Сбежавшая невеста

4 часа назад

      Всё в тоже утро среды, семья Елагиных проснулась значительно раньше Екатерины, которую мучил кошмар, и каждый сделал это по своим причинам. Игорь имел обыкновение просыпаться раньше всех, с первыми же лучами солнца, ведь более всего на свете любил и уважал тишину и одиночество раннего утра. Такая традиция у него заведена с тех далёких времён, когда Катя с Женей ещё не умели открывать глазки. Именно с появлением двух карапузов в доме стало невыносимо громко, и лишь утром, пока все спят, Игорь искал на кухне за чашечкой кофе необходимой ему тишины.       Елена просыпалась несколькими часами позже, чтобы иметь время сделать зарядку перед работой. А вот Евгений сегодня удивил родителей, встав в восемь утра, хотя обычно из своей комнаты, особенно летом, он выползал не раньше двенадцати.       Он был молчаливым, угрюмым, в нём не узнавался тот сын, к которому они привыкли. Тихий, он все утро предавался собственным размышлениям и, время от времени, открывал и закрывал различные дверцы и тумбочки, будто что-то искал. На вопрос мамы о том, в порядке ли он, ответил коротким кивком головы. За завтраком стояла тишина, лишь радио что-то щебетало на минимальной громкости. Каждый размазывал своей ложкой по тарелке кашу, в неё взглядом и уперевшись.       — Ты сегодня встречаешься с Дишей? — обрывает молчание Елена, и обращается она к Жене, глядя прямо на него. Тот взгляда от каши не отрывает, но отвечает спокойно:       — Да, — и ничего больше.       Нет, что-то с ним сегодня точно не так. У него будто не было сил говорить больше одной фразы, да и те давались ему с непосильным трудом. Елена Евгеньевна, тем не менее, все также активно продолжала:       — Тогда приводи её к нам на ужин сегодня! И Яна позови. Мы так давно не собирались все вместе… — тут следовало жалобное выражение лица, которое женщина состроила ну разве что для себя, ведь ни муж, ни сын на нее взгляда не подняли.       — Позову… — без эмоций бубнит Женя, поднося к губам ложку и без наслаждения проглатывая пресную кашу.       — Сынок, ты здоров? Игорь, правда, он какой-то странный сегодня? — обеспокоенно проговаривает женщина, и переклоняясь через весь стол, желает обхватить лицо Жени в свои руки, но тот вовремя отодвигается назад.       — Я в норме!       — Ну хоть умолк в коем-то веке, — бесстрастно парирует Игорь, глядящий в окно, и на автомате глотающий ложку за ложкой.       — Ценю твою поддержку, отец! — язвит в ответ Женя.       — Да какая муха вас сегодня укусила?! — повышает тон Елена, легко хлопая ладонью по столу, дабы привлечь внимание своих мужчин. Лицо её было искажено изумленным непониманием, обычно мужская часть семьи Елагиных не грешила препираниями с самого утра.       — Та же, что меня сегодня грызла всю ночь, — звучит со стороны дверного прохода сонный, вялый голос и все завтракающие, как по команде, переводят взгляд на источник голоса. Екатерина стояла в проходе, опершись плечом о дверной косяк, и хмурилась от яркого света, потирая сонные глаза, — Когда вы уже поставите москитные сетки?!       — Когда ты уберешься на столе, — без секунды сомнения, тут же парирует Елена Евгеньевна с той непринужденной возвышенностью, которую она применяла только к детям.       Кате нет смысла спорить. По меньшей мере, не в столь сонном состоянии. И потому она шлёпает босыми ножками по паркету, игнорируя мамино: «Почему без тапок?». Про себя же фыркает на женщину. Разве она не знает, что Катя терпеть не может, когда что-либо сковывает ноги?       — Спасибо, мам, было вкусно, — сказал Женя, и, стоило Кате усесться на стул, подорвался со своего, облизнув напоследок губы.       Оставив грязную тарелку в мойке, он скрылся из кухни прежде, чем семья смогла что либо осознать. Лишь пара женских взглядов: сестры и матери, были устремлены в его спину, одетую в свободную домашнюю футболку цвета кобальт.       — Что это с ним? — хмурится Катя не потому, что состояние брата её особо волновало, а лишь из спортивного интереса.       Такой Женя был не то, что редкостью: он никогда не пребывал в таком поникшем настроении духа, никогда бы не потерял возможность поострить над Катей, её внешним видом и бардаком в комнате. Но сегодня он лишь полухрипом-полушепотом поблагодарил за завтрак и скрылся в коридоре, скорее походя на тень, отголосок настоящего Елагина. Будто Женя, тот самый Женя, которого все знали и, не побоимся этого слова, любили, остался где-то во снах, послав вместо себя в реальный мир своего блеклого и вялого двойника.       — Сама не пойму, — пожимает плечами Елена, лишь через некоторое время решая оставить сына в покое и заняться своими делами, ведь работа терпеливо ждала. — Сегодня приедет твое платье на помолвку.       Принимаясь мыть свою тарелку, а после тарелку сына, Елена Евгеньевна оборачивается на дочь с улыбкой. Таковой даже отдаленно не было на лице молодой девушки, развалившейся на стуле, подтянувшей одну ногу к груди, а другую вытянув под столом.       — Радость-то какая! — язвит Катя, с ещё большим упоением впиваясь зубами в яблоко, которое лежало в миске на подоконнике, и греясь в лучах утреннего солнышка, привлекло Екатерину куда больше, чем мамино варево.       — Брось яблоко! Я для кого кашу делала? — пищит Елена.       — Для себя самой, очевидно, — тихо бубнит себе под нос Игорь, но дочь всё слышит, и потому обменивается с отцом короткими смешками. Эта задорность мужа и дочки коробит Елену, но она мужественно давит в себе это, переводя тему в русло более важное:       — Не остри, дорогая. Платье просто прелестное!       — Ага. Особенно корсет, — не разделяя восторга женщины фыркает Катя, боясь даже думать о мучительно тугом корсете, в котором любой человек станет планиметрической фигурой.       — Оно хотя бы способно скрыть твои телеса! Не каждому платью это под силу, — хихикает Елена, зная, что попадает в цель.       Острить над фигурой Кати — сплошное удовольствие! Такая себе невербальная травля, ведь после каждого подобного замечания со стороны Елены следует Катино: «Я не выйду к ужину, совсем не голодна» или «Съешьте кто-то мой бисквит, пожалуйста». И Елену это радовало невозможно. Окружённая стройными моделями, талию которых можно было сомкнуть меж большим и указательным пальцами, Елену Евгеньевну никак не покидало омерзение к широким бёдрам, большой груди и плотным ножкам своей дочери. И хотя Катю скорее можно было назвать фигуристой, чем толстой, Елена стремилась сделать всё возможное, чтобы Катины ребра можно было посчитать через кожу. Таким был идеал красоты Елены Елагиной.       А пока в кухне всё ещё бесновалась жизнь, отголосками фраз долетая до ушей Жени, он еле перебирал ногами, плетясь обратно к себе в комнату. Сказать, что самочувствие у Жени было паршивым — значило бы просто промолчать. Вот уже два дня, как Женя явно ощущал упадок сил, нарастающий с каждым его шагом или действием. Поначалу это можно было скрывать: запаса душевных сил хватало на то, чтобы держаться, как прежде, не выказывая окружающим никаких изменений. Но жизнь буквально вытекала из юного тела, а обмен не происходил.       Обычный, привычный Жене обмен. Жизнь вытекает — дым заполняет лёгкие, подзаряжая аккумулятор его работоспособности. Но курево пропало и Женя который день не мог его найти. Потому и чах прямо на глазах. Пытался брыкаться, как рыба на суше, рвать жилы, играя роль, но всё это было тщетным. Его аккумулятор окончательно сел — это он понял, когда открыв сегодня с утра глаза не нашел сил даже подняться с кровати.       Женя заползает в комнату и раздражает его всё. Духота, бьющий в глаза свет из окна, летающая в воздухе пыль, не заправленная постель, смятый и кинутый в углу костюм со вчерашнего дня и банка пива, которую Женя потихоньку цедил уже, наверное, дня три. Пиво выдохлось, стало походить по вкусу на мочу, но Женя, почему-то, до сих пор его не выкинул. Кровать так и манит броситься на неё, зарыться головой в подушки и уснуть крепким (желательно вечным) сном. Елагин непременно бы так и поступил, если бы не его ангел, что с таким энтузиазмом уговорила его прогуляться вместе. Сейчас она, наверное, порхает по дому, собираясь на встречу. Женя мог подвести кого угодно, но не Дишу. Подвести Дишу значило бы предать самого себя.       «Надо собираться!» — решает он, но стоит сделать один единственный шаг в сторону шкафа, как всё естество протестующе взывает против этого. Внутренний конфликт душил в этот момент Женю. Он не откажется от прогулки - это Евгений знал точно. Для него будет мукой услышать в трубке поникший голос Диши, которая обязательно протянет: «Ничего страшного, я понимаю», почти плача, просто для того, чтобы не обидеть Женю. Нет, так он с ней не поступит!       Но и на встречу идти в таком состоянии — сущий бред. Ведь что он сможет дать Дише в таком состоянии? Навряд-ли его ангел обрадуется, когда вместо Жени, которого она знала, к которому она привыкла, придет он настоящий, уставший, помотанный, избитый. Блеклая копия человека, которого она любила.       Было принято единственно правильное решение: предпринять очередную и, надеялся Женя, последнюю попытку отыскать злополучный пакетик с травой. Иного выхода не было. Будучи чистым от курева, Женя не способен был выдавить и улыбки.       На кухне в свою очередь тоже стало поспокойнее. Елена сделала всё возможное, чтобы за завтраком Катя, давясь обидой, не открыла более рта в присутствии матери. Игорь доел свою кашу и без слов скрылся в ванной, а Елена Евгеньевна пожаловавшись на то, что домработница опаздывает и что такую грязную работу, как мытье посуды, приходится выполнять ей вручную, тоже побежала собираться на работу.       Так и осталась Катя одна с тарелкой холодной каши, к которой даже не притронулась, думать о том, что отнести бедному, избитому Саше. Яблоки, наверное? Да, яблок у них дома всегда в изобилии. Может, шоколад? А вдруг он не любит шоколад?       И тут она ощутила себя последней дурой. Она не знает, что любит этот парень, чего не любит, не знает даже, ждёт ли он её. Банально не знает адреса, а на звонки её никто не отвечает со вчерашнего вечера. Всё это как-то ужасно давило. И с чего это только какой-то солдатик вызвал в ней столько противоречивых эмоций? Душевное равновесие Елагиной уже долгие несколько лет ничего не могло всколыхнуть, Саше же удалось сделать это за какие-то пару дней их знакомства. Ладно, пускай будет шоколад. В конце концов, кто вообще его не любит?       — Милая, мы ушли! — проговаривает Елена, лишь на мгновение отвлекая Катю от размышлений. Это они так быстро собрались, или она так долго тонула в мыслях?       — Удачи, — на автомате кидает Катя вслед закрывающейся двери.       Так, яблоки, шоколад… Может, компота какого-нибудь? Хотя где ей сейчас брать компот? Самой сварить! Так она и поступит, прямо сейчас доест и примется за дело, хотя толком этого не умеет, и рискует просто напросто испортить себе нервы. Хорошо, компот будет. Вишневый! Она обожала вишни, и была убеждена, что весь мир их любит. Была убеждена в этом даже сильнее, чем в том, что весь мир любит шоколад.       Может, каких-то медицинских принадлежностей? Бинты, пластыри… Деньги! Нужно просто помочь материально. Но, наверное, слишком унизительным для Саши будет просто взять и принять деньги, которые она собирается ему вручить. Черт, всё это просто непомерно трудно. И Елагина направляет в рот первую ложку ледяной каши, тщательно её пережёвывая и всё мозгуя и мозгуя о своем. А звук скрипящей двери, тем временем, доносится из коридора и под чьими-то тяжёлыми шагами прогибается пол.       — На охоту выполз? — иронически кидает Катя, ожидая словесной перепалки с братом, что развлекла бы её, завязала бы между ними диалог и тогда, если повезёт, Женя бы помог ей собрать гостинцы.       Но в ответ звучит тяжёлое молчание, лишь дверцы тумбочек и шкафов летают под напором его рук, издавая предсмертные скрипы, будто вот-вот слетят с петель. Катя скептически поджимает губы, глотая новую порцию каши. Она совсем забыла, что сегодня Женя вошёл в режим «Я веду себя, как последняя задница, не трогайте меня».       Скоро, стало понятно, что Женя следует какой-то своей цели, а не бездумно швыряет полки. Он что-то ищет, делает это быстро и обозленно. Догадка зародилась в голове Кати и отозвалась непривычно хитрой, для этого безмятежно-доброго личика, ухмылкой. Ох, кажется она знает, что потерял брат.       — Ты что-то ищешь? — щебечет девушка, пытаясь скрыть огонь злорадства в голосе.       — Нет, — осмотрев очередную тумбу и не обнаружив там того, что ему нужно, Женя кидает дверцу так сильно, что та врезается с громким ударом и отскакивает в прежнее положение.       Голос не его, голос глухой и злой, и если откинуть в сторону реальность, и довериться единственно своему слуху, можно было бы подумать, что вместо Жени в коридоре хозяйничает чужой человек, настолько неестественным для Жени казался этот голос.       Не найдя того, что искал, Женя вновь скрывается в своей комнате, а Кате остаётся лишь тешиться. То, что он ищет, лежит у Кати в шкафу меж лифчиков. Остаётся только ждать и наблюдать. Ведь однажды отчаяние доведет Женю до ручки, он придет к Кате с расспросами. Тогда-то она выложит все карты и обретет над ним власть! Отменный план, уж очень он нравился Елагиной.       Но, наверное, он нравился бы ей меньше, если бы она смогла лицезреть унылое зрелище, что разворачивалось в комнате Жени. Не имея иного выхода, он, собрав остатки, сущие крохи силы воли в кулак, стал собираться на встречу. Каждое движение давалось ему с трудом, он не раз споткнулся о груду грязной одежды, которую скидывал в углу, со злостью пару раз пнул свои же свитера, а после ощутил такой упадок сил, что уселся прямо на пол, не в силах ни двинуться, ни даже вдохнуть полной грудью. И вот он на полу, подтягивает ноги к груди, и прячет лицо в ладонях. В комнате откровенно воняло. Воняло его жалостью. Презрением к самому себе. Он просидел так настолько долго, что едва ли не уснул (хотя, возможно, не так уж это и долго, ведь в сон его клонило поминутно), но всё же нашел в себе силы подняться и продолжить сборы.       Натянул серую рубашку без рукавов, конечно, не застегнув первые три пуговицы. Не потому, что был в духе флиртовать с миром, а потому, что такова была привычка. Нашел единственные не помятые брюки, которые, по большой удаче, подходили к рубашке по цвету: были темнее лишь на несколько тонов. Пояс из черной крокодильей кожи, серьга в ухо, цепочка из белого золота на шею.       Стоит перед зеркалом, и критически осматривает себя. То, что он видит, ему не нравится. Какой-то выползший из могилы труп глядел на него в ответ. Касается холодными руками подбородка. В кончиках пальцев неприятно покалывает — не побрился с утра. Следом запускает пятерню в волосы. Грязные, конечно, до ужаса. Ну и хрен с ними, нацепит шляпу и довольно с него моды. Но всё же, не в этом было дело. Что-то иное отличало его, что-то иное казалось ему мерзким. Глаза. Вот, что было поистине иным. Потухшие, безразличные глаза, выражающие глубину, неестественную для девятнадцатилетнего юноши.       — Что-то не так? Что за грусть? — заговаривает Женя не своим голосом: хриплым, обозленным.       Отражение что-то ему отвечает, только он не слышит слов.       — Не весело тебе? — зловеще близко приближается к своему двойнику. Буквально дышит в зеркало и потому может рассмотреть всё.       Как помята кожа, как местами проявляются морщины, которым не место на лице человека, возраста Жени. Видит темную щетину, свои сальные поры, черные точки, волоски широких бровей. Смотрит под микроскопом в саму свою суть глазами сумасшедшего учёного. Интересно было изучать эту мерзость напротив.       — Улыбнись! От тебя же этого ждут, — но отражение, почему-то, не улыбается.       Ни одна мышца не дёргается на лице. Злость. Ненависть в душе. Мир теряет очертания, оборачиваясь в несуразную вязкую массу. Он существует в ней, но не живёт. Точнее, существуют их двое. Он и его настоящая личность в зеркале. На глазах проступают слезы. Женя так близко, что может рассмотреть, как намокают ресницы.       — Ты не понял. Надо улыбнуться. Ну же! — повторяет он, отражение несуразно шевелит губами, и молчит.       Не улыбается. Слишком серьезный. Слишком отягощенный болью существования. Отвратное зрелище. И потому он наконец улыбается. Угрюмое, поникшее, почти серое лицо в отражении внезапно, резко и неожиданно, сменяется неестественно широкой улыбкой, походящей скорее на оскал. Улыбается, как самый настоящий клоун, страшный, сумасшедший клоун, и глаза его походят на безумные. Приближается ещё ближе, будто желает навсегда запомнить себя таким, каким желает его видеть мир: дурачком с неестественной улыбкой. И вот он близко, и следы его дыхания остаются на зеркале. И улыбка эта, и тупые, бездумно счастливые глаза, становятся кошмарными, леденят душу.       Так вот он какой. Такова его извечная улыбка? Так его видят люди? В то мгновение ему внезапно открылась собственная суть, жалкая суть Ваньки-дурачка. Он не узнавал этой улыбки так же, как не узнавал себя без нее. Он больше не узнавал себя ни в каком обличии. Где он? Где его личность?       А отражение все глумилось, улыбаясь так неестественно широко, что виднелись десна. Глядеть на этого двойника было поистине страшно. В наигранном счастье этого лица было что-то устрашающее. И вот он моргает. Моргает отражение, но не моргает сам Женя. И Елагин отскакивает в ужасе от зеркала, чувствуя, как паника подступает к горлу. Он спотыкается об угол кровати позади и падает наземь. Чтобы поднять взгляд на зеркало ему требуется долгие несколько минут. Чтобы унять дрожь в теле, чтобы проморгаться, чтобы унять спазмирующий тело ужас. Его отражение стало жить своей жизнью… Что ещё за черт?!       Но вот, Женя наконец находит в себе силы посмотреть на зеркало. Ресницы подрагивают от ужаса, и одна единственная неконтролируемая слеза слетает с них. В зеркале отражается белая стена и более ничего. Никакого двойника. Двойник вновь скрылся в глубинах его души. Дрожащая рука неосознанно ложится на вспотевший лоб, за ней вторая, и вот наконец Женя полностью закрывает лицо руками, продолжая содрогаться всем своим телом от ужаса. Ему улыбалось его собственное отражение… Он определенно сходит с ума…       Когда он выходит из комнаты (а это происходит спустя долгие 20 минут) в квартире удивительно вкусно пахнет вишней. Катя куховарит? Впрочем, ему до этого дела не было. У него была цель, к ней он и двигался. Шаг за шагом, он заносил ноги на одну и туже высоту, ступал с одинаковой скоростью и частотой. Казалось, стоит ему сбиться с ритма, как он больше не сможет собраться в кучу, растечется бесформенной лужей на полу.       Кати на кухне он не находит, но зато понимает откуда запах: на плите остывает компот. Интересно было бы отведать варево сестры. А впрочем, он тут для того, чтобы отведать совсем иные напитки. И он берет курс к папиному мини-бару, встроенному в длинную столешницу. Присесть Жене удаётся с трудом, но он сполна вознаграждается холодком, который вырвался из открытых дверей маленького холодильника. Тут важно покоилась бутылка маминого "Мартини", сыры различных видов, вина разной выдержки, папин недопитый бурбон, который он цедил по стаканчику каждый вечер на протяжении последних трёх месяцев. И бутылка почти полного "Джеймса", который папа всегда оставлял «для случая». Что ж, случай настал. Впервые в жизни отец сделает что-то полезное для сына, хоть и не подозревает об этом. И горлышко "Джеймса" располагается в широкой ладони Жени, когда парень ногой закрывает дверцу мини-бара. И пока он ищет подходящий стакан для напитка, на кухню запрыгивает Катя, натягивая на одну ногу носок.       — Выключила! — ликующе восклицает девушка, которая, очевидно, волновалась, был ли выключен компот её собственного приготовления.       — Что это за зелье? — один вид "Джеймса" действовал на Женю положительно, раз он впервые за утро сострил, пускай и пресно, не выражая никаких эмоций. Звук наливающегося напитка приятно донёсся до слуха Жени.       — Для тебя отрава… А что ты делаешь? — настороженно тянет Катя, подходя ближе к брату и заглядывая ему через плечо, — Это же папин "Джеймс"!       — На нём нет именной бирки, — ухмыляется Женя, и уже подносит к губам стакан, когда его руку перехватывает Катина ладошка. Как же его это взбесило!       — Папа тебя убьет! — выпаливает Катя, предпринимая попытку отобрать у брата стакан, но тот умудряется выдернуть руку, пускай и ценой нескольких разлившихся на кожу капель.       — Не худшее, что он может сделать, — пожимает плечами Женя, делая глубокий, жадный глоток и блаженно прикрывает глаза от чувства мягкого жжения в горле и тепла в груди. От вмешательства сестры в этот райский момент парня спасла трель телефона. Срываясь к нему, Катя напоследок кидает ему строго:       — Отдуваться перед папой сам будешь!       Елагин лишь безмолвно поднимает вверх большой палец, наливая в стакан новую порцию напитка. Напугала. Будто случается такое, что отдуваться приходится не Жене.       Опрокидывая второй стакан, Женя слышит, как Катя начинает разговор обыкновенным «Да?», и как мягко здоровается с человеком на том проводе, говорит о том, что соскучилась по собеседнику и что им непременно нужно увидеться. На лицо Жени ложится некая задумчивая хмурость. Это она с Сашей-соседом так воркует, что ли?       — Жень, это тебя! — звучит эхом из коридора.       Идти к телефону парень не хотел. Каждая клеточка тела этому противилась, и потому, опрокидывая победный, третий стакан, и, чувствуя, как хмель понемногу ударяет в голову, Женя недовольно стонет, ударяет кулаком по столешнице, но всё же плетётся к телефону, который Катя бросила висеть на проводе, а сама быстренько упорхнула, ведь, очевидно, куда-то спешила.       Подхватывая трубку, Женя горел желанием зарядить ею Кате по лбу, да так, чтобы шишка не сходила добрые пару месяцев. Ведь не сотню, и даже не три сотни раз ей было сказано и мамой, и папой, и самим Женей, что бросать телефон висеть на одном лишь проводе нельзя.       — Сосед? — сам не знает зачем, Женя без особой заинтересованности начинает диалог этой фразой, но оживляется, когда слышит тонкий, нежный, родной голос Аминовой.       — А-а-ангел мой, привет! — и всякая былая нервозность или злость покидают Женю. Он опирается головой о стену, чувствуя, как чувство нежности по отношению к девушке греет душу. Улыбается вяло, слабо, но тепло и влюбленно, как мальчишка.       — Собираюсь ли…? — кидает взгляд на зажатый в руках стакан с алкоголем, — Собираюсь конечно! А ты уже выходишь?       Диша подтверждает, добавляя, что как раз натягивает второй босоножек, а Женя тем временем страдальчески закидывает голову. Он совсем забыл о времени, что было просто-таки непозволительно! Всегда, в любое время года, любую погоду, день недели, в здравии или болезни, счастливый, разбитый, обдолбанный или трезвый — всегда он выходил на полчаса раньше, чтобы успеть заскочить в любимую цветочную лавку, что находилась в восьми километрах от дома, и купить для Диши пышный букет. Кроме того, за спиной всё крутилась Катя, как надоедливая муха, то что-то роняя, то поднимая это, чертыхаясь про себя и раз за разом поправляла спадающий с головы обруч. Но по настоящему внимание брата она привлекла, лишь когда обогнув его сбоку, стала отпирать входную дверь, в другой руке зажимая большой пакет.       — Диш, подожди секунду, — наспех проговаривает парень в телефон, и успевает перехватить тонкое запястье сестры, пока та не выбежала из квартиры, — Ты куда это собралась?       — Гулять, — без доли сомнения отвечает Катя, предпринимает попытку выдернуть запястье, но Женина рука крепче.       Переводя на брата взгляд, она находит его серьезным и хмурым. Так обычно старшие братья глядят на младших, когда о них волнуются. Да что, черт побери, происходит с Женей? Не подменил ли его кто-то часом?       — С соседом? — серьезно интересуется парень, на что получает лишь кивок головы сестры, но в этом кивке читается всё.       Что-то вроде: «Ты же знаешь, мне нужно ему помочь» и «Я перед ним очень виновата!». И Женя, конечно, понимает сестру, и даже хочет отпустить её запястье, но прежде решает, всё же, уточнить одну деталь:       — Где он живёт?       — Не знаю, — честно пожимает плечами Катя, и тут же жалеет об этом, когда Женя, состроив лицо, вроде: «Ну понятно», потянулся и, в силу широко размаха рук, без труда запер дверь прямо перед носом Кати, на что она взвыла протестующим «Эй!»       — Раздевайся и шуруй мультики смотреть, — голосом, не терпящим протестов, отрезал Женя и хотел уж было вернуться к разговору с Дишей.       — Какого это хрена ты вдруг стал таким заботливым?! — и Катя делает уверенные полшага к Жене, неосознанно даже выпятив грудь.       — Кать, на тебя мне насрать! Но если с тобой что-то случится, голову оторвут мне, — Женя, которого этот диалог, невозможность закончить разговор с Дишей и собственное состояние выводили из себя, как-то слишком яростно и слишком агрессивно прохрипел всё это, склонившись прямо над Катей. Девушка впитывала каждое его слово, как губка, и зеленые глаза оттенял блик обиды на брата. Обиды напрасной, ведь что бы Женя там ни говорил, а о сестре своей на самом деле волновался, потому и не хотел пускать её одну к незнакомцу, адрес которого она даже не знает.       — Женя, со мной всё будет в порядке! Это же Саша, он мухи не обидит! — для пущей убедительности Катя даже ножкой топнула, а Женя ухмыльнулся под нос проскочившей мысли. Муху-то он, как раз и обидел… Ну, если разбивание головы ещё можно считать поводом для обиды.       Жене не нравилось ощущать себя родителем, учитывая, что он старше на какие-то три минуты, но сейчас он как раз им и был. Стоял, такой важный, глядел в глаза сестре. Почти умоляющие глаза. Взвешивал «за» и «против», чего делать ненавидел, ведь почти всегда полагался на простое «Хер с ним, будь что будет». Но с ней так нельзя, нельзя полагать благополучие Кати на случай.       Но, в конце концов, ведь он сам лично говорил с этим Сашей, который показался ему тогда нудным до скрежета в зубах. И если этот Саша способен поставить на место самого Муху, разве не вступится он за Катю при необходимости? Да и сестра смотрела на него такими глубоко щенячьими глазами, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, что отказать ей было просто-таки невозможно.       — Ладно! — наконец выдыхает Женя, и отмахивается от Кати, которая с весёлым «Спасибо!», потянулась поцеловать брата в щеку, — Только за пределы района ни ногой! И к семи чтобы была дома.       — Семь тридцать, — хитро сощуривая глаза, опускает голову к плечу Катя, но Женя остаётся непреклонным.       — Семь!       На том и решили, и Катя, добившись своего, всё-таки влепила в небритую щеку брата поцелуй, пожелав удачи в прогулке с Дишей. Отходя от Жени и покидая квартиру, Катя не могла прогнать запах алкоголя, который разил от брата. Всё таки сегодня он совсем иной, чем обычно.       Мысли её достаточно быстро развеяло бьющее прямо в глаза солнце, когда семеня по ступеням, Катя спускалась с подъезда.       Её фигуру обволакивало вискозное платье светло-коричневого цвета в белый горошек. Оно плотно облегало плечи, спускалось по груди, на поясе затягивалось тряпичным пояском того же цвета и узора, а после свободно спускалось по ногам. Платье было коротеньким и невесомым, необходимо было придерживать его края, чтобы в порывах ветра оно не взлетело. На ногах белые высокие кеды, тонкое запястье украшает браслет из красного кварца ручной работы.       Вещь по праву уникальная, ведь существует лишь в двух экземплярах — один на запястье у нашей героини, а второй извечно украшает руку Яна Юрьевича. Оба они не снимают вещицу с того далёкого времени, когда Катя, прокорпев над украшениями добрых два месяца, вручила браслет Яну в подарок в честь наступающего 1988-го. Второй же надела сама, и таким образом они будто вновь связали души. Не только унылые помолвочные кольца, но и браслеты, в которые Катя вложила всю свою душу, связывали их, как бы далеко они не находились.       Но не о браслете думала Катя, выбежав на залитый солнцем двор у своего дома. Хотеть навестить Сашу дело, безусловно, благое, но знать бы ещё, куда идти… И она крутится, глядя вокруг, и принимает, наверное, единственное возможное решение — стать в место, где они болтали позавчера.       Удивительно, что она помнила эти детали. Даже помнила, четко и ясно, в какой позе он стоял, как улыбался, и как поправлял военную фуражку… И с чего это он так въелся ей в память?       Итак, вот она тут, где в свое время стояли бессчётные коробки и она, запыхавшаяся, впервые увидела его. Интересная встреча… И интересное чувство щекочет грудь от воспоминания об этой встрече. Катины губы трогает неосознанная, мягкая улыбка, когда она, немного сощурившись от солнца, глядит на тот склон, где стоял Саша. Помнит, кажется, каждую мелочь его одеяния и поведения. В нём было что-то такое…такое…такое неописуемое. Что-то, что заставляет ее волнительно закусить нижнюю губу. И с каких только пор она стала такой… а какой? Какой, черт побери? Она даже собственного состояния не понимает. Возможно, от этого не понимает, что никогда ранее такого не переживала. Всё было в новинку и порой, признаться честно, пугало её.       Понимая, что впустую теряет время глядя в пустоту и обдумывая то, что обдумать до конца невозможно, Катя решительно настраивается больше не отвлекаться, и оборачивается ровно на 180 градусов: туда, куда в свое время Саша указывал ей рукой. Находит, что стоять плечом к плечу с Сашей и глядеть в горизонт однотипных крыш было приятнее, чем делать это одной. Хмурится этим мыслям, откидывает их, как мусорные, и серьезнее всматривается в горизонт. И как она, интересно, должна разобрать его дом? Хоть бы какой-то наводящий элемент. А ведь он, казалось, говорил что-то про тополь? Точно, речь точно шла о каком-то тополе.       Чтобы разглядеть хоть что-то, приходится сложить руки козырьком у глаз. Тополь, тополь, тополь. Медленно обводит взглядом горизонт. Есть! Видит тополь, которого при первой встрече с Сашей, хоть убейте, совсем не замечала. Значит, там он живёт? От этого, впрочем, не намного легче. Пускай она смогла вычислить крышу его дома среди прочих, но Катя всё ещё понятия не имела, где конкретно он находится и как туда добраться.

***

      Сколько, черт побери, она уже петляет? Час? Больше, куда больше! Сворачивает, забредает в тупик, возвращается, сворачивает в другую сторону и выходит из спального района. Возвращается к своему дому, выглядывает его крышу снова и снова, опять выползает в путь и вновь терпит неудачу! И так раз за разом, пока весь путь не стал для Елагиной сущим ненавистным адом.       Однажды попыталась спросить помощи у местных парней, которые рассевшись на лавочке, уминали семки. Наткнулась одновременно на то, что кроме «Ну дом… Там тополь ещё» ничего не может сказать, и что парни эти, кроме откровенного дешёвых подкатов ни на что больше не годятся.       Когда время её путешествия перевалило за два часа, Катя была уже вся взмокшая, раздраженная, платье липло к телу, кудри лезли в рот, пакет бил по ногам, Катя в ответ била ногами по нему сильнее, и уже совсем не была уверена о сохранности фруктов и компота в нем. Когда она пропетляла уже добрых два с половиной часа, отчаялась, поняла, что не знает даже, как вернуться домой, внезапная удача окатила её: нужный ей тополь возвысился на горизонте, как бы ликующе говоря: «Ты сделала это!». Она сделала! Нашла незнакомый дом незнакомого ей человека и чувствовала себя героиней. Благодаря этому преисполнилась сил, и почти побежала к подъезду.       И вот она подле Сашиного дома, оглядывается вокруг, оценивая обстановку. Довольно мило. В побеленных клумбах пестрели степки-растепки, одна-единственная лавочка горделиво разместилась посреди двора. Девятиэтажный дом ничем не выделялся. Катя жила в таком же. Все жители Бирюлёво обитали в таких же.       Поднимает голову и теряется взглядом в море отблескивающих окон. Прелестно, дом она нашла, но номера квартиры то она всё равно не знает! И так обидно внезапно становится, что она едва ли не рыдает. Отчаяние накатывает настоящим цунами. Два с половиной часа жизни потрачены впустую, подумалось ей тогда!       Но Катя не была бы Елагиной, если бы не пробивала себе путь лбом в любой, даже самой глухой ситуации. Не в их это духе — взять и сдаться за два шага до победного конца. Когда сдаешься, обычно, получаешь очень свирепые наказания, такова жизненная установка Екатерины. И потому встаёт логичный вопрос: «Что делать?» и цепкий взгляд зелёных глазок бегает вокруг, осматривая всё, но не фиксируясь ни на чем конкретно. Лишь лавочка привлекает внимание, так и манит, говоря «Я твое единственное решение».       Катя долго скептически глядела на неё, самоотверженно откидывая зародившийся план. С детства ей привили не только силу духа идти до конца, но и навязчивую мысль о том, что пестрить нельзя. Ничего девиантного, ничего гротескного. Тише воды, ниже травы. Долго пришлось ей переминаться с ноги на ногу, теребить подол платьица, поправлять волосы и кусать губы. Выделяться нельзя… Но ведь и Сашу увидеть так хочется! К черту! К черту сомнения! Ведь родители не тут, и не увидят этой вопиющей выходки, недостойной «юной леди», как наверняка выразилась бы мама.       И Катя, напоследок выдыхая лишний воздух из лёгких, одним резким движением вскарабкивается на лавочку, складывает руки рупором, собираясь окликнуть Сашу со всей присущей ей громкостью и ждать. Ждать и надеяться, что он дома, что услышит её, что окна его выходят во двор и что он непременно увидит её, обрадуется и спустится сюда к ней. Набирает побольше воздуха в легкие и готовится закричать. Но делать этого не приходится.       — Катя?! — счастливый, но в то же время удивлённый голос Саши звучит откуда-то из-за спины.       Звучит вспышкой. Неожиданно настолько, что Катя сначала теряется. Не кажется ли это ей? Но вот она оглядывается и действительно видит Сашу. Счастливого, расплывающегося в улыбке Сашу. Он замер на месте, удивленный увидеть её настолько же, насколько она удивлена услышать его голос из-за спины.       Помесь эмоций накрывает её бедное тело, что находилось в напряжении уже добрых часов пятнадцать. Вот он — жив, здоров, счастлив, не держащий обиды. С ним все в норме, он тут, рад её видеть, кажется, настолько же, насколько рада видеть его она. Только он растерян, стоит на месте и не шевелится. Лишь глядит на неё, глядит не моргая, будто оценивает, не мираж ли она. И Катя, спрыгивая с лавочки, доказывает парню, что вполне реальна.       Подгоняемая желанием обнять Сашу, который последние сутки был главной и единственной причиной её волнений, она семенит в его сторону, не в силах справится с улыбкой. Катя даже не осознает, насколько широкой эта улыбка была. Осознает только, что от чего-то бесконечно рада его видеть. Такого же простого и такого… такого… такого неописуемого, как при первой встрече. Грудь щекотнуло тоже ощущение, что и пару часов назад, но теперь девушка осознает его. Это нежность. Она нежно радовалась встрече с Сашей. Удивительное явление!       — Господи, я так волновалась! — щебечет девушка, когда расстояние между ними сократилось настолько, что Саша может расслышать её слова.       Одно простое: «Я волновалась!» и тело Саши пробивают молнии радостного экстаза. Что же, она не держит на него зла за то, что он, так нагло и беспринципно, как самый настоящий мудак, не появился в назначенное время в назначенном месте? Ох, как давно он не помнил себя таким счастливым!       Катя, тем временем, приблизилась и уже раскрыла руки для объятий, но Саша, в силу того, что был шокирован и не знал, как себя вести, не сделал того же. Это смутило Катю в её порывах. Наверное, она слишком навязчивая, наглая, и вообще, она пошлит и смущает Сашу. И потому вместо того, чтобы кануть в его объятия, как и планировала, Катя лишь несуразно роняет руки, останавливаясь на некотором расстоянии от Саши. Неловко, не зная, куда себя деть, как встать и как себя вести.       А Саша, который уже предвкушал первые (первые из миллиардов!) объятия в их с Катей истории, понял, что испортил всё своим бездействием и волна отчаяния охватила его. Сделал шаг ей на встречу, решив обнять её первым, а потом вдруг подумал, что наглеет. И почему он только стоял, как истукан? Выглядел, наверное, как идиот, хлопал себе глазами, пока девушка хотела его обнять!       И вот, они стоят друг напротив друга, о чем так долго мечтали, о чем думали и что представляли, но дурацкая неловкость всё портила. Катя нервно топала ногой, думая о том, что, наверное, мама права, и ей нужно учиться скромности. Саша, не зная, куда деть руки, которые подле Кати все время казались лишними и тяжёлыми, нашел им место на затылке, а сам думал о том, что всё обгадил, и теперь точно кажется тупоголовым дураком в её глазах.       — Ты пришла! — выпаливает Саша то, что крутилось в мыслях. Такая уж суть этого молодого человека — никакого притворства, тошнотворно долгого подбора слов. Он говорил, что думал, и иногда думал, что говорил, но такое случалось порядком реже.       — А ты нет, — хихикает Катя, тоже то, что первое пришло в мысли, и округляет глаза. А вдруг эта шутка его обидела? Но не успевает исправится, как Саша заговаривает:       — Да, я виноват… Просто вчера…– тянет Саша на автомате, а сам воспалённо мозгует, стоит ли рассказывать Кате о такой грязной части его истории, как конфликт с Мухой. Для него Катя — святыня. И он боялся пасть в её глазах.       Но все волнения, как и мысли, как и любые чувства, срываются, падают и разбиваются об асфальт, когда на его ладонь осторожно, мягко, будто боясь, ложатся её пальчики.       — Я знаю, — мягко тянет она, осторожно беря его ладонь в свою.       Катя волнуется не меньше Саши, делая это, но и не поступить так не может. Это был жест поддержки, и когда Саша поднимает на Катю удивлённые глаза, встречает её теплую улыбку.       — Знаешь?.. — растерянно тянет парень, и брови стремятся к переносице.       Тепло её пальцев сводит Сашу с ума. Если он и хотел упасть в раздумья о том, откуда Кате известна эта грязная информация, любые мысли на корню заглушили её прикосновения. Если Катя планировала этим жестом его успокоить, то напротив, она лишь взволновала его, вскипятила кровь. По коже пробежались мурашки, а забившееся в неестественном ритме сердце сбило дыхание.       — Я же важная шишка в Доме моделей, — пытается пошутить Катя, и Саша действительно улыбается, в голове всплывают обрывки вчерашнего диалога.       Белов внезапно задумался о том, что проживает мгновения своей мечты стоя здесь и, можно считать, держась за руки с ней. Такие сладкие минуты, когда подушечки пальцев девушки невесомо, словно касание самого ветра, лежат на его воспалённо горячей коже. Ладони у обоих потеют. Оба удивляются своей реакцией. Они дети что ли, что так радуются обыкновенному прикосновению?       Ну а Саша, осознав, что вечно этот момент длиться не будет, решительно настроился брать максимум от сегодняшнего дня. Потому, откинув волнение (точнее, спрятав, ведь подле Кати избавиться от него полностью Саша не мог), поднял светлый, пустой от тяжёлых дум взгляд. В тот момент Катя впервые отметила, до какой же степени у него красивые глаза. В них читалась чистота, едва ли не невинность, которой она не видела в кругах своего общения. Такой… неописуемый. И куда только подевался её словарный запас?       — У меня теперь шрам, — улыбается Саша, а Катя недоуменно поднимет бровь. Что ещё за шрам? Помогают пальцы Саши, указывающее на полосу под левой бровью. Точно, шрам!       — Сильно тебя, да? — с жалостью тянет Катя, на что Саша лишь издаёт смешок.       — Я сильнее ему накостылял, — Сашин задор не трогает Катю.       Она удивлённо и с лёгким испугом в глазах взметает брови и Саша понимает, что снова накосячил. Она, эта принцесса, спящая на мягких шелковых перинах, навряд-ли видела пацанские потасовки. Она выше, куда выше этой грязи, а своей шуткой Саша лишь ещё раз доказал, что не достоин с ней даже одним воздухом дышать.       — В смысле, не так уж я ему и сильно… — тут же пытается исправится Саша, ощущая, как земля учтиво раздвигается под ногами, чтобы он под неё провалился, закопался, и никогда больше не выбрался оттуда. И пускай на могиле так и напишут: Показал себя орангутангом в глазах девушки своей мечты.       Катя видит это замешательство, и спешит перевести тему, чтобы лишний раз не вгонять Сашу в неудобное положение.       — Я тут тебе кое-чего принесла… Думала, ты на больничном, — кивает Катя на пакет в своих руках, и вспомнив, какие препятствия он преодолел, добавляет, — Фрукты, возможно, уже превратились в сок.       — Так даже вкуснее! — сияя всеми тридцатью двумя зубами, Саша был действительно благодарен Кате за то, что она так добросовестно сменила тему. Девушка в ответ тихо хихикает, опуская голову. Смотреть на неё — вот великий дар человеческий. И как он только жил раньше, не зная блаженства улыбаться в ответ на её улыбку?       — В общем, вот, — победно вручает Катя пакет Саше, и тот благодарно его принимает. Их пальцы едва ли не соприкасаются, но всё же остаётся несколько миллиметров пространства.       — Слушай… А ты не хочешь прогуляться? Погодка сегодня супер, — заводит Саша, ведь понимает, что разговор свелся на нет, и придется либо прощаться, либо начинать прогулку. И если первому противилось все нутро, то второго душа наоборот жаждала.       Катя на мгновение задумалась, и Саше стало волнительно. Не хотелось вновь потеряться после того, как они столь случайно нашлись. Кстати, как она нашла его дом? Неужели, запомнила его кривые объяснения?       Катя усердно мозговала. О том, какие дела ждут дома, и когда, собственно, ей положено там быть, и уместна ли эта прогулка, и не слишком ли это странно, учитывая помолвочное кольцо на пальце. А с другой стороны, ведь не совершает же она ничего аморального! Прогулка, невинная и дружеская –это же не секс. Ничего постыдного или неправильного нет в том, чтобы она хорошо провела время в компании этого бесконечно милого паренька.       — А почему бы и нет? — в завершении своих мыслей, улыбается Катя, и у Саши падает камень с плеч. Он даже облегченно выдыхает, и счастливый, шагает ближе к Кате, подставляя свой локоть, чтобы она уложила на него ладони. Девушка хохочет и делает то, что от нее ожидается.       Невесомый жест обрёл внезапно вселенскую важность. Из Кати с Сашей они стали Катрин и Александром, юными леди и лордом, с чистыми душами, помыслами и невинной, едва ли не детской симпатией. В воздухе витал запах свободы и выпечки. Платье Кати обрело романтичность нарядов Викторианской эпохи, Сашина же клетчатая рубашка внезапно стала прогулочным жакетом наследника большого состояния. Казалось, где-то поблизости прогуливается гувернантка Екатерины, и стоило ей на мгновение отвлечься, как молодые люди позволили себе вопиющую фривольность — касания. Интересно, какой была бы Сашина любовь, познакомься он с Катей, скажем, в XIX столетии? Такой же. Такой же чистой и хрупкой, почти хрустальной.       — Тогда пойдем, скажем, туда, — кивает Саша в северо-западном направлении.       — Почему именно туда? — интересуется Катя, заинтересованно глядя на Сашу. Она все ещё слегка его стеснялась, потому напрямую глядеть решалась только тогда, когда его внимание было направлено в другую сторону.       — Неплохое направление. Не хуже остальных, — пожимает плечами Саша, и хохочет в ответ на то, как Катя заливается смехом, закидывая голову назад. Смеяться, стоя друг подле друга, оказывается, ещё приятнее, чем хохотать, болтая по телефону.       — Ну тогда веди! — поудобнее укладывая ладошки на согнутом локте Саши, щебечет Катя и Белов, довольный, как кот, делает первый решительный шаг в этом «неплохом» направлении.       Во время той прогулки, которую Саша всю оставшуюся (без преувеличения) жизнь будет вспоминать, как самую ценную из всех с ним приключившихся, Саша впервые ощутил, каково это — быть кому-то искренне интересным. Интересным во всех своих проявлениях.       Она тогда заговорила первой. Банальное «Расскажи что-то о себе» было сказано не из пресной вежливости. Кате действительно было интересно узнать о Саше как можно больше. Он видел это, видел в больших, зелёных глазах, вперившихся в его профиль, ожидающих, когда зазвучит голос парня.       Он тогда попытался вспомнить: а как они в свое время познакомились с Ленкой Елисеевой? Она училась на параллели, нравилась ему с седьмого класса и Белов хорошо помнит, как Лена вызвалась организовать школьные танцы. Конечно, он сделал тоже самое. Тогда они впервые провели вместе время, а после он выторговал свой шанс провести блондинку до дома. Не было тогда никаких вовлечённых: «Расскажи о себе» с её стороны. Ведь, кажется, не было и впредь?       Почти два года Саша носил гордый статус молодого человека Лены Елисеевой, и лишь слушал и слушал её бесконечные сплетни об одноклассниках, рассказы о заграничных джинсах и ссорах с родителями. И не припомнит он ни единого раза когда она, вот как Катя сейчас, ловила бы каждое его слово, не перебивая, не переводя тему на себя.       Почему он вообще был с Ленкой? — вот, что внезапно его заинтересовало. Ответ, впрочем, прост — он даже не знал, что может быть иначе. Он не знал, что в отношениях с противоположным полом твое слово тоже имеет вес. Что ты можешь быть интересен, что рассказы о твоих увлечениях не должны вызывать скептические насмешки, как это было с Леной.       А тут вот Катя, его ангел, посланный с небес, не просто для того, чтобы озарять его жизнь, но и для того, чтобы показать какой любовь, настоящая любовь, на самом деле должна быть.       И он с упоением рассказывал Кате о своей пылкой любви к авиа-конструированию, о том, как в детстве таскал картон у мамы, чтобы строить самолетики, которые и по сей день висят у него на люстре в комнате. Катя в ответ хихикала, и брала с парня слово, что однажды, когда бы то ни было, он пригласит её к себе затем, чтобы выпить чай и рассказать историю каждого отдельного самолетика, висящего под потолком. А после Саша перевел тему к огромному количеству геологических книг, которые прочел в армии, и о том, что теперь, во что бы то ни стало, отучиться на вулканолога. Саша и не думал, что Катины глаза так загорятся восторгом от его идей. Даже лучшие друзья в лице Космоса, Вити и Фила критиковали этот выбор, считали это бредом и глупостью. А Катя напротив, пришла в восторг.       — Это так необычно! — прощебетала она, едва ли не подпрыгнув от восторга, — Люди так редко выбирают интересные специальности! Одни учителя и врачи вокруг.       — А ты у нас кто? — интересуется Саша так же вовлечённо, посчитав, что пора бы переводить разговор на девушку.       — В душе или на бумаге? — хитро ухмыляется Катя, и лишь разжигает Сашин интерес.       — И там, и там!       — Ну, в зачётке я юрист, — протягивает Катя, и на мгновение Саше кажется, что она не слишком воодушевлена своей будущей профессией.       — А в душе? — прежде, чем Катя совсем утратит вдохновение, Саша переводит тему.       — В душе ювелир! — гордо проговаривает Катя, и видя Сашину реакцию, тут же восклицает, — Черт, у тебя так округлились глаза!       — Я впервые слышу о таком увлечении! Это…так необычно и… замечательно в общем! — порой Белов проклинал свой не слишком обширный словарный запас. — Ты украшения делаешь?       — Да! Смотри, — и Катя протягивает ему ручку, на которой красовался уже упомянутый браслет из красного кварца, — Моих рук дело.       Саша перехватывает тонкую руку, чтобы получше рассмотреть творения мастерицы, но замирает, неосознанно поглаживая подушечками пальцев её кожу. Мягкую, как сам шёлк, гладкую, бархатную. Была она чем-то таким необыкновенным намазана, или сама собой поблескивала в лучах палящего солнца, Саша не знал, но блеск Катиной кожи интересовал его даже больше, чем браслет.       Браслет, тем не менее, прелестный, но постойте… Как-то отдаленно знакомый Саше. Парень хмурится, и пальцами принимается перебирать камни. Ведь точно где-то видел, причем недавно, а вспомнить никак не может. Всплывает зацепка и теряется. Так вновь и вновь пока наконец память, вдоволь набаловавшись, выплюнула ему воспоминание несколько-часовой давности:       «Черная машина могущественно рычала, отблескивала в лучах горячего солнца, вздымала настоящий пыльный вихрь, оглушала издевательски веселой музыкой, а из водительского окна торчала тонкая рука, кривоватые длинные пальцы подрагивали в такт песне, а в них была зажата дымящаяся, наверняка ментоловая, как подумал про себя Саша, сигарета. На высунувшейся руке красовался браслет из розового кварца.»       Точно! У Яна на руке красуется если не такой же, то по крайней мере очень похожий на этот браслет. Похож подозрительно. Слишком подозрительно. «– О, это не девушка, это… Вся моя жизнь» — внезапно непрошенно всплывает в голове голос нового товарища и в крови закипает странное чувство, выжигающее внутренности до тла.       Не девушка… Вся его жизнь. Не носит ли вся его жизнь тот же браслет, что и Ян? Более того, не сделала ли она его вручную своему избраннику? Саша поднимает взгляд чуть выше и обмякает. Да ведь на пальце, на безымянном пальце правой руки, у нее отблескивает кольцо, которого он ранее не замечал!       — Всё в порядке? — мягко интересуется Катя, видя, как внезапно нахмурился Саша, как черты его лица стали острее. Спрашивает, и волнительно подаётся ближе.       Нет, всё это бред. Просто глупое, глупейшее стечение обстоятельств. Где сын Генерального прокурора СССР, а где Катя, его новая соседка из Бирюлево. И пускай внешностью она не уступала самой принцессе Сиси, и достойна была роли не только невестки Генпрокурора, но и самой первой леди страны, но Саша всё же не знал что не было ни единого шанса этим двоим даже банально познакомиться, хотя они наверняка друг другу понравились бы.       Да и не мог, просто не находил Саша сил подозревать её ни в чем, когда она стояла рядом, плечом к плечу, и он чувствовал запах её свежего, пьянящего парфюма. Эвкалипт… Зеленый чай... Удивительная помесь. Нежно и при том благородно. Совсем не похоже на ту приторно сладкую муть, которой обычно обливались его знакомые девушки. А кольцо? Ну не на тот палец надела, Бог с ним!       — Да… Прости, я залюбовался, — наконец заговаривает Саша, и глядя на девушку видит, как она расплывается в счастливой, отчасти облегченной улыбке, мягко убирая руку. Без касаний к её мягкой коже пальцам стало холодно и одиноко.       — Но вообще, я не только украшения делаю. Я ещё изучаю всё, что касается ювелирного дела.       — А что его касается? — непосредственно тянет Саша, и эта простота заставляет Катю улыбнуться.       — Историю ремесла, биографии ювелиров, изучаю камни и легенды… — не успевает девушка закончить, как её перебивает заинтересованный Саша.       — Легенды? — загоревшийся интересом, протягивает он.       — О да, это моя любимая часть! Их полным полно! Слышал, к примеру, что-то о Пьере де Бонифасе?       — Нууу… отчасти, — протягивает Саша с умным видом, боясь показаться невежей в Катиных глазах, на что она лишь хихикает.       — Не парься, я тоже о нем раньше не знала. Это алхимик. Так вот он убеждал, что алмаз способен сделать человека невидимым, а агат дарит красноречие.       «Мне бы этот агат тогда не помешал бы… Хотя хрен его знает, что это вообще такое» — подумал Саша и продолжил слушать Катин вдохновленный голос, доверяющий ему все глубинные интересы и увлечения Катиной тонкой, как был уверен Саша, души.       — А жители Зипангу зачем-то кладут в рот своим мертвецам розовые жемчужины, так Марко Поло писал, — продолжала Катя, а Саша мог лишь дивится: одновременно тем невероятным вещам, что она рассказывает, и тому, как в её голове уложились все эти названия и подробности. Что вообще за Зипангу такое?       — А ещё у меня есть любимая легенда! — заводит Катя, но внезапно осекается, меняется в лице, тушуется, — Я, наверное, слишком много болтаю, да? У меня рот не закрывается…       — Нет! — искренне испугавшись того, что Катя прервет вдохновлённый монолог, что голос её перестанет медом литься в его уши, Саша выпалил это, возможно, слишком громко.       — Продолжай, ты так интересно рассказываешь! Хотя я, конечно, половины слов не понимаю, — почесывает Саша затылок, — Так что там за легенда?       — Легенда о морском чудище, влюбленном в жемчужину, — улыбается Катя, довольная тем, что её увлечения интересны Саше так же, как его интересны ей, и что она не навязчивая, не надоедливая и так далее по маминому списку.       «Чудище, влюблено в жемчужину… Как поэтично» — подумалось Саше.       — В общем, однажды король Пероз приказал водолазу выловить эту жемчужину. Чудище умертвило водолаза, но жемчужину вернуть не смогло, и в течение семи лун оплакивало свою утрату.       — Как красиво… И трагично, — заворожённым голосом тянет Саша, которого история действительно поразила, заиграла на струнах чувств.       Как… живо, подумал он. Как реально и фантастически одновременно. Чем-то напоминает их с Елисеевой историю. Только в их случае жемчужина сама прыгнула в руки водолазу, а чудище, вместо слез, покалечило водолаза и отпустило.       — А что в итоге случилось с жемчужиной?       — О, этого никто не знает. Из рукописей Прокопия понятно, что гунны заманили Пероза в западню и там он выронил жемчужину. Её долго искали, император Анастасий обещал за неё пятьсот фунтов золота, но так нигде и не отыскали, — завершила Катя, и на несколько минут повисло молчание: каждый обдумывал историю по-своему.       — Чудище жалко… Оно ведь любило жемчужину, — наконец выносит свой вердикт Саша, а сам попутно кидает на Катю взгляды, восхищённый её познаниями.       Не Елисеева — она его жемчужина. Красивая, веселая, умела и прекрасно образованна, а в добавок ко всему будоражит и треплет его сердце так, как прежде не способна была ни одна девушка.       — А мне жемчужину, — внезапно не соглашается Катя, чем перехватывает внимание Саши, — Поплатилась несчастьем за красоту, — поджимает губы девушка, будто сопереживает бедному драгоценному камню.       На этом диалог иссяк, ведь фраза Кати дала новую пищу для размышлений Саши, а его, напротив, натолкнула на новые мысли Катю. Но молчание затягиваться не могло, и Саша поспешил его прервать.       — У меня тоже есть любимая легенда… — заводит он, и Катя тут же подаётся вперёд.       — Какая? — интересуется девушка, глядя прямо на Сашу. Кажется, она перестала стесняться в открытую на него смотреть. Перестала стесняться его в принципе.       Саша интригующе улыбается, а сам наспех пытается вспомнить, как же там конкретно говорится. Его любимый фильм подарил ему эту легенду, и если не указать, что она — чистейшая выдумка режиссера «За бортом», то она покажется вполне себе поэтичной и не менее трагичной, чем та, которую только что поведала ему Катя.       — Об Артуро и Катрине. Артуро был простым рыбаком, а Катрина — дочерью губернатора. В общем, они полюбили друг друга. Сильно полюбили, знаешь так… когда дыхание перехватывает. Когда все и всё вокруг не важно, и для тебя существует только она… Ну или он, — говорил Саша с нежностью, с трепетом человека, который отменно знает, о чем говорит, пока та самая она, смотрит на него большими, зелёными глазами, внимая его словам, — Вот, ну и, конечно, отец Катрины был против их союза, и запретил Артуро даже приближаться к Катрине. Уплывая по делам, Артуро пообещал Катрине, что когда вернется, то просигналит три раза, чтобы она поплыла навстречу, и они встретятся по середине.       — Красиво… — мечтательно протягивает Катя.       — Да. Но в день, когда Артуро вернулся, был ужасный туман. Он просигналил, но не смог увидеть Катрину, а она не видела его лодки. Она кричала: «Артуро! Артуро!», а он ей в ответ: «Катрина!», но они почти не слышали друг друга. В итоге, она прыгнула в воду, он тоже и они поплыли друг к другу.       — Вот это любовь… — тянет Катя, чувствуя, как на историю отзывается сердце.       — Но волны были такими сильными, что они оба не смогли справиться с ними и пошли на дно, так и не добравшись друг до друга. Они оба утонули, но навсегда воссоединились на дне.       — И стали чудищем и жемчужиной… — добавляет Катя, губы которой, подрагивающие губы, тронула улыбка при этой мысли. Любовь… Как на многое ты способна! Вечная любовь.       Катя всё ещё смотрит на Сашу, когда он отвечает ей на взгляд. Впервые он отметил, что Катя ниже его на добрые сантиметров десять.       — Точно, — отвечает Саша тихо, трепетно. На большее, глядя ей в глаза, он не способен.