1860

День был такой жаркий, что даже у самого пруда, в тени раскидистых деревьев, Эрен не чувствовал облегчения. Прогретый воздух стоял неподвижно, и дышать становилось все тяжелее, хотя, возможно, дело было вовсе не в духоте. Молодой барин бесцельно валялся на траве и понятия не имел, чем себя занять. Безделье страшно раздражало, а характер Эрена был таков, что раздражение в нем неизбежно перерастало в злость. Объектом ее был сейчас его дядя, граф Крюгер, заставивший племянника на время покинуть столицу. В Петербурге остались товарищи и единомышленники Эрена, и его отъезд затормозил работу над тем делом, которым они так горели. Йегер рассчитывал, что их организация должна была начать действовать уже через пару месяцев, но, по всей видимости, ее создание откладывалось до следующего года. Эрен скривился, подумав, что из-за упрямства товарищей у их детища все ещё не было названия. Сам Йегер настаивал на громком и непримиримом «Свобода или смерть»*, но остальные считали его слишком радикальным, да и идеи Эрена бороться с самодержавием при помощи террора тоже не поддерживали. Сам Йегер был уверен, что иначе перемен не добиться, но пока не имел убежденных сторонников, так что соглашался с остальными, ратовавшими за организацию крестьянской революции. Дядя тоже считал вариант народного бунта более приемлемым, чем точечные убийства высших чинов, и Эрен начинал думать, что тот боялся за себя. Граф Крюгер был талантливым интриганом, добившимся высокого положения в обществе благодаря своей изворотливости и умению ладить с людьми. Свои истинные убеждения он тщательно скрывал, и никто из его окружения даже не догадывался, что ближайший друг самого Милютина** и активный участник подготовки Крестьянской реформы курировал создание революционной организации. Эрену претило двуличие дяди, он не понимал, почему, раз тот ненавидит царя и хочет освободить народ от гнета самодержавия, он не может просто взять и на очередной встрече с императором попросту лишить его жизни. Объяснения графа Крюгера, что монархический строй не уничтожить убийством одного члена династии, что это Гидра, которая немедленно отрастит новую голову на месте отрубленной, казались Эрену жалкими оправданиями. Путь дяди был слишком долгим — проникнуть в самое сердце самодержавия, лоббировать реформы, но не давать им по-настоящему что-либо изменить, реализовывать их в виде никчемных полумер, которые в итоге вызовут в обществе неудовлетворенность и возмущение и таким образом разрушат существующий строй. Йегер не хотел ждать, он мечтал о переменах и все меньше доверял дяде, особенно теперь, когда тот отослал племянника в деревню, мотивируя это вниманием Третьего отделения*** к их делам. Подозрения Эрена в отношении чистоты намерений Крюгера усилились многократно после того, как тот состряпал его помолвку с фройляйн Фриц. Йегер отчаянно не хотел жениться - он был убежден, что революционер должен быть свободен от любых уз, в том числе и от брачных. К тому же, он даже ни разу не видел свою невесту вживую, а то единственное, что он о ней знал, вызывало у Эрена отвращение. Девица была скомпрометирована графом Шуваловым, главой Санкт-Петербургской городской полиции, что грозило тому потерей репутации. И Крюгер предложил спасти его карьеру и положение, выдав фройляйн Фриц за Эрена. Племянника он убеждал, что, оказав Шувалову эту услугу, они заручатся его поддержкой и будут иметь больше свободы для своей организации, поскольку графу явно прочили руководящий пост в жандармерии****, но Йегер все равно не хотел торговать собой и лишаться свободы. Противостоять Крюгеру, однако, он не мог — в конце концов, дядя содержал его и финансировал деятельность будущей организации, так что свадьба была назначена на август, и до нее оставалось меньше двух месяцев. Кипя от возмущения, Эрен вскочил на ноги и, сбросив с себя одежду, с разбега нырнул в пруд, отчего во все стороны полетели звенящие брызги. Он надеялся остудиться и хоть немного прийти в себя, но погружение в прохладную воду напомнило ему о первой встрече с Микасой. А вслед за ней на ум пришло и произошедшее в темном шатре, лишая Эрена воздуха куда ощутимее, чем стоявшая сегодня духота. Склонный к радикальным суждениям, абсолютный максималист с четкими принципами, он впервые столкнулся со своим животным началом, и не знал, как его обуздать. Прежде он считал сексуальные связи чем-то грязным и постыдным и не раз упрекал своих товарищей в распутстве, ведь те любили выпить и провести время в компании продажных женщин. Эрен не понимал, как можно пользоваться услугами проституток, для которых не имело значения, что перед ними за человек, лишь бы у него были деньги. Близость с Микасой ощущалась совершенно иначе — эта девушка хотела именно его и отдавалась ему одному со всей страстью, что заключалась в ее мятежной вольной душе. И Эрена снова тянуло туда, в сладостный морок ее объятий, где он чувствовал себя самым сильным и могущественным человеком на земле. Выйдя на сушу, он еще немного посидел на берегу, пытаясь не думать о цыганке, которая не могла быть большим, чем короткое приключение, и поднялся с земли. Натянул легкие брюки и пошел к дому, надеясь найти там спасительную прохладу. Ему навстречу из-за растущей неподалеку яблони вышел Флок, протягивая барину рубашку, которую тот размашистым движением накинул на широкие плечи. Видимо, от жары слуга был румян, а на лбу его выступила испарина. Неизвестно, сколько он пробыл в саду возле хозяина, но Эрен посчитал его полным идиотом, раз Флок околачивался поблизости и даже не окунулся в пруд. В каменном доме и вправду дышалось легче, но из открытых окон доносились громкие крики — во дворе кто-то ругался, и Йегер вышел на крыльцо, заинтересованный происходящим. У него на глазах Зик, неловко выбираясь из повозки, орал на двух деревенских мужиков, что стояли перед ним, опустив головы. Матеря их на чем свет стоит, он все повторял про какой-то спор с размежеванием, ворованную редьку и не уродившуюся свеклу. Вид у Зика был потрепанный и крайне взбешенный, и Эрен не мог поверить, что его вывели из себя разговоры про сельское хозяйство. К тому же, было любопытно, куда брат ездил посреди дня, да еще и по такой жаре — Кузьмич рассказывал, что барин не бывал нигде, кроме табора, но туда он отправлялся лишь по вечерам. Закончив песочить несчастных мужиков, на которых Эрену было жалко смотреть, Зик стремительно взошел на крыльцо, намереваясь пройти мимо, но брат ухватил его за пыльный рукав сюртука. — Почто людей обижаешь, Зигфрид Григорьич? — угрожающе спросил он, не давая Зику уйти. — Пошел к черту, Эрен! Мал ты еще, чтоб в мои дела соваться, — огрызнулся тот, тщетно пытаясь вырваться. — Злой, как собака. Чем тебе эти мужики так не угодили? — допытывался Эрен. — Третью неделю ко мне бегают, за клочок земли грызутся да друг другу пакостят. Хуже малых детей, ей богу! — взорвался Зик, — О какой свободе и правах для этих умственно отсталых ты печешься, скажи на милость? Тупой безмозглый скот, только и способный, что жрать да плодиться. Думаешь, им нужна демократия, интересны какие-то высшие материи? Да они без хозяина попросту загнутся. Вот поиграл я с ними в либерала, меньше работы давал, розгами не сек, даже свою помощь в разрешении споров предлагал, а они что? Ленятся, бездельничают да пьют. Ни на меня не работают как следует, ни на себя. Один язык понимают — насилие, и мне, похоже, придется взяться за кнут, чтоб эти скоты знали свое место, — он продолжал говорить, а Эрен с каждой секундой чувствовал, что все меньше владеет собой. На последних словах брата он не выдержал и со всей силы заехал ему кулаком по лицу. Зик взвыл на весь двор и набросился на него в приступе дикого бешенства, повалил на крыльцо и пинком столкнул с лестницы. Оказавшись внизу, Эрен запрокинул голову и взглянул на стоявшего в дверях брата. Тот смотрел в ответ с настоящей ненавистью, из его разбитого носа хлестала кровь. Он утерся рукавом, презрительно сплюнул себе под ноги и ушел в дом. К Эрену подбежали Флок и старик Кузьмич, подхватили под руки, помогли подняться с земли. — Барин, барин, посмотрите на меня, мой хороший, с вами все в порядке, не зашибло вас? — чуть не плача, тараторил Флок, оглядывая его лицо и ладонями стирая с него налипшую грязь. — Конечно, все в порядке, балда, угомонись, — с раздражением отозвался Эрен, стряхивая его руки, — Тут четыре ступеньки, что со мной станется, — Флок судорожно вздохнул и поспешно закивал. — Простите его, Эрен Григорьич, испужался он за вас больно, — вмешался Кузьмич, жалостливо глядя на внука, — И брата простите, с ним жестоко обошлись в таборе. — Он ездил к цыганам? — встрепенулся Эрен, — Зачем? — А черт его знает, — пожал плечами Кузьмич, — Как проснулись, так и велели мне повозку запрягать. Отвез я их, куда попросили, а они к барону пошли, да разозлили его до жути, я уж было подумал, тот убьет Зигфрида Григорьича, но бог миловал. Барин, конечно, в ярости были, обиделись больно, вот и вернулись такие заведенные. Одно хорошо — проклятых цыган прогнали, так что теперь… — Как прогнал?! — закричал Эрен, прервав бормотание старика, — Табор что, уезжает? — К утру должен уехать, — растерянно ответил Кузьмич, — Да вам-то какое дело? Я вас один раз к ним возил, не могли же вы в этом увязнуть, как ваш брат. — Седлай коня! — велел Эрен, уже не слушая дядьку. Все, о чем он мог думать сейчас — успеть увидеть Микасу еще хоть раз, а там уж будь что будет. Кузьмич покачал головой и заковылял к конюшне. Эрен собирался пойти следом, но Флок удержал его, крепко взяв за плечо, — Ты чего? — сердито глянул на него барин. — А того, что никуда вы не поедете, — твердо ответил слуга, и его повелительный тон, несвойственный крепостным, вызвал у Йегера возмущение. — Ты кем себя возомнил, Флок? Что себе позволяешь? — Сглупить вам не даю, чтоб вы локти потом не кусали. Собрались к той цыганке, ведь так? А подумали ли вы, что будете с ней делать опосля? Как она понравится вашей невесте, госпоже Имир? Что скажет ваш дядя? — К черту Имир, к черту дядю и тебя к черту, дурак! — сверкнул глазами Эрен, теряя самообладание при звуке этих имен, — Я свободный человек, и я хочу эту женщину, а значит — получу! — Вы-то свободный, кто ж спорит, — ответил Флок, не отводя взгляда, — Но вы же хотели дать свободу всей России, али запамятовали? Наше дело, барин, ваше дело — разве оно не важнее цыганской шлюхи? — Я не отказываюсь от него, Флок. Но она не шлюха, и я… Я влюблен в нее! Тебе не понять, ты никогда не любил. — Ну, откуда вам знать, — со странным выражением ответил тот, — Да и не в любви дело. Задуманное вами благо не свершится само собой, без жертв, в том числе и лично ваших. И без денег вашего дяди, и без покровительства графа Шувалова. Поэтому, прошу вас, не отказывайтесь от столь великих целей заради распутной девки. Боритесь, Эрен Григорьич, вы сами так часто говорите о борьбе. — Барин, лошадь готова! — позвал Кузьмич, выходя из конюшни. Эрен с тоской глянул на него, затем на Флока, вновь на старика и, махнув рукой, пошел в дом, — Вы куда? Неужто раздумали? — Деда, расседлываем! — радостно крикнул Флок и побежал помочь ворчащему Кузьмичу. Эрен сидел на своей постели и смотрел на настенные часы. До рассвета оставался ровно один час. Всего час, и табор Микасы снимется с места и покинет их земли навсегда. Эрен зажмурился, силясь совладать с отчаянным желанием вскочить на коня и мчать в лес, чтобы не дать Микасе уехать, выкрасть ее, забрать с собой, оставить подле себя и… И что дальше? Флок был прав, без дяди их организация не протянет и месяца, а если брак с фройляйн Фриц действительно защитит их от жандармерии, то его необходимо заключить, как бы Эрен ни хотел иного. Он повторял про себя, что революции не бывают бескровными, за свободу всеобщую порой приходится платить свободой личной, и пагубным страстям вроде любви к едва знакомой женщине не место в сердце человека, что собирается вершить историю. Попытки убедить самого себя в неуместности переполнявших его чувств не приносили результата. Эрен все же поднялся с постели и тихо вышел во двор, под низкое затянутое тучами небо, предвещавшее скорую грозу. Он дошел до конюшни, остановился у самого входа, разрываясь между голосом разума и зовом сердца. Заглянул внутрь и мысленно выругался — в проходе на соломе спал упрямец Флок, очевидно, решивший во что бы то ни стало остановить Эрена. Барин тоскливо вздохнул и пошел прочь. Надо было возвращаться в дом, но он зачем-то пошел к закрытым воротам, прислонившись к ним лбом и почти физически ощущая, как утекает драгоценное время, в которое он еще мог бы что-то изменить. Вдалеке раздались раскаты грома, на лицо Эрена упали первые капли дождя. Вдруг за воротами послышался топот копыт. Йегер трясущимися руками отодвинул засов и распахнул ворота ровно тогда, когда черный конь остановился в шаге от них, и всадник, закутанный в дорожный плащ, соскочил на землю и похлопал по шее взмокшего жеребца. Тот развернулся и поскакал прочь. — Эрен! — послышался знакомый голос, и девушка откинула с лица капюшон. — Микаса! — вскрикнул он, замечая, что ее волосы теперь едва достают до плеч, — Где твои косы? — Приехала попрощаться и плащ вернуть? — не дал ей ответить Флок, словно из-под земли возникший за спиной барина, — Благодарствуем, а теперь вон отсюда, таборная потаскуха, — Эрен повернулся к нему и влепил слуге звонкую пощечину. — Скрылся с глаз моих. Немедля, — прошипел он и вновь взглянул на Микасу. Та стояла на прежнем месте и смотрела на него с таким благоговением, будто он был чудотворной иконой, — Иди ко мне, — тихо позвал Эрен. Девушка бросилась ему на шею и обняла так крепко, словно боялась, что он исчезнет. Над их головами сверкнула вспышка молнии, и долгожданный ливень потоками хлынул с небес. Сквозь шум дождя Эрен услышал, как Микаса что-то шепчет ему на ухо. — Не прогоняй меня, — срывающимся голосом просила она, — Мне без тебя не жить.