TALE OF A MARTYR IN XII PARTS

Вторая мировая война 1945 года

IX

      Дилан Лэйкс не спал несколько дней.       Дождь не прекращается уже несколько дней.       Он забыл, что значит быть сухим. За то короткое время, что он добирается до мед-палатки из ангара, он промок до костей, и почему-то чувствует себя еще грязнее и более липким, чем до этого.       Он немного трясет головой, когда входит в палатку, разбрызгивая воду во все стороны. — О, ради всего святого, — говорит ближайшая медсестра. — Оставь дождь снаружи, пожалуйста, это не так сложно... — она резко останавливается, как только видит лицо Дилана.       Возможно, потому что половина его покрыта кровью. — Лэйкс, — говорит другой голос. — Снова? Серьезно? О Боже, — Стефани Уокер, главный хирург на их базе в Гуаме, она останавливается так же резко, как и медсестра, на секунду разглядывая его.       Он не знает, почему она так удивлена.       Он посещал палатку по крайней мере шесть раз за несколько недель. Факт, который может быть или не быть напрямую связан с неоспоримой правдой, что он намного, намного лучше начинает драки, чем заканчивает их, и он также не знает, как держать свой гребаный язык за зубами. Или что-то в этом роде.       Дилан ухмыляется перед доктором Уокер. — Скучали по мне? — спрашивает он.       Это выводит её из себя. — Дилан Лэйкс, — кричит она. — Я думала, я сказала, что больше не хочу тебя здесь видеть, — она противоречит своим строгим словам, хватая его за руку и заставляя сесть на ближайшей пустой койке, щёлкая пальцем медсестре, которая исчезает в поисках медикаментов. — Вы говорили, — сказал Дилан. — Я не давал никаких обещаний. Если вам от этого легче, на этот раз это была не драка.       Доктор Уокер смотрит на него. — Мне от этого не легче.       Дилан пожимает плечами. Он пытался.       Медсестра вновь появляется с маленькой тележкой, оставляя ее у койки и направляясь к другому пациенту. Доктор Уокер не тратит время, быстро вытирая кровь, чтобы оценить повреждения. — Тебе понадобятся швы, — говорит она, ее взгляд строгий, но руки нежные. — Определенно. — Какой же я счастливчик, — сказал Дилан, и она ударила его слегка по руке за дерзость. — Где остальные? — Доктор Уокер спрашивает. — Разве вы не выходили с пятью самолетами? — Они в порядке, — говорит Дилан, его голос становится немного тише. — Только по двум из них попали.       Доктор Уокер принимает этот ответ, ее губы сжаты в тонкую линию.       Она этого не сказала, но он знает, что она видела только четыре самолета, которые вернулись.       Дилан закрывает глаза, и все, что он видит, это огонь, цветущий в беспорядочном облаке, на тысячах футов в воздухе. Все, что он слышит, это резкие выстрелы, будто из ниоткуда.       Небо было для него безопасным местом. Когда он был в кабине, под ним и над ним не было ничего, кроме пустоты, он почти полностью контролировал себя, доверяя только себе и ветру.       Ему нравилась скорость, сила, бездыханная невесомость. Ему нравилось, как мал мир, каким маленьким он себя чувствовал. Но не незначительным маленьким. Скорее, частью чего-то большего, маленьким.       Однако, небо — причина, по которой он не может найти в себе силы спать больше, чем несколько часов каждую ночь.       Его сон изрешечен пулями и разбивающимися самолетами, и звуки войны всегда находят путь в его беспокойное сознание. — Следуй за моей рукой, — приказывает доктор Уокер, медленно двигая рукой из стороны в сторону перед его лицом. — Только глазами, солдат, — говорит она, когда он начинает двигать своей головой одновременно с ее рукой. — Сотрясение? — он спрашивает, даже если он может угадать ответ. — Скорее всего, — говорит доктор Уокер, опуская руку и повернувшись, чтобы взять антисептик и иглу. — Я не буду вкалывать тебе обезболивающее для этого, если ты не против, — говорит она, хотя она уже должна была знать его ответ. — Я в порядке, — уверяет он, и она кивает. — Я знаю, — говорит она слегка раздраженно. — Ты в полном порядке. — Все верно, — отвечает Дилан, наполовину шутя, но также и наполовину серьезно. У него нет времени, чтобы быть не в порядке. У него есть самолеты, которыми нужно управлять. Древние артефакты, которые нужно украсть. Влиятельные люди, которых нужно взбесить.       Он в Тихом океане не просто по одной причине.       Он должен думать о вечности.       Первый укол иглы в кожу его виска самый болезненный, и в ретроспективе, это не так плохо. Хотя с другой стороны, у него, вероятно, необычайно высокая устойчивость к боли. Но да ладно.       Доктор Уокер ничего не говорит, пока она работает, очень сосредоточенная, хотя Дилан уверен, что она могла бы сделать это во сне. Он ценит это в ней. Целенаправленность, которую она применяет к задаче, восхитительна.       Она почти закончила, по крайней мере, он так думает, когда медсестра врывается в палатку и произносит ее имя, с паникой в голосе. Доктор Уокер даже не спрашивает, в чем дело; она быстро поднимается, извиняясь перед ним и давая ему иглу, которая все еще крепится на нити к его черепу, говоря ему, что она пошлет кого-нибудь, чтобы закончить это.       И вот так, она ушла, чтобы справиться с еще одной, более серьезной проблемой, и на мгновение, Дилан просто сидит там с иглой в руке, немного в шоке. Затем он смотрит на иглу и думает, сможет ли он закончить это сам, и решает, что это будет в конечном итоге неудачно, особенно без зеркала.       И тут появляется еще одна медсестра, улыбающаяся ему и быстро подходит к его койке. — Это было быстро, — говорит Дилан, потому что это единственное, что он может сказать. — Я была снаружи, — говорит медсестра, и по какой-то причине ее голос ему знаком. Ужасно до боли знакомый.       Он понятия не имеет почему. — О, — сказал Дилан. — Простите за это, — сказала медсестра, заняв место доктора Уокер и аккуратно вынимая иглу из его беспомощных рук. — Я Рене. — Дилан, — отвечает Дилан.       Рене улыбается, снова промывает иглу, прежде чем вернуться к работе над его головой. — Я знаю.       Дилан хмурится. Может, они знают друг друга. — Подожди, как? — спрашивает он.       Смех, который исходит от Рене, тихий и милый, как и всё остальное в её внешности. Это тоже знакомо. — У тебя есть репутация.       Дилан моргает. — Действительно? — он спрашивает, и она кивает. — И какая же?       Она немного отодвигается назад, чтобы посмотреть ему в глаза, и он клянется, что видит крошечный, озорной блеск в ее глазах. — Хорошая, — уверяет она. — Черт возьми, — говорит он почти сразу. — Это, очевидно, означает, что я делаю что-то не так, — она снова смеется этим тихим, милым смехом. — Не согласна, — говорит она.       Он чувствует, что знает её. Или как будто знал её.       Может быть в другой жизни, — крошечная часть его шепчет, но он отталкивает это в сторону. Теперь он все помнит. Эти воспоминания — часть его, независимо от того, насколько неясны и искажены они, нравится ему это или нет. Он не думает, что забыл бы ее.       Она только заканчивает его швы, как любопытство одолевает его и он не может не спросить: — Мы встречались? До этого, я имею в виду?       Рене едва ли делает паузу на мгновение. Дилан не упускает это. — Может быть, — она тихо говорит. — Мир тесен.       Дилан кивает. — Не согласен, — говорит он, сознательно повторяя ее. — Думаешь, это не так? — спрашивает она.       Дилан качает головой после того, как Рене сглаживает повязку на виске и позволяет своим рукам упасть на колени. — Из того, что я видел, — он начинает, не зная откуда слова и почему он делится ими с ней, — Мир большой, и ужасный, и невозможный. Мы встречаем людей случайно, и мы проходим мимо других, даже не замечая их, и все это время никто из нас не знает, куда мы идем, — он делает паузу, смотрит на свои руки, отслеживая своими глазами шрамы. — Может быть, мы встречаем людей, потому что наши пути пересекаются, или, может быть, мы действительно узнаем людей, потому что наши пути уже пересекались, но это не делает мир маленьким, — он снова делает паузу в поисках правильных слов. — Это просто делает его беспорядочным.       Он смотрит вверх, и видит, что Рене уже смотрит на него.       Её глаза, как он думает, грустные. Такая тоска приходит только когда слишком много знаешь.       Дежавю — это чувство, с которым он хорошо знаком на данном этапе своего существования, но силы этого чувства в этот момент почти достаточно, чтобы проглотить его целиком.       Ах, Радамес, — говорит голос в его голове. — Как много ты должен узнать.       Ты смеешься надо мной, — он слышит ответ.       Наоборот, — голос возвращается. — Я надеюсь на тебя.       Ветер поднимается. Дождь шепчет секреты, которые мир никогда не узнает.       Мир большой. Путь перед тобой долог. Этот путь приведет тебе в созданный тобою лабиринт, если ты еще не там.       Почему я должен тебя слушать?       Ты не должен. Ты не доверяешь мне, я знаю, но мы с тобой похожи больше, чем ты думаешь.       Именно поэтому я не могу тебе доверять.       Голос смеется. Это сладкий, тихий звук, вечный и непоколебимый.       Конечно, — голос говорит. — Конечно. — Веришь ли ты в судьбу? — спрашивает Рене, возвращая его в настоящее.       Дилан моргает, оглядываясь на дождь, который продолжает литься за пределами палатки. — Может быть? — он говорит, хотя это звучит как вопрос, даже для него. — Нет. Я не знаю. — В удачу, возможно? — предлагает она. — Только в плохую, — шепчет он.       Его разум возвращается к полям боя. К войнам и кровопролитиям и железу против железа. К отравленным чашам, отравленным зубам и отравленному воздуху. К утоплению, сгоранию, смерти, смерти и смерти. — А ты? — спрашивает он, чтобы вытащить себя из головы. — Веришь в судьбу? Или удачу?       Улыбка Рене возвращается, и она выглядит не менее реальной, чем все предыдущие, но она все равно кажется неправильной. — Я верю во многое, — говорит она. Это похоже на отказ от ответа. Как уклонение.       Он начинает думать, что чувство в его груди дальше от признания и ближе к беспокойству, хотя он не понимает, как он мог смешать эти две вещи в первую очередь.       Они замолкают на пару минут, а потом Рене мгновенно возвращается к своей светлой, беззаботной версии, с которой она начинала. — Хорошо, — говорит она, вставая и собирая материалы, которые она использовала, чтобы заштопать его. — Ты можешь остаться здесь на ночь, из-за твоего небольшого сотрясения, так что мы можем присмотреть за тобой, чтобы убедиться, что все в порядке.       Дилан не возражает, хотя обычно он не любит оставаться. Но он чувствует себя не очень хорошо. — Было приятно познакомиться, — говорит она, прямо перед тем, как увезти тележку, и слова кажутся неправильными, неправильными, неправильными.       Дилан сидит там, глядя на дождь, спустя много времени после того, как она ушла.

***

      В следующий раз, когда он сталкивает с Рене, она находится в ангаре, и солнце, наконец, решило выскользнуть из-за туч, прогоняя дождь на некоторое время.       Оно отбивается от нового стекла над кабиной, которое только что было установлено, после того, как предыдущая перестрелка оставила там кровавый беспорядок.       Он чуть не выпрыгнул из кожи, когда отвернулся от самолета, а она стояла прямо за ним. Он не слышал, как она подошла к нему. — Привет, — говорит она мило, ее улыбка немного грустная. — Прости, я должна была предупредить тебя, что стою здесь.       Дилан уже качает головой, делая несколько шагов назад, чтобы увеличить расстояние между ними. Он не думает, что это останется незамеченным. — Все в порядке, — говорит он, пытаясь улыбнуться, но у него не очень получается. Он тоже не думает, что это остается незамеченным. — Ты просто напугала меня, вот и все. — Я постараюсь не делать этого снова, — заверила его Рене. — Но я на самом деле искала тебя.       Дилан настораживается. — Искала меня? — спрашивает он с фальшивой непринужденностью. — Зачем? — Проверить, — сказала Рене. — Голову твою. — О, — он говорит. — Я думал, меня выписали?       Рене улыбается. — Верно. Мы просто хотим убедиться, что все не хуже, чем мы думали. — Я в порядке, — говорит Дилан автоматически, но он поднимает свой пиджак с земли, где бросил его и готовится следовать за ней. — Уверена, что так и есть, — говорит Рене, прежде чем повернуть к палатке.       На улице больше людей, чем обычно, влечённых солнцем и жаждущих хоть какой-то передышки от монотонного ритма последних нескольких месяцев. Кто-то поднимает шляпу, говоря: «Здравствуйте, мисс Уокер», и Рене тепло улыбается.       Мозгу Дилана требуется несколько минут, чтобы переварить это заявление. — Подожди, — говорит он, в то время, как они входят в палатку. — Уокер? Как Доктор Уокер?       Рене кидает ему лишь один взгляд через плечо, прокладывая себе путь через почти пустые койки к тихому углу палатки. — Все верно, — говорит она. — Доктор Уокер — моя мать.       Дилан садится на койке, на которую указывает Рене. — О, — он говорит. — Я понятия не имел.       Она немного пожимает плечами. — Мы не похожи, так что никто даже не подозревает, — она берет фонарик и сначала проверяет его глаза, осторожно, чтобы не дотронуться до него, и он это ценит. — Она удочерила меня, когда я была младше.       Дилан не знает что ответить на это, поэтому он ничего не говорит. Рене, кажется, не возражает. Она проводит небольшой осмотр, проверяет его швы и задает ему кучу вопросов, например, были ли в последнее время у него головокружение или проблемы с памятью.       В ответ на последний вопрос он почти смеется.       Можно и так сказать.       Некоторые дни он помнит совсем немного, а другие, он помнит слишком хорошо. Это меняется время от времени.       И тут появляется Стефани Уокер рядом с Рене. — Это ли не наша постоянная груша для битья, — говорит она, улыбаясь ему. — Ради всего святого, что ты сделал на этот раз? — Ничего, — протестует Дилан. Она смотрит на него без особого доверия. — Ничего, клянусь. Рене притащила меня сюда для проверки.       Рене выглядит так, будто пытается не засмеяться. — Это правда, — говорит она, глядя на доктора Уокер. — Его рана хорошо заживает, и, похоже, ему не грозит непоправимое повреждение. — Ну, не облегчение ли это, — Дилан говорит невозмутимо.       Доктор Уокер смотрит на него недоверчиво. — Я бы сказала, что он уже получил необратимые повреждения, — говорит она. — Другого объяснения нет. — Грубо, — говорит Дилан. Рене в этот раз не сдерживает смех. — Больше не ввязывайся в драки, которые ты не можешь закончить, — говорит доктор. Уокер, угрожая пальцем ему в лицо. — Понял? — Да, мэм, — говорит Дилан автоматически.       Она смотрит на него, как будто знает, что он все равно не последует ее совету. — И будьте осторожны, вы оба, — говорит она, глядя между ними, очень внезапно напоминая Дилану, куда они направляются этой ночью. Куда их отправляют.       Иводзима.       Рене, часть медперсонала, которая будет там дислоцироваться.       Доктор Уокер выглядит так, будто хочет сказать больше.       Будто хочет сказать: «Я буду здесь. Ждать вас».       Так что возвращайтесь назад.       Обещайте, что вернетесь.       Дилан задается вопросом, скольких солдат Доктор Уокер собрала вместе, по кусочкам, только чтобы отправить их обратно в бой. Он задается вопросом, скольких незнакомцев она утешила на смертном одре, скольких людей она любила, как сыновей, и скольких из них она больше никогда не видела.       Он задается вопросом, является ли она тем человеком, который влюбляется в кого-то, кого никогда не встречала, и никогда не встретит снова. Он думает, что она такая.       Он удивляется, почему его включают в ее скрытое прощание. — И никаких обещаний, которые вы не можете сдержать, — говорит она, наконец, глядя им обоим в глаза.       И это говорит больше, чем пустые банальности.       Это: «давайте не будем разбивать наши сердца больше, чем мы должны».       Это: «не давайте мне ложной надежды».       Это: «как ужасно, ужасно, непростительно мы люди. Как мы склонны ошибаться. Как мы мимолетны».       Рене улыбается своей матери.       Маленькой и печальной улыбкой.       И это все еще выглядит так знакомо.       Дилан отмахивается от этой мысли. У него больше нет времени беспокоиться.       Кто-то зовет доктор Уокер. — Ладно, — говорит она, выпрямляясь, возвращаясь в свое нормальное, профессиональное состояние. — Я должна идти, — она посмотрела на них обоих в последний раз, а потом с милой улыбкой, как у Рене, она ушла.       Дилан встает, внезапно желая оказаться где угодно, только не в палатке. — Могу я идти? — он спрашивает. — Да, — отвечает Рене. — Ты можешь идти.       Дилан благодарит её, по крайней мере, он думает, что благодарит, а потом он выбирается из палатки так быстро, как только может.       Обещания, — голос Эндрю отдается эхом в его голове, — ядовитые вещи.       Да, но Эндрю, — Дилан думает. — Надежда.       Надежда — опасная, тревожная вещь, но послушай.       Послушай.       Я боюсь, что не могу жить без нее.

***

      В левом ухе Дилана звон, который не проходит.       Руины его самолета лежат позади него, уже проглоченные скалистыми холмами и редкими кустарниками. Он не оглядывается на них.       Все, что он видит — это пляж.       Воронки собирают пепел там, где упали снаряды, и закопали себя. Тела разбросаны между ними.       У Дилана онемели руки.       Ему нужно найти туннели.       Там должны быть туннели, вражеские туннели, зарытые в вулканическую породу, как муравьиные холмы. Согласно слухам, один из этих туннелей содержит именно то, что ищет Дилан.       Некоторые говорят, что это кольцо. Другие говорят, что это ожерелье. Но все говорят, что это чистое золото, и что оно может свести владельца с ума. Все говорят, что он был похоронен на этом заброшенном вулканическом острове, чтобы избавить мир от искушения, но сейчас мир ведет войну прямо над ним, и он нужен Дилану.       Резкий выстрел извергается сверху, и Дилан не может сказать, откуда он, прячась за скалами и заставляя себя дышать. Несколько снарядов кричат в союзе, ударяя по пляжу в быстром порядке.       У Дилана болит голова. Он не помнит, как ударился, но он снова истекает кровью.       Доктор Уокер убьет его за то, что он опять ранен.       Стрельба замедляется, и он пользуется возможностью покинуть свое убежище и найти новое. Он даже не знает, где начать искать туннели, но он не может просто сидеть в одном месте.       Вот где все идет не так.       Он не видит двух мужчин, бегущих к нему по холму, и они не обращают внимания. — Брось ее, — сказал один из них, в то время, как другой бежит прямо на Дилана, посылая их обоих на землю.       Щека Дилана прижалась к грязи, а потом первый мужчина ругается.       Кто-то поднимает его на ноги. — Беги, — говорит голос, отталкивая его. — Боже, беги.       Дилан спотыкается, и гравитация делает за него работу, тащит его вниз по холму и на пляж. Через несколько секунд граната взрывается, и кто-то начал кричать.       Дилан вдыхает полные легкие пепла.       Беги, — история требует. — Беги.       Не оглядывайся назад.       Не останавливайся.       Будь кем угодно, но не собой.       И не оставайся тем же человеком слишком долго.       Он пытается встать на ноги и обнаруживает, что не может.       Над головой свистит снаряд.       Слишком близко. Слишком быстро. — Дилан! — кто-то кричит.       Снаряд ударяется о пляж.       И мир Дилана погружается во тьму.

***

      Опять заблудился?       Дилан дрожит. Где-то в глубине его разума ветер воет, протягивая отчаянные когти по грязному холсту, и это звучит как тяжелое дыхание.       Может быть его собственное.       Он ничего не знает.       Куда ты пропадаешь, в своей милой маленькой головке?       Этот голос.       Имя, которое принадлежит голосу, ускользает от него, но оно затягивает его глубже в темноту. Это заставляет его думать о крови, стали и сверкающих белых зубах.       Ослепляющие белые террасы.       Ужасное голубое небо.       Яблоневые сады.       Он поворачивает голову, и вдруг, вот он, ужасный зеленый и кислый запах сладких зрелых яблок.       Над ним стоит мальчик, его волосы темные, а глаза еще темнее.       Он улыбается, но не по-доброму.       Чего ты хочешь? — Дилан слышит, что он спрашивает.       Улыбка мальчика становится больше. — То, что по праву моё, конечно, он говорит.       Ветер поднимается, пробуждается каким-то богом, или, возможно, тянется солнцем.       Дилан делает вдох. — И что это? — он спрашивает, его голос резкий.       Мальчик приседает перед ним, протягивая два пальца, чтобы постучать по виску Дилана.       Он говорит — это. Потом двигает пальцы, чтобы прижать их к груди Дилана, прямо над сердцем. — И это.       Нам нужно больше морфия.       У нас не хватает всех припасов. Поставка должна была прибыть три дня назад.       Мне больно.       Я знаю.       Я знаю.       Дилан открывает рот, чтобы ответить, но в тот самый момент, короткий, болезненный крик разрывает воздух, разбивая сонный покой сада.       Он встает на ноги в одно мгновение, имя на кончике языка-       Он истекает кровью, найдите Уокер.       Солдат, если ты можешь стоять, нам нужно, чтобы ты вышел из этой палатки.       Дайте мне увидеть его. Я просто хочу увидеть его.       О боже, — мальчик с ужасной улыбкой говорит, аккуратно перекрывая путь Дилану. —Похоже, кто-то решил пойти за мной.       Кевин, — Дилан выдыхает. Мальчик смеется.       Я сказал ему не делать этого, — он говорит.       Дилан отталкивает его, трава под его босыми ногами холодная и мягкая, а потом он бежит, бежит к этому ужасному звуку.       Кевин, — он говорит громче. — Кевин?       Принесите мне еще бинтов.       Там, положив руку на яблоню, с болью на лице, стоит Кевин. Он перекладывает весь свой вес на одну ногу, а другая мягко приподнята с земли.       Кевин, — Дилан говорит, а потом Кевин смотрит на него и говорит — Нил.       Стой, — Кевин говорит, протягивая руку, чтобы отговорить его, но Дилан не слушает. — Нил, подожди, оно еще-       Смех следует за Диланом, обернув холодные пальцы вокруг его шеи.       Ветер поднимается. Начинает шептаться.       Начинает шипеть.       Нил, — Кевин говорит. — Ты меня слышишь? Открой глаза.       Что? — Дилан спрашивает, потому что голос Кевина не похож на его, а потом он наступает на что-то холодное, теплое и гладкое.       Что-то живое.       Нил! — Кевин кричит.       Шипение удваивается. Утраивается.       Он чувствует острую, ужасную боль у него на лодыжке, он останавливается, смотрит вниз, и видит змею вонзившую клыки ему в ногу.       Она отпускает его, только чтобы укусить снова.       Кевин говорит, — проснись, а другой голос говорит, — время вышло, и Дилан шепчет, — подожди.       Подожди. — Дилан, проснись.

***

      Все вокруг Дилана кажется расплывчатым и неразборчивым, и он ненавидит это.       Ему плохо. — Эй, — кто-то любезно говорит, и он поворачивается к звуку. — Как ты себя чувствуешь?       Рядом с его кроватью стоит медсестра. У нее светлые волосы и добрые глаза, и она выглядит смутно знакомо. — Это Рене, — говорит она, как будто видит смятение в его глазах. — Ты в больнице. На Иводзиме. — Рене, — Дилан повторяет, и она улыбается ему.       Звучит звук взрыва, недалеко. Ни один из них не содрогается. — Иводзима, — шепчет он, а Рене кивает. — Корабль прибудет через несколько часов, — сказала она, нежно прижимая свою руку к его лбу. — Он отвезет тебя на Гуам.       Дилан хмурится. — Назад на Гуам? — он повторяет, а она снова кивает. — Почему?       Её выражение лица слегка поменялось.       Он снова думает, что у нее грустные глаза. Она видела слишком много и вынуждена жить со всем этим каждый день в одиночестве. Такая боль просто так не проходит.       Он знает, потому что видит то же самое на своем лице, каждый раз, когда он смотрит в зеркало. — Почему? — он спрашивает снова, когда она все еще не отвечает. — Потому что, — говорит она. — У нас нет того, что тебе нужно.       Дилан снова хмурится, немного качает головой. — Я в порядке, — он протестует.       Рене закрывает глаза на мгновение. — Мне жаль, — она мягко говорит, и Дилан совсем не любит этот тон. — Но это не так, — она немного выпрямляется, хватая что-то с бокового столика. — Ты не в порядке. — Я в порядке, — настаивает Дилан. — Клянусь. — А я не собираюсь тебе врать, — говорит Рене. — Мне даже не больно, — говорит Дилан. — Я не чувствую, — делает паузу, думая об этом. — Ничего. — Ладно, — говорит Рене, и он видит ее руки, которые держат шприц. — Хорошо. — А это что такое? — Пенициллин, — сказала Рене. — Для момента, когда ты снова начнешь чувствовать. — Рене, это глупо, — протестует он. — Прибереги это для того, кто действительно нуждается в этом.       Она так сурово на него смотрит, что ему немного не по себе. — Ты нуждаешься в этом, Дилан, — говорит она. Следующее, что он знает, она вставляет иглу ему в руку и вытаскивает ее одним плавным движением.       Он закрывает глаза. Земля трепещет, когда снаряд разрывается на пляже.       Он так сильно устал. — Я ничего не чувствую, — говорит он снова. — Я знаю, — шепчет Рене, и все быстро исчезает. — Я знаю.

***

      В следующий раз, когда он просыпается, на улице темно.       Обстрел не прекратился.       Если это вообще возможно, он чувствует себя еще более смутным и дезориентированным, чем раньше.       Ему все еще не больно. Но это другой вид отсутствия боли. Более окончательный, что ли.       Медсестра, которую он не узнает, появляется рядом с ним, улыбаясь и говоря что-то, что он не понимает.       Она проверяет его пульс, его глаза, и ее рот двигается все время, но он все еще не слышит ее. — Где Рене? — он пытается спросить, но обнаруживает, что его голосовые связки явно не работают. Медсестра помогает ему выпить стакан воды, и он пытается снова. — Где Рене?       Она снова улыбается ему, и он решает, что ее улыбка ему не нравится. Она выглядит фальшиво. — Где Рене Уокер? — спрашивает он снова. — Снаружи, — сказала медсестра, немного раздраженно.       Дилан хочет закричать. — Я хочу увидеть Рене, — говорит он. — Она скоро будет здесь, — обещает медсестра. Дилан не верит ей. Ему становится очень трудно дышать.       Он ничего не чувствует.       Он ничего не чувствует.       Вообще ничего.       Он не чувствует ног.       О боже. — Эй, — говорит медсестра. — Мне нужно, чтобы ты успокоился. — Я не могу. — Дыши, — говорит она, кладет обе руки ему на плечи, что совсем не помогает. — Мои- — Тебе нужно лежать спокойно, — говорит медсестра. — Мои ноги, — задыхается он. — Мои ноги. — Спокойно, — говорит она снова. — Дилан, — сказал кто-то, а потом он видит Рене, мягко отталкивая другую медсестру. — Дилан, послушай меня. — Мои ноги, — говорит он снова, задыхаясь. — Я не могу- — Я знаю, — говорит Рене. — Послушай. Они были заражены. — Нет, — сказал Дилан, качая головой. — Нет. — Нам пришлось оперировать, — сказала Рене. — Чтобы попытаться остановить распространение.       Легкие Дилана отказываются работать. Черные пятна появляются у него перед его глазами, и его руки онемели.       Вставай на ноги, — голос командует в его голове, знакомый и далеко. — Земля не место для смерти.       Я не могу, — он задыхается. — Я не могу. — Дилан, — сказала Рене. — Дыши.       Дилан хочет закричать на нее. Это не помогает.       Когда ему говорят дышать, и они не понимают, что он не может.       Встань на ноги.       Его зрение удваивается, утраивается. — Дилан, — говорит Рене, и он слышит: «Натаниэль, Алекс, Стефан, Юлиан, Феликс, Люк, Абрам, Финн, Нил, Нил, Нил, Нил».       Нил.       Воздух застревает где-то в горле у Дилана.       Нил.       И Рене, и Дилан смотрят вверх, но на разные вещи. — Я скоро вернусь, — говорит Рене, но он почти не слушает.       Смерть стоит у его кровати. — Нил, — сказал Эндрю.       Дилан хмурится. — Не мое имя, — он шепчет.       Эндрю подходит, очень медленно, снимая капюшон. Дилан смотрит на него, на его бледные волосы и даже бледную кожу, его сверкающие глаза, которые стали такими знакомыми.       Он выглядит как сон и ходит как шепот, и Дилан хочет переписать время, чтобы подчинить реальность своей воле, где он смог бы попросить Эндрю взять его за руку, и Эндрю смог бы сказать да. — Тогда как тебя зовут? — спрашивает Эндрю.       Дилан хочет закрыть глаза, но он также не хочет пропустить ни минуты, пока Эндрю перед ним. Кажется, будто прошла вечность с тех пор, как они последний раз видели друг друга, но в то же время, как будто они никогда не покидали друг друга. — Я не знаю, — шепчет он. — Почему не Нил?       Дилан колеблется. — Я не знаю, — он говорит снова, затем он думает об этом и в конце добавляет. — Нил должен значить вечность.       Эндрю смотрит на него вдумчиво. — Я думал, ты знаешь, что лучше не иметь дело с вечностью, — говорит он, его голос ужасно тихий, спустя долгое время.       Дилан улыбается. — Я думаю, ты слишком высоко оценил мой интеллект.       Лицо Эндрю остается бесстрастным, но Дилан может видеть смятение в его глазах. Он становится все хуже в скрытии своих эмоций. Либо это, либо Дилан стал лучше разбираться.       Улыбка Дилана ускользает, вес всего падает на его плечи так же быстро, как Эндрю сумел отвлечь его от этого.       Мир становится гибким и эластичным, и каким-то образом тяжелее, чем было за несколько секунд до этого. Достаточно плотным, чтобы задушить его каждым вдохом. — Я ее не нашел, — говорит он. — Часть. Она должна была быть где-то в туннелях, но я не смог так далеко зайти.       Эндрю качает головой. — Это не важно, — говорит он. — Нет, — настаивает Дилан. — Это важно.       У меня заканчиваются попытки, — думает он. — Заканчиваются шансы, заканчиваются жизни, чтобы потерять, и получить, и потерять снова.       Заканчивается время. — Нет, это не так, — говорит Эндрю, каждое слово осторожно и обдуманно. — Ты больше ничего не мог сделать.       Дилан закрывает глаза, чувствуя себя беспомощным и маленьким, запертым и незначительным. Он хочет извиниться, но он знает, что Эндрю не примет это. — Эй, — сказал Эндрю, и Дилан снова открыл глаза. — Перестань. — Что? — спрашивает Дилан, хотя он думает, что уже знает ответ. — Сходить с ума, — сказал Эндрю. Дилан пытается взглянуть на него своим самым угрожающим взглядом, но, судя по тому, как уголок рта Эндрю дергается, у него не выходит. — Ты не можешь указывать мне, что делать, — Дилан шепчет, потому что говорить оказывается слишком тяжело. Выражение Эндрю мгновенно превращается в его обычное безразличие.       Для Дилана это скорее стена. Маска, чтобы держать себя под контролем, чтобы сдержать все беспорядочные, неконтролируемые части его души, чтобы они не могли навредить никому, кроме него.       Дилан хочет сказать Эндрю, что он не должен делать этого, не с ним, но он не может найти слова. — Просто отдохни минутку, — говорит Эндрю, мягкость его голоса передает эмоции, которых нет на его лице. — Закрой глаза. — Я не могу, 'Дрю, — Дилан шепчет, его глаза уже закрываются. — Ты знаешь, я не могу.       Эндрю прерывает его. — Я знаю, — нежно говорит он. — Я знаю. Просто. Спи. — Не могу, — шепчет Дилан, слегка вздыхая — Тише, — Эндрю шепчет в ответ. — Попробуй.       Не могу, — Дилан думает, потому что слишком трудно использовать слова. — Нет времени.       Эндрю проводит рукой через волосы Дилана, один, два раза, а затем, как раз перед тем, как вечная тьма захватывает его, он чувствует, как Эндрю прижимает губы к его лбу, очень нежно.       Снова — шепчет тьма. — Снова, и снова, и снова, и снова.       Снова и снова. Настоящее

Х

      Нил задерживает дыхание до тех пор, пока черные пятна не появятся в уголках его глаз и он не сморгнет их. — Ты ведь не думал, что это сработает, не так ли? — спрашивает Рико с ужасной улыбкой.       Нил чувствует горячий след крови, стекающий по его горлу.       Он не удостаивает это ответом. — Ты и правда идиот.       Нил позволяет жестокой улыбке завладеть его лицом. Той, которой он научился у своего отца, снова и снова, почти в каждой жизни. Той, которая ему не нравится, потому что он чувствует, что теряет часть себя каждый раз, когда он это делает. — Бесспорно, — говорит он.       Рико смотрит на него, нажимает на нож немного сильнее, и потом отталкивает Нила через мгновение. — Ты отвратителен мне, — он говорит с презрением, переводя взгляд с Нила на кровь на ноже. — Я с удовольствием убью тебя.       Руки Нила автоматически поднимаются к его горлу, осторожно проводя по порезу и он отводит одну руку, чтобы осмотреть красное пятно на кончиках пальцев. — Я бы хотел увидеть, как ты попробуешь, — говорит он, его голос удивительно спокоен.       Лицо Рико растворяется в необратимой ярости, и Нил видит движение запястья как раз вовремя, чтобы увернуться от ножа, когда он пролетает мимо. Он недостаточно быстр, и лезвие режет ему ухо, прежде чем застрять в стене позади него.       Рико кричит в отчаянии, и Нил не теряет времени, прячась за одной из многих полок, полных бесценных артефактов, пытаясь как можно больше отдалиться от Рико. — Ты не должен был так долго оставаться живым, — говорит Рико, и Нил больше не может сказать, откуда идет голос. — Твое существование принадлежит Семьям, и ты никогда не должен был ускользнуть от нас.       Нил ничего не говорит, его глаза сканируют полки на предмет чего-то, что можно использовать в качестве оружия; он едва видит что-либо в плохом освещении, от единственного окна на задней стене. Пока Рико ищет его, он слышит, как что-то разбивается.       Нил замечает нож, сделанный из чёрного металла почти исчезающий в тени, и хватает его. — Скажи мне, Нил, — говорит Рико спокойным тоном, когда одна из полок падает, проливая историю повсюду и превращая ее в руины. — Что именно ты собираешься делать с душой Смерти?       Нил прижимает нож близко к груди, осторожно выглядывая из-за своего укрытия. Он все еще не видит Рико. — Зачем тебе вся эта сила?       Она мне и не нужна, — Нил думает. — Мне она не нужна. Я даже не хочу ее.       Но она нужна Эндрю.       Рико смеется, и еще одна полка падает. — Ты не можешь прятаться вечно, Нил, — говорит он. — У тебя больше нет вечности.       Нил кусает губу, чтобы не открыть рот и не выдать себя. Каждая мышца его тела напряжена и готова ко всему, каждая кость гудит от энергии. Он чувствует себя в мгновение ока дрожащим от страха. Один: мир рвется к великой, победоносной жизни, следуя за восходом и за горизонтом и провозглашая: «я живу, я живу, я живу». Один: Натаниэль наблюдает, как кровь вытекает из его тела и пытается убедить себя, что он жил он жил он жил. Это не работает.       Нил обходит комнату, напрягая свой слух, чтобы услышать звук шагов, но он ничего не слышит. Два: Жизнь — это всепоглощающая властная вещь. Как плющ, который медленно, но верно пожирает весь лес, пока не останется места для ничего. Пока он не начнет потреблять себя, чтобы продолжить свой путь. Два: Стефан сдаётся снегу, а взамен он поглощает его, и поглощает его, поглощает его.       Нил кладет руку на одну из полок, чтобы опереться, и его рука находит что-то маленькое и холодное; это шахматный набор. Он убирает руку, но уже слишком поздно. Шахматная фигура, к которой он прикоснулся, падает, забирая с собой еще три, на мраморной шахматной доске с резким звуком. Три: в конце концов, Жизнь понимает, что чего-то не хватает. Чего-то жизненно важного. Чего-то, что держит время под контролем. Цикл, своего рода. Конец для вечного начала. Три: Алекс уже делал это раньше. Он знает, что делал. Время кажется замкнутым, и он не знает, почему.       Нил поворачивается, все в нем кричит беги, беги так быстро и так далеко, как только можешь, но он едва ли делает два шага, прежде чем встречается лицом к лицу с Рико. — Вот и ты, — говорит Рико, и улыбка, которая разбивает его лицо надвое — гротескная, жестокая вещь. Четыре: Жизнь находит себе двойника. Зеркальное отражение. Идеальное отражение в душе человека. Жизнь просит человека присоединиться к ним и называет его Смертью. Четыре: Юлиан не знает ничего, кроме стен дома, в котором он родился. Он смотрит на зеркало в своей комнате и мечтает, чтобы это была дверь, ведущая куда угодно.       У Нила едва хватает времени, чтобы поднять руки, чтобы отразить удар, который Рико нацелил на его грудь, остановив кинжал Рико своим. Не медля Рико снова нападает, в этот раз проливая кровь.       Боль, которую Нил чувствует вдоль предплечья, знакома.       Слишком знакома.       Он отступает, оставляя между ними как можно больше пространства и уклоняясь от очередного удара.       Нож в руке у Рико золотой, и его невозможно не узнать.       Рико улыбается, и выглядит так, будто знает, что Нил наконец-то понял.       Нож это последняя часть. Часть Кевина. Пять: Смерть обнаруживает, что всей власти, которую он получил, недостаточно. Жадность заменяет кровь в его венах. Пять: Феликс понимает, что значит хотеть. Он до боли знаком с этой глубокой болью в костях. Иногда его желание кажется таким же бездонным, как и сам океан, и настолько огромным, что поглощает его целиком.       Нил выдыхает, и Рико снова нападает, его намерения смертельны и свирепы, но Нил в отчаянии. Он увиливает и отклоняется, и пока не пытается нанести ответный удар, его разум движется со скоростью миллион миль в час.       Рана на его руке не оставляет шрама, как все остальные Остатки.       Он не знает почему. Шесть: луна затмевает солнце, и когда мир темнеет, смерть пожинает душу Жизни. Шесть: Люк полон обещаний, которые он не может сдержать. Он делает их в любом случае, смело, вызывающе, держа в руках надежду и ожидая, когда солнце осмелится показаться. — Сопротивляйся, — Рико рычит, с диким бликом в его глазах.       Нил принимает быстрое решение.       Он бросает свой кинжал.       Время замедляется, позволяя ему смотреть, как кинжал вращается, попадая в плечо Рико.       Рико моргает, шокирован, как будто он не ожидал, что Нил подчинится. — Как пожелаешь, — говорит Нил. Семь: вес Жизни и Смерти слишком велик. Один человек не должен был держать власть существования в своих руках. Смерть разбивается на пятьдесят кусочков, как зеркало разбивается на блестящие, безжалостные осколки. Семь: Финн слушает, как здание гудит в безмолвной агонии вокруг него, его глаза прикованы к осколкам разбитого окна у его ног. Он заставляет себя дышать, вдох, выдох       Рико вырывает кинжал из плеча, бросает его в сторону и позволяет ране истекать кровью.       Нил совершает ошибку, наблюдая за тем, как кинжал падает среди осколков разбитой керамики. Восемь: Человечество наконец-то определяет слово война, хотя большинство из них не имеют понятия, за что они сражаются. Все это время, части души Смерти, Остатки, тоскуют друг о друге. Восемь: Абрам хранит гнев, как заученную поэзию, держа его на поверхности. С ослепительной ясностью ему напоминая, что это не мир жестокий, а люди в нем.       Следующее, что знает Нил, Рико прямо перед ним, и он вонзает этот золотой кинжал ему между рёбер. Девять: Смерть возрождается, разбивается, и возрождается, снова, и снова, и снова. Снова и снова. Девять: Дилан спорит с вечностью и проигрывает, обмениваясь вечностью, которой у него нет, и он поддаётся темноте снова и снова, и снова. Снова и снова.       Рико крутит кинжал, сильно.       Звезды взрываются перед глазами Нила. Десять: Жизнь имеет свой цикл. У Смерти нет покоя. Время повторяется.       Нил не может дышать. Десять: Нилу есть за что бороться, и он может потерять слишком много. У него нет шансов. Нет больше попыток. Нет времени.       Нил смотрит Рико в глаза и говорит: — На твоем месте я бы этого не стал делать. Одиннадцать: тьма шепчет стань мной, стань мной, стань мной. Тишина повинуется.       Брови Рико хмурятся, его рот скручивается в отвращении и замешательстве. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но потом происходит несколько вещей одновременно.       Температура в комнате падает.       Рико отталкивают от Нила, и без его хватки, Нил падает, скользя по стене, пока у него темнеет в глазах.       Появляется яркий, ослепляющий свет, который поглощает всю комнату.       И Рико кричит, но его голос резко замолкает. Одиннадцать: Нил отказывается.       И, наконец, наступила тишина. Двенадцать: история повторяется, и повторяется, и повторяется, и внезапно наступает рассвет. — Нил, — сказал кто-то, и глаза Нила сфокусированы на темной фигуре перед ним.       Это Эндрю.       Это Эндрю.       Это Эндрю. — Нил, — говорит он снова.       Его капюшон опущен, его руки пусты, и они тянутся к кинжалу в ребрах Нила как мотыльки к огню, но останавливаются не касаясь.       Они оба знают, что случится, если Эндрю дотронется до него.       Эндрю дрожит.       В его глазах ярость. Всепоглощающая.       Он не в себе. — Привет, — шепчет Нил. — Что ты наделал? — Эндрю шепчет в ответ. — Сдержал свое обещание, — это все, что Нил умудряется сказать, прежде чем он чувствует ослепляющую боль снова в его боку, прямо там, где кинжал.       Время вышло, — кто-то шепчет, и Нил видит плоское голубое небо над яблочным садом, бесконечные, кристальные звезды, которые следят за Египтом, безжалостный, непростительный взгляд солнца на крестовые походы.       Время вышло, — говорит Эндрю, его голос эхом звучит сотни лет назад, призрачное касание его рук закрывает глаза Нилу, поднимают подбородок, проверяют его пульс, хватают его за руку, гладят его лицо.       Мне жаль, — голос Кевина говорит. — Прости меня.       Затем все возвращается к ужасной агонии.       Нил думает, если бы у него были силы, он бы закричал.       Голос Эндрю возвращает его. — Перестань, — говорит он. — Перестань, Нил. Посмотри на меня.       Нил переводит взгляд на его лицо, рефлексивно сжимает руки и удивляется, когда находит что-то холодное и тяжелое в своей хватке.       Они одновременно смотрят вниз, и видят, что кинжал исчез, а коса Эндрю покоится в руках Нила. Только это не коса Эндрю. Не совсем. Она меньше и почему-то темнее.       Похоже, Нил думает, что он был сделан для кого-то другого.       Нил проводит большим пальцем по деревянной ручке; на ней вырезана змея. Он проходится своими глазами по лезвию, и там он замечает маленькую птичку, выгравированную на тёмном металле. Похоже на воробья или, возможно, малиновку. — Ты все еще истекаешь кровью, — говорит Эндрю, но Нил не может отвести глаз от косы.       Стань мной, — шепчет изогнутое лезвие, и к этому времени, эти два слова настолько знакомы ему, так прокляты и ненавистны, что он должен хотеть отбросить косу. Столько боли связано с этими двумя словами, и все же.       И все же, Нил вроде как хочет. Стать.       Он не знает, откуда это чувство, но внезапно, тихо, незаметно, он хочет забрать власть, которую он собирал веками, и сохранить ее. Технически, она принадлежит ему. Он истек кровью из-за нее. Он умер из-за нее.       Он сжимает рукоять косы. — Нил, — говорит Эндрю, и когда Нил не смотрит на него, его голос становится громче. — Нил, — Нил смотрит на него. — Что бы ты ни думал, — говорит Эндрю, — не надо. — Что? — спрашивает Нил. Всё как в тумане. — Не надо, — повторяет Эндрю. — Ты не хочешь этого.       Нил кивает, соглашаясь с тем, что говорит Эндрю, потому что ничто уже не имеет смысла. Его руки начинают трястись.       Следующий вдох, который он делает, отказывается дотянуться до лёгких, а потом он начинает кашлять, и его грудь воспламеняется жаром, который слишком силен, чтобы быть комфортным. — Всё ещё истекаешь кровью, — говорит Эндрю снова, и его голос распускается, все плотно сплетенные нити его владельца разваливаются на глазах у Нила. — Почему ты все еще истекаешь кровью?       У Нила темнеет в глазах.       Я обещаю, — он думает, что слышит, как кто-то говорит, а потом, внезапно, будто падая, он вспоминает, что значит коса в его руках. — Эндрю, — говорит он, и глаза Эндрю возвращаются к нему. — Это коса.             Эндрю хмурится в замешательстве. Рот Нила не работает. Он не может сказать то, что хочет. Ему нужно, чтобы Эндрю понял, почему он не понимает? — Возьми ее, — сказал Нил. — Тебе нужно принять ее.       Ты должен отдать ее. — Мы понятия не имеем- — Это сработает, — настаивает Нил, перебив его. — Это должно сработать.       Эндрю открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но Нил снова прерывает его. — Давай, — он задыхается, вкус меди наполняет его рот, и эта слишком знакомая тьма подкрадывается к нему. — Она твоя. Она всегда была твоей.       Эндрю забирает косу из его беспомощных рук. — Нил, — говорит он. Звучит как исповедь. — Вперёд, — говорит Нил. На вкус как проклятие.       А потом он моргает.       И.       И.       И.       Эндрю исчезает.       Двенадцать: Нил закрывает глаза и думает о рассвете, Эндрю и Смерти.