Свободное падение

      От церкви он направился прямиком домой: благо, его населенный пункт не отличался растянутостью, быстро добраться из одной точки в другую здесь не представляло большой проблемы. Часто, чтоб сбросить накопившееся за день напряжение, он ходил от исполкома пешком — вот и сейчас поступил подобным образом. Дома хозяина ждали приготовленный загодя дорожный чемодан со всем необходимым в пути и билеты на поезд в оба конца. Правда, в сумрачной служебной квартире, заставленной никогда не разбираемым хламом, его подкараулил очень неприятный сюрприз: билеты, которые должны были преспокойно лежать на столе в ожидании часа «икс», исчезли. Как вскоре выяснилось — бесследно. Мозырь несколько раз перерыл все свои склады, проклиная сразу и себя, и свою привычку их устраивать, и неудачный день, но пропажу не обнаружил. Квитки словно провалились сквозь землю! Лишь когда несчастный, бранясь на чем свет стоит, уже готов был в отчаянье разрыдаться, чертовка-память, наконец, подсказала: билеты-то в исполкоме. Ну конечно! Он хлопнул себя по лбу. Немолодой город, не доверяя нынешним гаджетам, потребовал купить ему вместо электронных бумажные билеты да, получив их на руки, надежно спрятал в верхнюю шуфлядку рабочего стола. «Вот же старый пень, — недовольно пробурчал он. — Столько часу похерил». В исполком он заявился мрачнее тучи. Ему пришлось садиться за руль, дабы не терять столь драгоценного сейчас времени, нервничать, торопиться, а Мозырь всего этого ох как не любил. Матерясь, он бессильно клял собственных нерасторопных горожан: именно в это время поток машин почему-то двигался крайне медленно. С девушкой на вахте он не поздоровался, пронесся мимо, даже, казалось, позабыв про хворую ногу, — от него во все стороны так и летали молнии. Охнув, администратор тотчас же схватила телефонную трубку. Одно короткое слово «Мозырский» вызвало в сонном горисполкоме смятение. — Мозырский? Вин же ж в Украине, — с досадой бормотали опешившие сотрудники, наскоро набрасывая план отступления: официально городской советник взял недельный отпуск «по семейным обстоятельствам» и не должен был сегодня приезжать на работу, но что-то, похоже, пошло не так. — Ну всё. Хавайся ў бульбу. Мозырского в исполкоме не то чтобы побаивались, просто старались держаться от него на безопасном расстоянии: личностью он был не из приятных. Все ему вечно не нравилось, на любого он мог наорать по поводу и без, постоянно чего-то требовал, потом ворчал, потом опять требовал… Впрочем, не менее строго, чем к другим, он относился и к самому себе, не жалея сил, в дни авралов буквально жил на работе, за что получил прозвище «железный Марк». Когда этот дикий последователь Феликса Эдмундовича пребывал не в духе, его коллеги сразу же закрывались по кабинетам, имитируя там бурную деятельность. Единственной, кого совершенно не беспокоил тяжелый нрав советника, являлась пани Галина — его личный секретарь, служившая Мозырскому с незапамятных пор. Также она была единственной, кто позволял себе весьма фамильярно сокращать отчество своего непосредственного до «Святславич» или обращаться к нему по имени. Когда-то пухленькая улыбчивая малышка, хохотушка и озорница, чьи милые ямочки на щечках покоряли любого пинчука, выпорхнув из Полесского университета да вернувшись на родину, пришла сюда на место декретчицы. Сначала она не собиралась задерживаться в скучном госучреждении, но ее тут так полюбили, что она благополучно передумала. Потом она вышла замуж, родила очаровательных близнецов, пополнела… Теперь ее, поистине сильную во всех смыслах женщину, считали чуть ли не живым божеством, ведь только она умела подбирать ключи к неприступному сердцу Мозырского. Вот и сейчас, проследив, как последний широким шагом прошел к себе в кабинет, Галина Ришардовна лишь на секунду оторвалась от монитора и продолжила набирать письмо, словно ничего не случилось. Со стороны кабинета доносились приглушенная брань, стук хлопающих ящиков и шорох бумаги. — Дзе гэтая чортава… — бурчал Мозырский, роясь в папках, когда вдруг понял, что не один. — Вам сделать кофе? — словно в подтвержденье догадки произнес мелодичный женский голос, и город, встрепенувшись, поднял глаза. Пару секунд коллеги молча смотрели друг на друга, он — встревоженно и растерянно, она — понимающе и спокойно. — Может, вам кофе сделать? — повторила секретарь, решив, что ее не расслышали. — Ня трэба, — отмахнулся Мозырь. В руках он по-прежнему держал неровную стопку папок, которую только что извлек из недр второй шуфлядки. На стопке серел приличный слой пыли. — Лучше скажите, куда я вчера засунул свои билеты. — Билеты у меня, — невозмутимо отозвалась женщина. — Вы сами отдали их, сказали еще, шо иначе потеряете. Это заявление вызвало у и без того рассерженного советника вспышку гнева. — Так чего вы молчите?! — он швырнул бумаги на стол. — Смерти моей жадаеце?! Я и так весь на нервах!.. Неизвестно, чем бы это закончилось, будь на месте пани Галины любой другой человек, скорее всего, он поспешил бы спастись от разъяренного начальника бегством, но она была, как говорят, старой закалки, а потому, не позволив Мозырскому закончить свою тираду, ловко осадила его. — Присядьте, Марк, — повелела женщина, глянув на него, как на буйно помешанного. — На вас лица нет. Зараз принесу вам ваши билеты. Она вышла, чтобы вернуться через секунду и вручить все еще взбешенному советнику два несчастных квитка да стакан воды, предусмотрительно набранной из кулера. Повинуясь внутренней силе этой удивительно властной женщины, буян таки опустился в кресло. Мозырскому стало не по себе: раздражение сменилось усталостью, теперь ему сделалось стыдно перед пани Галиной за несдержанность. Казалось, он ходил по грани, едва держась, чтобы не взорваться и не выплеснуть всю ту боль, что носил в себе. — Простите, — наконец пробормотал он, потерев лоб ладонью. — Сам не знаю, шо на меня нашло… Я сам не свой с этой дурноватой поездкой. — Понимаю. — Галина кивнула. За столько лет совместной работы она научилась читать начальника между строк. Другие, кто не был знаком с Мозырским близко, порой пугались его или даже записывали в ненормальные, но пани Галина знала, кто прячется за грозным образом непримиримого бюрократа. Как никто она угадывала его мысли, не разу в жизни не подвела, так что он всецело доверял ей… До того доверял, что открыл однажды верному секретарю тайну своей сущности, правда, пани Галина почему-то совершенно не удивилась. — Вы знали? — Догадывалась. Я как-то так и представляла себе мой город. Она замолчала, улыбнувшись какой-то грустной улыбкой, что тут же вызвала в Мозыре нехорошие предположения. Прокашлявшись, он осторожно поинтересовался: — Таким же несдержанным? — Нет, — она помотала головой и прищурилась, как будто пыталась точнее передать свои чувства. — Просто немного нервным. Не таким, как Пинск, где я училась пять лет. — Шо, Пинск получше? В голосе представителя Восточного Полесья появились плохо скрываемые ревность и досада: сколько он себя помнил, столько конкурировал со своими западными соседями — то открыто, то подсознательно. В разговорах с другими он старался подчеркнуть, что полешуки не все одинаковы, что восточные существенно отличаются от западных как мышлением, так и культурой, традициями, говором… Брата он любил, но порой сильно ему завидовал: задавака пинчук был удачлив, обаятелен, считался всеобщим солнышком в то время как за мрачным, словно туча, нефтяником закрепилась слава сложного человека. — Пинск другой, — словно вторя невеселым размышлениям Мозыря, сообщила пани Галина. — У него атмосфера другая, не моя. А здесь — моя. Я не стану объяснять, вы и так поймете. Она никогда не говорила лишнего. Придвинув стул поближе к столу советника, присела рядом и по-дружески взяла Мозырского за руку, заставляя посмотреть на себя. — Не переживайте занадта, — негромко попросила она. — Помните, шо это быстро и шо вы делаете все, шо в ваших силах. Отпустите себя. Последние слова, сказанные, разумеется, от чистого сердца, резанули Мозырского по живому, но он сглотнул, притворившись, будто бы все в порядке. — Дякуй, Галю, — на глазах «железного Марка» блеснули слезы. — Шо б я без вас рабил? Ладно, мне пора ехать, — вздохнув, он поднялся на ноги, еще раз внимательно посмотрел на билеты, точно хотел запомнить, что взял их, сложил в карман, а потом усмехнулся. — Не сумуйце тут. Момент откровения прошел, и к чиновнику вернулась его былая придирчивость. Уже у двери, взявшись за ручку, он обернулся и заметил с прежней раздраженностью в голосе: — В бюджет заложите ремонт ступеней: я едва не загремел, пока сюды подымался. Секретарь охнула, театрально всплеснув полными руками. — Помилуйте, Марк Святлавич! Смету еще вчера вечером отправили в Гомель. Если мы что-то поменяем, гомельчане знову будут орать! — А так буду орать я, — цинично бросил Мозырский, уходя. — Неисправим, — вздохнула женщина, но в ее вздохе читалось больше облегчения, чем недовольства: главное, что ее город пришел в себя, а с бумагами они как-нибудь разберутся.