1860

В конюшне было удивительно спокойно и очень тепло, лошади еще дремали и никак не отреагировали на тихо вошедшего Леви, который свернулся калачиком на охапке сена. Накрывшись собственной рубашкой, он порадовался тому, что додумался снять ее перед тем, как купаться в дожде. Одиночество, охватившее его несколькими минутами ранее, начало понемногу уходить, когда рядом с Леви улеглись косматые борзые, до этого мирно спавшие в дальнем углу пустого стойла. Он почти бессознательно протянул руку к одной из них и потрепал собаку по шерстяному боку. Закрыв глаза, Леви попытался уснуть хотя бы на пару часов, чтобы вчерашний день наконец завершился. В его усталом сознании то и дело возникал образ Эрвина, но не целиком, а лишь фрагментарно. Бледное лицо в первую встречу у ночного костра, загорелые руки, этим утром сжимавшие поводья, влажные губы под летним ливнем и ясные глаза, на мгновение взглянувшие на Леви с таким восторгом, словно он был восьмым чудом света. Эти мысли туманом клубились в его отяжелевшей голове, пока не растворились в мареве тревожного сна, из которого Леви вырвал заливистый собачий лай. Тихо чертыхнувшись, он поднялся на ноги и, накинув рубашку, вышел из конюшни. Во дворе, у самого крыльца, стояла телега, из которой Саша с Николой выгружали различную снедь, привезенную из деревни. В основном это были молочные продукты, а так же мясо, яйца и хлеб. Леви подошел к ним, чтобы предложить помощь, и обратил внимание на кувшины молока — их явно было больше, чем требовалось. Он взял в руки два из них, но Никола сразу же попросил поставить все на место. «Бери лучше сыр и творог, хорошо, Леви? — мягко попросил он, — А то у нас тут и козье, и коровье, и кумыс — мы сами путаемся». Взглянув на него с откровенным недоумением, цыган сделал, как велено, и пошел вслед за Сашей в хозяйский дом, в котором еще не был. Изнутри он оказался именно таким, как Леви и представлял — светлым и чистым, с минимумом мебели, чтобы не загромождать пространство, и без лишнего декора. Единственным элементом роскоши был массивный рояль, стоявший в гостиной. Оставив продукты в небольшой кухне, Леви уже собирался идти обратно, но тут услышал громкий разговор, доносившийся сверху. — Только попробуй все похерить, Эрвин! — почти кричал раздраженный женский голос. Леви подметил, что, хотя речь и была чистой, в ней явно слышался акцент, — Я не для того год торчу в твоей деревне, чтобы ты пренебрегал всем, что я делаю! — Извини, но я не позволял тебе повышать на меня голос, — Смит говорил спокойно, однако, его слова звучали твердо и властно, — Мне на сегодня уже хватило твоих криков. — А как иначе до тебя достучаться?! — чуть тише, но все так же эмоционально ответила женщина, — Ты работаешь ночи напролет, а теперь еще и эта придурь! Если ты не будешь меня слушать, я просто вернусь в Пруссию и продолжу свои исследования там. Раз ты такой взбалмошный и неблагодарный… — Дело ведь не во мне, — прервал ее Эрвин, — Ты еще не сказала семье мальчика? — А смысл говорить? Они и сами все видят, — голос женщины в миг зазвучал глухо и безжизненно, — Я опять не справилась, и до завтра он не доживет. — Не вини себя, ты сделала все, что могла. — Я могла недостаточно. Из-за моего бессилия потеряна очередная человеческая жизнь! — Воспринимай это как опыт, ведь каждая ошибка приближает тебя к истине, — бесстрастно сказал Эрвин, чем вновь вывел собеседницу из себя. — Да ты хоть знаешь цену моим ошибкам? Готов заплатить ее сам? — она вновь сорвалась на крик. — Я понимаю, что тебе тяжело, но постарайся успокоиться. В том, что ты справишься, я уверен. — Тогда делай все, как я говорю, понятно? — смягчилась она и продолжила что-то говорить, но Леви не смог дослушать — в кухню заглянула Саша, вопросительно вскинув брови и кивнув в сторону выхода — мол, чего застрял. В ответ он только пожал плечами и вышел на крыльцо. Подслушанный разговор казался странным, тревожным, даже пугающим. Леви понятия не имел, что происходит, и уже почти решился спросить у Саши, кто эта загадочная женщина, кем она приходится Эрвину и о чем, черт возьми, эти двое только что говорили. Но тут дверь резко распахнулась, и на пороге появилась сама собеседница Смита. Несколькими часами ранее, под проливным дождем, Леви заметил лишь ее высокий рост и темный цвет волос, так что сейчас смотрел во все глаза, поскольку зрелище было впечатляющее. Перед ним стояла смуглая молодая женщина в чуть перекошенных очках, неровно сидящих на оживленном лице. Кареглазая и румяная, она была довольно симпатичной, но не ее красота поразила Леви, а надетое на ней мужское платье, носить которое не стала бы ни одна добропорядочная женщина. Он и представить не мог, чтобы кто-то из цыганок или крестьянских девиц надел вместе с ситцевой рубахой прямого кроя не юбку или сарафан, а длинные светлые брюки, похожие на часть дорожного костюма. В добавок ко всему, волосы незнакомки были убраны в низкий пучок таким образом, что их длина сделалась совершенно незаметной, и это не походило ни на одну из женских причесок, которые Леви видел. — Пани Ханджи, доброго утра! — радостно воскликнула Саша и тут же осеклась, потому что та нахмурилась в ответ. — Доктор Зоэ, не серчайте, — вмешался Никола, подходя к ним, — Саша все никак не привыкнет, что вас надобно на мужской манер звать. — Не «на мужской манер», а как и подобает моей профессии, — поправила его доктор и снисходительно улыбнулась. Леви отметил про себя, что улыбка идет ей гораздо больше, чем серьезное выражение лица. В этот момент она как раз перевела взгляд на него, — Эй, цыган, седлай мне коня. — Я бы заседлал, да дамского седла нема, — насмешливо отозвался Леви, задетый панибратским обращением. — А мне его и не надо, — хитро усмехнулась Ханджи и неожиданно подпрыгнула на месте, хлопнув ногами, — Что, впервые бабу в штанах видим, темнота? — рассмеялась она, заметив, как шокировала Леви ее выходка. — Да я начинаю сомневаться, что ты вообще баба, — хмуро буркнул он и, не желая продолжать разговор, пошел в конюшню. Когда он вернулся, ведя под уздцы гнедую лошадь, Ханджи тут же оказалась рядом и лихо запрыгнула в седло, явно красуясь перед Леви. Он хотел как-то съязвить, но она вдруг посмотрела на него очень серьезно, даже строго. — Леви, верно? — спросила Ханджи, и цыган кивнул, — Не выманивай больше Эрвина под дождь — будешь сам лечить, коли захворает. Она пришпорила коня и поскакала прочь, а к Леви подошел Никола, уже распрягший лошадь из телеги и готовый передать ее конюху. — Чудная докторша, да? — подмигнул он Леви, — Могу представить, в каком ты ужасе — мы-то и за целый год едва привыкли! Молодой барин привез ее из Европы, надеялся, что пани Ханджи сможет помочь его отцу, но ничего не вышло. Мы сперва ее сторонились — все же, полячка, да еще и с тараканами в голове, но потом поняли, что человек она хороший и дело свое знает. — Как же, знает! — закатил глаза цыган, — Будто я не слышал, как она на весь дом кричала, что людей убивает. — Ну, лекари помогают тем, кому возможно помочь, но даже самый искусный из них — не Господь бог, — печально вздохнул Никола, — Не суди пани Ханджи, ты ведь ничего не знаешь о ней и о ее работе. Она страшно горюет каждый раз, как ее больной умирает, так что будь к ней добрее. Леви кивнул, невольно краснея от понимания, что его только что пристыдили. Раз эта женщина была доктором, что, безусловно, само по себе уже было диковинкой, то разговоры о жизни и смерти были для нее в порядке вещей, и ничего плохого в них не было. Ну, а обижаться на некоторую грубость в ее обращении с прислугой было бы просто ребячеством, так что Леви поспешил скорее отвести лошадь в стойло, чтобы заняться делом и избавиться от неловкости. Едва он успел дать животным воды и корма, как к нему забежала Саша, озадаченно сообщив, что барин зовет его к себе, в беседку. Леви кивнул и, умывшись и пригладив волосы, пошел в сад. Дорога была недолгой, но ему хватило и минуты, чтобы известись от волнения. Он успел перебрать в голове массу причин, по которым мог понадобиться Смиту — хотел ли тот дать какие-то распоряжения или отругать за плохую работу, а может, и вовсе выгнать, так как не нуждался в его помощи? Все вопросы в миг испарились, едва он заглянул в беседку через покрытое цветущим вьюнком окно и увидел Эрвина. Тот сидел за круглым столом с белой скатертью и наливал чай из начищенного до блеска самовара сначала в одну чашку, а затем во вторую. Леви с удивлением отметил, что накрыто было на двоих, хотя докторша уже уехала, а Саша с Николой говорили, что всегда едят в кухне. Вокруг самовара лежало все для завтрака — краюха пшеничного хлеба, сливочное масло и уже нарезанный сыр, а так же горшки со сметаной и творогом, штук пять яиц, вязанка баранок и два кувшина молока. Непривычный к такому изобилию, цыган тихо охнул, чем обнаружил свое присутствие. — Доброе утро, Леви, — улыбнулся ему Смит, — Довольно подглядывать, позавтракай со мной. — Доброе утро, — буркнул тот, заходя в беседку. Окинув взглядом сидящего на скамейке Эрвина, он напрочь забыл о предстоящей трапезе — ни одно кушанье не принесло бы ему больше удовольствия, чем вид Смита, одетого по-крестьянски — в белую льняную косоворотку, подпоясанную красной тесьмой, и простые полотняные штаны, доходившие до щиколоток. Обуви на нем не было, и, быстро оглядев беседку и не увидев ни тапок, ни ботинок, Леви понял, что барин ходил босым, как и он сам. Стоя на входе и отчаянно пытаясь найти, что сказать, цыган чувствовал себя круглым дураком, но никак не мог собраться с мыслями, неотрывно глядя на то, как Эрвин отрезает ломоть хлеба и намазывает на него масло, много масла, гораздо больше, чем следовало бы. Его руки, видневшиеся из закатанных до локтя рукавов, двигались уверенно и неспешно, нож поблескивал в крепко сжатых пальцах, и Леви завороженно смотрел на него с ощущением, что сам шагает по лезвию. — Ты в порядке? — донесся до него взволнованный голос Эрвина. Тот смотрел с явным беспокойством и даже отложил нож, намереваясь подняться навстречу. — Да, в полном, — чересчур резко ответил Леви и быстро занял место напротив Смита, — Ты на маскарад собрался, барин? — спросил он, пытаясь за насмешкой скрыть овладевшее им смятение. — Не угадал, — добродушно ответил Эрвин, накладывая себе творога и вопросительно глядя на Леви, предлагая и ему. Тот кивнул, забирая горшок из рук Смита и слушая, что тот скажет дальше, — Эта одежда более свободная, чем господская, в ней гораздо удобнее ходить в такую жару. — Чувствуешь себя свободным, вырядившись в крепостного? — хмыкнул Леви, пробуя горячий чай и замечая, с каким удивлением смотрит Эрвин на то, как он держит чашку — не за ручку, а за ободок. — Бери выше — в русского, — горько усмехнулся Эрвин, — И я не держу крепостных — всех наших крестьян освободил еще мой отец, — Леви на это ничего не ответил, и Смит поднес ко рту намасленный кусок хлеба. — Не жирно тебе будет, барин? — не удержался Леви. — Мне так нравится, — ответил тот, хотя на лице его не было и следа удовольствия. Тем не менее, он добросовестно съел и хлеб с маслом, и миску творога, и три яйца, а потом выпил целый кувшин молока. Вид у него при этом был такой, словно он принимает лекарство, а не наслаждается трапезой. Леви осторожно отрезал себе хлеба, мягкого, ароматного, еще теплого, и принялся задумчиво жевать его, глядя на борзых, сидящих у входа в беседку с выражением вселенской тоски на хитрых мордах. Смит, заметив его взгляд, улыбнулся и, отрезав каждой из них по толстому куску сыра, бросил лакомство собакам. Те поймали подачки на лету и теперь благодарно облизывались. — Ты не сказал, зачем меня звал, — нахмурился Леви, — Подкормить решил, как псину дворовую, а, хозяин? — Тебя обидело мое приглашение к столу? — поднял брови Эрвин, — Я всего лишь надеялся на твою компанию, извини, если тебе это показалось унизительным. — Не хочу быть третьей твоей собакой, — проворчал Леви и сам прыснул от того, как нелепо это прозвучало. Смит же и вовсе засмеялся в голос, и цыган невольно вздрогнул — таким по-мальчишески звонким оказался смех Эрвина. — Какую кличку тебе тогда дала бы Саша, как ты считаешь? — продолжая хохотать, спросил тот. — Ну, раз Бублик и Баранка уже есть, то я был бы каким-нибудь Пряником, например, — шутливо предположил Леви. — По мне, так ты больше похож на кнут, — сверкнул глазами Эрвин, и его улыбка в мгновение перестала казаться детской. Обстановка, только что столь расслабленная и непринужденная, резко накалилась, и Леви застыл на месте, ощущая почти физически, как взгляд Смита скользит по его волосам, лицу, губам и шее, замирая в ямочке между ключицами. Одновременно с этим Эрвин под столом вытянул ноги и пальцами дотронулся до ступни Леви. Тот непроизвольно дернулся и с опаской глянул на барина. Вид у Смита был совершенно невозмутимый, словно ничего не произошло, и, наверное, это означало, что прикосновение было случайным, — Знаешь, чего я сейчас хочу? — прервал Эрвин напряженное молчание. Леви медленно покачал головой, охваченный безумной надеждой услышать одно только слово, после которого можно было бы опрокинуть стол, разбив посуду и перевернув самовар, и одним прыжком преодолеть разделявшее их расстояние. Оказаться у Смита на коленях и рвануть приоткрытый ворот рубахи, прижавшись губами к загорелой шее Эрвина и вдохнув запах его кожи. Зарыться пальцами в светлые, как лен, волосы, зашептать на ухо какой-то сладостный бред, чувствуя, что объятия становятся все крепче и горячее. Леви потерялся в этой дикой фантазии и смотрел на барина предельно откровенно, заклиная его дать простую и понятную команду, произнести отрывистое, хриплое, повелительное «тебя», — Проехаться верхом, — разрушая воздушный замок, выдал Смит. — Как скажешь, — не в силах скрыть своего разочарования, ответил Леви, поднимаясь с места. — Ты уверен, что тебе будет удобно ехать в темной атласной рубашке? — спросил Эрвин, внимательно разглядывая таборную одежду Леви, — Если хочешь, я могу дать вышиванку и тебе. — Я в твоей утону, — неуверенно пробубнил тот, начиная понимать, что Смит зовет его ехать с собой. — У меня есть такая, которая тебе подойдет, — улыбнулся Эрвин, — В доме осталось немного вещей от прежней дворни, среди них и рубахи. Я попрошу Сашу принести тебе несколько, если хочешь. Или можешь остаться в чем есть — я не принуждаю тебя отказываться от своей культуры. — Чего? — скривился Леви и тут же продолжил, решив пропустить последние слова Смита мимо ушей, — Хорошо, я переоденусь. Возьму вороную кобылу, если ты не против, барин, — тот отрицательно покачал головой, и Леви шагнул к выходу, но Смит ухватил его за запястье, наверняка почувствовав пальцами, как красноречиво участился пульс. — Мы поедем по солнцепеку, — проговорил Эрвин, почти незаметно погладив трепещущие венки, — А твоя кожа такая белая. Ты не боишься сгореть на солнце? — Нет, — ответил Леви и, высвободив руку, твердым шагом направился в конюшню, — Если бы я боялся солнца, я бы не пошел за тобой, — добавил он шепотом, сам не зная, хочет ли, чтобы Смит услышал его слова, или страшится этого.