Эсме

Той ночью Кюмсаль снова ускользнула из дома. Она направилась все в то же мейхане по хорошо знакомой дороге, ночь была звездная, и лунный свет стелился у нее под ногами. Улыбнувшись и помахав Памуку, Кюмсаль вошла внутрь. Женщина, которую она искала, сидела, не таясь, за тем же низким столиком, только на этот раз на ней была грубая дорожная накидка. Кюмсаль сглотнула, принцесса, будто чувствуя ее присутствие, скосила глаза, а заметив вошедшую — распахнула их в приятном удивлении. Кюмсаль поманила ее жестом и скрылась в задней комнате, коротко глянув на Памука. Принцесса последовала за ней. В темной комнатке, служившей местом отдыха для танцовщиц было душно от пылающих факелов. На деревянном столике кувшин вина и несколько недопитых чарок, одно узкое оконце, выходящее на пустынную улочку напротив. — Тебе не понравились посланные мною дары? Женщина приблизилась незаметно. Кюмсаль в жаркой комнате от ее присутствия по телу побежали мурашки. Она чувствовала, как принцесса остановилась у нее за спиной, как протянула руки, и их тепло касается ее ладоней. — Спасибо тебе за дары, но я много думала и решила отказаться. Набралась смелости и развернулась, бросая последнюю фразу в лицо, о чем тут же пожалела. — Почему? Разве я тебе не нравлюсь? — принцесса наклонилась, ехидно улыбаясь, от ее губ пахло выпитым вином и сладостями, — во дворце вкусно кормят, там много сладкого вина, красивых одежд, драгоценностей, — женщина взяла упавшую на грудь Кюмсаль прядь волос, — уверена, что не хочешь? — Да, — глаза в глаза ответила Кюмсаль, делая шаг вперед и прижимаясь станом к чужой груди, принцесса от неожиданности перехватила ее за талию, — в твой гарем я пойду только если ты возьмешь меня в законные жены. И никак иначе. Так я была воспитана. Принцесса от изумления ничего не ответила. Так и застыла с распахнутым ртом и взлетевшими бровями, а стоило первому шоку спасть, тихо засмеялась, поднося прядь волос Кюмсаль к губам и оставляя на ней свой поцелуй. — Ты забавная. Скажу по секрету, — принцесса наклонилась и прижалась губами к тут же чувствительно вспыхнувшему ушку девушки, Кюмсаль зажмурилась, — ты мне очень нравишься. И я готова и дальше играть в нашу маленькую игру, чтобы дарить тебе подарки, угождать и одаривать своим вниманием. Но есть вещи, которые даже я не в силах тебе дать — как бы сильно ты их не хотела. Принцесса прижалась поцелуем к ее мочке и тут же отступила. В месте, где кожи коснулись ее губы, вспыхнуло пламя, а сама Кюмсаль, потеряв тепло чужого тела, дрожала как от холода. — До тех пор пока принцесса не взойдет на трон, она не может ни с кем обручиться — таков наш обычай, — Айше смешливо сузила глаза. — Твоя красота меня чарует, а эту нежную кожу я бы ласкала долгими ночами так, чтобы от криков ты потеряла голос и могла только стонать мое имя. Кюмсаль вся застыла, потеряв дар речи. — Если я пообещаю на тебе жениться, ты готова ждать меня десять, пятнадцать лет? Кроме того, у меня есть старший брат. Да, корона передается по женской линии, но Ахмет сильный и амбициозный мужчина, я уверена, что много людей последует за ним, как только мать сляжет от болезни. Если я погибну, то всю жизнь меня прождешь? Взгляд ее вдруг сделался печальным. — Ты прекрасная девушка, но я хочу, чтобы моя супруга была моей верной подругой и хорошей матерью моим детям, а ты, как я погляжу, хочешь только брать, ничего не давая взамен. Скоро я пришлю свой последний подарок, и если ты его не примешь, то я сдамся и оставлю тебя в покое, красавица. Принцесса мягко улыбнулась и, не сводя глаз с девушки, вышла за дверь. Кюмсаль осталась стоять с развороченным нутром. Когда она вышла из комнатки, принцесса уже покинула мейхане.

///

Кюмсаль, вернувшись домой, всю оставшуюся ночь не могла сомкнуть глаз. Она ворочалась на боку, выдыхала и снова садилась на постели. Там, где принцесса касалась ее, все еще жгло, ее слова снова и снова поднимались в памяти морской волной, окатывая Кюмсаль с головы до пят, пуще всего ударяя в низ живота и разливаясь там сладкой негой. Но на слова принцессы откликались слова матери, и вот Кюмсаль снова видела себя посреди пустыни, брошенную и одинокую. Вернется ли принцесса за ней, если они не будут скованы одной цепью? Стоило в комнату проникнуть первым лучам солнца, как Кюмсаль вскочила на ноги и раньше всех сбежала вниз — посмотреть, что на этот раз приготовила принцесса. Во дворе — ничего, Кюмсаль с предвкушением открыла ворота, но и на улице гонялись лишь собаки да тучи пыли. С разочарованием девушка затворила ворота, вернувшись в дом. — Чего это ты спозаранку вскочила? — удивленно проводила ее Гюзиде обратно в комнату. — Бегала подарок смотреть? И что там? — Ничего, — буркнула дочь. — А ты и расстроилась, да? Скажи спасибо Богине, что они от нас отстали. Я уже прямо не знала, что и делать, если бы эти дары не закончились. Но Кюмсаль радости матери не разделяла. Грустная, она вернулась обратно в комнату и рухнула на кровать, тут же впадая в сон. В тот день своего подарка Кюмсаль так и не получила. Спустившись, мрачная, только к ужину, она не отвечала на вопросы обеспокоенных родительниц, догадывающихся, чем вызвано поведение дочери. Когда все разошлись по комнатам, перед Кюмсаль во тьме выступило лицо принцессы. Тело девушки трепетало от воспоминаний об ее прикосновениях, Кюмсаль закусила край подушки, чтобы не разрыдаться — в ее объятия хотелось нестерпимо. У них все, как рассказывала мама, симпатия, привязанность, любовь с первого взгляда. У Кюмсаль все внутри трепещет, стоит представить принцессу, склоняющуюся над ней, целующую, прижимающую к себе, дарящую свою ласку и заботу. И на следующий день никаких вестей из дворца. Гюзиде, все еще опасавшаяся за дочь, не отпускала Кюмсаль из дома, постоянно держа под присмотром. Кюмсаль же, погруженная в однообразные домашние обязанности, думала только о том, что упустила свой шанс на счастье. Когда ей на золотом блюде принесли зажаренного поросенка, она собственными руками оттолкнула его от себя, даже не вкусив. Девушка страшно корила себя, если бы она могла вернуться, она бы все сделала по-другому! Принцесса мерещилась ей в каждой тени и за каждым закутком. Теперь распустившийся на их дворе цветок или луч, посетивший их дом, казался подарком от нее — напоминанием, что о Кюмсаль все еще помнят. Принцесса была права — она только требовала, ничего не желая давать взамен. Кюмсаль часами прокручивала у себя в голове все, что могла бы ей сказать — заверить, что будет с ней и в горе, и в радости, прямо как ее родительницы. Что она станет ей верной поддержкой и опорой и будет ждать, сколько потребуется, ведь самое главное счастье — это просто быть рядом и иметь возможность вдохнуть аромат ее кожи. Через два дня Авару с Гюзиде пригласили на встречу с императрицей. Авара, с утра пребывая в приподнятом настроении, веселила домочадцев, рассказывая шутки и смешные истории. Гюзиде ее настроение успокаивало, и она тихо собиралась, без обычных сетований на необходимость выйти из дома. Кюмсаль, выглядывавшая из пучины отчаяния, выдавливала из себя искренние улыбки. Родительницы отбыли до полуденного жара, наказав служанкам следить за детьми. Кюмсаль, стоило их карете отбыть, поднялась к себе и упала обратно на постель, собираясь проваляться так до самого их возвращения. Однако уже через пару часов Кюмсаль разбудили звуки музыки и песен, доносящиеся снаружи. Сонная девушка, медленно выбравшись из теплой постели, спустилась вниз. Дверь во двор была распахнута, служанки с любопытством выглядывали наружу, Эсме, дергающий их за юбки, жалобно хныкал, требуя, чтобы и ему показали, что твориться. — Что происходит? — хрипло спросила Кюмсаль, поднимая брата на руки. Мальчик ласковым котенком тут же приник к ее груди. — Карнавал, госпожа, — с нескрываемым восторгом в голосе ответила Наджмие, — они пришли из столицы, уже полчаса поют и танцуют, мы отсюда видим флаги и воздушных змеев. — Карнавал в это время года? Кюмсаль нахмурилась, голова после недолгого сна разболелась, а мысли разбегались в стороны как перепуганные кошки. — Возьми Эсме, — Кюмсаль передала брата Наджмие. — Я пойду посмотрю. — Госпожа, вам матушка не велела покидать дом, — боязливо воскликнула Наджмие, Эсме у нее на руках снова начал хныкать. — Успокойте Эсме, он, видимо, кушать хочет. Покормите его на кухне. Кюмсаль босиком вышла во двор, медленно двигаясь к воротам. Из-за дворовых стен и правда виднелись развевающиеся яркие флаги, летающие воздушные змеи, а также маски, насаженные на палки. Музыка гремела, а разношерстные голоса певцов сливались в яркую какофонию звуков. Кюмсаль осторожно приоткрыла ворота и выглянула наружу, в лицо ей тут же ударило облако из мелких красных конфетти. Девушка зажмурилась. Под ногами что-то звякнуло. Кюмсаль посмотрела вниз — да это же золото! Вся дорога была усыпана золотыми монетами как розовый сад — цветами весной. Все соседи высыпали на улицу, радостно собирая и подбрасывая деньги, громко славя Богиню и желая императрице долгого правления. Монеты разбрасывали одетые в пестрые халаты танцоры, подолы халатов волочились по земле, взметая в воздух тучи пыли, танцоры прыгали на руках, вставали на голову и трясли ногами, а из карманов халатов доставали и подбрасывали в воздух горсти желтого риса. Кюмсаль, глядящая на это с восторгом и ужасом, глазам не могла поверить — что это за карнавал такой? Вдруг прямо перед ее лицом возникла улыбающаяся маска — расписанная сине-белыми красками, улыбка достает до бровей. Кюмсаль было отпрянула — но танцор перехватил ее за руку и тут же увлек за собой. Она и вскрикнуть не успела, как на лицо девушке надели другую маску, уволакивая все дальше, в центр карнавала, в самую гущу людей, запахов и музыки. В толпе невозможно и шагу в сторону сделать, но танцор в маске умудрялся крутиться, вскидывать руки и смешно вращать бедрами — хохот Кюмсаль тонул в окружающих ее звуках. Не выпуская ее руки, танцор повел девушку за собой, а вслед им бросали рис и золото. Кто-то набросил на плечи Кюмсаль халат, и его тяжесть ощутимо замедлила девушку. В маске стало трудно дышать, жаркий халат, обитый мехом сковывал движения, а золотые монеты сыпались за воротник. Вдруг танцор, ведший ее за собой замер. Кюмсаль остановилась следом. Толпа шла мимо них, продолжая праздновать. Танцор обернулся, и в руках у него был кубок. Он протянул руку, медленно снимая маску с Кюмсаль, приглаживая растрепавшиеся пряди. Девушка не могла оторваться от зияющих темных прорезей в маске там, где должны были быть глаза. На секунду в этом хаосе ей почудилось, будто ведет ее за собой и не человек вовсе, а воплотившийся дух, решивший забрать ее на тот свет. Кюмсаль тяжело дышала от бега, она чувствовала, как пот катится по лицу, скатывась за шиворот — тут танцор протянул руку к собственной маске, и Кюмсаль открылось лицо ее знакомой. Черные глаза принцессы смотрели прямо на нее, а ее рука, как если бы она боялась, что Кюмсаль вздумает убежать, нежно сжимала в своей. Принцесса сделала к ней шаг, приблизившись, чтобы Кюмсаль могла слышать ее. Она подняла кубок. — Если ты выпьешь из этого кубка, то станешь моей. Я никогда от тебя не откажусь и не брошу. Я буду заботится о тебе и оберегать как если бы ты была моим самым главным сокровищем. Нет, ты и есть сокровище этой империи. Она шептала ей в волосы, вдыхая их запах, прижимая кубок к ее груди и выводя указательным пальцем какие-то узоры у нее на ключице. — В ту ночь, когда я впервые увидела тебя, мне показалось, что сама богиня спустилась ко мне на землю, чтобы одарить своей высшей милостью — любовью. Для меня твои глаза, твои уста, твое дыхание и слова, что ты произносишь, сравнимы с божественным писанием. Я готова свергнуть наших богов, чтобы в храмах на пьедестал воздвигнуть твои статуи, чтобы не только я, но все люди знали, что ты самое божественное создание, что когда-либо посещало эту землю. Она оставила целомудренный поцелуй на макушке. — Если ты отопьешь из кубка, то навсегда убьешь бога для меня. Отныне у меня новый свет и новая религия. Моя жизнь, моя плоть и мое дыхание принадлежат тебе одной. Принцесса положила руку ей на подбородок и мягко подняла лицо. В глазах у Кюмсаль стояли слезы. Женщина наклонилась, сцеловывая их, прижимаясь губами к векам, крыльям носа, уголкам губ, передавая в руки Кюмсаль кубок, сжимая их в своих. Вино в кубке было горячим, наполненным сладостью пустынного солнца, капля скатилась по подбородку Кюмсаль, и принцесса тут же поймала ее своими губами, поднимаясь выше — скрепляя обещание.

///

Авара с Гюзиде сидели в зале на тахте, погруженные в тягостное молчание. Они вернулись всего час назад, еще не сменили дорожные костюмы с приставшим слоем пыли, как Кюмсаль огорошила их новостью. Кюмсаль сидела на коленях перед матерями, смиренно сложив руки и, как подобает послушной дочери, низко опустив голову. В этот момент в саду упало созревшее яблоко, в тишине глухой стук плода послышался сквозь распахнутые двери и ставни. Гюзиде, будто только и ждавшая какого-либо знака, разразилась криком: — Бесстыдная девчонка, мы дали тебе все, о чем только можно мечтать, и вот как ты нам отплатила! Спасибо, что не сбежала в ночь, навлекая на наши седые головы позор. Как я теперь в глаза людям смотреть буду?! Да как ты вообще посмела принять такое решение, не посоветовавшись с нами? Разве такому я тебя учила? Кюмсаль виновато подняла заплаканное лицо. — Все матери мечтают о том, чтобы их дети хорошо устроились и жили, ни в чем не нуждаясь, зачем ты так говоришь? — Не пререкайся со мной! — прикрикнула Гюзиде. — Ты еще слишком юна, чтобы принимать такие решения, не спросив совета. На что я потратила свои годы? Чтобы вот так ты мне отплатила? Авара стиснула руку жены и спокойно отчеканила: — Давайте-ка все успокоимся, Кюмсаль, иди умойся. Кюмсаль повторного приглашения было не нужно, девушка, под грозным взглядом матери резво вскочила и выбежала из залы. — Гюзиде, она уже дала свое согласие императорскому дому, свидетелей которого не меньше сотни. Мы не можем пойти на попятную сейчас. Если ты так переживаешь о том, что подумают соседи, то лучше подумай, как мы переживем оскорбление самой императрице? — Это был подлый поступок. Они действовали исподтишка. Сквозь зубы процедила Гюзиде. — Нас приглашает императрица, а принцесса тем временем устраивает этот карнавал посреди бела дня, чтобы Кюмсаль не могла взять своего слова обратно. Даже мой отец такого не приемлил! Распить на двоих вино из кубка это священный обряд, а не обычное ухаживание. Их жизни связаны перед ликом Богини, и я уже ничего не могу поделать… Она покинет нас, Авара, покинет навсегда. Гюзиде вжалась в плечо жены, беспокойно водя носом у нее по шее, ища поддержки. Авара приобняла супругу, такая же хмурая и задумчивая. Для них было бы лучше помалкивать да радоваться, что дочь войдет в гарем дворца, будет жить в шелках и роскоши, но чуткое материнское сердце чуяло беду, а теперь волнение передалось и Аваре. — Вот что, Гюзиде, сейчас уже ничего не исправить. Пусть Кюмсаль делает то, что должна. А если что-то плохое случится, тогда и будем думать как поступить. Ты, главное, поддержки и помоги ей войти в гарем подготовленной. Она ведь и правда еще ребенок. Авара тяжело вздохнула, утыкаясь носом в волосы жены. Кюмсаль, ждавшая за углом, тихонько вошла и снова опустилась на колени. — Когда тебе сказали отправляться? — бесцветным голосом спросила мать. — Мне дали неделю на сборы. Через неделю принцесса приедет за мной, и я должна буду переехать во дворец. Мать медленно кивнула. Гюзиде у нее на плече с закрытыми глазами не двигалась. Кюмсаль обеспокоенно рассматривала лица родительниц. — Почему вы так несчастны? Мне же разрешат видеться с вами, иногда возвращаться домой? Вы мои матери, они не посмеют запретить. — Видимо, и правда мы тебя слишком баловали, что ты выросла такой своевольной. Думаешь, ты едешь во дворец невестой, или же женой принцессы? Ты простая наложница, даже не фаворитка. Омегам, вошедшим в гарем, запрещено видеться или общаться со своими семьями. Теперь твоя мать, сестра и любовница это принцесса, которой, отпив вина, ты принадлежишь душой и телом. Она будет решать, где ты спишь, что ты ешь, как проводишь свои дни, и какими частями сада любуешься. — Айше добрая и нежная, она будет ласкова со мной, я уверена. Она говорила, что полюбила меня с первого взгляда, и что я теперь ее солнце, луна и звезды. Мы будем счастливы вместе! У Кюмсаль на лице появилось выражение детского упрямства, которое обе родительницы знали слишком хорошо — что ей ни говори, как ни запрещай, ни уговаривай, а она сделает по-своему и даже не признает потом, что ты была права. Авара, увидев, что с дочерью спорить бесполезно, лишь махнула рукой и позвала служанок подать холодного чаю. Гюзиде, у которой кружилась голова, пошла прилечь вместе с Эсме.

///

По традиции девушке, которой вскоре предстояло покинуть дом, теперь воспрещалось заниматься какой-либо тяжелой работой. Она должна была получать лучшие, самые сочные и жирные куски мяса за столом, много спать и не выходить на солнце, чтобы кожа стала бледной как у аристократки. Кюмсаль со стороны печально наблюдала, как Гюзиде проворно стряпает хлеб. Ее-то уже не подпускали ни к уборке, ни к готовке, даже сбором яблок теперь занимался Эсме, поднимавший упавшие плоды с земли и, не обтирая, вгрызался своими повылазившими зубками. Каждое яблоко для варенья и компота было им помечено. Изнывающая от скуки, Кюмсаль лежала в тени в саду, наблюдая за бездонными синим небом, вспоминая прекрасные глаза принцессы, с которой вскоре встретится. Перед внутренним взором рисовались самые сладкие и пьянящие картины, где они бесконечно счастливы, а их тела, объятые страстью, совершенно нагие, сливаются на простынях в одно целое. Кюмсаль была уверена, что больше они никогда не расстанутся, придет время, и принцесса на ней женится, а потом, когда та станет императрицей, Кюмсаль… — Кюмсаль, иди есть! — крикнула из кухни Гюзиде. Девушка раздраженно поднялась, мечтая о том, как вскоре никто не посмеет нарушить ее фантазии. От жареной печени, сердечек, гусиных лапок и жирных, медовых лепешек, тело Кюмсаль быстро округлилось, порозовели щечки, маленькие ладошки стали пухлыми как у ребенка. Гюзиде не могла нарадоваться на дочь — считалось хорошим знаком, если девушка уходила из семьи раздобревшая, значит, о ней хорошо заботились. В последний вечер дома служанки, истопив баню, мыли Кюмсаль с душистыми маслами и благовониями. В бане висели веточки липы, на углях разложены еловые шишки, цветы розмарина и шафрана. Рядом стоял поднос с фруктами и холодным чаем. Кюмсаль, закрыв глаза от удовольствия, наслаждалась мягкими прикосновениями к своему телу. Так было, пока в баню не вошла Гюзиде с прикрытым горшочком, из-под крышки доносился запах жженого сахара. Кюмсаль с любопытством приоткрыла один глаз. — Ложись, — кивнула Гюзиде, — перед вступлением в брак каждая женщина проходит через это. Я удалю тебе волосы. — Но я пока не женюсь. — Это не имеет значения, ты покидаешь материнский дом, это то же самое. Ложись и раздвинь ноги. Наджмие, Ханым, возьмите ее за руки. Гюзиде, знакомая с этой процедурой с детства, наказала служанкам держать дочь и не отпускать. Она зачерпнула сахар палочкой и, нанеся на паховые волосы, подождала, пока сахар схватится, а затем подцепила пальцами корочку и резко дернула. Кюмсаль завопила от боли. — Хватит! Хватит!.. Мне больно! — Чем раньше я закончу, тем скорее пройдет боль, — ответила мать. Удалив все волосы не только с паха, но и на ногах, руках и лице, Кюмсаль несколько раз омыли и оставили отдыхать.

///

На следующую ночь с раннего вечера можно было наблюдать, как зажигаются на дороге от их дома до дворца разноцветные фонарики. Кюмсаль зачарованно наблюдала за слугами, которые развешивали бумажные фонарики, что должны были освещать ее путь до самых покоев принцессы, они расстелили на пыльной дороге ковры и осыпали их лепестками. Соседи, с интересом выглядывавшие наружу, только ахали от удивления и восторга. Прошлой ночью после бани Гюзиде с приехавшими ради этого сестрами, тетями и племянницами, которых Кюмсаль знала с семейных встреч, расписали ей хной руки и ноги. Ее кожу покрывали письмена от сглаза, благословения на долгую и спокойную жизнь, пожелание как можно скорее выносить первого ребенка. После нанесения рисунки замотали шелками и обернули красными мешочками, перевязав алыми лентами. Сегодня утром ей соскоблили хну, оставив темные узоры. Мамины родственницы с утра пировали во дворе, но запах жареной свинины и лука только раздражал Кюмсаль, ждавшую наступления вечера. Наконец, на дороге показался качающийся паланкин, и Кюмсаль от предвкушения едва не выбежала ему навстречу. — Девушке, покидающей матчий дом, полагается быть печальной как на похоронах. Гюзиде грозно прошептала ей в ухо, Кюмсаль тут же скуксилась. Паланкин, обитый золотом и шелками с парчовыми занавесками остановился перед их воротами. Фонарики тихо мерцали в темноте. Кюмсаль сделала было шаг вперед, но рука Гюзиде впилась ей в плечо. К ним приблизилась женщина, альфа, Кюмсаль, как и все присутствующие, поняла это с первого взгляда — высокая, атлетически сложенная, в черном мундире империи и длинным, тянущимся от брови до подбородка шрамом. С ее золотого пояса свисало несколько коротких клинков. — Добрый вечер, достопочтенные Авара и Гюзиде, да не покинет ваш дом милость Богини. Я пришла по поручению принцессы Айше сопроводить госпожу Кюмсаль во дворец. — А где же сама принцесса? — тут же спросила Кюмсаль. Женщина встретилась с ней глазами и ответила: — По нашей традиции девушку должна проводить во дворец слуга императорской семьи. И чем ожидаемей во дворце девушка, тем выше статус ее сопровождающей. Как видите, за вами принцесса выслала лично фельдмаршала империи. Женщина сощурилась, выражение лица у нее было безрадостное. Наверняка у фельдмаршала есть более важные дела, чем сопровождать царскую наложницу. Но можно было хотя бы этого не показывать так открыто. Кюмсаль сглотнула вставший поперек горла ком обиды. — Ну главное, чтобы она в спальню пришла вовремя! Выкрикнул кто-то позади, и женщины разразились дружным хохотом. Фельдмаршал не изменилась в лице, но вдруг она нагнулась и подняла Кюмсаль на руки, девушка вскрикнула. Носильщики раздвинули парчовые шторки, и женщина усадила Кюмсаль внутрь. — Выдвигаемся, — коротко скомандовала она, и носильщики подхватили паланкин. За паланкином раздалась музыка и смех — семья Кюмсаль будет сопровождать ее до самых ворот дворца, пройдя через которые, девушка уже навсегда окажется для них потеряна. Многочисленные родственницы на ходу распивали вино из кувшинов и бутылей, Авара с Гюзиде, рука об руку шли рядом с паланкином и тихо переговаривались с Кюмсаль. Музыканты громко трубили в рога, бренчали на арфах, дули в флейты, создавая как можно больше шума, привлекая как можно больше свидетелей и показывая Богине, что одна из ее дочерей становится частью другой семьи. Перед распахнутыми воротами дворца Авара с Гюзиде остановились, в Кюмсаль вдруг вспыхнуло беспокойство, тревога, на секунду захотелось вернуть все назад, отказаться, выйти из паланкина и вернуться домой вместе с матерями, но фельдмаршал, будто прочитав ее мысли, тихо проговорила: — Вы можете попрощаться, но я уже не могу позволить вам сойти. Гюзиде протянула дочери руку, и Кюмсаль прижалась к ней губами. Авара потрепала дочь за отросшую щечку, что-то шепча. В глазах матерей стояли слезы, Кюмсаль и сама несколько раз всхлипнула. Когда прощание было окончено, военная постучала по паланкину, и носильщики вошли во дворцовый парк. Ворота закрылись, оставляя матерей позади, теперь оплакивающих свою дочь как потерянную.