что мы с этим будем делать?

      окна кабинета истории выходили на высокую серую стену заброшенной стройки, где большими жирными буквами чьим-то неаккуратным почерком было выведено лаконичное:

ХУЙНЯ

      каждый раз, когда виолетта отрывала взгляд от учебника и переводила его на незамысловатый пейзаж, в голове бегущей строкой сияла одна лишь фраза: «это твоя жизнь».       жизнь и правда была не очень. в субботу повесилась мама, оставив лишь записку «игорь, жить так я не могу, прости, прощай. виля, тебя люблю. мама, не пили домашним мозг. папа, сдохни уже быстрее». тем же вечером отец окончательно разругался с бабушкой, чуть не устроил поножовщину, напился и долго-долго плакал в комнате, обнимая подушку лены. в воскресенье у них прорвало трубу, и семейный бюджет встал перед выбором: по-человечески похоронить маму или перестать топить соседей. в понедельник деда забрали в отрезвитель, потому что он по пьяни устроил драку с собутыльниками, но в тот же вечер почему-то отпустили, чем их семья осталась крайне недовольна. во вторник в столовой давали невкусный рис.       учитель, немолодой мужчина с лысиной, в вельветовом костюме и артритными пальцами, постучал корешком учебника по парте, привлекая внимание.       — виолетта, — обратился виталий иванович к ней. — я понимаю, что тебе дела нет до истории, но не пялься в окно так пристально.       она кивнула, опять посмотрела в книгу, но буквы плавали и не собирались в предложения. её часто посещала мысль о том, зачем ей здесь вообще находиться. не глобально, вопрос о смысле жизни стоял ребром, ответ на него складывался из пяти «п»: поспать, покушать, покурить, попить пива. а вот в своём нахождении в кабинете номер триста восемь среднестатистической школы санкт-петербурга она часто сомневалась. во-первых: зачем, если то же самое можно прочесть дома? во-вторых: зачем, если ей эта история на хер не упала, и из планов на ближайшее будущее только колоть татуировки и ставить по вене? по городу или кровеносному сосуду она ещё не решила.       прозвенел звонок, виолетта схватила вещи в охапку, даже не дослушав домашнее задание, и вылетела из кабинета, окрылённая возможностью целых пятнадцать минут курить за школой в приятной компании киры. та уже ждала её возле серой бетонной стены, на которую легко можно было залезть, оттолкнувшись от мусорки ногой.       они познакомились на фоне общей страсти к курению, прогулам и высокоинтеллектуальным вопросам о продавщицах, которые закрывают глаза на отсутствие паспорта при попытке купить алкоголь. на повестке первых их разговоров всегда стояла проблема кармообразования в подобных случаях: у них очки убавляются, прибавляются, или они выходят по нулям? потом сюда добавилась извечная проблема бедности и несколько совместных походов к завучу по поводу «неподобающего поведения и внешнего вида на территории лучшего учебного заведения калининского района» (инна сергеевна в такие моменты особо театрально трясла руками, из-за чего после становилась объектом нескончаемых пародий от виолетты).       в общем, за три года они успели неплохо спеться.       — хелоу, броу, — они стукнулись кулачками. — я тут пока шла такую историю вспомнила, уссышься.       виолетте нравилось проводить так время: сидеть на бетоне, курить персиковый винстон, который потом будет вонять на весь кабинет, смотреть на безэмоциональное лицо киры и выбивать из неё улыбки шутками. она только казалась холодной и апатичной, тщательно скрывая за масками безразличия тонкую душевную организацию и мягкий характер. в редкие моменты он проскакивал, отражаясь беспокойством в глазах, похлопыванием по плечу, по-доброму закатанным глазам, и неизменно поднятой руке, чтобы прикрыть любящий приключения зад виолетты от вызова на ковёр к директору. впрочем, последнее время они всё чаще появлялись там вместе.       — ну и вот, картина маслом, едет наша колонна: синий трактор беларус, какая-то малиновая девятка с прицепом, комбайн и мы. а вокруг рожь колосится, просторы, вдалеке одинокая берёза и яндекс навигатор говорит: «вы приехали». куда, блять?       кира засмеялась хрипло, хрюкнула, подавившись сигаретным дымом, и от этого рассмеялась ещё сильнее. виолетта гоготала с ней на пару.       — как ты вообще умудряешься в подобную хрень влезать? — спросила кира, затягиваясь. её красный мальборо выглядел клишированно, но хорошо подходил образу бунтарки-спортсменки с осветлёнными, собранными в хвост волосами, гонявшей по школе в дырявых кедах и расстёгнутых рубашках, поверх чёрных футболок. сейчас на ней висела утеплённая кожаная куртка родом из девяностых, с закатанными рукавами, на пару размеров больше. виолетта обходилась своим колючим, мешковатым свитером с длинными растянутыми рукавами — на улице было целых пятнадцать градусов. если ходить быстро — замёрзнуть невозможно. но кира таскалась в кожанке целый день, и была готова в момент вцепиться зубами в трахею любого, кто пытался что-то возразить по поводу нарушения школьной формы, отсутствия дисциплины и уважения к старшим. у неё были долгоиграющие планы по соблазнению одной девушки с параллели, а долетевшая до ушей сплетня, что та очень уж любит винтажные вещи, играла не последнюю роль в выборе образов на этой неделе.       — это у меня в крови, — виолетта пожала плечами и закурила ещё одну сигарету. — мой дед в восьмидесятых без знания иностранного языка вёз проституток в грецию через болгарию. я не могу жить нормальную жизнь с такими корнями.       — вот вы где! — лиза андрющенко говорила так трижды в неделю: по понедельникам, средам и пятницам, когда ей нужна была их помощь в организации какой-то ерунды, работы с документами или перетаскивании старья из одного кабинета в другой, как будто они могли быть где-то ещё, кроме курилки. — и как вам курится на территории школы?       — на самом деле не очень, — виолетта широко улыбнулась, кира натянула привычный для большинства знакомых покер-фейс и отрешённо смотрела в сторону. — хотелось бы, чтобы школа поменяла повара, сегодняшние котлеты до сих пор комом в горле стоят.       — я оставлю запрос, чтобы тебя рассмотрели в качестве новой поварёшки, — лиза, скорее на автомате ответившая на каламбур, скользнула глазами по кире, пытавшейся спрятать улыбку за закатанными глазами.       — не стоит, — отмахнулась виолетта. — я планирую стать психологом-консультантом по семейным и межличностным делам и отношениям.       — класс, — лиза закатила глаза, сморщилась от облачка дыма, которое в неё выдохнула кира, и посмотрела в свои бумаги. — тебе идёт эта куртка. мне нужны люди на организацию концерта ко дню матери, планёрка будет в пятницу вместо шестого урока. вы в деле?       она знала, что да. она в принципе много чего знала о людях, за что её и ценил педорг, на котором уже три года не лежала аж половина дел, связанных с поиском достаточно отчаянных учеников, готовых тратить свою жизнь на репетиции и нелепые, отчасти старомодные, но оттого и очаровательные мероприятия. казалось, у лизы в голове была записная книжка, в которую она методично добавляла особенности каждого встречаемого ей человека. с этим надо быть построже, с тем — более ласковой, тут надавить на жалость, а тут пообещать договориться с преподавателем по поводу отметок или посещения. просто, как дважды два.       единственной загадкой для неё оставалась кира. бесстрастная, равнодушная, окидывающая пренебрежительным взглядом всё и всех, но почему-то общающаяся с виолеттой. они казались совсем разными: неугомонно улыбчивая хохотушка, способная развеселить и мёртвого, подруга половины школы, умеющая правильно заобщаться с любым человеком, и отстранённая, закрытая, ненавидящая каждого до утренней сигареты и просто плевавшая на всех после снобка. лиза всё пыталась понять, как работает её голова, но кира лишь хмыкала, щёлкала её по носу и говорила что-то вроде «не лезь, куда не надо, кисуль, проглотит». это злило. и раздражало. хотелось в отместку загрузить киру делами по уши, чтобы она хотя бы уставшая сбросила с себя хоть на секунду всё это напускное и показательное. пока не получалось. но впереди был ещё целый год организационной работы, лиза успеет отыграться.       кира закатила глаза, сжав зубы, чтобы не улыбнуться комплименту, и кивнула, но, увидев ловко спрятанное беспокойство на лице виолетты, нахмурилась:       — вилка, ты как?       — я не могу. мы в пятницу маму хороним.       тишина навалилась на них строительной плитой, из которых собирают однотипные панельки. она спрыгнула на землю, затушила сигарету о стену, выкинула окурок, подняла рюкзак и, бросив через плечо «до завтра», быстро ушла. не хватало ещё слушать слова поддержки или, не дай бог, утешения с соболезнованиями. и без того тошно. возвращаться на уроки не хотелось, она резко повернула в сторону остановки и быстро зашагала туда.       автобус не был забит и наполовину, но садиться виолетта не спешила. старушки, готовые жаловаться на современную неучтивую и невнимательную молодёжь, ждали на каждой остановке, а нервов и без того не осталось, чтобы тратить их на бесполезные споры о том, что сидений вокруг и так полно. тем более выходить совсем скоро.       по пути к пискарёвским гаражам она зашла в магазин. на кассовую ленту свалилась большая упаковка сухого корма, дешёвые говяжьи консервы, в которых было больше жира и костей, чем мяса, и сникерс. уставшая женщина за сорок не внушала доверия, её и без того глубокие, будто специально вдавленные пальцем морщины стали глубже от прищура, с которым внимательные, близко посаженные глаза рассматривали лицо виолетты, когда та попросила две пачки винстон кастера. конечно, паспорта у виолетты не было. и совершеннолетней она тоже не была. а вот никотиновая зависимость у неё была. от того, что она начала курить в пятнадцать, а не восемнадцать ничего не изменится — ей в этом сраном городе дай бог до тридцати дожить.       — сигареты я вам не продам, — голос продавщицы звучал сухо и грубо. виолетта закатила глаза.       — собачий корм у нас тоже с восемнадцати теперь?       ей было уже всё равно. сегодня найдёт, у кого стрельнуть, а там уже на районе купить можно. сдачу ей дали монетками, высыпав их на пластиковую тарелочку для денег. для женщины это было победой. для виолетты ничем. она уже третий год каждое лето работала в общепите. её таким не проймёшь.       гаражи стояли напротив рельсов, дорожная развилка которых образовывала треугольник, отделяя этот маленький островок спокойствия от остального петербурга. тут пили мужчины за сорок, вспоминая, как хорошо жилось при советской власти, и как они в космос первые полетели, подростки нюхали клей и кидали насвай, одичалые собаки копались в мусорках, и всем на всех было на-пле-вать.       виолетта сидела на бревне, подкидывая палки в разгорающийся костёр, опиралась на холодную металлическую стену заброшенного гаража, разрисованного граффити, и смотрела на медленно ползущие грузовые поезда. ржавые вагоны были доверху забиты углём и досками, она поднесла последнюю сигарету к губам и подумала, как было бы хорошо кинуть окурок прямо туда, в груду горючего хлама, чтобы загорелся сначала поезд, потом гаражи, дома, парки, скверы, аллеи, церкви, дворцы, галереи и весь питер, чтобы он сгорел, как москва в далёком тысяча восемьсот двенадцатом. и она бы в нём сгорела, молодая, красивая и отчаянная.       во рту осел неприятный вкус кострового дыма, бродячие собаки, почуявшие тепло, облепили её со всех сторон, наверное, прекрасно понимавшие то, как она себя чувствовала. слёзы норовили брызнуть из глаз, но виолетта закинула голову назад, зажмурилась, надавила на веки, лишь бы затолкнуть их обратно, откуда бы они не вылезли, и тёрла лицо, будто пытаясь стянуть с него кожу, смять и выбросить, как что-то слишком ненужное такой, как она.       такие как она никогда не болеют, никогда не грустят, тем более никогда не плачут и не доставляют окружающим проблем. такие как она — душа компании, позитив на позитиве, всех понимают, всем сочувствуют и всех прощают. такие как она предпочитают растворяться в других людях, лишь бы не думать о себе. она повторяла как мантру фразу, сказанную кирой по пьяни: «пока ты растворяешься в других, от самой себя нечего ждать, потому что ты — атомы, живущие в других людях. соберись во что-то целое и мир ляжет к твоим ногам». но легче не становилось, менять жизнь не хотелось вообще, она лишь с каждым днём всё больше и больше понимала мать. большая грязно-серая собака положила морду ей на бедро, руки сами зарылись в короткую жёсткую шерсть, поглаживая за ушами.       — вы голодные, да? — спросила она у всех сразу и одновременно только у той, что лежала на её ногах. в ответ раздался тихий скулёж. виолетта аккуратно потянулась к рюкзаку, чтобы не спугнуть животных, и кинула синюю пачку «чаппи», даже не открывая. мощные зубы справились с упаковкой в два раза быстрее, чем руки виолетты, хоть и менее аккуратно. серая получила более вкусную тушёнку. себе она достала сникерс. они чавкали, перебивая треск дерева в костре, хруст костей, и орехов отдавался звоном в ушах, плавно перетекающим в убаюкивающую тишину. покой длился недолго.       люди говорили неразборчиво и быстро, речь толпы сливалась в одно целое, как жужжащий пчелиный рой, готовый напасть. виолетта знала этот звук: так говорили местные наркоманы, недовольные чужаком, забредшим на их территорию. голос чужака, явно женский, выделялся слишком сильно: она говорила уверенно и чётко, с чувством ритма, расстановкой акцентов и интонаций.       — я просто гуляю, оставьте меня в покое!       гул усилился, собаки заволновались и подняли лай, напугав чужачку ещё сильнее. виолетта встала. подняла кусок трубы, валявшийся рядом, шикнула на собак и, стуча по гаражу, пошла в пугающую темноту. влезать в неприятности не хотелось, день и без того был ни к чёрту, ещё и драку она сегодня не осилит, но наследственная сердобольность не позволяла оставить кого-то в беде. наркоманы бросились врассыпную, как тараканы при свете, только завидев приближающийся силуэт. девушка дрожала, вжавшись в стену, но сжимала кулаки, готовая драться.       — расслабься, я не собираюсь тебя бить, — попросила виолетта, отбрасывая трубу. — с ними, как с дикими зверями: чем больше шумишь, тем больше боятся.       — спасибо.       — пойдём. погреешься.       собаки почти не отреагировали на присоединившуюся к их скромной компании девушку, только подняли морды, чтобы убедиться — еду забирать никто не будет. они уселись на бревно, виолетта подкинула обломки поддона в костёр, тот с радостью проглотил дерево, весело потрескивая. грузовой поезд с грохотом провёз мимо какие-то цистерны, виолетта молча считала вагоны, девушка рядом так же молча шарилась по карманам. обеим хотелось курить.       — будешь? — девушка протянула пачку чапман брауна. виолетта, кажется, впервые её осмотрела: чёрная матёрчатая куртка с кучей карманов и в нашивках каких-то рок-групп, горчичный свитер, заправленный в широкие джинсы, кольца и браслеты, дополнительно скрывающие запястья, короткие осветлённые волосы, отрастающие скорее хаотично, с тонкой линией тёмных корней, которых и не видно вовсе, если не вглядываться.       — буду.       закурили.       иногда виолетте казалось, что курит она как-то слишком много, но потом мысли возвращались к тому, что пару дней назад её любимая мама всё-таки покончила с собой, и виолетты не было рядом, чтобы её остановить, что отец перестал с ней разговаривать и с каждым днём спивался всё больше и больше, что бабушка каждый день упрекала её в том, как она выглядит, одевается, говорит, сидит, стоит, спит, учится, не учится, дышит и живёт, что вчера дед опять в шутку шлёпнул её по спине так, что всю ночь она не могла на ней лежать, что совсем скоро надо что-то с будущим своим делать, а что делать — чёрт его знает, что с каждым днём вставать, одеваться, есть, общаться, смеяться и шутить становилось всё сложнее, что она не могла позволить себе плакать, потому что плачут одни слабаки и слабачки. а она сильная, она всё выдержит и умрёт быстрее, чем сломается.       вот покурит только, и обязательно выдержит.       — я, кстати, даша.       — я, кстати, виолетта.       даша хихикнула, но разговор не продолжила. поезда тянулись медленной вереницей, разнося по улице гулкое чу-чух-чу-чух.       они разговорились случайно, когда серая собака ткнулась виолетте в ладонь, требуя ласки. говорила в основном даша. она была громкой и улыбчивой, много жестикулировала, говорила обо всём подряд и ни о чём — просто чтобы заполнить тишину. в основном — в будущем времени. о том, как поступит в спбгик на компьютерный дизайн, получит диплом, доучит английский и возьмётся за итальянский, потому что когда-то ей сказали, что у неё с таким пропеллером в жопе точно итальянские корни, как переедет в европу, будет работать на фрилансе, заведёт собак и кошку, встретит любовь всей своей жизни и будет счастлива.       виолетте хотелось от этого или горько усмехнуться, или заплакать, или снисходительно похлопать девушку по плечу и сказать, что всё у неё получится. чужая жажда жить бесила до дрожи в руках, но была такой по-детски наивной, светлой и ничем не обременённой, что виолетта просто улыбалась в ответ.       — не думаешь, что это глупо? — спросила даша слегка боязно, еле заметно вжав голову в плечи.       — нет, — виолетта махнула рукой. — глупо было бы вообще ничего не хотеть.       «как я», добавила уже мысленно.       в ответ — скромно закушенная губа, сдерживаемая улыбка, потупленный взгляд и тихое «может быть».       дашина идея прогуляться, высказанная внезапно спустя почти час уютного молчания, виолетте совсем не понравилась. общество сонных после еды собак, костра, электричек и тихой гитарной мелодии, доносившейся из соседнего гаража, вполне её устраивало. но даша, отошедшая от стресса, заражала своей энергией и желанием что-то сделать. ей нужно было в самый центр — она жила совсем недалеко от невского проспекта.       — пойдём, тебе же всё равно нечего делать.       — праздно сидеть — тоже дело.       — куплю тебе сигарет, если составишь мне компанию.       забитый троллейбус неприветливо пыхтел, выплёвывая пассажиров на остановку, они влезли последними, рюкзак виолетты прижало дверьми, виолетту прижало к даше, дашу — к пьяному джентльмену в пропахшем машинным маслом и вэдэшкой бушлатике, который вежливо улыбнулся беззубым ртом, из которого пахло чесноком.       — вы прекрасно выглядите, барышня.       решение выскочить на следующей пришло к ним моментально, взгляды — слабые кивки, и вот они снова на осенней прохладе в лиге хмурых взрослых. даша выглядела дезориентировано и потеряно, как брошенный котёнок, показалось виолетте. она усмехнулась, слегка испуганный взгляд даши смотрелся смешно и не к месту, окружённый точно знающими, куда и зачем они идут людьми. дёрнула за рукав куртки, привлекая внимание.       — нам туда, — она кивнула головой вправо.       — а где мы вообще?       виолетта, скептически выгнула бровь и ткнула пальцем себе за спину, где через голые ветки кустов просвечивалось какое-то поле, а на разрисованной остановке читалось только «лох» и «крым наш». она пожала плечами, сильно вжав в них шею, развела руками и изобразила почти театральное непонимание. виолетта в ответ только тяжело вздохнула и, взяв её лицо в ладони, развернула в сторону таблички с надписью «пискарёвское мемориальное кладбище». из-за сплющенных щёк даша звучала гнусаво:       — поняла. на кладбище. а долго отсюда до метро?        — минут сорок пешком. если будем идти быстро — тридцать.       — какой кошмар.       в кошмар это не превратилось, к огромному удивлению обеих. они сошлись на любви к пошлой молли, инстасамке и всякой не особо популярной клубной электронщине, (виолетта спросила про рокерские нашивки, но даша лишь отмахнулась, сказав, что они тут для стиля), акционным энергетикам и чапману. даша спрашивала обо всём, что видела, виолетта детского восторга от города не разделяла, но рассказывала всё, что знала.       не пётр і, достоевский или игры «зенита», но тоже весьма неплохо — про балабанова и шнура, про деда, в прошлом вроде как бандитского авторитета, имевшего знакомство с самим бодровым, про крыши и шаверму, которая ей нравится, про ворону-альбиноса, которая живёт у них возле подъезда, и своих уличных животных — стае собак у гаражей и снеже, кремовой кошечке с недовольной мордочкой, которая презирает весь пакетированный корм и предпочитает охотиться на голубей.       история про навигатор зашла даше даже больше, чем кире, и виолетта сама не заметила, как рассказы перестали быть обо всём и стали только о конкретном — о ней. о концерте в подвале музея, куда пришло девять человек: она с кирой, три исполнителя, мужик в ковбойской шляпе, гардеробщик с синдромом дауна и два одиннадцатилетних шкета. про странную пару в метро: истерически рыдавшего мужчину и женщину в платке, успокаивавшую его фразой «ну ничего, в беларуси тоже есть рыба». про сан саныча — их районного извращенца, приходящего каждую весну под окна школы для своих грязных дел. про зоопарк, вывеску «обладателем животных фамилий скидка 50%», и киру медведеву, пытавшуюся убедить продавщицу, что они с виолеттой сёстры. про соседского попугая, жившего летом на балконе, которого она научила материться. про контингент электричек: парней со скрипками и мужиков с аккордеонами, женщин с сумками, которые пытаются продать тебе всё подряд, про них с кирой, сбегающих от контролёров через открытую форточку.       даша смеялась сильно, ловя взгляды прохожих, но виолетта после трёх вопросов о том, не выглядит ли даша глупо, ответила:       — будешь выглядеть глупо — я скажу.       — хорошо, — даша расслабилась и светила улыбкой во весь рот.       метро, чуть менее забитое, чем в центре, выглядело как каторга. опущенные в телефоны головы и уставшие лица резко контрастировали с жадно впитывавшей новое окружение дашей, выдавая в ней приезжую.       — мне нравится ваше метро. первый раз тут.       виолетта приподняла брови:       — как ты оказалась на пискарёвке, если живёшь на невском?       — во-первых, не на самом невском, а рядом. во-вторых, дошла.       сорок минут с пересадкой, эскалатор наверх. виолетта стояла справа, опираясь на ползущий рядом поручень, даша убежала вперёд, перепрыгивая через ступеньку. встретились у турникетов.       — ты из москвы? — прямо спросила виолетта. даша замялась, смотря испуганно, как дикий зверёк. — ты по эскалатору бегаешь. так только москвичи делают.       даша усмехнулась, слегка опустив напряжённые плечи:       — а петербуржцы почему нет?       виолетта задумалась, постучала пальцами по губам.       — как бы тебе объяснить? ну, нахуя? лестница сама едет.       смех разобрал обеих, быстро прерванный недовольной женщиной в шубе, попросившей не мешать проходу. даша хотела её послать, виолетта послала, схватила дашу за руку и выволокла из метро под громкие возгласы недовольной гражданки. до дома оставалось минут пятнадцать, которые они растянули в полчаса.       — может, зайдёшь? — стоя у подъезда спросила даша, перекатываясь с пятки на носок. виолетта прикинула, что ещё слишком рано, чтобы идти домой, и кивнула. терять было нечего, а шататься по улице до заката уже не было сил.       квартира была тесная, необжитая и неуютная, даша сама путалась в дверях и местоположении вещей, мельтеша перед глазами, как надоедливая муха. виолетта опёрлась затылком о кухонные обои в пожелтевший цветочек, закрыла глаза и промычала что-то в ответ на вопрос, будет ли она есть. даша решила, что это да. виолетте было, в общем-то, всё равно.       хлопали ящики, шуршал газ на плите, булькала вода, даша напевала что-то себе под нос, нарезая картошку. вялость забилась в маленькую кухоньку, вытесняя мысли и чувства, виолетта прилегла на стол, потакая внезапной сонливости, и впервые за день ни о чём не думала, растворяясь в моменте.       даша разбудила её через полчаса, приложив холодную банку энергетика к щеке, заставив подскочить. взъерошенные ото сна волосы, красный след на щеке, слюна в уголке губ и широко распахнутые глаза, комичные и, казалось, впервые отражавшие хоть что-то, кроме снисходительной отчуждённости, заставили её смеяться. виолетта лишь фыркнула в ответ:       — я по-твоему на клоуна похожа, чего смеёшься?       — прости, — даша, прикрыла рот ладонью, пытаясь сдержать смех. — глупо над таким смеяться, да?       виолетта закатила глаза и ответила как-то слишком серьёзно:       — нет, пока тебе смешно.       из-за чего дашу снова пробрало на смех.       балкон у даши не застеклённый, тесный, и выходил на улицу, а не во двор, отчего виолетта, сидя на пледе с просунутыми через перила ногами и сигаретой в пальцах, чувствовала себя как в кино. во рту всё ещё оставался вкус рэд булла и пересоленной картошки, из телефонного динамика земфира пела про разбитое сердце, русскую хтонь и предлагала выпить. горячий чай дымился сбоку, даша без разрешения положила голову на плечо и закрыла глаза, чем-то напоминая ту грязно-серую собаку возле гаражей. разве что костра не хватало. курить в кои-то веки не хотелось, сигарету она зажгла скорее просто по привычке, смотря на играющий в закатных лучах дым.       люди, с высоты третьего этажа казавшиеся головастиками, как сфотографированные на камеру с отдалением 0.5, куда-то ползли. сонная ворона, случайно залетевшая в их мирок, стояла совсем близко, смотря чёрным глазом-пуговкой в самую душу. виолетта играла с ней в гляделки, даша тихо подпевала «на рубли поменяю билет, отрастить бы до самых бы плеч, я никогда не вернусь домой» с каким-то особым чувством горечи и надежды, так грустно, что её захотелось пожалеть. рука сама накрыла короткие, жёсткие от осветления волосы, мягко и невесомо погладила, будто на пробу, и, не встретив сопротивления, пальцы смелее зарылись в торчащие пряди, ероша их ещё больше.       даша придвинулась ближе, вжалась носом в шею, отчего его неудобно сплющило, прикрыла глаза и продолжила напевать, иногда просто мыча незнакомые строчки.       — ты похожа на кота, — оторвавшись от вороны заметила виолетта, скосив взгляд влево.       — думаешь, это глупо?       тихая барабанная дробь, отбиваемая в песне, сгладила тишину, виолетта слегка отстранилась, повернула голову, заставив дашу посмотреть себе в глаза, не убирая руки, прищурилась, рассматривая чужое лицо, а потом надавила на затылок, прижавшись лбами.       — хватит спрашивать, глупо ли то, что ты делаешь. хватит спрашивать, что я думаю по поводу тебя. мы с тобой знакомы, — она посмотрела вверх, прикидывая время, — часа четыре, не больше. я тебе никто. ты мне никто. моё мнение — пустой звук, мнение любого другого человека — тоже. как бы тебе не хотелось, ничто не вечно, знакомства не вечны, отношения не вечны, родители, друзья, солнечная система, вечный двигатель — ничего. единственное, что у тебя есть — это ты. если уверена, что ведёшь себя глупо, — значит, ведёшь себя глупо. если уверена, что тебе комфортно, — значит, продолжай. от того, что ты проживёшь свою жизнь для окружающих хуже будет только тебе.       даша смотрела прямо на неё, но как бы сквозь, глаза наполнились слезами и она беззвучно заплакала, уткнувшись в свитер виолетты, цепляясь за него, как за якорь, заглушая и без того тихие всхлипы, и шептала, как ей не хватало таких слов.       виолетта чувствовала себя обманщицей — у неё самой жить для себя получалось через жопу. чужие цепкие пальцы обжигали через колючую шерсть, словно раскалённая сталь кандалов.