пачка сигарет в моем кармане заставляет жить меня этот день

Он не замечает, каким неебическим образом они оказываются в Купчино и когда у Андрея в руках материализуется литровый початый пакет вина. То есть, как они заходили в магазин, Саня отдаленно припоминает, однако сей процесс существенно теряется за внезапным мощным словесным артобстрелом со стороны Князя и знатно, впрочем, оный заглущающим потоком из мыслей одна другой «краше» со стороны себя. А полностью всколыхнуться Саню заставляет твердый щелчок по лбу от того же Князя, к которому они, по всей видимости, пришли домой и который замолчал – хрен пойми когда, вот только – так же внезапно, как и затараторил. Непривычно от этого Сане потому, что бесперебойно тараторить – обычно его обязанность. Везде и всегда. Медленно, но невнимательно оглядывая окружающую обстановку, Саня, с некоторым удивлением, первым делом видит у себя в руке тот самый пакет с вином, который, кажется, и является причиной щелбана и неожиданного осуждающего молчания. Приятного лёгкого головокружения, судя по всему, тоже. Но об этом лучше не говорить. Хотя Андрей Сергеич на редкость проницательный. - Закосел уже, что ли, засранец? – голос его как-то резко разрезает тишину. Значит, висит она и впрямь давненько. – Сань, ну твою мать, ты ж несовершеннолетний. - Называйте меня лучше Сашей. Странно глядя на Саню, Андрей молча забирает у него из рук вино, легонько встряхивает, закатывает глаза и с тяжёлым вздохом (поскольку вино, как выясняется, все оставшееся, то есть приблизительно половину, Саня успешно вылакал) ставит на диванный подлокотник возле себя ныне бесполезный предмет. Квартира Андрея – студия, так что ни на что, кроме одного-единственного и, впрочем, небольшого дивана хозяину квартиры присесть негде. Справа только допотопная тумбочка, служащая, вероятно, лишь для того, чтобы занять жалкое пространство между диваном и стеной, отгораживающей «основную квартиру» от балкона, а также не менее дряхлый одинокий стул, являющийся скорее чудом сохранившимся символом советской эпохи, нежели действительно чем-то, сумеющим пригодиться в хозяйстве. Прямо перед диваном – коротенький и неширокий «журнальный» столик (поновее), второй по частоте эксплуатации предмет в данной обители после, вероятно, дивана, поскольку на оных происходит решительно все, от употребления пищи вплоть до всплеска творческих порывов. За столиком, пройдя ни много ни мало метр-полтора, можно упереться в стоящую вдоль стены мебель, такую как: столешница с навесными закрытыми полками, слева от нее – газовая плита, затем раковина (над ней полки тоже есть – под посуду, логично) и банальное пластмассовое, в сеточку, мусорное ведро; справа от столешницы стоит холодильник, а между ним и стеной скромно втиснуты мольберт и парочка чистых холстов. По правую же от дивана сторону стоит весьма внушительный широкий шкаф, на коем основная квартира и закончена. За дверью комнаты – чуть более чем полуметровая прихожая и сразу дверь в ванную, где Саня пока не был, но твердо уверен, что сильным размахом метража та не отличается. Чем дольше Саня, пусть и с плавающим глазным фильтром, оглядывает сие великолепие, тем настойчивее ему кажется, словно его перенесло назад во времени минимум лет на пятьдесят. Силы этому ощущению прибавляет и отсутствие каких-либо предметов современной техники: никакого компьютера, даже насколько возможно старого, и в помине нет, есть только телевизор-ящик, стоящий на холодильнике, все это время, оказывается, включенный и транслирующий какую-то новостную программу, причем, на удивление, без помех и вполне четко. А возможно, Сане это только кажется, ведь очки свои он куда-то посеял. Давно ли – тоже хороший вопрос. Пожалуй, единственное в этой квартирке, напоминающее о том, что на дворе всё-таки двадцать первый век – андреев смартфон, из которого – оказывается! – фиг пойми сколько времени также что-то транслируется, то есть играет, а именно – музыка, и, надо сказать, довольно неплохая. Не жёсткий трэшак какой-нибудь, какой обычно подавай Сане, но такое он воспринимает, поскольку нечто подобное слушает Ягода, более того – играющую сейчас группу Саня знает, только название забыл. - А что это за группа, я название постоянно забываю… - произносит Саня с едва уловимым вопросом в интонации, кладя голову Андрею на плечо, хотя скорее на грудь. Да что там, Саня почти лежит на нем. Не то чтобы габариты дивана позволяют полноценно друг от друга дистанцироваться, тем не менее Саня, по всей видимости, по уровню опьянения очень близок к отметке «в говно», а Андрей, вроде как, и не против, судя по расслабленной позе и руке, приобнимающей, или скорее поддерживающей, за пространство между лопатками и талией. - «Пале Рояль», - буднично осведомляет Андрей. - Там ещё челика зовут, как крысу из «Рататуя»… - Да, да. Саня блаженно улыбается и настолько небрежно, насколько возможно с его поплывшими мозгами, трётся своей щекой о щеку Андрея, и, так как происходит это в процессе попытки резко подпрыгнуть, чтобы затем принять эффектную позу, выходит действие смазанным, чего, тем не менее, становится достаточно для ощущения тягучего тепла внизу живота. Прыжок в бизарную позу проваливается, причем буквально: диван по причине невозможной изношенности находится практически на одном с полом уровне и к тому же обит пусть и потертой, но до сих пор скользкой кожей, поэтому Саня просто-напросто скатывается по этой поверхности на пол, оказываясь перед Андреем на коленях, однако не теряется, быстро и неожиданно твердо встаёт на ноги, упирает руки в боки и деловито вопрошает: - Где телефон? Андрей кивком головы указывает на тумбочку на расстоянии предплечья от себя. Саня ловит с себя кринж. Впрочем, недолгий. - Разблокируй, я хочу одну песню включить. – Саня вроде просит, но звучит почему-то как приказ. Потому, вероятно, Андрей недоверчиво хмурится, однако с телефона блокировку снимает и протягивает Сане. Тот, растягивая губы в полубезумной ухмылке, сразу же лихорадочно принимается набирать название, и вскоре включается непонятный речитатив на… - Эй, это чё, итальянский? – усмехается Андрей, похоже, недостаточно впечатленный включенной Саней песней. - Ццт, слушай! – цыкает Саня, подпевая непонятным набором звуков, более-менее схожим со словами песни. Музыка играет дальше, а Саня, пританцовывая и кружась вокруг себя, то приближается к Андрею, то отдаляется от него, и в конечном счёте устает на предпоследнем припеве, прямо перед самой кульминацией, плюхается на диван, то есть на Андрея, по недавнему принципу, с обожанием смотрит на него из-под полуопущенных век и, чтобы в очередной раз произвести впечатление, проводит по его щеке подушечками пальцев, при этом неразборчиво и едва дыша подпевать: - Ля дольче Марлена, Марлена… - Ты знаешь хоть, о чем это? – насмешливо усмехается Андрей. - Не-а, - просто бросает Саня, - наверное, что-нибудь про танцы? - Увы, я не итальянец, - разочарованно вздыхает Андрей. - И я, - вторит ему Саня, вдруг абсолютно теряя к любимой, казалось бы, песне (к слову, открытой им так же с лешиной подачи) всякий интерес то ли от усталости, то ли от ещё чего (кого), поднимает пофигистичный взор на сменяющиеся в телеке яркие пятнышки и как бы невзначай интересуется: - А чё по «ящику» там крутят?.. - Хрен знает, че-то про Крым, кажется, - без претензии на достоверность сообщает Андрей. - И как, наш? - Наш. - Заебись. - Солидарен. - Ебать ты месье, я б тебя депутатом каким-нибудь сделал. - Не надо, мне вас, спиногрызов, вполне хватает. - Ах, значит, я для тебя всего лишь «спиногрыз»?! – Саня хочет повысить голос на максимально высокую тональность, но выходит слабо: виной всему… вино. Он делает попытку угрожающе нахмурить брови (у него это выходит) и опереться ладонью на бедро Андрея, чтобы не менее угрожающе приблизить свое лицо к его лицу (а вот это не выходит: он промахивается и вместо бедра весьма метко и со всей, так сказать, душой рука его сжимает член). Поначалу никто не догоняет, что конкретно случилось, но первым из ступора выходит Андрей. - Встал, - говорит он как-то чересчур строго, заставляя Саню залиться краской, наверное, от кончиков пальцев ног до кончиков ушей и вгоняя в более сильный ступор. А рука никуда не сдвигается. - Что? – хрипло лепечет Саня, глядя Андрею прямо в глаза и почему-то боясь пошевелиться. - Я говорю - встал, - не меняя интонации, повторяет Андрей, но в глазах его заметен лёгкий огонек ироничности. - Что? – тупо переспрашивает Саня. - У меня на тебя, «что»! - Я чувствую. Желание Сани со всего размаху ударить себя по лбу не было настолько яростным ещё ни разу в жизни. Но рука занята. А про наличие второй он, видать, забыл, хренов ранний склеротик. Да и вспомнишь тут, приходя к осознанию, что сказанное – внезапно – правда. И чё делать с этим – хуй знает. Вернее, парочка мыслишек-то есть, но все они – одна другой антиобщественнее. Так что делает он следующее: с какой-то обсессивно-компульсивной аккуратностью расстёгивает ширинку андреевых джинс, и действие это тут же ожидаемо прерывает резко хватающая его за запястье чужая рука. - Ты что творишь?! – без злобы, скорее нервно шипит Андрей. Рука его подрагивает. - Заткнись, а? – несколько раздражённо, даже устало, отмахивается Саня, почти беспрепятственно стряхивая руку Андрея со своего запястья и возобновляя задуманное. Больше Андрей его не останавливает. Исключая тот момент, когда, после того как кончает, лениво убирает руку с саниных волос и короткими, однако назойливыми, движениями мельтишит пальцами перед его лицом, тем самым негласно отговаривая глотать. Будто Сане есть до этого хоть малейшее дело. Вдруг он, Саня, чувствует себя трезвым как никогда. Эйфорийную муть в мозгах и перед глазами как ветром сдуло. - Скажи, ты его любишь? – спокойно и вместе с тем странно строго выпаливает Саня, только спустя секунду офигевая от того, что смог такое вообще выпалить. Андрей же недоуменно молчит почти целую минуту, но оно и понятно, ему сначала в себя надо прийти. - Кого? – и даже в таком полусонном состоянии он умудряется в своей фирменной манере приподнять одну бровь. - Горшка. На сей раз молчание затягивается минуты на три. - Какого хера ты вообще… - Просто «да» или «нет»? Внутри Андрея разрастается раздражение, и Саня это чувствует, но узнать ответ на свой вопрос ему сейчас жизненно необходимо. - Блядь, конечно же, да. – Андрей аж руками взмахивает, чем даёт понять, насколько его ответ очевиден. – Он мой лучший друг с детства, Сань, и я… - Саш, - сглатывая ком в горле, поправляет Саня. Кажется, у него глаз дёргается. Опять. - Саш… - исправляется Андрей вроде машинально, но тон голоса делает мягче и словно даже приобретает извиняющийся оттенок. - Нет, я имел в виду другое. - Другое – что? - Ты понял. - Нет?.. - Нет, ты прекрасно, блядь, меня понял. Их взгляды встречаются. Андрей смотрит слишком тяжело, и Саня сдается достаточно быстро. - С кем ты на занятии сегодня по телефону говорил? – упавшим голосом спрашивает он. - С сестрой. – А вот у Андрея голос строгий и с неслабым раздражением. На секунду Саня выходит из депрессии, чтобы офигеть. - У тебя есть сестра? - Представь себе. И брат. - Ого. Андрей лишь раздраженно-иронично усмехается, складывает руки на груди и устремляет внимание на ящик, откуда доносится тихий бубнеж. Вау, точно, песня ведь давно закончилась. А Саня даже не заметил. Просто ебаные чудеса. - Я покурить выйду, - констатирует Саня тоном, не предусматривающим возражений. Он ловит в андреевых глазах обеспокоенное выражение. - Да на балкон выйди. - Нет, там недостаточно воздуха. Я хочу прям продышаться. - Ты помни, что мы в Купчино: сейчас опасненько выходить «продышаться» куда-либо, дальше лестницы. Можно, знаешь ли, в последний раз так выйти. - Все со мной будет нормально, я везучий. - Саша… - В конце концов, ты мне не мать, - грубо обрывает Саня, натягивает кеды и выходит вон. Насчёт везучести он говорит правду: к собственному сожалению, бродя по ночному Купчино вплоть до того, пока потихоньку не начинает светать, он ни на кого, кроме дворовых костлявых кошек, не натыкается. Хотя один раз возле круглосуточного ларька стремный хмырь окликает его, но только чтобы стрельнуть сигарету, коя у Сани, как ни странно, находится, причем даже не в единичном количестве. В конечном счёте доходит он до тупиковой подворотни, возле дальней стены которой рядом с бетонной плитой обнаруживает трёх непонятных чуваков, один из которых угрюмо дымит, сидя на корточках перед маленькой кучкой выкуренных ранее раковых палочек, а двое стоят и о чём-то спорят на повышенных тонах. А непонятные они, чуваки эти, потому, что Сане они отчего-то кажутся знакомыми. И подойдя поближе, Саня с откровенным шоком понимает, что вовсе не кажутся. - Я ТЕБЯ ебну этим крестом, если ты его бросишь, - неиронично предупреждает Гусев Вагона, держащего в руке нечто в форме креста, по материалу напоминающего трансформаторную деталь – для народа букву «Е». Мгновение Вагон тупо смотрит на нечто, лежащее перед двумя димами и не доступное саниному зрению для рассмотрения, а после швыряет туда сей «крест», отчаянно вопя: - ШИИИИИЗААААА! Леша лишь тяжко вздыхает и глубоко затягивается. Гусев было замахивается для удара, но Вагона и след простыл, так что фактически замахивается он на Саню, который вроде хочет заржать, а вроде настрой немножечко неподходящий. - О, привет, - неловко и вместе с тем дружелюбно здоровается Гусев, впрочем, тут же огибает Саню и спешно ретируется за укатившим субъектом. Саня запоздало кивает в качестве приветствия. Все, несомненно, удивление насчёт данной воли случая он высказывает уже Лёше. - И чё вы тут за чествование павших устроили? Леша пожимает плечами. - Не приписывай меня к этим поклонникам перекачанных анимешных мужиков, я сюда чисто покурить пришел. - Можно узнать, почему твой выбор пал именно на Купчино? - То же хотел бы у тебя спросить. Саня медлит с ответом: не может ведь он высказать все сразу. - Как называется та группа с чудаковато выглядящими мужиками, где песни ещё такие вначале вроде весёленькие и мелодичные, а в конце внезапно перегруженныегитары-скрим-страдания-атомнаявойна-пиздец? «Клэш Рояль» или… - КРЕТИН, «ПАЛЕ Рояль», запомни уже наконец, - только и выдает Лёша, совершенно не реагируя на резкий скачок с темы на тему и в довершение ко всему решая ее развить. – Что должно было произойти в твоей жизни, чтоб ты заинтересовался «агатрицей» и «парижским квартальчиком»? - Не включай дурачка, Леша, все ты знаешь, - небрежно отмахивается Саня. Леша выдерживает многозначительную паузу. - Князев звонил, - лаконично сообщает он. Теперь его черед резко менять тему. У Сани в сердце глухо екает. - Тебе? - Ну не тебе же, чьего номера у него нет. – Лёша закатывает глаза, и очередная потушенная сигарета присоединяется к импровизированному кладбищу. - Мне звонил. Чтобы узнать, где ты шароебишься. - И что ты сказал? – нетерпеливо спрашивает Саня, безуспешно пытаясь унять дрожь в голосе. Леша смеряет Саню таким взглядом, как будто Саня – крайне безмозглое и бездарное дитя. - НИЧЕГО, разумеется. Я понятия не имел, где ты, что я мог сказать, по-твоему? Саня не находит, что ответить или возразить. Принимая молчание как знак согласия, Лёша устало вздыхает, встаёт, направляется к выходу из подворотни, но не замечая то ли затылочным зрением, то ли шестым чувством позади себя движение, оборачивается через плечо и «неоднозначно» намекает: - Нам в шарагу вообще-то завтра, поэтому я заказал такси. Поехали по домам, хоть пару часов отдохнем. - Сегодня, - невпопад поправляет Саня. - Чего? – Лёша хмурится. - Сегодня нам в шарагу, Леш. Уже сегодня. - Ещё раз доебешься до моих слов, и я до тебя так доебусь, что внуки твои помнить будут. Санины губы невольно расплываются в умиротворенной улыбке. Достаточно странно общаться сейчас практически как обычно, учитывая увиденное днём, тем не менее не известно достоверно, является ли увиденный Саней человек в действительности его лучшим другом, поэтому и поднимать данную тему Сане не прельщает от слова совсем. По вопиюще странной причине лешины штанины подвернуты по-человечески (если долбаные подвороты вообще можно считать чем-то, кроме сигнала о присутствии лишней хромосомы), то есть симметрично, отчего Саня ловит когнитивный диссонанс, впрочем, с облегчением, однако неполным. В целом ни о едином так или иначе событии предыдущего дня у него не то что разговаривать нет желания и сил, а даже думать не хочется. Откровенно говоря, если бы на него сию секунду прямо с неба или откуда-нибудь грохнулся овердохуятонный крест, он был бы тааак счастлив.