Спектр

Ощущение близкой победы покалывало на кончиках пальцев. Хотелось улыбаться широко, ярко, без оглядки на реакцию окружающих. У Китнисс не было оснований так считать, но шестое чувство — или это была женская интуиция, внезапно открывшаяся у неё? — подсказывало, что её цель близка. Скоро всё завершится. Вчерашний вечер был почти волшебным. Она видела на лице Хеймитча мерцающие отблески эмоций, замечала, как он смотрел на неё, слышала изменения в его голосе. Неуёмная радость переполняла Китнисс, заряжала энергией и давала силы, чтобы идти дальше, не сдаваться и проходить через все съёмки. Она не думала, что Хеймитч примет её чувства за один миг или сразу же ответит ей взаимностью, но отныне ей было доподлинно известно, что шанс есть. У её любви и главного противника было одно лицо, но Китнисс собиралась выиграть битву за счастье. Поездка к Аврелию и обход всех врачей прошли быстро и безболезненно. Китнисс чудились новые крылья за её спиной, которые помогали преодолевать все осмотры и сдачи анализов. Её энтузиазм удивлял и врачей, и съёмочную группу, и Джастина, однако объяснений они не требовали, а Китнисс и не предлагала дать их. Её чувства были делом исключительно её и, возможно, Хеймитча — всё же он был неразрывно связан с ними, а потому имел право знать о её переживаниях, но пока говорить об этом с ним было опасно. Зато она могла делиться своими эмоциями с Джулией — вот уж кто бы точно её никогда не осудил, а наоборот, поддержал её и порадовался за неё. — Китнисс, — внезапно пощёлкала пальцами перед её лицом Крессида, — ты вообще слышала, что я сказала? Моргнув, Китнисс вернулась к реальности и сфокусировалась на лице Крессиды. Режиссёр примерила на себя роль интервьюера и пыталась добиться от неё связных ответов на свои вопросы неопределённое количество времени. Китнисс помнила, как из медицинского центра её без промедлений повезли на съёмочную площадку: из-за того, что Аврелий отправил её ходить по врачам, график съёмок сбился, и теперь приходилось работать в ускоренном режиме. Она даже не забыла, как её наспех переодели, но в голове совершенно не отложился факт начала самого интервью. — Не могу сосредоточиться, — повинилась Китнисс, вызывая тем самым глубокий шумный вздох Крессиды. — Что с тобой такое? — недоумевала режиссёр. — Нужен перерыв? — Китнисс мотнула головой, и Крессида заговорила вновь: — Ладно, как хочешь. Тогда попробуй рассказать мне о том, как ты узнала про свой приговор, что ты чувствовала в тот момент. Ей понадобилось изрядно напрячься, чтобы всё вспомнить и выстроить мысли и ощущения себя прошлой в цельные фразы и предложения, чтобы они звучали стройно и отчётливо. Крессиду, судя по всему, порадовал новый подход Китнисс к интервью: она не останавливала её, а продолжала спрашивать и планомерно проводить их беседу по всем событиям, произошедшим от переезда Китнисс в Седьмой до возвращения в Капитолий. Неизвестно, как долго это всё длилось, но команду завершить съёмки режиссёр отдала ещё не скоро. Выходя из павильона, Китнисс чувствовала, что из неё будто выжали все соки. Тем не менее ей нужно было перестать изображать использованный лимон и добраться до дворца. Съёмки у всех теперь заканчивались в разное время, и общий автобус Джастин больше не присылал. Так, её команда подготовки уже давно покинула съёмочную площадку, и Китнисс предстояло в одиночестве ехать во дворец на одной из служебных машин. Охранник, который сменялся каждый раз, был не слишком хорошей компанией, предпочитая делать вид, что его попросту нет. — Уже закончила съёмки? — Китнисс обернулась и узрела Пита, выходящего из дверей. В последнее время они не то чтобы много общались, и она не знала, как ей действовать. — Да, только что, — решила, что она не будет той, кто добровольно испортит их первый за несколько дней нормальный контакт. — А ты? — Тоже, — Пит встал рядом и как-то неуверенно глянул на неё. — Мы можем поехать во дворец вместе, если хочешь. — Было бы отлично, — Китнисс улыбнулась, радуясь небольшому потеплению между ними. Бок о бок они дошли до машины, и их молчание не отдавало напряжением. Пит галантно открыл перед ней дверь — Китнисс не сдержала новой улыбки от такого действия. Всё же он был чересчур мил и хорош для реального мира. — Есть какие-то планы на вечер? — прорезал своими словами тишину Пит, пока за затемнёнными окнами автомобиля проносился город. — Я вчера поймала Хеймитча и заставила его вникнуть в идею с книгой, — почти честно произнесла Китнисс. — Сегодня хочу посмотреть, какие наброски он успел сделать, какой результат видит в целом. Завтра пойду к Энни, а потом — к Бити и Энобарии, — добавила она, чтобы не порождать подозрений. — Хорошо, что с Джоанной мы уже всё обговорили. — А я как раз хотел позвать тебя с собой к Энни, — проговорил Пит, несколько удивляя её. — Она предлагала зайти повидать Финника, — было до неправильности непривычно вновь слышать имя умершего человека, но Китнисс постаралась избавиться от этого ощущения. Это был выбор Энни, и не ей осуждать ту за желание назвать сына в честь погибшего отца. — С чего вдруг? — Китнисс не хотела, чтобы её тон звучал резко, но её язык был быстрее намерений. — Мы с Энни общались, пока оба лечились здесь, — пояснил Пит, — и я даже иногда сидел с её сыном, пока Энни была на процедурах. И ещё она подумала, что тебе было бы интересно увидеть их с Финником ребёнка. — Оу, — изрекла Китнисс, не придумав сразу, что сказать. — Я могу воспользоваться её приглашением позже? Сегодня я правда занята, — она подпустила в голос виноватые нотки. — Думаю, Энни будет рада тебе в любое время, — оптимистично предположил Пит, слабо улыбнувшись. — Китнисс, я хотел извиниться, — он снова неожиданно заговорил, — за то, что повёл себя грубо тогда. — Ничего, — проронила Китнисс, не предвидевшая того, что Пит затронет эту тему, — я всё понимаю. Ты имел право так себя вести. — Нет, не имел, — Пит твёрдо возразил и открыто посмотрел на неё. — Я не должен был ничего требовать от тебя или давить — тем самым я нарушил своё слово. Да, мне больно и грустно от того, что ты видишь во мне только друга, но я не злюсь на тебя. Не хочу, чтобы ты ненавидела меня или думала, что я в чём-то тебя упрекаю. — Я знаю это, — Китнисс положила руку на его предплечье и слегка сжала, — и я не хочу, чтобы ты полностью исчез из моей жизни. — Так легко ты от меня не избавишься, — пошутил Пит, уничтожая остатки отчуждённости, сквозившей между ними.

***

Поход к Хеймитчу Китнисс решила не откладывать. Она видела его за ужином, но сама была в компании Джулии, а он — рядом с Джастином и Бити. Джоанну Китнисс заметила около Энобарии, а Пита и Энни не было, даже когда она уходила из столовой. Китнисс ненадолго заглянула к себе: удостовериться, что у Лютика всё в порядке и что её белое платье-карандаш с длинным рукавом и фигурным вырезом смотрится достаточно презентабельно, а ремень подчёркивает талию. Оставшись довольной своим внешним видом, она поправила выбившуюся из пучка на затылке прядь волос и вышла из апартаментов. Как ни странно, Китнисс даже на миг не допускала, что Хеймитча может не быть у себя. С самым независимым видом она прошествовала к его двери и убедилась в том, что её уверенность не была напрасной — он открыл ей. Китнисс пришла к выводу, что ей не нравится капитолийская мода: чёрно-зелёный пиджак, брюки и жилет в тон, чёрная рубашка — даже без галстука, от которого Хеймитч наверняка избавился первым делом, одежды было, на её вкус, слишком много. — Как идёт работа над книгой? — шпильки её туфель звонко стучали по паркету, пока Китнисс двигалась к дивану. — Составил список всех своих трибутов, — ответил Хеймитч, садясь рядом и показывая ей исписанный именами и датами лист, — и записал тех, кто был из Двенадцатого и на моей памяти участвовал в Играх. — Господи, сколько имён, — опустошённо проговорила она, сдерживая дрожь в голосе. Всё-таки нельзя было остаться равнодушным, глядя на список всех этих детей, которые умерли из-за жестокого шоу. — И ты помнишь всё? — У меня хорошая память, солнышко, — он криво улыбнулся, и Китнисс ужаснулась, едва до неё дошла истина: Хеймитч был обречён жить с воспоминаниями обо всех погибших без возможности забыть их имена. — Иногда даже слишком, — добавил, прожигая взглядом листок в её руках. — Всё ещё спишь с ножом? — её рот складывал буквы в слова будто помимо её воли, и вопрос оказался неожиданным не только для Хеймитча, но и для самой Китнисс. — Эта маленькая особенность никуда от меня не денется, дорогая, — почти язвительно бросил Хеймитч. — Ты можешь освободиться от неё, — она с ним не согласилась, — точно так же, как я избавилась от кошмаров. Аврелий, Силия или любой другой доктор… — Аврелий уже начал копаться в моей голове, — не дал договорить он, — но только все те мудрецы, которые вынудили меня шататься по врачам, не понимают, что мне это не нужно. Это моё наказание, — Хеймитч неопределённо махнул рукой, — и я должен нести его. — Кто сказал? — Китнисс нахмурилась. — В чём твоя вина? В том, что ты выжил и как мог пытался быть хорошим ментором? — она не отвела от него глаз, упрямо выдерживая зрительный контакт. — Вот тебе сказка, солнышко, — жёстко начал он. — Жил на свете почти двадцать семь лет назад один мальчик, имя которого вытянули на Жатве. У него была семья и девушка, которая ему нравилась, он не хотел умирать и поэтому старался вернуться домой. Но мальчик тот был слишком наглым и независимым, и из-за этих его качеств все, кто был ему дорог, погибли. Их убил жестокий злодей, который после этого, когда решил побеседовать с мальчишкой, остался глубоко неудовлетворён его показательным вздорным поведением и захотел преподать ему ещё один урок. — Он повысил возраст участия в Играх, — догадавшись, прошептала Китнисс, — чтобы твои друзья и знакомые как можно дольше могли участвовать в Жатве. — Да, — тяжело подтвердил Хеймитч, закрывая глаза. — И объявление он сделал ровно за месяц до Нового года, как подарок Капитолию и всем Дистриктам. Это был день рождения моего брата. За первые пять лет моего менторства среди моих трибутов побывало немало тех, кого я знал лично, — он помолчал, а потом припечатал, признавая собственное поражение: — И никого из них я не спас. Что-то смутно царапнуло Китнисс в этом рассказе, и предположение ярко вспыхнуло в её разуме, подобно звезде, когда она сосредоточилась на этом. — Вот почему ты напился, когда мы были здесь перед казнью Сноу, — озвучила свои мысли Китнисс. — Это была годовщина. С того момента прошло двадцать пять лет. — Когда ты стала такой сообразительной, дорогая? — тихо хмыкнул Хеймитч. Вместо встречного выпада она заключила его в объятия, положив подбородок ему на плечо, и Хеймитч не оттолкнул, а неуверенно обнял её в ответ. — Мне так жаль, — искренне выдохнула Китнисс ему в ухо. — Я знаю, солнышко, — он на секунду прижался губами к её волосам, — я знаю.

***

Минуло ещё три дня, прежде чем Китнисс объявили, что её часть съёмок завершена. Они досняли одну сцену к голосованию победителей — маленький фрагмент с упоминанием Хьюго — и записали окончание её сольного и их совместного интервью с Питом. Теперь Китнисс была предоставлена самой себе и могла проводить время с Лютиком, гулять по прилежащим к дворцу территориям; Джастин даже сказал, что она может выбраться на экскурсию по Капитолию, если хочет. Но она не хотела — Китнисс занималась книгой, обсуждала её с оставшимися победителями, навещала Энни и Финника-младшего и в сотый раз продумывала свою линию поведения при Хеймитче. Ей казалось, что дело наконец сдвинулось с мёртвой точки: она замечала его изучающие и задумчивые взгляды, то, как в его глазах возникали тени какой-то новой эмоции, которую Китнисс боялась называть даже в собственных мыслях. Но в то же время разговор с Хеймитчем об Играх явно показал ей, что им владеет та же проблема, что была у неё год назад: он считает себя виноватым, тем, кто не заслужил ничего хорошего и кто подсознательно ждёт смерти. Что ж, ему предстояло разочароваться, поскольку Китнисс собиралась делать для него ровно то же, что делал для неё он, — быть тем человеком, который подтолкнёт к исцелению и не позволит отступить. Конечно, у неё самой была ещё и Джулия с двумя докторами, но Китнисс могла гарантировать, что такой же набор будет и у Хеймитча. Они вместе вернутся в Седьмой, и она станет всячески помогать ему почувствовать вкус жизни, захотеть жить; Аврелий будет оказывать консультации по телефону, как было с ней, а Силия — проводить психотерапевтические сеансы и следить за курсом приёма лекарств. А Джулия, Лютик и даже Джоанна точно не дадут скучать и впадать в уныние. Намеченный план уже ей нравился, и она готовилась обсудить его с Джулией — сейчас её подруга сменила её в киностудии и вещала на камеру о ней и о том, как они жили весь этот год. Китнисс, желавшая скоротать время до приезда подруги, решила было позвать Пита на прогулку — после последнего разговора их отношения вроде бы наладились, и они неплохо общались, как она думала, — но вспомнила, что он опять был с Энни: здесь и сейчас тоска той по погибшему супругу была сильнее всего, и Пит по мере возможностей старался отвлекать её. Китнисс не рвалась занять его место — всё же Пит, в отличие от неё, умел мастерски взаимодействовать с людьми и к тому же провёл с Энни многие месяцы лечения. Так что, похоже, ей оставалось только прогуливаться в одиночестве. Конечно, она могла бы попытаться вытащить на улицу Хеймитча, но, во-первых, что-то подсказывало Китнисс, что затея обречена на провал — он наверняка нашёл бы кучу более важных дел, — а во-вторых, Хеймитч находился далеко от дворца — в киностудии или на приёме у Аврелия, — и эта причина не пытаться была гораздо более весомой. Одевшись, Китнисс быстрым шагом отправилась к главному входу. Вышла на лестницу перед дворцом и полной грудью вдохнула мёрзлый воздух. Февральское солнце бросало бледные лучи на парк, простирающийся на несколько миль в разные стороны. Она как раз раздумывала, какое направление выбрать, когда заметила вдалеке три точки, движущиеся вперёд. Со странным предчувствием Китнисс застыла на месте, не смея двинуться, и ждала, пока нечёткие силуэты приблизятся настолько, чтобы их можно было опознать. Одним из идущих являлся, несомненно, Джастин — из всех обитателей дворца только он имел привычку носить кожаную куртку (её собственная осталась в Седьмом). Но ещё два человека… Проклятье. Ей подумалось, что глаза обманывают её, когда Китнисс различила в спутниках Джастина Розмари Эвердин и Гейла Хоторна. Первым порывом было скрыться и спрятаться, переждать и не встречаться ни с матерью, ни со старым другом, пока они здесь, однако эту возможность полностью уничтожил Джастин, который узрел её и помахал ей рукой. Теперь, будучи замеченной, Китнисс могла только уповать на то, что ей не придётся долго взаимодействовать с теми, кого так беззаботно вёл Джастин. И зачем её мать и Гейл только понадобились здесь? Где-то на подсознательном уровне она понимала, что ожидать подобного поворота стоило: ради съёмок в Капитолий вызвали всех, даже Джулию, а рассказ Силии о лечении Сойки-пересмешницы записали прямо в Седьмом. Разумеется, они не могли оставить в стороне её мать и Гейла, её «кузена», который проявлял такое активное участие в революции. Однако обо всём этом Китнисс не задумывалась вплоть до этого самого мига, когда уже ничего нельзя было изменить — её вынудили столкнуться с Гейлом и матерью. — Эй, Китнисс! — радостно крикнул Джастин, когда их разделяла пара десятков футов, и раскинул руки, положив их на плечи Гейлу и Розмари. — Смотри, кого я привёл тебе. Держу пари, ты просто счастлива. Китнисс постаралась передать взглядом всю степень своей «радости» и жалела лишь об одном — только глазами придушить Джастина она не могла. — Здравствуй, Китнисс, — Гейл первым рискнул подать голос, пока Китнисс убеждала себя не прикидывать, куда лучше прятать тело Джастина в случае чего. — Так, ну всё, — осознав, что немая сцена не прервётся сама по себе, Джастин с целеустремлённостью, достойной лучшего применения, принялся налаживать взаимодействие между присутствующими. — Все приветствия, выяснения отношений, крики и слёзы отложим на потом — у нас с вами есть другие задачи. И первая из них — заселение. Объявив это, Джастин, не давая сбежать, в добровольно-принудительном порядке затолкал их во дворец и повёл показывать комнаты Гейла и Розмари. Китнисс, к её чести, предприняла попытку затеряться в одном из многочисленных коридоров, но Джастин вовремя заметил это и пресёк её манёвр. К счастью, никто из них больше не заговаривал, и, хотя это было странно, она радовалась неудобной тишине. Ощущение тотальной неловкости Китнисс могла бы перенести куда легче, чем тяжёлые разговоры с матерью и другом, насчёт применения к которому приставки «экс» всё ещё сомневалась. Джастин распрощался со всеми, едва довёл их до апартаментов, и напоследок подмигнул Китнисс, чем только усилил её раздражение. Она сделала мысленную пометку припомнить ему эту выходку. — Китнисс, дорогая, — Гейл минутой раньше укрылся за дверью, сославшись на дела, и она осталась наедине с матерью, — я так рада тебя видеть! Розмари явно намеревалась обнять её, дотронуться и тем самым убедиться, что это действительно её дочь, из плоти и крови, стоит перед ней, однако Китнисс отпрянула, избегая прикосновений матери. — Ну, я не могу сказать о себе того же, — пробормотала она — впрочем, достаточно отчётливо, чтобы Розмари услышала. — Я понимаю, дорогая, — примирительно проговорила её мать, и Китнисс еле удержалась от закатывания глаз. — Ты злишься из-за того, что я не была с тобой всё это время, и я очень сожалею об этом. Поверь, мне действительно жаль, что я не смогла приехать и заботиться о тебе и всё в итоге вышло так, как вышло. — Мы можем не обсуждать это в коридоре прямо сейчас? — вздёрнула бровь Китнисс. — Кажется, это не лучшее место для семейного разговора. — Да, конечно, — лицо Розмари просветлело. — Ты зайдёшь? — Не думаю, что я готова к этому, — разочаровала Китнисс. — Давай как-нибудь в другой раз… может, завтра. — О, что ж, — Розмари нервно улыбнулась, — если ты так хочешь. До завтра. Её мать ушла в свои покои, и Китнисс позволила себе негодующе выдохнуть. Прогулка, естественно, была испорчена — в таком настроении ей хотелось только каким-либо образом выпустить пар, а не предаваться созерцанию природы, окружающей дворец. Она стремительно двинулась в сторону комнат Джулии, чтобы проверить, не вернулась ли подруга, но резко остановилась на полпути. Зажмурилась, внутренне сканируя свои чувства. И круто развернулась, поменяв пункт назначения своего маршрута. Да, она не была способна пройти через разговор с матерью в данный момент, но зато её запала хватило бы на беседу с Гейлом. Какого чёрта он вообще приехал, если при первой же возможности ускользнул под защиту своего временного жилья? Они не видели друг друга больше года, расстались не на положительной ноте, и им совершенно точно было нужно прояснить, что между ними творится. А Гейл даже не пробовал писать ей. Конечно, Китнисс и не особо хотела получить письмо от него, но из-за отсутствия попыток было несколько обидно. Стучать пришлось долго и громко, прежде чем крайне удивлённый Гейл открыл ей. — Китнисс? — она могла бы спорить, что он испытал порыв протереть глаза, чтобы убедиться, что на самом деле видит её. — Зачем?.. — Хочу выяснить кое-что, — Китнисс оттеснила его от входа и прошла внутрь. Сложила руки на груди и поинтересовалась: — Когда это ты превратился в человека, который боится поговорить со своим другом? — Гейл не ответил, и она продолжила, меряя комнату шагами: — Молчишь? Будешь сидеть тут вечно? — Китнисс, я не хотел причинять тебе неудобство, — наконец произнёс Гейл, и его глаза чуть ли не кричали о его сожалении. — Я помню, при каких обстоятельствах говорил с тобой в последний раз, и знаю, что ты никогда меня не простишь. — Обычно люди разговаривают друг с другом, когда хотят извиниться, — саркастично бросила Китнисс. — А ты даже ни разу не написал мне. — Я пытался, хотя вряд ли ты мне поверишь, — с поражением в голосе признался он. — Сначала я сдерживал желание написать тебе, потом пробовал несколько раз, но никогда не отправлял писем: был уверен, что ты просто не станешь читать, а если и станешь, то только для того, чтобы разорвать после прочтения. Или сжечь, — поразмыслив, прибавил Гейл. На это Китнисс возразить было нечего — в действительности всё могло бы сложиться именно так. — К тому же у тебя был Пит, — излагал свои соображения Гейл, — я понял, что у меня нет шансов, задолго до конца революции. А те бомбы, которые я помог разработать, убили и нашу дружбу, — он взял паузу для дыхания. — Китнисс, я осознаю, что очень, очень сильно виноват, что ты не хочешь меня видеть, и я до последнего сопротивлялся приезду сюда. Я постараюсь не попадаться тебе на глаза и уеду при первой же возможности. — Ты закончил? — она подняла брови, когда Гейл выдохся. Он кивнул. — А теперь послушай меня, — решительно проговорила Китнисс, хотя сама не до конца представляла, что хочет высказать. — Я с самого начала старалась не верить в причастность повстанцев к тем взрывам и мысленно оправдать тебя. И у меня тогда не получилось принять всё это, я признаю. Я вообще была не в лучшем состоянии тогда, если честно, — перед внутренним взором вспышками пронеслись воспоминания о тех днях, заставляя что-то в ней сжаться. — Но я никогда не хотела полностью вычёркивать тебя из своей жизни. Гейл внимательно выслушал её, но вновь не проронил ни слова, предоставляя ей право вести монолог. Китнисс собралась с силами, чтобы преодолеть остатки внутреннего сопротивления перед своей предстоящей репликой. — Знаешь, мои психотерапевты потратили много времени, чтобы привести мой мозг в порядок, — нарочито непринуждённо сообщила она, — и сейчас я могу сказать, что сумела отпустить произошедшее. Тебе не обязательно постоянно скрываться, боясь ранить мои чувства. — Спасибо, Китнисс, — Гейл всё-таки оторвал взгляд от пола, в который настойчиво упирался до того, — я знаю, что моих извинений не хватит, даже если я потрачу на них каждую секунду своей жизни, но я надеюсь, что однажды… — он прервался, и она могла только предполагать, говорил он о прощении, о возобновлении общения или возможности восстановить дружбу. — Я уже простила, Гейл, — печальная усмешка проскользнула по её губам. — Я никогда не смогу забыть, но я простила тебя. Как бы он ни скрывал это, Китнисс всё равно заметила, что Гейл сглотнул все вставшие комом в горле эмоции.

***

Розмари Эвердин знала, что она, очевидно, далеко не самая лучшая мать. Она замкнулась в своём собственном мире после смерти мужа, она не могла быть опорой двум своим дочерям, она не была способна бороться. Сердце каждый раз болезненно сжималось, когда Розмари видела, как от неё отдаляется Китнисс, как Прим растёт почти без её участия, но переломить себя у неё почти никогда не получалось. В какой-то момент по крайней мере для старшей дочери она стала чужой. После революции у них был шанс на нормальную жизнь и восстановление семейных связей, однако гибель Прим лишила их его. Розмари вновь не сумела преодолеть своё горе и остаться с Китнисс — она уехала, переложив заботу о выжившей дочери на плечи новых властей Панема, доктора Аврелия и бывшего ментора Китнисс. В больнице Дистрикта-4 были нужны люди, и Розмари с готовностью посвятила себя медицине. Она, хоть и периодически помогала вернувшейся из Капитолия Энни Одэйр, никогда не забывала о родной дочери. Розмари всегда помнила о Китнисс и незадолго до её дня рождения набралась смелости написать письмо. Конечно, она не ждала мгновенного ответа, но Китнисс тянула гораздо дольше, чем рассчитывала Розмари. Позже выслушивать жестокие слова дочери было и обидно, и больно, но при этом она осознавала, что в речи Китнисс была немалая доля справедливых обвинений. Потому Розмари больше не настаивала и не связывалась с Китнисс. Она решила, что так пока будет лучше для всех. Но вот теперь правительство вызвало её в Капитолий, и мистер Джастин Лэрд организовал её приезд. Всё казалось таким хаотичным и быстрым, что Розмари с трудом ориентировалась в пространстве и времени. Спонтанное столкновение с Китнисс ещё больше выбило её из привычной колеи, но она была счастлива увидеть дочь и даже добилась обещания нормально, полноценно поговорить. Но Китнисс не пришла к ней на следующий день: сначала Розмари была занята на съёмочной площадке, а вечером времени для общения не было уже у её дочери — Китнисс, как узнала Розмари, разрабатывала книгу об истории Голодных игр вместе со всеми выжившими победителями. Поначалу Розмари просто радовалась, что дочь задалась по-настоящему хорошей и благородной целью, однако постепенно радость таяла, сменяясь беспокойством и подозрениями. За два дня, которые она провела в Капитолии, Розмари не раз замечала Китнисс с другими людьми. Так, Джулия, с которой подружилась её дочь, была милой девочкой, которая тем не менее не раскрывала Розмари никаких секретов Китнисс; Джастин Лэрд нередко вызывал у Китнисс закатывание глаз; с Джоанной Мэйсон и Энни Одэйр её дочь была в меру дружелюбной, а с Гейлом Хоторном перекидывалась всего несколькими осторожными фразами. В Пите Мелларке Розмари видела своего будущего зятя и потому с удивлением отметила, что Китнисс, хотя и ведёт себя тепло с ним, не демонстрирует никакой влюблённости в Пита. Зато взгляды Китнисс в сторону Хеймитча Эбернети провоцировали возникновение изрядного напряжения в Розмари. Этот зрительный контакт, едва заметные улыбки, мимолётные прикосновения… Спасибо на том, что её дочь не ходила с табличкой, на которой крупными буквами было бы написано о её любви к нему. Розмари искренне надеялась, что ошибается, что внутренний голос обманывает её, — всё же другие как будто были слепы и ничего не понимали. Так, может, это ей мерещилось невесть что? Не могли же все окружающие попросту закрывать глаза на столь вопиющее… Розмари хотела бы сказать «безобразие», но в голову относительно этой ситуации приходило только слово «нонсенс». Поэтому на третий день, когда их с Китнисс расписание совпало, Розмари изложила ей все свои сомнения и тревоги. И, едва закончила, поняла, увидев выражение лица Китнисс, что это была не лучшая идея. — Какое отношение моя личная жизнь имеет к тому, что ты хотела обсудить со мной изначально? — пока ещё всего лишь нарочито спокойно вопросила Китнисс. — Моё общение с кем бы то ни было никак тебя не касается. — Китнисс, я переживаю, — заговорила Розмари, — и как твоя мать я не могу одобрить подобные отношения. Более того, я против. — Почти половину моей жизни у меня не было матери, — Китнисс сидела в кресле, сохраняя осанку идеально ровной. — С чего ты решила, что твоё мнение понадобится мне сейчас? Розмари знала, что её дочь уже давно была независимой. Ни её слова, ни мнение общества наверняка не поколебали бы Китнисс, если уж она выбрала себе цель. Но пробовать воззвать к её разуму всё же стоило. — Но то, что ты… — Розмари замялась, испытывая почти что отвращение к тому, что должна была произнести дальше: — …состоишь в отношениях со своим бывшим ментором… — Мы не состоим в отношениях, — весьма грубо оборвала её Китнисс. — Но я этого хочу, — и вздёрнула подбородок, словно бросая вызов. Сердце Розмари упало куда-то в пятки, а её тело сковал страх. То, что она слышала от дочери, никак не могло быть правдой. Не должно было быть. — Китнисс, дорогая, он принуждал тебя? — Розмари подалась ближе к дочери, опустилась на колени перед её креслом и взяла её ладони в свои. — Всё это время, которое вы жили в Седьмом, он пытался совратить тебя? — она заглянула в глаза Китнисс, силясь найти честный ответ. — О Боже, мама! — Китнисс отдёрнула руки и вскочила с кресла, отходя от неё. Розмари растерянно смотрела на дочь, меряющую шагами гостиную. — Как тебе в голову только могло прийти такое?! — Другой причины, по которой тебе понравился алкоголик, который учился вместе со мной и твоим отцом, я не вижу! — Розмари тоже не сдержалась и слегка повысила голос. — Причины есть, но — ты уж извини — оглашать их тебе я не буду, — выпалила Китнисс и схватилась руками за голову, запуская пальцы в распущенные волосы. — Достаточно того, что я его люблю. А Хеймитч, если хочешь знать, пытался вывести из меня это чувство, как только узнал. Он даже уехал, чтобы моя, как он сказал, болезнь прошла. — Это не отменяет того, что он пьяница, который старше тебя на целых девятнадцать лет! Это целая жизнь, Китнисс! — продолжила убеждать Розмари. — Он безответственный наглец, погубивший всю свою семью, девушку, которая имела несчастье просто понравиться ему, и многих своих знакомых, которые попали на Игры из-за его победы. Он болен, Китнисс, ты никогда не будешь значить для него больше, чем его бутылка. Этот человек не умеет любить. Китнисс слушала, и если бы Розмари пригляделась, то — она была уверена — заметила бы, как на дне радужки её дочери тлели угли злости. — Хеймитч больше не может пить. Насчёт ответственности ты сильно ошибаешься. Сейчас он проходит лечение у Аврелия, — Китнисс говорила отрывистыми фразами, отвечая на каждый пункт её претензий. — Во всех смертях виноват Сноу, а не Хеймитч. На разницу в возрасте мне плевать. И ты снова заблуждаешься насчёт любви, хотя я, если придётся, готова его научить. Розмари внимала — и не могла поверить, что её дочь настолько сошла с ума, что в её голове сидела подобная чушь. — Тебе не будет плевать на возраст, когда ты станешь старше, а он превратится в старика, — отыскала новый аргумент Розмари. — Он умрёт, Китнисс, и ты останешься одна, и вряд ли ты тогда будешь нужна Питу или Гейлу. — А вот это уже подло, мама, — Китнисс сказала холодно, источая голосом стальную твёрдость. — С твоей стороны низко пророчить смерть человеку, которого я люблю. Ты прекрасно понимаешь, что у тебя нет способа воздействовать на меня и что я достаточно независима, чтобы не спрашивать твоего мнения, и поэтому используешь такие грязные приёмы. — Китнисс, я всего лишь хочу уберечь тебя от ошибок, — принялась оправдывать свои слова Розмари, — и не хочу, чтобы тобой пользовался какой-то… — Если ты собираешься оскорбить Хеймитча, то лучше не договаривай, — хмуро предупредила Китнисс, и Розмари замолчала. — На какое-то мгновение я подумала, что ты действительно хочешь наладить со мной отношения, хочешь попытаться стать семьёй, — её дочь усмехнулась и завершила свою речь: — А ты вновь доказываешь, что это невозможно. Ты ведь даже не пытаешься меня понять, мама, — она издевательски выделила обращение. — Дорогая, всё не так, — начала было Розмари, но дочь не стала слушать её. — Оставь, мама, — устало отмахнулась Китнисс и направилась к выходу. — Мы же теперь обе знаем, что ты никогда не примешь мой выбор. А я никогда не откажусь от него. Когда после ухода Китнисс хлопнула дверь, Розмари закрыла лицо руками, словно силилась не дать эмоциям выплеснуться. Она, сама того не желая, в который раз потеряла дочь.