ТОСКА БЕЗ КОНЦА

      - Мастер, ты знаешь его?       Непослушная, растрепанная чёлка вновь соскальзывает на лоб, в черных, завораживающих глазах цвета мерцающего антрацита - искреннее детское любопытство. Когда в руках у Шомы нет окровавленного меча, он выглядит лет на пять моложе своего реального возраста.       Ребёнок, который так и не успел повзрослеть.       – Вы знакомы?       Узкая улица, по которой они быстро, почти бегом, двигаются к центру города, более, чем наполовину поглощена ночной тьмой.       Высокие, угрюмые здания отбрасывают уродливые тени, скалятся черными провалами окон. Уцелевшие осколки разбитых стекол как оскаленные уродливые клыки издевательски поблёскивают в лунном свете.       Ночная Тосима, подстерегающая свою очередную жертву.       - Да.- Стефан улыбается краешками губ как всегда, когда разговаривает с Шомой. – Мы уже виделись. Мы…знакомы.       Тень от выступающего угла здания на мгновение скрывает его лицо, пряча напряженный взгляд, в котором нет ни намёка на улыбку.       Шома больше ни о чем не спрашивает, он молчит, но то и дело косится из-под чёлки на идущего рядом мужчину.       Стефан знает, что он ждет продолжения.       - Я встречал его раньше. До того, как нашел тебя.       - Вы дружили? – Шоме явно интересно, но он тут же спохватывается и отворачивается.       – Мастер, прости, если я спрашиваю лишнее.       - Ну, почему же лишнее, - Стефан внимательно смотрит на Шому, вернее, на его затылок. – У нас с ним есть... общие знакомые.       - Я думал, вы встречались в бою.       Шоме всё ещё неловко за своё назойливое любопытство, но он уже начинает привыкать к загадочному характеру Мастера.       Стефан спокойно отвечает на любые неудобные, даже неприличные по мнению Шомы вопросы, но упорно игнорирует самые обыкновенные.       Например - как они с Шомой встретились.       Стефан уже пару раз как будто не услышал, как Шома спрашивал его об этом. Сам Шома этого не помнит. Просто однажды он открыл глаза - и увидел склонившееся над ним лицо своего Мастера.       С этого момента всё было хорошо.       С этого момента он помнил всё.       - Мы не могли встретиться с ним в бою. Он появился здесь уже после того, как я получил клеймо. – Стефан, не глядя, наощупь проводит пальцами по выпуклой букве на рукояти меча. - Он тебя заинтересовал?       Клеймо под пальцами неравномерно теплеет, назойливое жалит искрами огня, словно просит одуматься, не горячиться,       Не спешить.       - Он забавный. - Шома легко улыбается, качает головой. Челка снова падает на глаза. - Он шел по улице один и даже не достал меч. Он мог погибнуть. И он знает, как меня зовут.       - Ну... - Стефан хитро прищуривается. - Я, например, тоже знаю, как тебя зовут. Я забавный?       Шома заразительно хохочет, как ребёнок, которого по-доброму разыграли.       - Мастер, ты не забавный, что ты говоришь. Ты... Ты... - Он пытается подобрать правильные слова на непривычном для него языке и в очередной раз бессильно машет рукой.       - Ты же всё понимаешь, правда?       - Правда. - Стефан ласково проводит ладонью по встрепанным волосам Шомы. - Я всё понимаю. А тебе сейчас стоит быть более внимательным. Похоже, нас уже ждут.       Шома мгновенно преображается.       Взгляд обретает пронзительную глубину и жёсткость, даже жестокость, скулы заостряются, подбородок каменеет. Ладонь уверенно ложится на рукоятку меча.       Теперь очевидно, что ему уже двадцать два, что это уже не мальчишка, но молодой мужчина, готовый биться насмерть, потому что умеет и готов. От него веет ледяным холодом и стальной несокрушимостью.       Мастера охватывает радость.       Отчаянная, злая радость, которую он прячет в прищуре глаз, в чуть заметной морщинке на лбу, появившейся совсем недавно, в стиснутых с силой губах.       Он может позволить себе эту радость.       Потому что так, как сейчас - было не всегда.       Он запрещает себе вспоминать, как БЫЛО.       Только не сейчас, не когда до ближайшего боя остается несколько шагов, и ночной воздух улицы уже чуть заметно вибрирует, как туго натянутое полотно, в ожидании первого взмаха стального лезвия, которое с тихим свистом рассечёт его сверху наискосок и даст оголодавшей Тосиме ее очередную жертву.       Не когда Тсима жаждет крови.       Но только он, единственный, знает, что никогда сможет забыть, как БЫЛО.       Как была эта же самая мрачная узкая улочка в потоках ночного дождя и зыбкого лунного света - и промокший до серебристой зеркальной глади черно-серый ненасытный асфальт, жадно захлёбывающийся зябкими лужами.       Только одна лужа среди них была горячей.       И живой.       Тягостно-густая, ржаво-бордовая даже в темноте, липкая, она пульсировала, ширилась, вбирая в себя всё новые и новые кровавые струи, толчками вытекавшие из рваной, уродливой раны.       Беспомощно запрокинутая голова.       Побелевшие до прозрачности, тонкие бессильные пальцы чуть царапали грязный асфальт, но с каждой попыткой все слабее.       Широко раскрытые, замершие глаза, в которых, как в чёрном зеркале отражалась тьма – и фигура убегавшего по улице человека, с каждым шагом становившаяся всё меньше.       Мастер с ало-золотым клеймом на рукояти меча вышел на эту улицу случайно, просто вдруг спутал в ночном сумраке бесконечные переулки Тосимы - и чуть не наступил роскошным сапогом в растекшееся у выщербленного тротуара кровавое болото.       На принятие решения у него оставались доли секунды.       - Мастер, слева. Переулок. Их двое. – В голосе Шомы звучат сильные грудные нотки.       Он непроизвольно ускоряет шаг. Мысленно он уже там, на несколько метров впереди, он уже вступает в бой и знает, чем этот бой закончится. – Я справлюсь.       Стефан внимательно смотрит на Шому, потом – на угловое здание переулка, по которому сам вышел на эту улицу ТОЙ ночью, и негромко говорит:       - Конечно. Иди. Держи концентрацию на поворотах, не роняй ось и не ослабляй защиту.       А потом совсем тихо добавляет:       - Я с тобой. Я рядом. Иди.       Шома одно лишь мгновение пристально смотрит ему в глаза, осознаёт, что сказанное – правда, Стефан – рядом, и он никуда не исчезнет, после чего резко развернувшись, выхватывает меч и бросается навстречу двум темным фигурам, выскочившим им наперерез.       Он легкий и сильный одновременно. Он неуловимой ртутью кружится в вихре серебристых искр, рассыпающихся от столкновения стальных лезвий. Наносит удар за ударом.       Парирует встречные выпады.       Парирует и бьёт сам.       Парирует и бьёт.       Парирует и бьёт.       Побеждает.       По переулку, затихая в шуме начавшегося внезапно дождя, звучат удаляющиеся шаги и затихающие завистливые проклятия.       Шома оборачивается на Стефана и улыбается – застенчиво и радостно одновременно. Ему словно неудобно, что он опять победил.       Но он рад, что он – не один.       - Мастер, я…       Стефан знает, что больше всего в этой жизни Шоме нужна уверенность, что за его спиной есть человек, которому крайне важно, чтобы он вернулся из каждого своего боя - живым.       Он не боится смерти.       Не боится неравной схватки.       Не боится боли.       Он смертельно боится одиночества.       Он боится обернуться в ходе битвы – и никого не увидеть у себя за спиной.       Шома сам не знает, почему так, но одиночество для него – страшнее смерти.       Но сейчас между ним и одиночеством стоит Мастер.       Беспощадное лезвие Тосимы.       Беспощадный вихрь выпадов, уколов, подсечек и парирующих ударов.       Он взял в руки меч намного раньше, чем застенчивый лохматый мальчишка где-то очень далеко отсюда впервые услышал это страшное название – «Тосима».       Он разговаривал со своим клинком, как с живым существом, и, плюя на насмешки, первым из всех вступил в бой в ало-золотом плаще, небрежно спадающим с плеч.       Он стал признанным законодателем мод, если, конечно, может быть мода в бою до последней капли крови.       Он вступал в смертельные схватки мгновенно и прекрасно, словно летел под колдовские проигрыши Эдвина Мартина или рыдающие скрипки Вивальди.       Его снова и снова пытались убить, а он побеждал, мурлыкая под нос увертюры Джоаккино Россини и «Травиату» Верди, и роскошный ало-золотой плащ летел за ним пугающей, чужеродной птицей, отбрасывая изломанную тень.       Именно он превратил бой на мечах в искусство боя на мечах, в само понятие искусства, и в числе всего лишь нескольких избранных был удостоен организаторами Игры звания «Мастера» и личного клейма.       Ало-золотой цвет клейма никем даже не обсуждался, иного он бы и не принял.       О его коллекции боевых плащей ходили легенды, но тот, самый первый, ало-золотой – истершийся, в ржавых пятнах засохшей крови, пробитый безжалостной сталью, дышащий на ладан – с которого и начался Мастер, оставался лучшим и единственным.       Он настолько не желал расставаться с этим символом самого себя, что переделал остатки плаща на изящный шейный платок - и носил его, не снимая, пряча под рубашкой от любопытных глаз.       - Мастер, я справился?       Этим шейным платком, ало-золотым, простёганным натуральной шелковой нитью, Стефан в ту ночь зажимал и перевязывал чудовищную по своей уродливости рваную рану погибающего мальчишки, из которой пульсирующими толчками на грязный асфальт вытекали всё новые и новые кровавые струи.       Стефан много чего видел в своей жизни, но даже он не мог на это спокойно смотреть.       У него оставались доли секунды, чтобы принять решение…       - Да, Шома, ты справился. Это было прекрасно.       Его клеймо было не только показателем уровня боевого искусства, показателем мастерства и силы духа.       В его случае это было ещё и признанием необъяснимых возможностей, выходящих за пределы человеческого понимания и логики.       Вообще всё в его жизни в Тосиме было штрихами и гранями этих возможностей.       О его с любовью собранной коллекции носков с принтами ходили легенды – как и об умении биться спиной к противнику, используя в качестве зеркала осколки разбитых стёкол в черных оконных проемах.       Он видел и слышал врага еще до того, как тот начинал движение, и виртуозно умел уклоняться от ударов любой силы и траектории.       Он мог остановиться в самый разгар боя, потому что ему внезапно нравилось лицо соперника, и он считал себя не вправе лишать пусть даже и грязный, жестокий, кровавый мир Тосимы такой красоты.       Он говорил потом, что услышал в своём противнике внутреннюю музыку.       Тогда Стефан улыбался, разворачивался и - уходил.       Чудом оставшиеся в живых истово крестились на все стороны света, и ни у кого не поднималась рука попытаться нанести предательский удар в спину. Но не потому, что они внезапно становились добрее.       Потому что это было бесполезно, и они об этом знали.       Он мог отказаться забрать жетон участника Игры у побежденного соперника, потому что считал свою победу недостаточно красивой и музыкальной.       И смотрители Игры жалко бежали за ним по бесконечным переулкам Тосимы, чертыхаясь и матерясь про себя, а вслух льстиво уговаривая забрать чертов жетон, потому что такое поведение нарушало правила Игры.       Нарушало весь чудовищный мир Тосимы.       Он смотрел на них и молчал. Потом, молча, забирал жетон, окидывал их ледяным взглядом и уходил.       В них для него не было музыки.       Смотрители чувствовали себя ущербными и ненавидели его ещё больше, хотя больше, кажется, было уже некуда.       Он умел разговаривать без слов.       Телом.       Руками.       Глазами.       Дыханием.       Он понимал их всех – и принимал самого себя, со своими странными, неправильными вкусами, пристрастиями, симпатиями и капризами, которых он не скрывал, и которых абсолютно не стеснялся.       В какой-то момент оскалившаяся Тосима была вынуждена признать своё абсолютное бессилие перед этим невозможным участником Игры.       Перед этим мерзавцем, бросающимся в каждую смертельную схватку как в танец, как в свой личный моноспектакль, где противнику отводилась роль смысловой декорации, от которой требовалось некое, понятное только ему самому изящество.       Тосима в бессильной ярости клацнула зубами – и выдала ему звание Мастера и личное клеймо.       Его пример был слишком разрушителен для обычных участников Игры.       - Мастер…можно?       Шома снова, как и весь сегодняшний вечер, спрашивает глазами.       Они очень редко используют слова, в этом для них двоих нет необходимости.       - Конечно.       Сильные, ещё вздрагивающие от напряжения боя руки осторожно обнимают за шею. В плечо бьёт горячее, судорожное дыхание. Мастер обеими руками сильно прижимает к себе крепкое худощавое тело.       С каждым разом их объятия становятся чуть дольше.       Чуть крепче.       Чуть горячее.       Когда Шома выиграл свой первый бой – уже после того, как Мастер вернул его в этот мир – он с большой опаской дотронулся до руки Стефана, и этого уже было очень много.       Мастер не спешил.       Он просто был рядом.       Но сегодняшняя встреча с прошлым, похоже, внесёт свои коррективы, а, значит, больше медлить нельзя.       Шома всё ещё не размыкает рук, Мастер его не торопит, объятия Стефана крепки и надежны, как скала, как утес.       Как невысказанная клятва, что он будет рядом всегда.