(Наполовину)Человеческая Природа [(Halfway)Human Nature]

2260.74

На следующее утро, ровно за две минуты до начала альфа-смены, Спок подходит к Кирку, сидящему в капитанском кресле и лениво просматривающему отчёты. После выжидательной паузы Кирк поднимает глаза. – Да, коммандер? Это, похоже, обескураживает Спока, поскольку его обычно спокойный взгляд на мгновение становится неуверенным, а брови изгибаются по центру, но секунду спустя он вновь принимает безэмоциональный вид. – Капитан, Вы почти никогда не обращаетесь ко мне по званию. Фактически, Вы называете меня по имени в 95% случаев. Что-то случилось? Спок выглядит столь же презентабельно, как и всегда, со спокойным лицом и руками, сцепленными за его спиной, обтянутой идеально сидящей форменной рубашкой, и этот факт внезапно расстраивает Джима. Он-то сам уверен, что пребывает в плачевном состоянии, с измождёнными и усталыми глазами, сжатым в тонкую линию ртом, и то, что Спок после вчерашней ночи всё ещё остаётся идеальным профессионалом, кажется почти жестоким. Само собой, он не боролся с чувствами, эмоциями и всей этой прочей хернёй. Как будто бы они у него были изначально! Но всё же Кирку приходится воспротивиться желанию уронить лицо в ладонь, и он заставляет себя встретиться взглядом со Споком. Похоже, слова склонны его предать, ещё более склонны теперь, после бессонной ночи. Не ругайся с ним, не здесь, не перед экипажем. Поэтому он просто хладнокровно моргает, глядя на Спока и стараясь успокоиться. – Если что-то и случилось, коммандер, то нам и правда не следует обсуждать это во время альфа-смены. Это приводит лишь к тому, что Спок слегка обеспокоен. – Капитан, если проблема в Вашем здоровье… – Дело не в моём здоровье, чёрт возьми, – перебивает его Джим. Спок открывает рот, чтобы сказать ещё что-то, но затем наступает официальное начало альфа-смены, и Спок, как всегда точный, вынужден отойти к своей станции, прежде чем Кирк обратится к экипажу мостика. Это будет кошмарный день. Он хотел бы просто забыть об этом. Он думает, что неудача технического прогресса определённо состоит в том, что не было изобретено лучшего способа забыться, чем алкоголь или наркотики. На Земле в конце ХХ века очень творчески подходили к этой цели. Красная таблетка, синяя таблетка*. Иногда, попадая в подобную ситуацию, он бы предпочёл синий цвет. Но синий – это цвет Спока. И вот оно, вот же. Джим Кирк был исключительно, несравненно хорош в том, чтобы влюбляться в недоступных индивидуумов, но каким-то образом в этот раз всё иначе. По крайней мере, пока Спок был с Ухурой, он был официально вне игры, не просто потому, что его невозможно было завоевать хитростью, а поскольку Джим Кирк, специалист по влюблённости в недоступных индивидуумов, также специализируется на ненависти к себе самому, когда поступает подобным образом. Но когда Спок и Ухура расстались, он – о, зачем он это сделал – позволил себе надеяться. Но какой урок преподнёс ему ящик Пандоры? Если ты не надеешься, ты остаёшься живым. Несчастным, возможно, но живым и несчастным. А потом, просто потому что, ну кто ещё лучше умеет всё ломать, ему пришлось взять и всё испортить. Почему он не мог просто-напросто забыть про целый год? Отпустить это, оставить как есть? Если бы он просто скрыл своё унижение и притворился, что всё в порядке, как хороший маленький капитан, то у них был бы шанс стать друзьями, настоящими друзьями. И ничего более, но и этого было бы достаточно. Но его так много раз обходили на финише, и, возможно, лишь возможно, за последние пару лет он решил, что с него хватит. Он повидал новые миры. Он спасал жизни. Он наконец-то заблокировал частоту коммуникатора Гэри Митчелла. И если капитанское кресло не дало ему больше ничего, оно, по крайнем мере, подарило ему это осознание. Я – нечто большее, чем просто никому не нужный пацан из Риверсайда с наполовину расквашенным лицом. Однако это не означает, что должно быть легко. ***** Когда он ковыляет назад в свою каюту позже, намного позже – после альфа-смены, тренировки с Сулу и болтовни с Чеховым, в которую он был втянут, – ему уже не хочется ничего, кроме как улечься спать. Но когда он брызгает водой себе в лицо и на свои мокрые от пота волосы, последняя надпись на зеркале вводит его в ступор. Сегодня я рассмотрел в своём разуме несколько сценариев, и единственный логичный – это то, что Вы на меня злитесь. Я бы хотел поинтересоваться, за что. Стираемый маркер лежит на его стороне тумбочки, прямо на краю, словно предложение мира. Джим смотрит на него, а затем – снова на надпись на зеркале. Я – нечто большее, думает он, чем эти кукурузные поля и фингалы под глазами. это не совсем то что можно тут написать Приятно, что буквально через несколько секунд после того, как он отложил маркер и удалился в свою каюту, он услышал, что Спок вошёл в ванную, предположительно для того, чтобы прочитать то, что он написал. – Так поговорите со мной, если Вы не хотите писать. Он поворачивается вместе со стулом, на котором сидит, стараясь выглядеть непосредственно, но при этом ни капельки не чувствует себя таковым. Спок стоит в дверном проёме, и этот вид знаком по опыту предыдущих месяцев. Из-за этого что-то в его груди начинает болеть. Когда он не отвечает сразу, Спок продолжает: – Поскольку ничего не изменилось между нами за исключением вчерашнего ночного разговора, я могу лишь предположить, что это связано с ним? Он слегка удовлетворён тем, что Спок выглядит почти… как на иголках, как будто он боялся этого так же сильно. Я – нечто большее, чем мамин грязный дом, думает он, а ещё: Просто скажи это. Скажи и покончи с этим. Но вместо этих слов появляются другие. – Ты хочешь уйти? Такой ответ, похоже, не удовлетворил Спока. – Я уже говорил Вам об этом вчера ночью, капитан, что я доволен тем, где сейчас нахожусь. – И, как я сказал тебе вчера ночью, не лги мне. Не уклоняйся, не избегай или что ты там делаешь, чёрт побери, ради отмазки, когда не хочешь говорить о чём-то, – он тяжело вздыхает. – Ты спас мою жизнь, Спок, а потом, когда я очнулся, ты исчез, не сказав ни единого слова никому из нас. Всё, чего я хочу, это знать почему. – Как я уже говорил, я ушёл, чтобы пройти Колинар. – Зачем? Зачем тебе спасать меня, если ты просто собирался бросить меня после этого? И, и, и теперь, когда ты вернулся, ты хочешь просто оставить это в прошлом без каких-либо объяснений. Как в старые добрые времена, а? – Кирк осознаёт, что уже почти кричит, но не может заставить себя остановиться. – Ладно, может ты и можешь забыть об этом, но я, похоже, не могу забыть, как ты вернул меня из мира мёртвых, а затем сразу же съебался, прежде чем я успел хотя бы сказать спасибо, не говоря уже о том, чтобы подойти к тебе и попытаться это обсудить. Спок сжимает ладонью дверной косяк, словно натянутый лук, готовый к стрельбе. – Джим, не заставляйте меня проходить через это. – И ты считаешь, что мне легче пройти через осознание своей собственной смерти? Спок ведёт себя очень тихо. – Вот почему я уехал. – Потому что ты не желал иметь со мной дела? – Нет! – Спок внезапно взрывается яростными жестами, руки разлетаются в разные стороны. Единственное, что находится в пределах досягаемости, – это несколько книг Джима, беспорядочно сложенных на тумбочке; и они с грохотом сброшены на пол. Это всё заканчивается почти сразу же, и Спок вновь неподвижен, лишь тяжело дышит. Когда он начинает говорить, то явно прилагает огромные усилия, чтобы заставить свой голос звучать спокойно. – Я хочу… иметь с Вами дело. Но я не могу в моём нынешнем эмоциональном состоянии. Я… скомпрометирован. До сих пор, – он делает секундную паузу. – И поэтому я отправился на Новый Вулкан, чтобы избавиться от своих эмоций и стать в большей степени полезным для Вас и Вашего экипажа. – Но ты не смог, – тихо говорит Джим. – Я не вулканец, – отвечает Спок, и у Джима внезапно возникает мимолётное ощущение, что это самые ужасные слова, которые Спок когда-либо мог бы произнести. – Я не обладаю контролем. – Это не правда. Не говоря ни слова, Спок наклоняется, чтобы поднять книги. Когда он аккуратно складывает их обратно на стол, он словно набрасывает на себя вуаль, скрывая всё, что находится под ней. – Я не думаю, что мой народ согласился бы. Джим вскидывается. – Даже если это так, ты думаешь, меня это волнует? Ошибаться и усложнять свою жизнь – это свойственно любому человеку. И я хочу, чтобы ты был здесь, запутавшийся и всё усложняющий, и такой, какой ты есть. Но Спок лишь одаривает его печальной, натянутой улыбкой. – Вы забываете, Джим, что я не человек. Затем он поворачивается, чтобы выйти из комнаты, и Джим внезапно осознаёт вместе с исчезающей уверенностью в себе, что его время для слов скоро закончится, что дверь в этот разговор закроется навсегда, и Спок никогда не впустит его снова, и поэтому он должен произнести это вслух. Я – нечто большее, я – нечто большее, я – нечто большее. И он это говорит. Не абсолютную правду, но что-то близкое к ней. – Знаешь, мне ведь тоже было больно. Ты не можешь просто давить на жалость и увиливать каждый раз, когда я пытаюсь поднять этот вопрос. Гнев, вспыхивающий в глазах Спока, когда он резко оборачивается, не похож ни на что, виденное в нём Джимом до сих пор, ни со времён Вулкана, ни, возможно, даже в тот момент. То был свежий гнев, но этот каким-то образом ещё хуже: алый и сердитый, словно наполовину исцелённая, но заново открывшаяся рана. – Как Вы можете сравнивать боль, которую мы испытываем? – Я не пытаюсь это делать, я просто… Прежде чем он успевает договорить, Спок наступает на него, не останавливаясь, пока не оказывается так близко, что Джим вынужден либо стоять на своём, либо отойти. Он поспешно поднимает руку перед собой, и Спок на мгновение затихает. Но ярость всё ещё здесь, глаза сверкают гневом. Когда он начинает говорить снова, его голос едва не срывается. – Мне хотелось бы напомнить Вам, что я потерял всю свою планету. Все, кого я когда-либо любил, кроме моего отца, погибли. Что Вы можете сравнить с этим? – шипит он. На секунду он настолько потрясён, что не может подобрать слов. А когда ему это удаётся, они изливаются потоком, почти напоминая ему о том самоуверенном пацане, которым он был в Академии, и который совершенно не боялся боли, поскольку думал, что уже почувствовал её всю. – Во-первых, вали на хуй из моей каюты, чувак. Во-вторых, мы все знаем, что тебе пришлось столкнуться с худшим, но это не значит, что я – какой-то грёбанный младенец в расписной люльке. Мой отец погиб, мой отчим жестоко обращался со мной, я чуть не умер от голода на планете-колонии – и это всё, кстати, произошло до того, как мне исполнилось 18 лет. Когда я наконец попал в Звёздный флот, то единственный человек, который мог считаться моим вторым отцом, погиб на моих глазах. Затем я сам умер и вернулся к жизни лишь для того, чтобы узнать, что тот, кто спас мне жизнь, покинул меня точно так же, как и все остальные, к кому я когда-либо был привязан. В-третьих, я не хотел заводить этот разговор и устраивать этот праздник жалости к себе, потому что раз в жизни пытаюсь быть логичным и решать проблему, а не ныть о ней, как обычно. И наконец, да, нам обоим нужна психологическая помощь, и нет, мы слишком горды, чтобы за ней обратиться. Насколько это объяснение удовлетворяет тебя? Он делает резкий и глубокий вдох, но ничего не чувствует, в груди становится панически легко. – Поэтому я знаю, что тебе всё ещё больно. И у тебя есть на это полное право. И даже если ты ненавидишь меня прямо сейчас, на что ты также в своём праве, кстати, я просто хочу, чтобы ты знал, что тоже причинил мне боль. Сильную боль. И это было отстойно – провести последний год, всё время занимаясь физиотерапией и восстановлением от травм с одним только Боунсом рядом, и гадая, какого чёрта я сделал не так, лишь для того, чтобы ты вернулся и прикинулся, что ничего такого не произошло. Это отстой. Вот так. И это всё, что нужно Споку, чтобы отойти из угла, куда он загнал Джима. Тот выглядит контуженным, поражённым и затихает. Дрожащий вздох срывается с его губ; до сих пор он и не осознавал, какое напряжение сдерживал. В противоположном конце комнаты Спок тяжело опускается на стул возле стола Джима, его идеальная осанка нарушена. Несметное количество эмоций вспыхивает на его лице в мгновение ока, но задерживается только одна: стыд. Долгое время они оба молча ждут, и оба страдают, но слишком упрямы, чтобы признать это. Наконец Спок отвечает. – Я проявил жестокость к Вам и к другим. Но к Вам больше всех, – он поднимает взгляд, встречаясь глазами с Джимом, и, проклятье, он выглядит печальным. – И по этой причине я надеюсь, что Вы примете мою отставку. Джим вскидывает руки вверх, ощущая полную безнадёжность. Он не может смотреть Споку в глаза. – Бля, ты тупой? Я не хочу, чтобы ты уходил. Но ты должен понимать, что я не могу вести себя так, как будто всё в порядке. В смысле, я избежал всей дальнейшей психотерапии только потому, что перехитрил своего психолога, – последнее предложение он произносит беззаботно, возвращаясь к привычному самоуничижительному тону, чтобы поднять общее настроение, но Спок лишь сводит брови. – То, что я пытался сделать, было ради Вас. Это то, что Вам нужно понимать. Я покинул Вас, чтобы избавиться от эмоций, и надеялся потом, однажды, вернуться в состав экипажа, которому смог бы послужить лучше. – Почему ты чувствовал, что тебе это нужно? Глаза Спока неуверенно мечутся вверх, вниз, снова вверх. Когда он начинает говорить, его тихий голос звучит хрипло. – Потому что я потерял всё, что имело для меня значение, и был не в состоянии спасти ничего из этого. Видеть гибель Вулкана стало худшим днём в моей жизни, а стать свидетелем Вашей смерти – последней каплей. Вулкан был планетой, мы прибыли слишком поздно и обладали слишком малыми знаниями происходящего. Я не нёс прямой ответственности за спасение всего народа. Я делал то, что мог. Это единственный для меня способ справиться с подобной потерей. Но Вы – мой капитан. Мало того, Вы – мой друг. Мой единственный долг на этом корабле – защищать Вас, а я не смог даже этого. Без эмоций у меня бы получилось сделать всё так, как нужно. Горло Джима сжимается от внезапно образовавшегося там комка. – Но ты смог, – выдыхает он. – С эмоциями и так далее. Ты в ярости преследовал Хана, ты поймал его и избил, и таким образом помог вернуть его назад. Если бы не ты, он бы сбежал, а я всё ещё был бы мёртв. – Я мог бы действовать более эффективно. – Это был бы не ты. И тогда Спок поднимает взгляд на Кирка, и, к его удивлению, в глазах Спока блестят слёзы. – Я не понимаю, как Вы можете быть так уверены, в том, кем я являюсь, если я сам ни в чём не уверен. – Я не уверен, что ты должен это знать. Думаю, в этом вся суть жизни. Думаю, именно для этого у нас есть другие люди. – Возможно, Вы правы, – он вздыхает, быстро моргая. – Джим, я прошу прощения. Искренне. За своё поведение. Это не то, чего Вы заслуживаете. Джим не в состоянии сдержать дрожащую улыбку. Ничего хорошего, но уже лучше. – Спасибо. И теперь я понимаю причину. Это не означает, что она была нормальной, но я хотя бы понимаю. И я прощаю тебя. Когда Спок поднимается со стула, в его глазах сияет искренняя благодарность. – Это больше, чем я заслуживаю. От этих слов он не может не рассмеяться, быстро хлопая Спока по плечу. – Эй, помнишь, что я сказал? Жалость к себе тебя не украшает. Кроме того, это моя стихия. Спок не отвечает так долго, что это становится почти неловким, но его взгляд достаточно мягкий, чтобы Джим мог не заставлять себя волноваться. Когда он отходит, думая, что разговор окончен, Спок зовёт его: – Джим. Он оглядывается на Спока через плечо: – А? – Вы всегда были чем-то большим. На мгновение Джим смущается. – И что? Спок склоняет голову. – Ранее Вы воспользовались этой мантрой для храбрости, – затем он хмурится. – Я прошу прощения, я не намеревался вторгаться в Ваши мысли. Но в моменты личного волнения проекция – это обычное дело. А мои щиты были не настолько сильны, как должны были быть. Джим фыркает и смеётся, не чувствуя ни капельки обиды. Это, по крайней мере, кажется нормальным. – Я – нечто большее, чем мамин пыльный дом, – ты это имеешь в виду? – Да. Чем дом, и кукурузные поля, и Ваши подбитые глаза, и Ваш отчим. – С каких пор? – он не может не спросить. Спок смотрит на него, отстранённо моргая, но за этим взглядом скрывается что-то ещё. – Возможно, не с того слушания. Но в следующий раз, когда Вы ворвались на мостик. Вы были чем-то большим уже тогда. Он улыбается. – Что ж, я рад, что хоть кто-то подумал, что моё вторжение было не просто показушным ходом деревенского придурка, который пытается отхватить свои пять секунд славы. – Не в том смысле, – говорит Спок, и вот он снова – этот любопытный взгляд. – Вы всегда были чем-то большим, чем Риверсайд. Я имел в виду, для меня. Вы стали чем-то большим для меня с тех пор, как Ваша сообразительность спасла мою культуру от исчезновения. С того мгновения и навсегда. Прежде чем Джим успевает ответить или хотя бы проанализировать смысл фразы, Спок склоняет голову и закрывает дверь в ванную. – Спокойной ночи. * Отсылка к фильму «Матрица» 1999 года, где герою предлагали на выбор красную и синюю таблетки. Красная помогала увидеть истинное положение вещей, а синяя – погрузиться в сон и всё забыть.