Souvenirs de couleur menthe

      Диме было плохо физически. Олеже было плохо морально. Диму рвало около десяти минут, а Олежа был рядом, поглаживал по лопаткам, придерживал волосы и заставлял пить воду, чтобы полностью промыть желудок. У Димы слезились глаза и соленые капли падали на пластмассовый ободок унитаза. Олежа просто тихо, молча плакал, ладонями стирая слезы со щек.       Дальше было только хуже. Дима не отрубился, как это бывает обычно после алкоголя, потому что в его крови находился наркотик, что сильно влиял на центральную нервную систему. Сейчас у него повышается уровень тревожности и начинается легкая паранойя, Олежа понял это, когда Дима уже в пятый раз за пару минут обернулся, вглядываясь в коридор. — А мы дверь входную закрыли? — спросил подросток, упав на кровать в комнате Олежи — Как то мне не по себе.       Олежа на пару секунд прикрыл уставшие от слез и высохшие глаза, давая им моменты отдыха, и вновь обвел пространство вокруг себя пустым взглядом. В комнате, как и за окном, было темно, свет проникал только из коридора и немного с улицы, от фонарей и фар проезжающих во дворе машин. А Олежа лишь смотрел на то, как Дима вздрагивает от любого громкого звука, будь то чей-то смех за окном, звон стекла или хлопок от очередной петарды. — Все закрыто, — Олежа положил свою ладонь на Димину макушку, отдавая ему остатки своего тепла, надеясь успокоить и обозначить свое присутствие рядом — Ложись и поспи, станет полегче, совенок. Тебе нужно отдохнуть, вот и все.       Дима резко поднял взгляд, смотря на Олежу своими зелеными глазами, которые сейчас блестели не то от невысохших слез, не то от какого-то страха и волнения. Олежа смотрел в ответ, заглядывал через все еще широкие зрачки в самую душу, ковыряясь в ней, как на полке шкафа в поисках нужной рубашки. Он не знал, что надеялся найти в глубине этого подростка, но продолжал упрямо и усердно искать, надеясь, что поймет, когда прийдет время. — Олеж, ты можешь побыть рядом, пожалуйста, — просит Дима, перехватив запястье Душнова.        Дрожащей рукой Дима скользнул ниже, переплетая пальцы Душнова со своими. Голубые глаза расширились донельзя, а слезы вновь потекли неконтролируемым потоком, пока в голове просто не укладывалось такое поведение подростка. Буквально пятнадцать минут назад парень кричал о том, как сильно ненавидит Олежу и желал ему смерти. А сейчас он с нежностью держит его за руку, поглаживая все еще красные и саднящие костяшки большим пальцем, смотрит почти умоляюще и просит остаться рядом. Умом Олежа понимал, что происходит и чем обусловлено столь переменчивое настроение Димы, но его сердце, казалось, вот-вот перестанет качать кровь, просто навсего разорвавшись на две части. При чем одна из которых все еще хочет сломать парню нос, а другая рвется к нему, ломая ребра и выпрыгивая изнутри.       Но Олежа лишь кивнул, скорее сам себе, чем Диме, и обошел кровать, ложась с другой стороны. Похлопав по подушке в приглашающем жесте, Олежа лег немного удобнее, продолжая рассматривать лицо подростка. Дима просто нырнул под одеяло, даже не раздумывая, и прижался к Олеже, схватившись пальцами за его рубашку на уровне груди и уткнувшись носом в его шею. — Страшно? — шепотом спросил Олежа, чувствуя, как сердце просто взрывается сразу в четырех местах.       Потому что Дима сейчас был жалок и столь беспомощен, что при одном взгляде на него хотелось вместе закрыться от всего мира, лишь иногда пуская в этот вакуум самых дорогих людей. Хотелось просто залезть с головой под плед, взяв с собой небольшой ночник и Диму, чтобы чувствовать себя в безопасности, чтобы снова чувствовать себя спокойным и счастливым.       Дима аккуратно кивнул головой, и Олежа понял, что эту ночь не уснет. Ему было плохо, ужасно плохо морально, а моральную боль люди обычно заменяют физической. Но у Олежи был иной способ причинить себе вред: он с головой погружался в работу, в учебу, он просто нагружал себя и свой мозг какой-то информацией, в процессе забывая и отпуская проблему. Этим он займется и сегодня, а потом снова соврёт, что все хорошо. Но это потом, сейчас главной задачей было успокоить Диму, показать, что парень не один, что Олежа тут, совсем рядом, только протяни руку.       Ладонь Олежи медленно легла на дрожащее плечо, и Дима вздрогнул. И Олежа сразу потащил его в свой вакуум, не встречая никакого сопротивления. Его ладонь скользнула по плечам к затылку парня, пальцы сразу запутались в жестковатых волосах, начав аккуратно массировать кожу головы. Совсем невесомо, словно весенний ветер. Так же, как Дима сегодня днем, когда мягко целовал Олежу, боясь сделать что-то не так и дрожа от переизбытка чувств.       Олежа явно ощущал во всем этом свою вину. Может, если бы он послушал Олю, если бы не оттолкнул Диму, извинившись так, словно это могло изменить ситуацию, то Дима бы и не напился до такой степени, чтобы принять от почти незнакомой девчонки "дохуя сильную таблетку типа от головы". Дима уснул минут через семь, хотя скорее вырубился, убаюканный тихим дыханием Олежи и монотонным жужжанием холодильника с кухни, и Олежа смог, наконец, побыть наедине с собой. Хотя это было тем, чего он сейчас меньше всего хотел и даже боялся. Постаравшись как можно тише встать на ноги, Олежа откинул с Димы одеяло и, аккуратно перевернув его на спину, без задней мысли снял с парня грязные джинсы, бросив их на пол рядом с кроватью. Он потом уберется.       Накрыв Диму одеялом и открыв форточку, Олежа понял, что настал тот самый момент, когда срыв остался полностью позади. Те самые полчаса, которые Олежа не будет помнить самого себя, просто забудет, что он человек, что он личность. Потому что каждый такой срыв разбивает его изнутри, а на восстановление требуется время, силы и надежный человек рядом.       Олежа просто остановился посреди кухни, осознав, что забыл телефон в машине. Идти никуда не хотелось, не хотелось вообще двигаться и функционировать, Олежа чувствовал себя какой-то амебой. Но, тем не менее, влез в какую-то обувь, не факт, что свою, и вышел из квартиры, не забыв ключи от машины. Конечно, оставлять Диму одного не хотелось, даже со знанием того факта, что тот крепко спит и до утра однозначно не проснется. Просто не хотелось, потому что зная об одном факте его присутствия рядом становилось немного легче.       Конец декабря Олежа чувствовал крайне отчетливо, стоя на улице около подъезда в одной рубашке и брюках, но продолжал упрямо рассматривать небо. Время было не очень позднее, пусть уже давно и стемнело, поэтому кто-то из прохожих смотрел на Олежу с вопросом и каким-то волнением, а некоторые буквально брызгали ядом из глазниц. Но Олеже было глубоко плевать на все это осуждение, как и на самого себя. Полностью продрогнув, замерзшим пальцем Олежа нажал на кнопочку на брелке и, сдерживая стук челюсти, забрал из машины портфель с документами и ноутбуком и телефон.       Экран отражал четыре пропущенных от Антона и семь от Оли, и Олежа закатил глаза, перезванивая сначала сестре. Чувство вины укололо с новой силой. Он ведь еще и Олю напугал, едва не доведя до слез. И заставил волноваться и Антона. Олежа твердо понимал, что не справился со слишком многими ролями - лучший друг, любящий брат, примерный сын, хороший учитель, возлюбленный в конце концов. Слишком много он не смог. — Олежа! — раздался в телефоне взволнованный голос девушки, а Олежа вновь остановился перед подъездом, набирая код от домофона окоченевшим пальцем — Почему ты не брал трубку? Я волновалась! Все хорошо? — Все хорошо, одуванчик, — ответил Олежа, даже не пытаясь улыбнуться. Оля слишком хорошо знает все его интонации и поймет, если улыбка будет искусственной — Дима в норме, он сейчас спит. — Хорошо, — Оля выдохнула, но ее голос все еще был крайне напряжен — А ты? Как ты себя чувствуешь?       Олежа не хотел грузить хрупкие девичьи плечи своими проблемами, не хотел заставлять сестру волноваться. Но и врать ей было бесполезно. Она ведь знает, что все совсем не хорошо, просто ей нужно услышать это от Олежи. Ей нужно услышать его просьбу о помощи, нужно, чтобы Олежа принял эту помощь, а не взваливал все на себя. — Нормально, — уклончиво ответил Душнов, заходя в лифт — У тебя тихо на фоне. — Да, Юля разогнала весь этот цирк. Остались только мы с Гоги. — Ясно. Отдохните, завтра утром можете проведать его. Пока.       Олежа не стал ждать ответа, просто бросил трубку, уткнувшись лбом в стенку лифта и, перезвонив Антону, прикрыл глаза, пока по мозгу били монотонные гудки. К слову, всего один, Звездочкин будто сидел и ждал этого звонка. Олежа вышел из лифта, присев на ступени в подъезде. — Олеж, Оля мне все рассказала, — опустив приветствие, начал Антон — Ты опять сорвался? — Да, — честно ответил Олежа — Все хорошо, меня уже отпустило, а Дима спит. С нами все хорошо. — Нет, — чертов Антон. Это был единственный его минус - чертова прямолинейность. Если Оля еще молча соглашалась с Олежиной ложью, то Антон - никогда — Я же знаю, что ты не в порядке, Олегсей, я переживал с тобой два срыва, но я был рядом. А сейчас ты один, и я переживаю. Я могу приехать. — Не нужно. Все нормально, я справлюсь, Тош, честно.       Звоночек. Обычная реплика для Олежи, но почти мольба о помощи для Антона. Сам того не замечая, Олежа называл Звездочкина уменьшительно-ласкательным "Тоша" только тогда, когда ему действительно нужна была помощь и поддержка. Но в этот раз Антон не приедет, потому что Душнов просто психанет и с большой вероятностью пошлет его куда подальше. — Я заеду завтра в обед или ближе к вечеру, — поставил перед фактом Антон — Регина пока не знает. И, Олеж, пожалуйста, не возвращайся в студенческие времена. Обязательно поспи, не изматывай себя еще больше. — Да. Пока.       Олежа бросил трубку, понимая, как сильно ему хочется вновь заплакать, только вот он не может. Ком в горле мешает дышать, но глаза суше песка, слезы просто не льются. Олежа невесело усмехнулся, встав с холодного бетона и вернувшись в квартиру.       Оставив портфель и телефон на кухне, Олежа вернулся в комнату. Дима мирно спал, закутавшись в одеяло, словно в кокон, поджав под себя колени. Сейчас по нему и не скажешь, что около получаса назад его штормило от алкоголя и наркотиков. Пройдя мимо, Олежа скинул рубашку и брюки прямо на пол, рядом с джинсами Димы, и, захватив домашнюю одежду, удалился в ванную.       На глаза попалось когда-то Димино худи, ожидающее своего часа на стиральной машинке. Олежа даже улыбнулся, вспомнив тот день, но эта улыбка вышла совсем пустой, будто кто-то нарисовал ее невидимой рукой на бледном лице. Олежа залез в ванную, включив душ и установив его на специальную подставку, прикрученную к стене. Замерзшее тело начали обжигать горячие струи воды, кожа стремительно краснела, а Олежа просто стоял под этими струями, что заливали глаза и редко вдыхал ртом. Он просто стоял, смывая с себя события этого вечера, позволял им растворяться в горячей воде, стекая вместе с ней в водосток.       Мятный шампунь приятной свежестью ложился на волосы, заполняя ванную комнату приятным запахом, но Олежа сейчас просто механически выполнял обыкновенные действия, а не наслаждался атмосферой и любимым запахом. Просто стоял, путаясь пальцами в собственных волосах, пока белая пена растекалась вместе с водой по всей ванне. Спокойно. Пусто. Больно.       Если верить часам на кухне, Олежа простоял под горячей водой около сорока минут. Это объясняет головокружение и предобморочное состояние, организм значительно перегрелся. Олежа просто достал из холодильника бутылку с холодной водой, выпив около половины за раз, и стало как-то легче. Проблема заключалась в том, что четверть закончилась и никакой работы на каникулы у него нет, ведь план на следующую четверть все еще отсутствует. Это ли не повод поискать себя в новом хобби?       Взяв из гостиной большую картонную коробку, Олежа вытащил из нее сначала спицы и клубок с нитками, потом большую коробку с бисером различных цветов и специальную проволоку, а потом канву с пяльцем и игольницу с целым набором разных игл. Эту коробочку они собирали вместе с Томарой Николаевной, и каждый раз, когда маленький Олежа увлекался чем-то новым, женщина исправно помогала и учила держать спицы, вышивать крестиком или плести из бисера различные фигурки и украшения. Оля, кажется, все еще хранит кольцо, которое Олежа сплел для нее в пятнадцать.       Душнову потребовалось около десяти минут, чтобы понять, что делать, и около четырех часов, чтобы связать каркас игрушки. Сейчас в его руках находилась небольшая вязаная лягушка, которую оставалось только набить ватой. Отложив незаконченную лягушку, Олежа потратил два часа и остатки ниток на маленькую фигурку вязаного кактуса, которую можно было использовать в качестве брелока на рюкзак. Конечно, все эти игрушки были связаны по схемам из интернета, но Олежа ими гордился.       Глаза Душнова уже изрядно устали от шести часов такой кропотливой работы, так еще и в очках, а пальцы дрожали и болели, но это того стоило. Олежа забылся, Олежа расслабился и успокоился. Проблем будто и не существовало вовсе, были только мягкие нитки и крючок. Олежа не перестанет. Каждую проблему, каждый приступ, каждый комплекс он лечит не лезвием и болью, а изматыванием собственного организма. С шестнадцати лет он узнал, что это действительно помогает, когда ты словно наказываешь себя, отрабатываешь провинность и справедливость вновь восходит на трон.       Но страх перед новым днем никуда не делся. Ему придется встретиться с Димой, придется поговорить и обсудить все, придется напомнить и рассказать о том, что произошло. Придется снова быть сильным. А Олежа не хочет, он хочет, чтобы его обняли, он хочет поддержки и нежности. Ему нужны касания, ему нужен тихий шепот над ухом и чьё-то дыхание, ему нужны объятия, нужно тепло. Он хочет опустить руки, он хочет побыть слабым, хочет почувствовать себя защищенным. Но сегодня он будет сильным, сегодня ему не нужен никто.       Олежа выпил крепкого кофе, а часы показывали лишь пять утра. Спать не хотелось. Хотелось отрубиться, чтобы, наконец, не думать и не переживать вообще ни о чем. Вместо этого Олежа лишь заглянул в комнату, беглым взглядом осматривая Диму, который все еще кутался в одеяло и шумно сопел. Нежность щемила сердце, но чувство вины нарастало, когда взгляд падал на посиневшее пятнышко на скуле подростка. Кажется, Олежа совсем не рассчитал свою силу.       Прикрыв форточку, Олежа вернулся на кухню и, достав из ящика с аптечкой рулон ваты, принялся набивать ею игрушки. Он хотел сделать больше, хотел сделать лучше, но кончики пальцев все еще немного подрагивали то ли от кропотливой и напряженной работы, то ли от нервов, то ли от усталости. Олежа глубоко вздохнул, отложив набитую ватой лягушку в сторону. Ему потребовалось на это около получаса, и Олежа понял, что уже просто не способен что-либо делать. Сложив руки на столе, он положил на них голову, пустым задумчивым взглядом уставившись куда-то в стену.       Он вспоминал, как учился вязать. Сначала просто небольшие асимметричные квадратики, потом шарфы и варежки, а в шестнадцать он связал первую игрушку. Кажется, он все еще хранится у тети Томы. Небольшой желтый медвежонок с парой торчащих ниток и асимметричным глазками. Он вспоминал, как радовался этому медвежонку, как гордился собой, как пытался обратить внимание отца. Но тот, кинув холодное "Молодец, но мне некогда", снова куда-то ушел. Это был момент, когда Олежа поклялся себе, что будет становиться все лучше и лучше, что будет стараться усерднее. И он старался, он был лучшим по учебе, он отменно готовил, шил и вышивал, вязал, да все, что угодно. Он делал все, стараясь впечатлить отца, но тот заботился лишь о своем бизнесе и о себе.       У него была только Оля и тетя Тома, но ему было мало. Они не могли быть рядом всегда. А потом появились Антон и Регина, что искренне радовались Олежиным успехам и восхищались его творениями. А потом появился Дима.       Любить трудного подростка - чертовски тяжело, просто ужасно. Эта любовь причиняет боль, шрамируя душу и сердце. Эта любовь плетет нервы в безобразные узлы, до головной боли, до слез. А потом она мягко обволакивает собой, согревая и защищая от остального мира, будто показывая, что вся причиненная боль вышла случайно. Она заставляла звонко смеяться с абсолютно глупых шуток, заставляла чувствовать себя нужным. И Олежа, из-за собственной глупости и закидонов, может потерять это все, потерять навсегда.       Олежа даже не понял, когда успел уснуть, не мешала ни давящая на висок душка очков, ни включенный свет, ни куча хлама на столе. Олежа был вымотан, просто ужасно вымотан, и морально и физически. Но долго проспать не получилось, прошло всего два часа, и Олежа стал чувствовать себя еще хуже. Ощущение, словно его пропустили раза три через мясорубку, выжав все соки. Поднявшись и на трясущихся ногах дойдя до плиты, Олежа долил в чайник воды и включил газ, едва не по стеночке двигаясь в спальню.       Дима спал беспокойно, сжимая пальцами одеяло и хмурясь во сне. Олеже потребовалось пару секунд, чтобы его желание обеспечить Диме спокойствие и хороший сон возросло в геометрической прогрессии, пробивая потолок. Сев рядом на край кровати, Олежа невесомо коснулся Диминых волос, рассматривая его напряженное лицо. Такой беззащитный сейчас, словно ребенок, такой доверчивый. Олежа улыбнулся уголками губ, смотря на то, как разглаживается морщинка между Диминых бровей, как он расслабляется, успокаиваясь. — Ты не один, совенок, — тихим шепотом произнес Олежа и, ведомый какой-то неизвестной силой, аккуратно коснулся губами макушки парня.       С кухни послышался тихий звук входящего вызова, и Олежа вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. На дисплее светилось имя Оли, часы показывали начало девятого утра, а чайник уже кипел. Выключив газ, Олежа принял вызов, вслушиваясь в голос сестры. Волнение. В ней не было ни капли спокойствия, но она пыталась казаться рассудительной. Все-таки, Олежа тоже неплохо знает свою сестру. — Олежа, я не разбудила? — Нет, все хорошо, — Олежа зажал телефон плечом, закидывая в кружку уже третью ложку кофе — Мне ждать вас сегодня? — Да, мы с Гоги и Юлей будем минут через десять, — ответила Оля, вздохнув — Ты не ложился? — Я поставлю чайник, — с фальшивой улыбкой ответил Душнов, сделав вид, что просто не услышал последнего вопроса — Но Дима еще спит. — Хорошо, — в трубке послышались раздражающие короткие гудки, означающие завершение вызова.       Олежа вздохнул, отложив телефон и залив в кружку кипятка. Последние десять минут относительной тишины и спокойствия, которые Олежа просто проебет, медленно попивая горячий и ужасно горький кофе. Он не бодрил, никогда не бодрил, но Душнов продолжал упрямо травить собственный организм этой растворимой штукой по акции.       У Оли были ключи от подъезда и входной двери, поэтому она с остальными ребятами спокойно вошла в квартиру брата, пока тот делал последние глотки кофе, уже даже не морщась. Привык. Те два часа сна в столь неудобной позе тоже дали о себе знать, шея ужасно болела, и Олежа просто крутил головой в разные стороны, стараясь хоть немного вернуть к жизни затекшие мышцы. На кухню как-то робко и смущенно зашли Юля и Гоги, тихо поздоровавшись с учителем, а сразу за ними вошла Оля. Явно недовольная и даже немного злая, и Олежа в принципе понимал, почему. — Ребята, хозяйничайте тут, — начала Оля спокойным голосом, кивком головы указав на чайник — Олеж, пошли в зал, поговорим.        Олежа встал на ноги и, поставив кружку в раковину, вышел за сестрой. Сейчас он будто опять в младшей школе возвращается домой с синяком с видом провинившегося щенка, боясь, что мама с папой будут ругаться за порванную куртку. А Олю и правда стоило побаиваться, особенно, если она была зла. — Оль, все хорошо, правда, — сразу начал защищаться Олежа, садясь на диван рядом с сестрой — И со мной, и с Димой. — Ничего не хорошо, — девушка мотнула головой, откинувшись на спинку дивана — Как минимум потому, что у тебя был срыв и ты опять не спал всю ночь. А что, если произойдет полный рецидив? Олежа, я переживаю. — Не стоит, я начну принимать таблетки и, если потребуется, запишусь к психотерапевту.       Оля прикрыла глаза, протяжно выдохнув, давая себе расслабиться. Всю ночь она не могла уснуть, несколько раз была в шаге от того, чтобы сорваться среди ночи и приехать к брату. Потому что он слишком дорог ей, чтобы он не думал, каким бы ужасным себя не считал, Оля всегда и всем будет говорить, что Олежа - самый лучший старший брат, и это звание он действительно заслужил. — Расскажи, — Оля выпрямилась, а на ее лицо отразилась решимость всего мира — Что вчера было? Что ты чувствовал? Только не скрывай, Олеж, пожалуйста. Тебе станет легче.       Олеже понадобилось около минуты, чтобы понять, что Оля чертовски права. Чтобы понять, что ему действительно нужно поделиться этим с кем-то, что ему это просто необходимо, иначе очередной сдвиг по фазе ему обеспечен. Вновь задрожавшими пальцами Олежа с силой сжал собственные колени, низко опустив голову в попытке спрятать лицо за челкой. — Мы ехали домой, я еще был в том состоянии, но смог узнать про наркотик, — начал Олежа тихо, почти шепотом, перебирая в голове события вчерашнего вечера — А потом я ударил его. Оль, я ударил его, ты понимаешь?       Острые плечи мелко задрожали, нос защипало, а в уголках глаз скопились слезы. Ком в горле мешал не только говорить, но и думать или дышать. У Олежи в памяти, словно фильм со старой пленки, проносились кадры-воспоминания событий, собственных чувств и ощущений. По голове ударило конечное осознание своего поступка, и Олежа снял очки, положив их на колени. Оля молчала тоже, переваривая информацию. — Ну, ты ведь не просто так его ударил, — девушка нервно усмехнулась, пытаясь придумать способ успокоить брата — Что-то такое должно было произойти, верно? — Он сказал, что ненавидит меня, — молчание примерно полминуты — Он пожелал мне смерти, — плотина прорвана, слезы начинают капать на руки и колени, пока сам Олежа пытается сжаться в комок, чтобы его никто не заметил — Он был под наркотиком, он не соображал, что говорит. Я не должен был поднимать на него руку, я обещал защищать его!       Олежа впадает в истерику. Его трясет, его голос срывается то на хрип, то на какой-то писк, изнутри его просто разрывает на маленькие лоскутки. Воздуха начинает не хватать, но Олежа продолжает беззвучно рыдать, захлебываясь слезами и собственными чувствами, продолжал задыхаться, периодически кашляя. С его губ срывались то извинения, то слова о ненависти к самому себе. — Олеж, Боже мой, — Оля сжала ладони брата в своих, стараясь заглянуть ему в лицо, но тот все прятался, стараясь успокоить его — Тише, Олеженька, успокойся, прошу тебя. Ты не виноват, ты ведь не можешь всегда быть сильным, ты не можешь тащить все на себе постоянно. Господи, сколько же в тебе всего этого, ты ж все в себе держишь. — Прости меня, Оль, пожалуйста, — продолжал Олежа, все-таки подняв воспаленные и заплаканные глаза на сестру— Прости, что гружу тебя этим.       Взгляд как-то непроизвольно скользнул за спину Оли, и Олежа вздрогнул, рваным движением стерев с щек дорожки слез и быстро нацепив очки, надеясь, что линзы смогут скрыть покрасневшие веки. Из комнаты вышел Дима, сонный и виноватый. Он смотрел на то, как Олежа вытирает слезы, с испугом и каким-то осознанием, что это он виноват. Только вот он не помнил ничего, он еще не понял, почему у него несколько засосов на шее, почему он без штанов и почему их с Олегсеем одежда комком валяется на полу. А сейчас он видит то, как Душнов плачет, пытаясь натянуть какую-то улыбку, пока его тело вздрагивает от каждого вздоха. — Привет, Дим, — улыбнулся Олежа, встав на ноги и развернувшись спиной к парню — Ребята на кухне, сменные штаны в ванной, одевайся и приходи, я чай сделаю. — Оль, — хрипло начал Дима, напуганным взглядом проводя Олежу на кухню — Он рассказал тебе, что произошло? Я не помню нихуя, но я, кажется, пиздец какой-то натворил. — Да, Дима, ты натворил пиздец, — Оля встала на ноги, подойдя к парню и рассматривая бордовые пятна на его шее — Если ты переживаешь, то это не он оставил. — Блять, — прошептал Дима, запустив пальцы в волосы — Что я сделал, Оль, прошу, расскажи. Я помню, как мне плохо было и Полина какую-то таблетку мне дала. Сказала, что сильная, половинку только. — Ага. Наркотик это, а не таблеточка. А потом ты с ней и переспал, а Олежа тебя забрал, — кажется, Оля начала раздражаться, наступая на Диму, словно сама тьма — Он тебе наверное не рассказывал о своей болезни, но еще придет время. А потом ты пожелал ему смерти, а он ударил тебя, чувствуется, я думаю. А сейчас он истерил и винил во всем себя. Поэтому тебе не помешает извиниться.        Дима даже ответить не смог, просто ушел в ванную, закрывшись на щеколду и уставившись на свое отражение в зеркале. Бледная кожа, мешки под глазами, синяк на скуле. Дима аккуратно коснулся его подушечкой указательного пальца, и в памяти всплыл момент еще тогда, из сентября. Когда Олегсей смотрел на него своими большими виноватыми глазами и касался его лица, аккуратно и невесомо. Это был тот момент, когда Дима впервые потерялся, когда его стены дали первую трещину, когда искренне захотелось довериться и открыться.       Он пытается представить, сколько боли причинил Олегсею, но просто не получалось. Олегсей явно понял и все узнал, и про эту половую связь с десятиклассницей, и про наркотик неизвестного происхождения, и про пару литров алкоголя. Так Дима еще и наговорил херни, черт, извинений будет чертовски мало. Быстро натянув штаны, Дима, закрыв глаза на жуткое похмелье, выскочил из ванной комнаты, заходя на кухню, словно в допросную в комнате милиции. С дрожью и боязнью внутри и со спокойствием снаружи. — Побрацкий, блять, я тебе сейчас вмажу! — подскочил Гоги, хватая друга за плечи — О, кто ж меня опередил-то? — Моя работа, — отозвался Олегсей, стоя спиной к ребятам — Извини.       Дима успел заметить, как вновь вздрогнули острые плечи биолога и как в темно-карих глазах Гоги пробежала какой-то огонек, что готов сжечь Олегсея до тла. Дима перехватил друга за локти, не давая тому даже развернуться. — Гог, погоди, — произнес такое ненавистное производное от имени для Гоги Дима, заглядывая ему в глаза — Значит я заслужил, братан. Расслабься, мы ж не знаем, что было, я помню целое нихрена. — За что вы его ударили, Олегсей Михайлович? — спросил парень, выкручиваясь из Диминых рук — Он заслужил? — Он заслужил, — встряла Оля, иногда посматривая на ничего не понимающую Юлю — За слова свои он заслужил, Гоги, сядь и успокойся. — Я принесу стул, — Олегсей вышел из кухни, перед этим поставив кружки с чаем на стол.       Дима выбежал за ним, заскакивая в спальню и закрывая дверь. Олегсей либо не заметил парня, либо лишь сделал вид, но продолжал упрямо идти к стулу в углу комнаты. Сердце стучало с такой скоростью, что позавидовал бы любой гонщик, сам Дима дрожал, а его мозг просто отключился от мира, отключив к черту органы зрения, да и впринципе Диму. Тот действовал абсолютно неосознанно, неосознанно он развернул Олегсея лицом к себе, сажая его на тот самый стул. — Олежа, подожди, нам нужно поговорить, — затараторил Дима, все еще держа ладони на плечах биолога, но уже не давя — Я сказал лишнего, я не соображал. Прости меня, пожалуйста. — Почему? — спросил Олегсей, поведя плечами и сняв очки, но ответом ему поступило короткое "что". Олежа вновь подскочил на ноги, даже не заботясь о том, насколько близко сейчас находится к подростку — Почему ты не мог не напиваться? Почему нельзя было немного подождать? Да, блять, это я виноват, изначально, но почему нельзя было держать себя в руках?       Дима просто слушал все это, широко раскрыв глаза и завороженно наблюдая за тем, как прозрачные капли стекают по немного покрасневшим щекам и капают с подбородка на пол. Дима не придумывал, что сказать и как успокоить. Дима дольше переваривал все эти слова, и все, что он вынес из них - Олегсей винит себя в том, в чем абсолютно не виноват. Может Дима и надеялся на взаимность, но Олегсей ведь не сказал, что ничего не чувствует. Он переживает за карьеру, за учебу Димы, но это не значит, что Олегсей не влюблен. А это значит, что Диме нельзя опускать руки. Ухватив учителя за предплечья, он просто прижал его к себе, обнимая крепко, словно пытался запихнуть его в собственное сердце целиком. — Я был не в себе, я не знал, что говорил, но я не собираюсь оправдываться, — тихо начал Дима, поглаживая дрожащую спину Олегсея — Вы не в чем не виноваты, а я просто должен был быть сдержаннее. Оля мне рассказала, и я понимаю, что извинений будет мало, но я хоть попытаюсь. Я хочу извиниться перед вами, я без вас никто. Вы... ты буквально спас меня, научил снова доверять людям. Ты, блять, собирал меня по кускам, плюнув на себя. Из-за меня у тебя случился какой-то там срыв. У меня без тебя не получится. — Психическое расстройство, — пробубнил Олежа, сильнее закутываясь в Димины объятия и обвивая руками его торс, а ответом послужило очередное "что" — Про срыв. У меня в подростковом возрасте было обнаружено биполярное расстройство в начальной стадии и неконтролируемая агрессия в придачу. Сейчас все это подлечилось, но если произойдет сильное эмоциональное потрясение, то срываюсь. Я давно не принимаю таблетки с разрешения психолога, но возможен рецидив. — Мы справимся, — без раздумий ответил Дима, немного отстранившись и заглядывая в голубые глаза — Ты помог мне, теперь моя очередь. О, я гарантирую тебе только положительные эмоции.       Олежа кивнул, улыбаясь немного смущенно не только от того, что показал свои эмоции, но и от того, как нежно Дима стирал с его щек прозрачные дорожки слез костяшкой указательного пальца. Олежа сдержался от того, чтобы поднять руку и накрыть ею Димино запястье, чтобы потереться щекой о мягкую ладонь, словно кот. Олежа просто улыбался, смотря на Диму.       А Дима просто показывал свою нежность, как мог. Если у него нет возможности прямо говорить о своих чувствах или целовать, то он будет показывать их взглядом, помощью и поддержкой, улыбками и случайными и не очень касаниями. Он вновь читал душу Олегсея через голубые глаза, и он отчетливо видел плескающуюся теплыми волнами нежность и любовь. А это значит, что нужно лишь немного подождать и просто быть рядом. Дима не отступит от этой цели и просто не сможет отказаться от этого человека.       Они оба вновь поверили в существование счастья.