Прочь из Египта

Остаток вечера прошел скверно. Нориаки не разговаривал, Джотаро тоже не заводил беседу. Он старался быть рядом, показать, что он здесь и хочет помочь, это максимум, на который он был способен. Нориаки нужно было пережить чувство окончательной потери своей старой жизни, и Джотаро давал ему это время, он бы дал ему все время мира, он был на это способен. Было ли в его силах заглушить его, сделать все хорошо? Нет. Джотаро хотел бы иметь такую кнопку: нажал, и все стало хорошо. Но такие раны не вылечить – она останется с Нориаки на всю жизнь, и Джотаро знал это, потому что сам прошел через подобное. Путешествие в Египет навсегда изменило его, и пути назад не было. Как и сейчас тоже нет. – Ты хочешь побыть один? Мне взять вторую комнату? – спросил Джотаро у него в отеле. Нориаки даже не посмотрел на него. – Не знаю, – сказал он отчужденно. – Мне все равно. Джотаро поджал губы. Вторую комнату он брать не стал. Он помнил, как ему было плохо и одиноко, когда он оставался один, когда только приехал из Египта домой. Он не мог объяснить свои чувства кому-то, потому что ему семнадцать, он пережил самые тяжелые в своей жизни пятьдесят дней, потерял ставших близкими людей и убил столетнего вампира. Его замкнутость давила в разы больше обычного, и Джотаро даже не мог сформулировать, что конкретно он чувствует. Боль? Определенно да. Тоску? Возможно, но пока он еще не осознал смерти своих друзей. Злость? Точно, но он даже уже отомстил. Облегчение? За мать точно да, но это благое чувство никак не компенсировала все остальное. И беспомощность, такую сильную, всепоглощающую беспомощность. Столько мыслей и чувств крутились внутри него, а Джотаро даже сказать не мог об этом, только открывал рот как рыба и промаргивался от наступающих слез. Его мама старалась понять его, но у нее не получалось: ни Джотаро, ни старик не стали раскрывать все детали путешествия, да и не особо хотели. Холли знала, что ее сын прошел через что-то очень страшное, но не знала никакой конкретики. Она же только больше испугается и будет волноваться, если Джотаро начнет жаловаться. Или хотя бы скажет сухие факты. Сухо все равно не выходило, и Холли видела в любых движениях Джотаро боль, скорбь и усталость, но он не позволял помочь ему. Он слишком любил ее, и он не хотел, чтобы она после болезни переживала. И когда-либо переживала вообще. Старик подходил к нему два раза. В первый он рассказал про свою молодость, когда тоже потерял дорогого друга. Джотаро слушал и не понимал, что он чувствует по этому поводу: он осознавал, что Джозеф проходил через это, но юношеский максимализм твердил Джотаро, что его все равно не поймут. Не узнают, что он чувствует. Не смогут узнать. Второй раз он подошел, когда Джотаро мыл посуду после ужина. – Джотаро, мы не сможем тебе помочь, если ты не подпустишь нас к себе, – серьезно сказал Джозеф тогда. Джотаро хмыкнул и сделал вид, что не обращает на него внимание. – Мы семья, помни об этом. Но если ты нам не доверяешь, то можно сходить к психологу. В Фонде работают квалифицированные специалисты, они знают о стендах и о том, как пережить стресс… – Замолчи, дед, – огрызнулся Джотаро, сильно сжимая в руках губку. Белая пена облепила его руку, и Джотаро вглядывался в ее пузыри. Джозеф вздохнул. – Ты услышал меня, внук, – и мягко похлопал его по плечу. – Ты сам знаешь, как решать свои проблемы. О, да. Утыкание, как тупого котенка, в то, что у Джотаро вообще есть проблемы, было так приятно. Джотаро разозлился, и когда Джозеф вышел из кухни, оставляя его одного, он сильно бросил губку в раковину, и вся пена разлетелась, попав на Джотаро и на стены и стол. Потом это все пришлось протирать, сжав зубы. Пошли все нахер. Просто пошли нахер. Абсолютно все. То был нелегкий период для Джотаро. Сейчас, спустя 11 лет, он его вспоминал и понимал 17-летнего себя, хоть и было стыдно за свое поведение. Но его принимали и не злились на него, поэтому, наверное, можно было считать, что все в порядке. Семнадцать лет вообще трудный возраст. Если происходит что-то из ряда вон выходящее – например, убийство вампира, опасность на каждом шагу, потеря прошлого, – все переживается в разы хуже. Еще недавно Нориаки был дома, с родителями, которые хоть и не понимали его, но все же были рядом, у него не было никаких рисков. А теперь он пережил за два месяца больше, чем кто-либо когда-либо. Они легли спать, их кровати разделяла одинокая тумбочка, на которую Джотаро положил свои наручные часы, а Нориаки не клал ничего, он только отвернулся к стене. Джотаро долго смотрел на его силуэт, сначала мерно дышащий, а потом Нориаки сжался, и Джотаро увидел его подрагивающие плечи. Нориаки плакал бесшумно, и Джотаро задумался, как часто Нориаки раньше так приходилось делать. Эти мысли подобием кирки, вонзающейся в холодную, пока еще не рыхлую землю. Нориаки не говорил о своих родителях раньше. Как-то он сказал, что не предупредил их о своем решении поехать в Египет – иначе точно не отпустили бы, а если не спрашивать, то и запретить не могут, как бы. Он все хотел им позвонить, но потом были атаки, отсутствие связи, снова атаки, усталость, а потом Нориаки стало стыдно звонить. Они, конечно, волнуются, он знает, что они волнуются, но это только больше не позволяло ему набрать домашний номер и нажать на кнопку звонка. Этим откровением он поделился с Джотаро одной теплой ночью, когда они еще не перешли к стадии укромных поцелуев, но когда уже начали общаться друг с другом. Джотаро тогда так же лежал на своей кровати и смотрел на Нориаки, который лежал на боку, повернувшись к нему, и с тоской водил пальцем по узорам на простыне, рассказывая о своих чувствах. Джотаро тогда ответил, что лучше бы Нориаки позвонил. Но Джотаро не помнил, сделал Нориаки это все-таки или нет. Нориаки долго плакал, а потом притих, и после еще какого-то времени (время для Джотаро перестало иметь значение в тот момент, когда он понял, что по сути подчинил его себе) Джотаро встал и сел рядом с Нориаки. Кровать прогнулась под его весом, тихо скрипнув. Джотаро положил руку на плечо Нориаки и погладил. Он не знал, спит ли Нориаки или просто делает вид, что Джотаро здесь нет. Но так Джотаро встретил рассвет, а потом все-таки лег спать к себе. Путешествия во времени выматывали, и каждый новый эксперимент забирал сил примерно в геометрической прогрессии их революционности. Когда Джотаро проснулся, далеко за полдень, Нориаки в комнате не было. Он нашелся у входа в отеле, где они остановились на эту ночь. Нориаки курил сигарету, сидя на скамье, и повернул голову, чтобы посмотреть, кто вышел. Увидев Джотаро, он отвернулся. Джотаро сел рядом и сцепил руки в замок. Нориаки докурил и затушил окурок о пепельницу в мусорке, но выбрасывать не стал. Молча сидел и вертел его в пальцах, а затем наконец спросил: – И что теперь? – Изначально я хотел просто поехать к твоим родителям и попытаться им сказать, что ты нашелся, – ответил Джотаро, еле заметно пожимая плечами. – Сейчас могу предложить тот же план. – Ясно, – хмыкнул Нориаки. – Отличный план. А главное, надежный. – Ну, у меня есть план Б, – сказал Джотаро, глянув на руки Нориаки. У него были длинные тонкие пальцы, и сейчас эти пальцы потрошили бычок: порвали бумагу, постепенно отрывали от ваты фильтра полоски, но до конца не доводили, оставляя их собранными у самого края. Беспокойность. – Прекрасно. Просветишь? – нарочито без интереса спросил Нориаки. – Если понадобится. Сейчас это может прозвучать глупо, – отказался Джотаро. Нориаки сжал растерзанный окурок в кулаке и выбросил в мусорку. – Как скажешь, – сказал он, когда выдохнул злобу. – Когда поедем? – В любое время. Сегодня выходной. – Окей. Может, сейчас? И они снова поехали к его родителям. Нориаки снова видел полузнакомые районы, через которые они проезжали. Тогда они только переехали из Морио в Токио, и Нориаки еще не успел узнать город получше, но иногда Нориаки что-то узнавал: здесь они с мамой как-то ходили, когда искали отцу подарок на новоселье, а здесь недалеко должна быть станция метро. Дом они купили дальше: нужно было проехать на автобусе еще минут пятнадцать, а потом пройти пять минут. До школы, куда перевелся Нориаки (и школы Джотаро), в среднем требовалось около часа, чтобы прийти чуть заранее или впритык. Нориаки выезжал за два, чтобы исследовать территорию и выявить место для лучшего нападения на Куджо Джотаро; Нориаки не нравилось вспоминать время, когда он был под действием паразита Дио. Вскоре после этого произошло путешествие в Египет. Получается, что родители могли подумать, что Нориаки просто убили в какой-нибудь токийском подворотне. Нориаки не знал, лучше ли было бы, чтоб это было правдой. Они подъехали к его дому, и Джотаро остановил машину и заглушил двигатель. Нориаки этого почти не заметил, но все же принял к сведению: значит, Джотаро все же надеется на лучшее. Что ж, это могло порадовать, но Нориаки не радовался. Джотаро кивнул на выход, и они вышли и пошли к двери дома. Нориаки подумал, что дом почти никак не изменился. Цветов под окнами стало больше, но в остальном прошедшие одиннадцать лет внешне на него особо не повлияли. Японский менталитет не позволяет внутреннему выходить за стены. Джотаро посмотрел на Нориаки, подразумевая, чтобы Нориаки сам позвонил. Какая ирония. Нориаки поднес руку к звонку, сжал в кулак, выдохнул, зажмурился, прочувствовал на своей спине пробежавший холодок и внезапную тяжесть во всем теле, и нажал на звонок. За дверью послышалась знакомая трель, затем шаги и приглушенный голос: – Иду, иду. Нориаки подумал: родители. Нориаки испытал: страх, сковывающий страх. Нориаки услышал: тишину, а затем поворот ключа в замке. Нориаки увидел: дверь открылась. Нориаки увидел маму. Она стояла перед ним, ниже него самого, но достаточно высокую для Японии женщину. Цвет ее волос потускнел, а морщин на лице стало больше. Она стояла, придерживая дверь, перед ним и смотрела на него, и взгляд у нее был пустой. – Извините, вы что-то хотели? – спросила она после нескольких секунд молчания. – Извините, вы так напоминаете мне моего сына. Вы из конторы? – Извини за вторжение, – прохрипел Нориаки. – Привет, мам, я… Нориаки ничего не мог сказать, он не находил слов, все слова испарились, и в голове зияла пустота. – Да как вы смеете, – прошипела его мама. Чем дальше, тем больше злости проявлялось на ее уставшем лице. Нориаки забылся и мог только наблюдать за изменением ее лица, в ушах у него шумело. – Как вы смеете, как вы вообще… Как у вас совести хватило, чтобы так сделать. Вы, вы… Уходите сейчас же, уходите. Она попыталась захлопнуть дверь, но Стар Платинум не позволил ей это сделать. Мама не видела стенд Джотаро и не понимала, почему не может закрыть дверь, и дергала, дергала за ручку на себя. – Мама, – просипел Нориаки. – Я понимаю, это очень… – Вы не мой сын, – ледяным тоном произнесла его мама, и Нориаки пронзила дрожь. Этого стоило ожидать, конечно, но он не догадывался, каково будет это слышать. – Уходите. – Мама, это правда я, – сказал Нориаки и хотел протянуть к ней руки, но она ощетинилась, и Нориаки беспомощно опустил их. – Я же сказала, уходите. Мне вызвать полицию? – она нахмурилась, и голос стал жестче, как это бывало, когда она злилась и больше не могла сдерживать эмоции. Нориаки помнил это хорошо, и он обижался тогда на нее, когда она так делала, и они разругивались. Даже для Нориаки это начало казаться чем-то невыносимо далеким. Он так давно не видел маму. Она выглядела такой постаревшей и уставшей. Неужели это из-за него? А где отец? Где его папа? – Молодые люди, что вы тут устроили? Оставьте меня в покое. Стар Платинум продолжал держать дверь и старался открыть ее шире, не навредив при этом его маме. Нориаки встал ровно и поклонился, зажмурившись. – Меня зовут Какёин Нориаки, я семьдесят первого года рождения. Мы жили в Морио, но после нашего отпуска в Египте мы переехали в Токио, – Нориаки пытался вспомнить хоть что-то из того отпуска, но не мог вспомнить ничего. Как будто вообще все воспоминания улетучились. Как будто он сам перестал верить, что он ее сын. Но мама на эти слова только больше разозлилась и хотела уже закричать, и тогда он сказал то, что знали точно только она и он. Говорить это было больно. – В детстве я думал, что у меня есть зеленый друг. Из-за этого я не мог заводить себе друзей, потому что никто его не видел, кроме меня. Повисла тишина. Нориаки спиной чувствовал взгляд Джотаро, или ему казалось, что он его чувствовал. Нориаки боялся реакции матери. Он крепко сжал кулаки, ногти больно впились ему в ладонь, и эта боль отрезвляла, она заставляла не уйти в небытие и не исчезнуть. Он чувствовал ногами плитку короткой дорожки до калитки. Отец показывал ему план их нового дома еще до переезда, и они тогда втроем сидели на кухне, в старом доме, в котором продували окна, и зимой было очень холодно, и еще сквозняк свистел в щелях, и мама тогда на кухне сказала, что это дом поет им свою прощальную песню. Он сказал об этом тоже. Еще он рассказал, как почти не помнит свое детство, но помнит разочарованные глаза его матери, когда она выходила из класса после разговора с учительницей, которая опять ей сказала, что Нориаки с кем-то подрался, когда кто-то опять назвал его сумасшедшим из-за его зеленого друга. Еще... – Хватит, – тихо сказала мама. Нориаки поднял голову и наконец-то снова тпосмотрел на нее. Мама стояла, не двигаясь, приложив руку ко рту. В ее глазах виднелись слезы. – Мой сын… – тут она опять нахмурилась и вновь попыталась закрыть дверь. – Уходите. Уходите, уходите. Пошли вон. Взрослые люди же. Почему вы не уходите? Всего доброго. Стар Платинум исчез, и она захлопнула дверь. Нориаки поник, замерши. Слезы жгли глаза. Но что он, в общем-то, ожидал. Он и сам не поверил бы, если такое произошло бы с его ребенком. Глупо было даже надеяться. Рука Джотаро легла на его плечо и сжала. От ее тяжести захотелось зареветь еще больше, и Нориаки спрятал глаза за челкой. – Иди в машину, – сказал Джотаро. – Я догадывался, что так будет. Я разберусь. Нориаки разозлился. Как он, нахрен, разберется с этим? Как с этим вообще можно разобраться? Догадывался он, блять. – Нориаки, – позвал Джотаро. – Пойдем. Я обещаю, все будет хорошо. Его слова только ударяли сильнее. Нориаки смахнул его руку и пошел к машине. Сел на заднее сиденье и прислонился лбом к прохладному стеклу окна, уставившись в пустоту. Джотаро сел не сразу. Нориаки не видел, что он делал, но когда он вернулся в машину, он повернулся к Нориаки. – Нори, – позвал Джотаро. Нориаки не отреагировал, но Джотаро знал, что он слушает. – Я отдал ей твои анализы ДНК и еще некоторые документы. Она может проверить так. Если захочет. – Как же она взяла их после такого? – тихо сказал Нориаки, взглянув на Джотаро. – Она выкинет их, ДжоДжо. Джотаро вздохнул и протянул руку к Нориаки и мягко погладил по плечу. – Я умею убеждать, – невесело усмехнулся он. – А если выкинет… То, ну. Так тому и быть. Нориаки закусил губу и посмотрел через окно на родной дом. Дом Какёинов. Он казался неприступным. Посмотрел на закрытую дверь. На окно второго этажа, где была его комната. Где-то там, внутри, вероятно, еще могли лежать его вещи из той жизни, когда еще ничего не произошло. Где-то внутри была его мама, с уставшим лицом, покрытым морщинами от возраста и стресса, стеклянными глазами и потускневшими волосами, хрупкими пальцами и узкими плечами. Мама, которую он увидел и которая не приняла его обратно домой. Нориаки закусил губу и пытался унять пожар в сердце. Ему придется привыкнуть жить так. Ему придется привыкнуть, что у него больше нет семьи, и ему придется привыкнуть, что он пропустил одиннадцать лет, пока мир продолжал существовать, Земля вертелась вокруг Солнца, а фотоны достигали людей, простых, маленьких людей за восемь минут. Деревья сбрасывали свои кроны, и сакура отцветала и расцветала, и люди наслаждались ханами, а его мама плакала по сыну, который пропал без вести именно в этот период в одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году. Это было тогда, для Нориаки – два месяца назад, а для всего мира – одиннадцать лет. И к этому Нориаки тоже придется привыкнуть. Придется привыкнуть к новым поездам в метро, к новой школе, к новым фильмам и аниме, к новым людям в окружении, и еще много, много к чему, и к повзрослевшему Джотаро тоже, и к тому, что все новое – новое только для Нориаки, а все остальные люди на свете уже давно к этому привыкли. Нориаки до сих пор не мог поверить, но нельзя, нельзя было не, потому что иначе он застрял бы в безвременье и, может, схлопнулся бы от тоски и бури. Джотаро завел двигатель авто, и они поехали. Нориаки затошнило, и он уснул, не в силах выдержать этого напряжения. Джотаро разбудил его, когда они подъехали к дому Куджо. Нориаки осоловелым взглядом взглянул в окно, отстегнул ремень безопасности и вышел из машины. В поместье Куджо Нориаки был один раз в своей жизни, и ему было странно снова здесь находиться. Ему казалось, что участок уж слишком большой, но Джотаро вел себя как обычно, он прошел к дому, и Нориаки пошел за ним. Они сняли обувь, и Джотаро громко сказал: – Мы дома, – и его голос эхом раздался по дому. Послышался топот торопливых шагов, две пары ног, одна тише, а другая громче, шебутнее и явно, явно маленькая. – Папа! – воскликнула девочка, раскинув руки и побежав навстречу Джотаро. – Папа, папа, а мы с бабушкой Холли вчера ходили в бабочконариум! Там таки-ие бабочки огро-омные, очень, очень большие, ты даже не представляешь, какие большие, они точно больше тебя! – Вот это да, Джолин, – улыбнулся Джотаро и крепко обнял Джолин, подхватывая ее на руки. – Джолин, пожалуйста, познакомься. Это Нориаки Какёин. Джотаро повернулся к Нориаки, стоявшему у своих ботинок и не знвшему, куда себя деть. Нориаки попытался улыбнуться девочке. Это дочка Джотаро, это дочка Джотаро, это дочка Джотаро, повторял сам себе Нориаки. Он сам предлагал приезжать ему в следующий раз с ней. Он знал о ней. О том, что она есть. Он знал, что теперь у Джотаро есть ребенок. Маленькое существо, которое родилось из репродуктивного органа Джотаро Куджо. Боже, Какёин, о чем ты думаешь, о чем ты думаешь. Это дочка Джотаро. Совсем другое увидеть ее вживую. Не то чтобы сейчас лучший момент для этого. – Привет, Джолин, – поздоровался Нориаки и даже немного вздрогнул, когда услышал голос Холли. – Ох, Джотаро, дорогой, милый мой мальчик, привет, привет, золотой мой! – проворковала она и полезла к нему обниматься. Джотаро поставил Джолин на пол и обнял маму, а сама Джолин внимательно рассматривала Нориаки, возможно, чуть стесняясь, потому что она молчала. – Нориаки-кун! – воскликнула Холли, и Нориаки почувствовал, как его душат самыми яростно-нежными объятиями в мире. Нориаки крякнул и попытался тоже обнять Холли, но она тут же отстранилась, оставив руки на его плечах, и посмотрела на него. – Почти совсем не изменился. Я очень рада тебя видеть, Нориаки-кун. Ты голоден? – Ам… Нет, спасибо, Холли-сан, – пробормотал Нориаки и попытался вежливо улыбнуться. – Я тоже очень рад вас видеть и рад, что вы здоровы. – Ай, а куда бы мне еще деться, – рассмеялась Холли. Джотаро тронул ее за плечо и кивнул головой в сторону коридора. – Ой, да, конечно, конечно, сыночек! Пойдемте, пойдемте, хотя бы чай я вам сделаю. Вы, наверное, устали с дороги. Что мы тут стоим, как неродные. Они прошли в просторную гостиную, и Джотаро неловко сказал Нориаки, что должен кое-что сделать. Нориаки рассеянно кивнул и сел за котацу, у которого сейчас не было одеяла. Тепло же, зачем одеяло, тепло, тепло. Джолин осталась с Нориаки, очень внимательно его рассматривая. Нориаки посмотрел на нее в ответ, и она абсолютно этого не смутилась, а продолжала вглядываться. – Ты! – вдруг тыкнула она в него пальцем. – Какой-то очень грустный. Почему ты грустишь? – Так вышло, – ответил Нориаки. – У меня кое-что произошло. – Что произошло? – Джолин нахмурилась. – Кое-что очень грустное и важное, – со вздохом ответил Нориаки. – Я не могу сказать. – Ну скажи-и, – протянула Джолин. Она вскочила. – Ну, не хочешь, не рассказывай! Хочешь порисовать? – Если ты хочешь, – неловко ответил Нориаки. Он редко общался с детьми. Последний раз это был младенец, который чуть его не убил, но которому Нориаки отомстил весьма подлым способом, а до этого, наверное, особо никогда не контактировал. Тем более, это была дочка Джотаро. Она была бойкая и активная, с взрывным характером, а еще она была маленькой копией Джотаро, без учета двух хвостиков на голове. Она убежала и скоро прибежала опять, с несколькими игрушками, чтобы их познакомить с Нориаки. Нориаки смотрел на них и кивал, иногда поддакивал Джолин или задавал наводящие вопросы, после чего на него высыпалась неимоверное количество информации, половина из которой была ему непонятна и далека. Он пытался искренне слушать, но общее состояние упадка мешало, хотя Джолин, судя по всему, это никак не мешало. Или она не обращала на это внимание. Затем она снова убежала, потому что вдруг вспомнила, что вообще-то они хотели порисовать, и в следующий раз принесла уже альбом и карандаши. В какой-то момент пришел Джотаро и сел рядом, коснувшись коленом бедра Нориаки. Нориаки взглянул на Джотаро, и Джотаро взглядом спросил, все ли нормально, и Нориаки не знал, что на это ответить. Не было ничего нормально, но сейчас этим словам не было здесь места. Да не то чтобы они вообще имели хоть какой-нибудь смысл, и Джотаро сам это прекрасно понимал. Джолин была воплотившемся в человеке чудом. Как она такая прелестная родилась у Джотаро оставалось догадываться. Нориаки любил Джотаро, но он был слишком хмурым человеком для такой милой девочки. Или, может быть, это все влияние Холли. Или даже мамы Джолин, кем бы она ни была. Джолин было семь, и она любила бабочек. За ужином она рассказала Нориаки о них столько, сколько он в своей жизни не слышал. Он подумал, что будь Джотаро разговорчивым, он так же заваливал бы Нориаки информацией о рыбах. У Джолин были яркие зеленые глаза, и они сверкали точно так же, как сверкали глаза у всех из семейства Джостаров. А за шеей у нее красовалась ровная звезда родимого пятна. Нориаки разговаривал с ней и не мог вбить себе в голову, что это действительно его дочка. Что у Джотаро вообще есть ребенок. Казалось, что это вообще несопоставимые вещи, но вот, перед ним сидела маленькая Джолин Куджо, и Нориаки видел в ней свет. Ему казалось, она еще спасет их мир. Как жаль, что он не мог ей ответить тем же. Встреча с матерью высосала из него всю надежду, и даже Джолин не могла этому помочь. Наоборот, становилось только тяжелее от того, как много заботы виделось в их семье, и Нориаки вспоминал, что он больше никогда такого не получит. Он радовался, что может такое видеть, оно клало теплоту в его нутро, и без него было бы в разы хуже. И все же. Все же. – Очень плохо ему, – шепотом сказала Холли у Джотаро, когда они с ним вышли из гостиной на кухню, сразу после их приезда. – Ему тяжело, – ответил Джотаро после некоторого молчания. Холли взволнованно посмотрела на проем двери, за которой была гостиная, где сидели Джолин с Нориаки. – Я понимаю, перемещение во времени без возможности вернуться… На такой большой срок, – покачала головой Холли. – Мы только что приехали от его мамы, – произнес Джотаро. Холли нахмурилась и тяжело вздохнула. – Он сильный мальчик, – сказала она наконец. – Он должен справиться. – Я на это рассчитываю, – Джотаро устало потер лицо. – И ты сильный, мой милый Джотаро, – улыбнулась Холли, обнимая его за плечи. – Ты у меня очень хороший. Ты большой молодец. – Мам, – Джотаро смущенно отвел глаза, но все-таки обнял в ответ. – Спасибо. Холли погладила его по спине и опять улыбнулась. Джотаро любил свою мать. После невыносимого подросткового периода он снова взрастил в себе принятие любви к ней самой и любви, которую дарила ему она. Джотаро любил возвращаться в материнский дом, и он выглядел в его глазах всегда так ностальгически и тепло. Такой взрослый и важный Джотаро стоял в тех самых стенах, в которых он вырос, и они до сих пор не разрушились. Джотаро знал многих людей, которым повезло в разы меньше, чем ему, и Джотаро ценил место, где провел свое детство и юность, а еще был бесконечно благодарен матери, что она принимала его любым, даже если он откровенно посылал ее нахер, как было когда-то. Джотаро не любил это вспоминать и всегда морщился, когда обрывки моментов пролетали в голове. Одумался, – и славно. Джотаро спал с Какёином в одной комнате. Он предлагал отдельную гостевую, но Какёин тихо попросился спать рядом с ним, и Джотаро не видел причин отказывать. Он же сам этого хотел – чтобы Нориаки не избегал его, поэтому если ему будет легче от простого нахождения рядом – хорошо. Джотаро знал, как иногда спасает нахождение в одной комнате с кем-то. Присутствие другого человека отрезвляло. Ночью Нориаки подобрался к нему на футон и аккуратно уткнулся лбом Джотаро между лопаток. Джотаро от такого аж проснулся, но не двигался, боясь спугнуть. – Я знаю, что ты не спишь, Джотаро, – тихо сказал Какёин через какое-то время. Джотаро упорно боролся со сном, иногда проигрывая и погружаясь в дрему. Джотаро усмехнулся, взбодрившись от сказанных слов. – Откуда? – спросил он. – Дыхание, – просто ответил Нориаки. – Я после Египта до сих пор проверяю, если сплю с кем-то еще, живы ли они. В Египте можно было легко умереть и во сне. Голос Нориаки был тихим, но не то чтобы спокойным. Он старался держаться, но в его интонациях слышалась бесконечная и невыносимая тоска. – Дыхание спящего отличается от дыхания того, кто бодрствует, – выдохнул Нориаки. Джотаро смотрел перед собой, разглядывая очертания предметов в темноте и концентрируясь на тех минимальных касаниях Какёина. – Почему ты не спишь? – Я проснулся, когда ты подлез, – ответил Джотаро. Нориаки помолчал, а затем с явной усмешкой в голосе произнес, даже почти искренне: – Извини. – Ничего страшного, – сказал Джотаро. Он решился повернуться на другой бок и крепко обнял Нориаки, снова чувствуя его тело, такое теплое и крепкое, даже еще крепче, чем раньше, и Нориаки смешно зафырчал ему в шею, Джотаро подмял его под себя и так затих, переплетаясь с ним ногами. – Я скучал по тебе, – сказал Джотаро. – Я все время искал способ тебя вернуть. Я люблю тебя. Нориаки молчал. Он прислушивался к немного неровному дыханию Джотаро и к едва слышному стуку его сердца, вдыхал запах его голой кожи и не мог до конца поверить, что находится в этой ситуации. Но крепкие объятия Джотаро отрезвляли, и от них становилось жарко. – Я так рад, что смог вытянуть тебя оттуда, – продолжал говорить Джотаро. – Что смог тебя спасти. Извини, что только спустя одиннадцать лет. Тебе столько приходится переживать из-за этого. – Ничего страшного, – сказал Нориаки, сам не веря в свои слова. – Зато я жив. – Убеждаешь себя в этом? – Пытаюсь. Правда, пытаюсь. – Я тебя люблю, Нориаки, – прошептал Джотаро ему в макушку. Он уткнулся носом в его волосы и потерся. – Спасибо тебе. Нориаки не понимал, за что Джотаро благодарит его, а его признание в любви резало по сердцу, и хоть Нориаки знал, что он тоже, тоже его любит, но не мог этого сказать сейчас. Сейчас столько всего навалилось, что Нориаки не мог сказать хоть что-нибудь действительно искреннее и, главное, верить в это. Но Джотаро, казалось, и не требовал. Ну и хорошо. Так ничего и не ответив, Нориаки уснул. Утром он проснулся, и Джотаро был рядом, все так же обнимая его, и его лицо было таким умиротворенным, каким Нориаки его ещк никогда не видел. В Египте Джотаро спал скверно, как и сам Нориаки, и постоянно просыпался после дурацких снов, от которых хотелось сбежать и никогда их не видеть. А сейчас Джотаро был спокойным, и Нориаки чувствовал его взросшое за столько лет фундаментальное спокойствие и уверенность в его словах и поступках, и Нориаки невольно задумался, станет ли таким он сам, когда ему исполнится 28. Нориаки поцеловал Джотаро в щеку и вновь уснул. Они пробыли в доме Куджо еще два дня, а потом отправились обратно в Морио. Нориаки снова пошел в школу, встретил Джоске и его друзей, они снова собирались вместе и гуляли по раннеосеннему городу, а потом Нориаки приходил домой к Джотаро и Джолин. Нориаки, наверное, был рад, что он понравился дочке Джотаро. Он не мог точно сказать, но он постепенно стал к ней относиться действительно как к члену семьи, и Джотаро видел это, и он тоже был рад. Все же было некоторое беспокойство, поладят ли эти двое друг с другом, и оно прошло. Джотаро точно мог сказать, что становится счастливым. Осталось, чтобы Нориаки почувствовал то же самое.