Много Леди, не их Кот

Глядя на то, как Кот и Бражник препирались, Кагами ощущала настоящую горечь. Таким образом Адриан говорил только с одним человеком, с отцом. Выходит, Габриэль поддерживал своего сына не только в обычной жизни, но и при опасностях геройского бытия. Как настоящая семья. С любовью, заботой, с большой аккуратностью. Семья же Кагами от неё отказалась. Выкинула на обочину жизни, когда молодая не-наследница изъявила желание жить по-своему. Ну, если точнее, то не вся семья. Младший брат, Цуруги Рен, всё ещё любил свою сестру. Той самой чистой детской привязанностью, которая не требует ни ответа, ни правильных решений. Так Рен не любил больше никого из клана, даже мать; из-за этой привязанности маленький брат Кагами страдал, когда клан отказался от девушки, практически сослав в Европу «найти супруга» — это если официально. Неофициально… — Рассказывай, — сказал Бражник, смотря на Кагами светло-фиолетовыми глазами. — Будем думать. Прозрачный аметист. Это были не глаза Габриэля, Цуруги бы ни за что не узнала мужчину в Трансформации, хотя его голос был полон той же заботы, которую она помнила. Рассказывать ей было почти нечего. Повесть стара как мир, записана в тысячах книг, по мотивам сняты сотни фильмов. Старая семья, древний клан, с большой историей и упоминанием магии в хрониках. Наследница, желающая свободы — вроде как Мулан или Рапунцель, мечтающая о мире за границами своего дома. Мать наследницы — Глава клана, живущая ради чести и процветания. Ты принесёшь почёт нашей семье, Мулан. Ты рождена, чтобы приумножить её. Ты будешь полезна нашему клану, Кагами. Ты рождена, чтобы служить ему. Мать не раз ставила Кагами в укор, что та родилась девочкой. Цуруги был нужен наследник, не химе. Сейчас, с холодной головой и яростным сердцем, Кагами не понимала, в чём же была её вина. Цуруги Томоэ оказалась на диво упрямой женщиной. Она продолжала попытки забеременеть, несмотря на предостережения врачей: генетическая ошибка, слабость крови, возможная слепота после родов. Томоэ отмахивалась от слов медиков с поразительным равнодушием, давя в себе детей с «неправильным» полом. У неё больше не было никакого желания рожать «не того». Поэтому появился Рен. На семь лет младше Кагами, он родился недоношенным, но с большим желанием жить. Кагами считала, что, вздумай вдруг мать удавить и его, Рен забрал бы безумную женщину за собой. Рен рос мягким и отзывчивым. От сестры он получал внимания больше, чем от матери. Отца не было: Цуруги Томоэ, получив желаемое, отослала мужчину, что был отцом её детей. — Жалкий гайдзин, — щурила слепые глаза Томоэ в ответ на вопросы детей. — Он отдал самое ценное, что в нём было. Больше он был не нужен ни ей, ни клану. Желания детей не учитывались; они никогда не учитывались. Мать была одержима, Кагами знала это ещё до того, как ей объяснили значение этого слова. Томоэ много времени проводила в храме на территориях клана и панически боялась потерять фамильные серьги. Она часами сидела перед каменной стелой на коленях, словно перед уснувшим богом, и в мертвецком трансе таращилась в пустоту. Потерянное зрение её волновало не больше, чем дождь, когда ты дома. Утратив зрение, Томоэ не проронила ни слезинки. Может, считала, что рождённый мальчик, — наследник! — стоил любых лишений? Рен был прилипчивым, часто раздражал. Кагами не раз получала палкой по рукам и спине из-за того, что не успевала подготовить уроки, слишком много играя с братом. Но она просто не могла заставить себя прогнать его. У неё самой не было никого близкого. Пусть хотя бы у него будет. После трёхлетия Рена мать начала брать его с собой в храм. Кагами туда не водили и до рождения брата; теперь же ей было запрещено приближаться к храму под угрозой строжайшего наказания. Её удел — учёба, грамоты, кружки, образование. Послушание. Дрессура. Она должна была стать идеальной, чтобы потом воспроизвести такого же идеального ребёнка. Который тоже будет служить клану Цуруги. У Кагами не оставалось сил ни на что. Она жила как робот, выполняя ровно то, что от неё требовали. Меньше нельзя — накажут. Больше тоже нельзя — повысят планку, и потом станет жить ещё сложнее. Поначалу-то она рвала жилы, думая об одобрении матери. Глупая, глупая химе, стоило заклеить себе рот мочи и молчать о своих возможностях. — Не хочу так жить, — сказала Кагами брату. Рену было четыре, Кагами десять. Они проводили вместе всё меньше времени: мать впервые заговорила о том, чтобы отправить дочь в Европу на поиски жениха; Рену была уготована учёба от рассвета и до заката. Свободное время пропадало из их расписаний, как вода, утекающая из разбитого кувшина. Тот день был мягким и запомнился Кагами красным из-за садящегося солнца. Кремовые сёдзи и белые стены окрашивались в перья малиновки, жизнь не казалась сухой и монохромной. Словно кто-то вдохнул в эти мгновения всю ту насыщенность, что должна была цвести раньше. У Рена были синие глаза. Красивые, тёмные, как самый дорогой из изумрудов. Но в тот вечер они казались нереально голубыми, прозрачными, как воды всех океанов. — Ненавижу мать, — ответил Рен сестре, смотря на неё этой яркостью. — Я бы убил её, если бы мог. — Но ты не можешь. — Никто не может. Но это пока. Я всё сделаю. Как каппа, выпью из неё всю кровь. Она ему поверила. Рену было четыре, когда он дал это обещание, но Кагами не сомневалась в словах брата ни секунды. — Давай лучше не как каппа, — поморщилась Кагами. — Нурэ-онна звучит намного лучше. — Я же не девушка. — Каппы выпивают внутренности через попу. — Ты права, Нурэ-онна звучит хорошо. Нурэ-Рен? Они помолчали, прислушиваясь к стрёкоту сверчков в траве. Краснота небосвода начала затухать, превращаясь в грязные рыжие сумерки. Глаза у брата всё ещё сияли голубыми стёклышками, хотя должны были хранить в себе морскую глубину. — Чему мать тебя учит? — спросила Кагами перед тем, как они разошлись по комнатам. Брат нахмурился, поднял руку и сжал пальцами золотую серёжку в ухе. Ему только недавно прокололи мочки… Кагами поджала губы: ей так и не разрешили проколоть уши, словно это было священным действом. «Это не для тебя, Кагами. Японки не прокалывают уши!» — Она поит меня какими-то зельями и учит общаться с духом. — С каким ещё духом? — Духом удачи. Это была давняя сказка в их клане: когда-то давно жила девушка из Цуруги, что умела общаться с невидимым духом удачи. Тогда в семье было две пары серёг-Талисманов. Теперь, с течением времени, осталась только одна; мать носила её, не снимая, и собиралась передать Рену на его шестилетие. Как знак того, что он настоящий наследник. — И как, получается? Рен пожал плечами. — Духи ненавидят нашу семью, — сказал он как нечто разумеющееся само собой. — Так зачем им отвечать на наши призывы? — Духи ненавидят нашу семью, — повторила Кагами в настоящем, смотря на бессознательную Маринетт. Дюпэн-Чэн было жалко до слёз: Кагами пришла к тому, кем она была, за два долгих года; у Маринетт не было такой роскоши, как время. Судя по рассказу Адриана, девушка владела частью Талисмана почти пять лет, но это ничего не давало. Мало иметь у себя катану, нужно уметь ею пользоваться. Без тренировок и опыта любой меч — не больше чем кусок железа, эфес и красивая гарда. За последние дни Маринетт успела собрать пять пар волшебных серёг; за два года Кагами не получила в свои руки ни одной. Дюпэн-Чэн столкнулась с Жуком, чего нельзя пожелать никому. Кроме Арлекина, наверное. Вот ему бы Кагами пожелала столкнуться с десятком Жуков. Маринетт лечила, Маринетт умылась кровью, Маринетт едва не сошла с ума. Несчастная девочка, которая должна была просто продолжать любить Адриана, в итоге оказалась втянута боги знают во что. Она была катализатором, сдвинувшим замершую историю, но Кагами всё равно продолжала жалеть Дюпэн-Чэн. Как маленького ребёнка, попавшего в беду. Её саму никто никогда не жалел. — Значит, ваша семья была связана с Талисманом, — подвёл итог Бражник. Они перебрались за барную стойку, чтобы не разбудить Маринетт ненароком. Кагами сняла Трансформацию, потому что та тянула силы, и удивилась, что Кот и Бражник не сделали того же. — В хрониках Цуруги упоминается две пары волшебных серёг. Одна для защитника, вторая для жреца. С течением времени вторая пара пропала, как именно — неизвестно. Но клан продолжил почитать духа удачи, которого видел только жрец. Также Цуруги продолжали искать пропавшие серьги и другие части Талисмана. — И не нашли ни одной пары серёжек? — удивился Адриан. — Духи ненавидят нашу семью, — сказала Кагами, думая о брате. — Всё, что осталось у Цуруги — это святая уверенность в том, что Талисман надо собрать воедино, любыми способами. Это принесёт клану почёт и силу. Возвеличит его над остальными… Кот передёрнулся. — Фанатики. — Да. Бражник побарабанил пальцами по столу и потёр подбородок. Кагами уже видела этот жест у Габриэля: так мужчина смотрел на созданные вещи, которым не хватало деталей. — Как серьги оказались у тебя, если их хотели передать твоему брату? — В клане поощряют разные увлечения. На пятый день рождения Рен сказал, что хочет создавать украшения. Все удивились, но это же было для развития… в итоге брат сделал точную копию серёг матери. Затем он выжидал год. Маленький упрямый хищник. Она потёрла лицо, словно пытаясь снять с него липкую противную паутину. — Ритуал наследования клана Цуруги длился два дня. Первый — отречение старого Главы, Томоэ. Второй — признание следующего главы, Рена. Это всё было красивой церемонией, если не вспоминать про магию; бразды правления так и остались у матери, естественно. А вот Талисман… В первый день Томоэ отреклась от своих серёг, разрывая связь с ними. Талисман убрали в коробку, которую вернули в храм. В каменную стелу. Там-то Рен и подменил серьги на свою поделку. Воспоминания вставали у неё перед глазами, словно всё это произошло вчера. Кагами не должна была находиться на территории клана, когда у него сменится Глава. Почему — дети не спрашивали; намного больше волновало, что их разделят неизвестно насколько. Так что Кагами совсем не удивилась, когда Рен пришёл к ней ночью перед её отъездом. Они хорошо провели время, разговаривая ни о чём и стараясь не вспоминать про скорую разлуку. Едва небо стало светлеть, как Рен покопался в кармане и вытащил из него серьги. — Ты обокрал мать? — спросила Кагами, забирая протянутые украшения. — Эти серьги сейчас никому не принадлежат, — нахмурил брови Рен. — Они принадлежат клану. — Ты разве не Цуруги? Ответить на это было нечего. У Кагами не были проколоты уши, но Рен принёс с собой обычную швейную иглу и антисептик для рук. — Практически полевая хирургия, — заметила девушка. — Тихо. Я стараюсь уколоть ровно. — Это не важно. — Ты девочка. Должно быть красиво. Удивительно, но получилось действительно красиво. Ровно. У Рена был отличный глазомер. — Церемония была назначена на три часа дня, — сказала Кагами, теряя нить воспоминания. — Время выбирали с какой-то целью? — уточнил Габриэль. — Три — это священное число для моей части Талисмана, как записано в хрониках. Кот и Бражник переглянулись. Кагами продолжила: — На момент начала церемонии я была уже в самолёте. Рейс до Парижа, почти семнадцать часов в воздухе. И их я провела в горячке, которую никто не замечал. — Горячка? — Магия. Прошлый владелец серёг отказался от них. Новый был назначен и принят в три часа дня, в священное время для Талисмана. Ну а что владельцем оказалась я, а не Рен… магии всё равно. Семнадцать часов горячки в небе — и я просыпаюсь, понимая, что в моей голове слишком много знаний, которые не могут мне принадлежать. — Например? — Как создавать яды. Как убивать. Как восстанавливать и лечить. Как призывать вещи и творить настоящее волшебство. Как рассчитать полёт иглы, чтобы та вошла точно в сонную артерию. Как прыгать на пять метров, как падать с высоток, не разбиваясь. Как… летать. Хотя полетать мне так и не удалось: одних знаний мало, нужны ещё хотя бы крылья. И вся эта информация легко и прочно встроилась в моё сознание, словно всегда там была. Никакого отторжения. Она переплела пальцы в замок и прикусила губу. — С двенадцати лет я не была в Японии и не видела брата. Мать оборвала последние нити, когда узнала, что он отдал мне Талисман. Ну, она так думает. На самом деле, мы переписываемся, хоть и очень редко. — И зачем тогда тебе собирать Талисман? Хочешь отдать его своей семье и вернуть связь с братом? Кагами мрачно посмотрела на Кота, задавшего этот вопрос. — Если ты не забыл, то мне всё ещё нет восемнадцати. По законам что Японии, что Парижа, я несовершеннолетняя. У матери полная опека надо мной, даже если меня турнули из Японии, как какой-то мусор. Естественно, я буду делать то, что она говорит. Или хотя бы делать вид, что я её слушаюсь. — Почему она не забрала Талисман? — Пыталась. Даже в Париж приезжала для этого. Только серьги не снимаются. Так что матушка уехала ни с чем. Забрать меня с собой она тогда тоже не могла: на носу были мировые по фехтованию. Какой был бы позор, если бы меня сняли с них до начала!.. — То есть, возвращать Талисман Цуруги ты не собираешься? — продолжал допытываться Адриан. — Я похожа на умалишённую? Естественно, нет. Просто жду своего совершеннолетия, чтобы отвязаться от семьи. — Зачем тогда собираешь серьги, если не для них? — Я росла на сказках про духа Удачи и про его разделённый Талисман. Ещё будучи маленькой, я думала, что это ужасно — быть разделённой. Как Осирис из Древнего Египта. Только Талисман Удачи делится на тринадцать частей, а бог — на четырнадцать. Хотя, учитывая, что одна из частей бога так и не была найдена, ситуация очень похожа. — Ой, ну это всё догадки, — отмахнулся Адриан. — К тому же, квами это не боги. Они намного круче, чтобы ты знала. Вот мой, к примеру… — Значит, — перебил сына Габриэль, — ты хочешь собрать Талисман исключительно из собственной гуманности? — В каком-то смысле. Кагами смущённо потёрла ладони. У неё не было родителей, и она попыталась дать хоть немного домашего уюта Рену. Ей никто никогда не помогал, как бы она ни нуждалась в этом, и она решила помочь мифическому духу. — Я понимаю, что звучит это не слишком убедительно. Особенно учитывая мою деятельность. Но я не могу сказать, будто жалею, что я стала наёмником. Это единственный для меня способ заработать реально большие деньги, с моими-то новыми умениями. К тому же, все убитые были отвратительнейшими представителями человечества. — И за них много платили, — добавил Габриэль. — Естественно. Мне пересылают деньги от клана, потому что этого требуют приличия. Но суммы небольшие, их едва хватает на перекрытие обучения, съёмную квартиру и еду для обычного человека. А я много ем. И мне нужны лекарства, витамины, добавки… моя часть Талисмана способна исцелять даже самые страшные раны, но для этого необходим строительный материал и время. Если силы Кота Нуара уничтожают травму за минуту, то мне потребуется месяц. Но я выживу, несмотря на тяжесть повреждения. Адриан потёр шею, снова вспоминая прошлые бои. Кагами цыкнула и несильно пнула Кота по голени под столом. — Нормально. Я не совсем понимала, на что шла, но информация от Талисмана сглаживала шок из-за полученных травм. Да и ты был аккуратен… в отличие от Воинов и Арлекина. — Я защищаю город, — нисколько не смутился на этот выпад Бражник. — Но сравнение меня с Арлекином, на мой взгляд, излишне. Кагами фыркнула и опустила руки на стол. Потом перевела взгляд на столешницу и подняла ладонь. Под пальцами у неё была пара серёжек. — Это что?.. — Похоже, Тикки не смогла переварить их, — сказал Кот, беря одну из серёжек в когтистые пальцы. — Тикки — это тот самый дух удачи. И она вроде как девочка. — У духов нет пола. — М, ну может быть, я не разбирался в этом. Короче, Тикки никто не видит, кроме Маринетт, но квами может взаимодействовать с миром. Вещи там перетаскивать, печенья есть, ещё что по мелочи. Кстати, это же серьги, которые были у Маринетт. Они что, идентичные? Он вскочил из-за стола и подбежал к девушке. Дюпэн-Чэн даже не пошевелилась, когда Нуар склонился над ней и осторожно повернул её голову, чтобы рассмотреть Талисман в ушах. Несколько раз Адриан подносил полученную от квами серёжку к другим, сравнивая. — Ну и что там? — спросила Кагами, когда Кот отошёл от Маринетт. — Она, видимо, поменяла ей серьги. Потому что эти, — Кот подкинул Талисман на ладони; у Кагами на мгновение от такой безалаберности остановилось сердце, — были у неё в ушах. Они для лечения. Вот только почему они у тебя оказались… — Сейчас узнаем. Месье, у вас есть мука или сахар? Габриэль, ничего не спрашивая, встал и направился к кухонным шкафчикам. Кагами в который раз удивилась, насколько мужчина высокий. Даже без Трансформации его рост превышал два метра, а уж при синхронизации с духом! Бражник поставил перед Кагами сахарницу, и девушка, попросив прощения, высыпала белые крупицы на столешницу. — И зачем этот беспорядок? — не понял Адриан. — Квами не умеют писать на каком-либо языке, потому что владеют одновременно всеми языками мира, — пояснила Кагами, выравнивая белую насыпь. — Если квами попытается написать что-либо, то выйдет неясная каша. Однако жрецы Цуруги обнаружили, что дух удачи хорошо воспринимает образы, а потому может использовать отдельные иероглифы для общения. У нас-то, конечно, использовали песок… до сих пор используют после ритуалов для призыва удачи. Всё надеются, что дух вернётся. Адриан подошёл к столу и положил серьгу рядом с парной. На сахар он смотрел скептически. — Маринетт говорила, что Тикки любит сладкое. Как бы она весь твой сахар не съела вместо письма. Кагами хмыкнула. — Правда? — Ага, — закатил глаза Кот. — Да и вообще, странный способ общения с квами. Вряд ли она… Он замолчал, когда Кагами стиснула его щёки и повернула голову в сторону рассыпанного сахара. В середине белого был выдавлен иероглиф — словно кто-то прочертил его пальцем. — «Приветствие», — спокойно сказала Кагами. — Это выглядит, как в фильмах ужасов. Так, ладно, Тикки, привет. У нас тут небольшой консилиум, всё такое. Ты нам задачку с этими серьгами задала, а Маринетт вне зоны доступа, и, короче, что нам нужно сделать? Кагами выровняла сахар. На появляющийся иероглиф Бражник и Кот смотрели как на что-то неправильное. — Реально как в ужастиках, — покачал головой Габриэль. — Неуютно как-то. — Сказал человек-бабочка. — Главное, чтобы не человек-многоножка. Адриан закашлялся. — «Еда», — сказала Кагами, игнорируя чужую перепалку. — Не понимаю. — Кагами должна съесть эти серьги? «Согласие». Кагами пожала плечами, взяла серьги и поморщилась. Бражник, словно прочитав её мысли, принёс стакан с водой. Серьги Цуруги выпила, как самые горькие из таблеток. — Тут какие-то новые иероглифы, — указал Адриан. Кагами передёрнуло. Казалось, что серьги встали поперёк горла, и никак не опускались ниже. Замочки царапали миндалины, вызывая тошноту. Кое-как проглотив этот комок, девушка потёрла горло и посмотрела на сахар. — «Дозволение», «Еда», «Сладкое». Ты хочешь съесть этот сахар?.. можно конечно. На белом настиле появился отпечаток тельца: ручки, ножки, большая вмятина для головы. Кагами, Адриан и Габриэль склонились над этим следом, втроём едва сдерживая улыбки. — Кстати, — сказала Кагами, бросив взгляд на Габриэля из-под чёлки. — Не знала, что вы с Адрианом геройствуете вместе. Семейный бизнес? Странно тогда, что вы бабочка, месье Агрест, а ваш сын млекопитающее. Бражник замер. Кот тоже. Кагами улыбнулась. Естественно, она поняла, что Бражник и Кот не знали личностей друг друга. Поэтому они не называли имена друг друга и не снимали синхронизации. И даже если их отношения всё равно остались теми же, что и были, тайна личности всё равно висела бы над ними острым мечом. Габриэль выглядел шокированным. Адриан — словно ему влепили пощёчину. И оба они совершенно точно не казались довольными. Их реакция была доказательством её правоты. — Зачем… Кагами подумала про Рена. Про её маленького брата, которого она любила так же сильно, как Итачи любил Саске. Он был её единственной семьёй, и она совсем ничего не могла сделать для него, находясь далеко и всё ещё под властной рукой матери. Пусть Томоэ оставалась в Японии, Кагами всё ещё ощущала её хватку на своём горле. И ведь не убьёшь даже. У Адриана был Габриэль. У Габриэля — Адриан. И огромная Тайна между ними двумя. — Семья — это самое важное, что есть в мире, — сказала Кагами, прикрывая глаза. — Плотина длиною в тысячу дзё разрушается от муравьиной норки. Не позволяй появиться недоверию, а заметив его — уничтожай.