Цена

Клод проснулся поздно. Разбудило его полуденное солнце, лучи которого ослепительно сияли прямо в глаза. Он поморщился и отвернулся от окна. Для него все это было необычно: раньше он пробуждался почти с рассветом. Теперь же сразу стало понятно, как сильно помогает монахам подниматься к утренней службе жесткая постель. Кровать, в которой он лежал сейчас, покидать не хотелось совершенно. Тем более, рядом спала Эсмеральда. Она все так же лежала к нему спиной, завернувшись в одеяло. Клод невольно улыбнулся. Совсем недавно он думал, что эта светлая картина навсегда останется лишь его мечтой, тайной, грешной и недостижимой. Однако сейчас он мог придвинуться чуть ближе, зарыться носом в её мягкие кудри, почувствовать запах незнакомых восточных специй, который еще хранили ее волосы. И с великим наслаждением осознать, что это все-таки не сон. Он вспомнил ночь. Плоть его заволновалась от близости тела Эсмеральды и воспоминаний, способных довести до сладкой дрожи. Клоду стоило больших усилий успокоить себя, оторвать взгляд от Эсмеральды и уйти, обещая себе дать волю чувствам лишь с наступлением темноты. Он смутно понимал, что Эсмеральда еще совсем не привыкла к нему, потому он не должен касаться ее при свете, чтобы не отвратить ее от себя еще сильнее. К утренней молитве он так и не приступил, снова изменяя себе. Только ходил по комнате из стороны в сторону, крепко задумавшись. Иногда он останавливался перед распятием и смотрел на него, будто ожидая, что оно заговорит первым. Наконец он выдохнул и произнес: — Чудны дела твои, Господи. Каждый день я задаюсь вопросом, зачем ты послал мне эту женщину… И не нахожу ответа. Может ли быть так, что это не искушение, а награда? В конце концов, я знаю, после упорного труда можно пожинать прекрасные плоды. Я трудился всю жизнь. Я посвятил ее тебе, науке и моим двум несчастным детям… — Клод так и ходил по комнате, эмоционально жестикулируя, но теперь остановился и взглянул наверх, на распятие. Впервые он смотрел на своего бога с укором. — Ты молчалив. А между тем я ни с кем не говорил столько, сколько с тобой. Никому не открывался так, как тебе. И ты оставляешь меня блуждать в темноте, не позволяя найти верный путь!.. Но теперь, когда я всего лишился, бояться мне уже нечего. Пускай я позже проведу вечность в адском пламени, но сейчас… Сейчас, когда я познал то, что раньше мне было недоступно, теперь, когда я могу не выбивать из себя любовь плетью, а могу, наконец, касаться этого безупречного создания, могу… Нет, я не должен говорить это. Ничего более не посмею просить у тебя. Только позволь мне думать, что эта женщина своим появлением возместила мне все, что я успел потерять. Позволь прожить отпущенные мне годы вместе с Эсмеральдой… Где-то за дверью громко скрипнула половица. Клод тут же замолчал, неожиданно смущенный тем, что Эсмеральда могла его услышать. А ведь еще недавно он мог одарить наглеца, который прервал его диалог, таким суровым взглядом, что тот молча опускал испуганный взор и сию секунду ретировался. Никто не смел мешать архидиакону. Но когда невольной слушательницей его разговоров становилась Эсмеральда, он тут же обрывал речь на полуслове, отворачивался от распятия и торопливо, неловко утыкался в книгу, старательно делая вид, будто, забываясь, начал читать вслух. Клод еще раз взглянул на распятие и вопросительно развел руками. Тут же ему показалось, что со стороны он выглядит просто умалишенным. Тяжело вздохнув, он опустился за стол и склонился над книгой, бездумно скользя взглядом по одной и той же фразе. Эсмеральда, проснувшаяся незадолго до Клода, все время терпеливо ждала, пока он оставит ее одну. Она спала беспокойно, всю ночь ныряя из одного смутного кошмара в другой, но тот, что грозил произойти наяву, казался ей наиболее страшным. Она боялась, что священник вновь полезет к ней, обессиленной и беззащитной. Леденящий ужас, сковавший ее с самого начала, уже успел исчезнуть: теперь все надежды однозначно были потеряны и бояться было нечего. Теперь переживать близость, пусть и короткую, было просто утомительно и тошно. Её опасения не оправдались. Эсмеральда тихо поднялась с постели, оглядела комнату. В спальне было пыльно и душно, а священник, кажется, нарочно не открывал окон. Нигде. За нижний этаж он явно переживал сильнее. Через окно в спальне Эсмеральда не смогла бы убежать при всем желании, но внизу, где они обедали, окно было гораздо больше. Поэтому хозяин дома заколотил его так, что на улицу можно было взглянуть только через узкие щели между досками. Эсмеральда приблизилась к нему. Тонкие пальцы ее несмело легли на старые доски. Взгляд устремился вдаль, сквозь мутные стекла на шумящий зеленый лес, беспокойный и живой. Как ей захотелось вдруг взаправду стать колдуньей, какой видели её мрачные парижане! Тогда она могла бы обернуться ветром, скользнуть за дверь и вечность гулять среди ветвей. Ей вдруг стало совсем тяжело дышать, к горлу подступил ком. Эсмеральда с надеждой, что ещё теплилась в груди, слегка дернула одну из досок — крепко прибита. Однако она рассохлась, и если бы священник хоть на часок ушел из дома, этого времени бы хватило, чтобы отодрать её, разбить стекло… Талию вдруг сжали чужие ладони. Эсмеральда вскрикнула, обернулась и влепила неожиданно сильную пощечину архидиакону, который подкрался сзади. Увлеченная мыслями о побеге, она не услышала, как он приблизился. Клод отшатнулся, схватившись за краснеющую скулу, взглянул на неё совсем растерянно. — Прочь от меня! Вчера ночью ты уже получил, что хотел! — выпалила Эсмеральда первое, что пришло в голову. Отчего-то ей показалось, что архидьякон мог угадать ее мысли и это страшно напугало ее. Она отскочила от него еще дальше и кинулась наверх, захлопнула дверь в спальню. Едва дыша, прислушалась снова, но снаружи было тихо, священник не последовал за ней. Лишь тогда она выдохнула и на ватных ногах побрела к постели. Следующие несколько дней она почти даже не видела Клода Фролло. Просыпаясь поздним утром, она не заставала его в постели. Не встречала внизу, когда спускалась обедать. Ей казалось, будто он безвылазно сидел в своей комнате перед распятием. Лишь один раз она решила сама заглянуть в эту комнату. Клод действительно сидел там, задумчиво склонившись над книгой. Но стоило только у двери показаться Эсмеральде, он поднял голову, и мрачный взор его вдруг посветлел, как светлеет улица от внезапно появившихся из-за туч солнечных лучей. Эсмеральда тут же отвернулась и ушла, разбив его надежду хотя бы на самый короткий разговор. Засыпая, она не чувствовала присутствия Клода рядом с собой. Только однажды он разбудил ее — она слышала, как он скулил за стеной, словно одинокий пес, брошенный равнодушным хозяином. А вскоре пришел в спальню и возбужденно пыхтел около постели, но так, впрочем, и не решился приблизиться. Эсмеральде казалось, что архидьякон вдруг стал бояться прикасаться к ней. Её это удивило: уж сколькими пощечинами она наградила его, только это никогда не заставляло его отступить. Её тешила гордость, она подумала, что победила, что хотя бы теперь, когда он получил то, чего добивался так усердно, ему станет куда приятнее проводить время в компании книг, чем донимать её. Однако вскоре она ощутила невыносимо острый приступ одиночества. Привыкшая жить среди множества людей, которые были ей огромной семьей, каждый день танцующая на площади и обласканная всеобщим восторгом, теперь она чувствовала себя едва ли не хуже, чем в сыром подземелье. Тогда у нее была надежда на то, что Феб обязательно придет за ней и все это забудется как ночной кошмар. А если бы и не пришел, её бы забрала смерть, но и смерть представлялась ей лучшим исходом, чем положение, в котором она теперь оказалась. И все же она упрямо молчала, даже если ей требовалось найти в доме какую-нибудь вещь. От скуки она начала убираться и подшивать свое порванное платье, хотя с трудом отыскала иглу и нитки. При этом она сама себе читала стихи на чужом мелодичном языке, чтобы голос её не охрип от долгого молчания. Наконец в один из одинаковых дней Клод подошел к ней сам, закутанный в темный плащ и с сумкой на плече. — У нас кончаются припасы. Я отправляюсь в Париж, — коротко сообщил он, быстро оглядывая ее с ног до головы, — Вернусь в скором времени. Скажи мне, если ты в чем-нибудь нуждаешься, я тебе это привезу. — Ничего мне от тебя не нужно. — ответила Эсмеральда, не отрывая взгляда от иголки. Клод только молча кивнул. Через минуту Эсмеральда услышала, как захлопнулась входная дверь. Она отбросила ткани и кинулась вниз с быстротой лани. Сквозь доски, загораживающие окно, она видела, как священник удаляется прочь от дома. Он остановился на мгновение. Медленно обернулся, тоскливым взглядом окидывая дом. Эсмеральда тут же отпрянула, спряталась за стеной сбоку от окна. Когда она вновь решилась посмотреть сквозь стекла, Клод совсем скрылся из виду. Тогда она принялась остервенело отрывать доски от окна. Щепки впивались ей в ладони, царапая кожу, Эсмеральда кусала губы, но не отступала. Как назло вокруг не было ничего, что могло бы ей помочь. Но упрямство взяло верх. В конце концов доска поддалась — с треском оторвалась с одной стороны и повисла на втором гвозде. Эсмеральда замерла на мгновение, не веря собственной удаче. Сердце бешено колотилось о ребра, она не могла даже спокойно вдохнуть. Она зажмурилась, неловко ударила локтем стекло и тут же отскочила, испуганная звоном. Однако через мгновение ее охватил такой неописуемый восторг, что она даже не заметила, как осколки поранили ее руку, не почувствовала боли, не увидела царапин. Только беспокойный темнеющий лес шумел перед её обезумевшим взглядом. С ловкостью кошки она пролезла сквозь небольшую щель, оставшуюся между досками и кинулась вперед, опьяненная так внезапно обретенной свободой. В Париже все, как казалось на первый взгляд, было по-старому. Однако после пребывания в своем тихом убежище Клод задыхался в духоте, пыли и шуме города. Повсюду сновали толпы зевак, торговцы на рынках торопливо раскладывали товар — запах свежей выпечки и овощей мешался с запахом сырого мяса. Он совсем отвык от того, что туши забивали прямо на улицах. — Поберегись! — раздалось откуда-то сверху, и Клод тут же отскочил в сторону, едва успевая увернуться от выливаемых из окна помоев. Он мысленно выругался, чего раньше никогда себе не позволял, и отправился дальше — здесь так заведено. Королевские стрелки, на которых Клод теперь не мог смотреть без отвращения, лениво патрулировали улицы. Вскоре он заметил, что совсем исчезли бродяги. Ни в одном закоулке Клоду не встретилось ни одного калеки, который попросил бы у него милостыню. Кроме того, все время, что Клод провел в городе, Собор молчал. Иного он не ожидал. Липкая тревога плотной сетью опутывала его грудь. Клод понимал, что могло произойти, пока он пытался жить новой жизнью вне города. И все равно время от времени подходил к храму, потерянно бродил около него, представляя, что вот-вот зазвонит колокол. Собор молчал. Клод надвинул на глаза капюшон, собираясь снова пройтись по рынку — он уже купил все необходимое, но, мучимый сомнениями, все еще надеялся дождаться колокольного звона. Наконец он раздался. Собор запел настолько внезапно, что Клод вздрогнул. Посмотрел наверх, на величественные башни, невольно улыбнулся и облегченно вздохнул. — А хорошо звонит. Лучше, чем при прежнем-то. — послышался за его спиной хриплый мужской голос. — А то! Как горбун сгинул после погрома, всяко спокойнее жить стало… — брякнула ему в ответ стоявшая неподалеку старая торговка. Клод вцепился в ткань своего плаща и медленно повернулся. — Сгинул? — внезапно севшим голосом переспросил он, смотря куда-то сквозь говорящих. Те уставились на него, не ожидая такого вмешательства в разговор. — Ну да. Свалился с башни. Сам спрыгнул или сорвался — черт его знает. А если и сорвался — то поделом. Нечего ночами было скакать по крышам и насылать на всех проклятия… — Да он, видать, не местный… — перебил старуху ее собеседник, — раз не застал эдакое представление. Весь город пришел смотреть, а было это через пару дней после бойни солдатни с бродягами… Да, весь город пришел, но вот хозяин его, архидиакон, с которым они вечно шастали по подворотням, даже тогда из окна не выглянул, вот странное дело. — Ничего странного. — вдруг зло забормотала старуха, — отродье сгинуло и чернокнижника с собой утащило! Давно поговаривали, что обоим не место в храме… Клод стоял на месте, окаменевший и побелевший от злости. Двое горожан, уже забыв про него, продолжали что-то живо обсуждать, но этого Клод слышать уже не мог за бешеным стуком собственного сердца и шума в голове. — Вы все… Все сами сгинете в этом чертовом городе так же, а может быть и хуже, чем он! — вне себя от ярости прошипел он свое ядовитое проклятие, в последний раз взглянул на поющий Собор и кинулся прочь с площади. Он бежал, не разбирая дороги. В глазах темнело от гнева. Остановился он только около своей одинокой лодки на берегу реки. Внезапно обессилевший, он сел в лодку и закрыл лицо руками. Горечь вины мешалась в нем с болезненной жалостью и злобой. Ему представлялось окровавленное тело Квазимодо с разбитой о каменную площадь головой. Пустой и безысходный взгляд единственного глаза, навсегда остекляневший. И толпу диких горожан вокруг его изувеченного тела. Боясь, что эта угловатая груда обтянутых кожей костей оживет, поднимется и зарычит, никто не решался подойти близко. Они только плевались от вида поломанных рук и гоготали над скорбным выражением, застывшем на лице горбуна. Клод оставил его одного, забрав с собой цыганку и Квазимодо сразу осознал, что дожидаться отца не стоит. Иногда он слишком хорошо для того, кто вырос в заточении, понимал намерения людей. Быть может потому, что никогда насчет них не имел иллюзий. Теперь уж точно ничто не связывало Клода с Парижем. Больше всего ему хотелось сейчас очутиться в тишине своего дома, рядом с Эсмеральдой. Он не желал рассказывать ей все, что произошло: она умела задеть его чувства как никто другой, и наверняка не упустила бы шанса сделать это снова. Ему хотелось только ощутить рядом её, единственное сокровище, которое у него осталось. Кое-как собравшись с силами, Клод наконец взялся за весла. К дому он подошел, освещая себе путь фонарем, когда уже почти стемнело. Света из окон видно не было и это сразу насторожило Клода. Эсмеральда всегда предпочитала по вечерам разводить огонь на нижнем этаже и зажигать свечи на верхнем; казалось, она совсем не могла бодрствовать без света, особенно после того, как провела долгие дни в мраке подземелья. От дурного предчувствия внутри все похолодело. Клод быстро вошел в дом, запер дверь, осветил фонарем пустую комнату. И первое, что бросилось ему в глаза — разбитое окно.