шуточкой: - Только если это чёт заразное, ты предупреди, я костюм с противогазом напялю, мне болеть пока рано, а вот как экзамены начнутся!       - Обязательно тебя приглашу сразу в ночь перед первым экзаменом, - клятвенно заверил Вершинин и попрощался со смеющимся другом. Лёха такой Лёха. Тень улыбки сама появилась на лице. Паша был счастлив, что Лёша вернулся. Точнее, никуда и не исчезал - не умирал от пуль Костенко или от силы Сорокина под четвёртым энергоблоком. Что мыслей у Горелова сейчас только о том, где бы потусить, как не завалить экзамены и чтобы Настька не прознала, с кем он там в подворотне пососался втихаря. И это было хорошо.       Первое, что Паша сделал после того, как оставил послание Костенко, это проверил всех своих друзей. Ну, кроме Лёхи, тот сам «проверился». Настя сейчас отсиживалась дома, сделав новый прокол, на этот раз, кажется, в пупке, Гоша тоже выходить особо не торопился — вышла новая компьютерная игра, и тот с огромным рвением принялся изучать её просторы. За Аней было сложнее наблюдать, ведь здесь они так и не познакомились, но, спасибо соцсетям, особой проблемой это не являлось. Девушка продолжала ходить на разные актёрские пробы, обновляя об этом информацию в статусе, а также периодически публиковала фото с какими-то своими подругами.       Паша был рад за них всех. А особенно за то, что не присутствовал в их жизни так, как раньше. Чернобыль объединил их всех крепкой неразрывной нитью дружбы, Калверт Клиффс сделала это снова, воспоминания об этой близости грели, но повторять не хотелось.       Больше они не пострадают из-за него. Пусть раздельно, пусть без той дружбы, без него, но живые, счастливые. Их ждёт прекрасное будущее.       Что ждёт его самого, он не представлял. Зато одну определённую задачу уже конкретно себе обрисовал.       Зеркало в ванной выдавало обычные серо-зелёные глаза. Но Паша знал — отпусти он контроль, и опасная чернота расползётся по склерам и векам глубокими извилистыми линиями. Мысли о собственной вине тяжким грузом давили на разум и сердце, что определённо не способствовало обретению контроля. Тем более, что с каждым часом они трансформировались в картины теперь не существующего прошлого — перед глазами Игнатьев снова убивал его друзей, а потом сам себя в Чернобыле, после — друзья падали замертво под четвёртым энергоблоком от Сорокина-Зоны, а затем, наконец, Паша убивал сам себя в реальности СССР, по-настоящему, а не иллюзорно выстреливал в ребят в пустом бассейне, выкидывал своей чудовищной силой из окна отца Клэр, заставлял Киняева выстрелить в самого себя, сбивал Костенко машиной, и убивал-убивал-убивал — шесть лет, проведённые в бессознательном состоянии под управлением Зоны, посыпались воспоминаниями, как из рога изобилия, и убийств там было едва ли не в десятки раз больше, чем Паша видел за свою жизнь до первой встречи с подкастером. И не всегда эти убийства осуществлялись невообразимой силой. Иногда это были банальные выстрелы или же удары, на которые у самого Паши никогда бы не хватило сил. Да и смелости.       Особенно запомнилось убийство одного пронырливого хакера, который пытался взломать Кинтек изнутри. Тогда Вершинин с чёрными глазами даже слова не сказал — просто подошёл и голыми руками свернул шею тому ещё совсем молодому парню. Этими самыми руками, которые сейчас дрожали в непонятном треморе.       В голове мелькнуло воспоминание, как Гоша сбивчиво втолковывал Лёше и Насте что-то про его кровь, плазму и возможность повлиять на контроль со стороны Зоны в его теле, пока сам он в полубессознательном состоянии лежал на асфальте в окружении летающих металлических предметов. Всплыл также образ работника кладбища, собственная слабость и голос Рябова, спокойно, как маленькому ребёнку, объясняющий, что Зона отступила от его сознания из-за потери крови.       Ладонь сама потянулась к лезвию. У Паши не стояло намерения себя убить, да и глушить такой болью другую ему всегда казалось чем-то сюрреалистическим. Но, сейчас, пока он ещё не может сознательно контролировать Зону в себе, это виделось единственным логичным решением. Вершинин не слышал её многочисленных голосов, не видел образов-фантомов, но всё равно каким-то шестым чувством ощущал возможность её приближения в любой момент. Поэтому, когда лезвие прорезало светлую кожу на руке, ладони уже не дрожали.       Так надо, убеждал себя Паша, так будет безопаснее. Для всех.       Кровь, стекающая в раковину, казалась слишком тёмной в неровном свете лампы. Того и гляди расползётся на чёрные ветвистые линии и испещрит трещинами белую эмаль. Паша чувствовал какой-то первобытный страх при виде этого багрово-тёмного цвета.       Но одновременно с этим накатывало иррациональное облегчение. Страх, боль и тяжесть вины словно медленно утекали вместе с кровью в сливное отверстие. Они не исчезали полностью, они останутся с ним навсегда, он в этом не сомневался, но сейчас, в этот момент, он действительно почувствовал себя легче. Впервые с того дня, как проснулся в этой своей реальности с воспоминаниями себя, Никиты и присоединившимися обрывками-образами Зоны и самого Сорокина.       Рана была не глубокой, поэтому достаточно быстро перестала так активно кровоточить. Решив, что на первый раз хватит, Паша приподнялся и потянулся к шкафчику за аптечкой, чтобы обработать надрез и перевязать руку. Его немного качнуло, но сил удержать равновесия хватило.       Наблюдая позже за шипением пузыристой пены перекиси водорода, Вершинин обнаружил свою голову совершенно пустой. Ни бесконечных мыслей о Зоне, ни страха от возможности в любой момент потерять контроль, ни боли от вины, ни тяжести от ответственности.       Ни-че-го.       Это было приятно.       Почувствовав накатывающую слабость, Паша, на всякий случай придерживаясь за стену, дошёл до не заправленной кровати и лёг, мгновенно отрубившись на помятой подушке, даже не укрывшись одеялом, скомканным где-то в ногах. А на губах его засветилась лёгкая, впервые искренняя, улыбка за все дни новой-старой реальности.