Чёрный хрусталь

      Спустя полтора часа Эмека с Оливером уже вместе лежали в тесной медной ванне. Мужчина обнимал со спины смуглое тело своего мулата, а тот в свою очередь выводил пальцем узоры на его руках и улыбался, уложив затылок на его плечо. Так спокойно стало на душе, когда Оливер вернулся, когда был рядом.       — А как вы съездили, господин?       Эмека лишь сейчас понял, что рассказал о каждом своём дне в разлуке, но при этом ничего не спросил. Путь и старался он все эти дни именно для господина, на мгновение чувство стыда ввинтилось в сердце. Позор! Оливер ведь не отдыхать уезжал, а по делу. Нужно было перво-наперво поинтересоваться этим!       — Съездил неплохо, Эми. Если верить Маньяре, Амелия не порывалась ничего сделать с ребёнком, но я не надеялся бы в будущем на её благоразумие. Так что мне придётся иногда ездить туда, чтобы держать Амелию и рабов в узде, а тебя оставлять за старшего здесь. Ты ведь справишься?       — Я буду стараться. Как вы решите, так и будет, — покорно согласился юноша.       — Не будешь переживать, что меня нет?       — Буду, конечно. Но это правильно, что вы волнуетесь за дитя. Оно же ваше… Родное.       И Эмека вздохнул. Оливер в ответ на этот вздох крепче сжал объятия и уткнулся носом в мелкие кудри на его затылке.       — Эми?       — Что, господин?       — Не бойся, что ребёнок отнимет меня у тебя. Этого не будет.       — Я вовсе не боюсь этого! Как вы могли подумать?.. Нет. Наоборот. Я очень хочу, чтобы всё прошло хорошо и ваш ребёночек был поскорее тут. Я бы присматривал за ним. Ну, когда будет время без срочной работы. Ведь можно будет?       — Можно, — рассмеялся Оливер и надолго затих.       Если бы всё было так легко… Время тянется медленно, а Амелия скора на хитрости. Остаётся только и надеяться, что наступит такой срок, в который она уже не сможет вытравить плод и будет спокойно дожидаться возможности бросить дитя и уехать к отцу на материк. Пока же Оливеру придётся частенько навещать её. Оставлять Эмеку одного. Самому выносить тяжкие дни разлуки. Он видел, как парнишка скучал — тот, будто восторженный щенок, вился рядом с ним с самой минуты воссоединения. Но как же сам он по нему тосковал! По его шагам и дыханию за спиной. По тихому голосу и кроткой, боязливой улыбке. По ощущению поддержки.       Оливеру иногда казалось, что лишись он всего, останься на задворках мира в одних портках, Эмека всё равно продолжит смотреть на него как на божество и называть господином.       Никогда раньше мужчина не привязывался так к кому-то. Так сильно, что это порой пугало. Сама разлука пугала. Пара дней, неделя… А вдруг месяц? Два?!       Оливер вспомнил, что каждый год ездит в Европу лично, чтобы обновить торговые связи и заключить новые договоры на поставки сахара. Путь туда занимает три недели самое малое, и столько же обратно.       — Ещё я должен буду наведаться ближе к зиме во Францию, Эми.       «А я?» — хотел уже выпалить Эмека, но вспомнил слова мамы-Рудо. Надо думать не о себе, а о господине.       — Как скажете, — понурился юноша. — Если так нужно, то я останусь.       — Ты можешь отправиться со мной. Наймём управляющего на это время, сядем на корабль и…       — Нет! — просипел парнишка, вздрогнув. — Только не на корабль, господин, прошу. Я не смогу.       — Хорошо, Эми, хорошо. Только не волнуйся так.       — Я дождусь вас здесь. Я выдержу. Вы, главное, возвращайтесь.       — К тебе — непременно.       На том и порешили.

***

      Теперь с периодичностью в три-пять недель Оливер стал отлучаться в Маригот, но в его отсутствие Эмека уже не так паниковал.       Господин уезжал и по возвращению сразу же обозначал дату следующего отъезда. Это вошло в привычку, юноша всё прекрасно понимал. Мужчина справедливо волнуется о своём дитя, не доверяет Амелии. Это правильно, что он не пустил всё на самотёк, а справляется об исполнении своих условий лично. Нечего и доверять такой змеюке! Всё равно что оставить цыплёнка в клетке с гепардом и искренне надеяться, что он прислушается к любезной просьбе не трогать его.       Зато Оливер мог положиться на Эмеку, уж на это сам юноша очень надеялся. Он сделал всё, чтобы, уезжая, плантатор не переживал за успех предприятия, чтобы он не вернулся к проваленному рейсу или испорченному грузу. Он был дотошным, когда дело касалось благосостояния господина. Юный скромный мулат с большими счётами за пазухой уже стал знаменитостью в порту.       С одиночеством Эмека справлялся тоже одним простым, но действенным способом — работал. Когда становилось мало дел в кабинете, он шёл к маме-Рудо и спрашивал, чем ей нужно помочь. Помощь порой была и впрямь нужна, особенно, когда Кикиза, взятая в дом в качестве горничной уже будучи в положении, отяжелела ещё больше.       Бывало и так, что Эмека молча переодевался в своё старьё и чистил конюшню вместе с чернокожим Айко. Не то чтобы он ностальгировал по временам тяжкого бесхитростного труда, но не допускал даже мысли о том, чтобы провести время в праздности.       Так прошло несколько месяцев. Краткосрочные разлуки сменялись благословенными днями общности Эмеки с Оливером. Они вместе работали, вместе ездили в город, вместе спали и трапезничали, но хватало и часов уединения, когда планы их расходились во времени. Всё же Эмека был управляющим со своим сводом обязанностей, выполнял множество поручений и в один прекрасный момент ощутил себя, наконец, Человеком. Отдельным от кого бы то ни было. Свободным. Способным на что-то большее, чем валяться использованной куклой в вонючем трюме или чистить конюшню.       И стоило ему осознать это, как подошёл день очередного отъезда Оливера, на сей раз длительного — в Европу.       В ночь перед этим парнишка не мог заснуть. Тело гудело от приятной усталости, ведь Эмека вдоволь утолил чувственный голод Оливера и насладился их близостью сам, но даже вымотанным и довольным, не смог сомкнуть глаз. Было так тревожно, что, как и во времена рабства, юношу затрясло и кинуло в холодный пот при мысли, что завтра его господин возьмёт саквояж и помашет ему рукой с палубы корабля, который, покачиваясь на волнах, отчалит от мостков и исчезнет на горизонте.       Это было похоже на странное предчувствие.       «Может, уговорить господина остаться?» — подумал Эмека и сам же отмёл эту мысль. Нет, нельзя. Он должен поддерживать Оливера, а не мешать его делам. Значит, так тому и быть.       Эмека перевернулся на бок и, несмотря на духоту тропической ночи, закутался в одеяло. Сжался в комок, а потом долго глядел на спящего господина, рассматривал в полумраке каждую морщинку на его лбу и каждый изгиб черт лица. Будто старался запомнить.       Наутро, как бы ни хотелось парнишке упросить Оливера передумать, он лишь помог ему собраться в дорогу, выслушал все инструкции относительно плантации, проводил его на возке в порт и слёзно распрощался.       — Что же ты плачешь? — ласково спросил мужчина, утерев грубоватым пальцем слезу на смуглой щеке.       — Уже скучаю. Возвращайтесь поскорее, господин, умоляю. Я буду ждать.       — Непременно, Эми. К январю как раз и жди, — Оливер мягко обнял парнишку и похлопал по спине, а сам прижался губами к его уху и проговорил тихо, почти шёпотом, чтобы не услышал никто из команды. — Я люблю тебя.       — И я… — одними губами ответил Эмека.       Целоваться не решились. Так уж, похлопали друг другу по плечам и разошлись. Один — на берег, другой — на палубу судна. Как в ночном видении, Оливер помахал Эмеке рукой. Под суетливые крики матросов и вопли чаек, под шорох волн и прибрежный песок, шхуна отчалила от пирса и спустя четверть часа превратилась в маленькую точку на горизонте.       Эмека промычал от бессилия. Из глаз хлынули слёзы. Ну зачем, зачем Оливеру эта поездка? Почему так сильно тянет сердце и кажется, что надвигается что-то плохое? Почему так хочется закричать, а горло сковало, будто железом, и ни вздохнуть, ни слово выдавить?       «Наверное, я просто очень боюсь кораблей. Ведь когда господин уезжал по суше, со мной не было ничего подобного».       Решив для себя именно таким образом, Эмека дождался, когда мачта увозившего Оливера судна скроется за горизонтом, и вернулся в возок. До Ист Купера ехал крайне медленно, провалившись в свои мысли. Выплывающая из-за верхушек пальм туча показалась дурным знамением. Мёртвый попугай на обочине пыльной дороги — тоже.       Когда Эмека зашёл в дом, он снова почувствовал, как затряслась его спина и руки, и, поэтому поспешно свернул в кухню, где хозяйничала мама-Рудо. Ему буквально физически необходимо было выпить воды и побыть рядом с живым человеком. Неясно, почему. Просто надо.       Чернокожая кухарка резала овощи на похлёбку. Кикиза с выдающимся вперёд, как киль лодки, животом, сидела чуть поодаль и перебирала крупу.       Женщины чуть сочувственно улыбнулись юноше. Это окончательно добило его.       Сев на стул у крохотного столика, Эмека опустил голову на руки и горько, в голос зарыдал.       — Что с тобой, мой геренук? — испугалась мама-Рудо. Она поспешно вымыла руки и подбежала к Эмеке. Прижала его голову к полной груди под грубой парусинной сорочкой и погладила по курчавым волосам. — Что ты слёзы льёшь? Обидел кто?       — Г-господин, — вновь заикаясь, заговорил юноша. — Я з-знаю, что ему н-надо ехать. Он и рань-ньше уезжал, а с-с-сейчас мне так с-страшно! Я н-не знай-й-ю, почему! Как будто он б-больше не вернётся! Я ночь н-не спал!       — Возьми, Эмека, — Кикиза тихонько пододвинула к нему ковшик со студёной водой и дотронулась до дрожащего запястья.       Юноша залпом опрокинул в себя воду и ещё минуту судорожно всхлипывал и глядел вокруг, не во состоянии остановить взгляд хоть на чём-то: на блестящем ли донышке котла, на узорчатой дверце чайного шкафчика, на пёстрых полосках кикизиного платья.       — Тише, дитя, тише. Вернётся твой господин.       — Я боюсь, — немного успокоившись повторил юноша. — А вдруг нет? Со мной не было такого раньше. Я смотрел на него и боролся с собой. Хотел отговорить, заставить остаться. Не надо ему уезжать, нельзя. Нельзя, понимаешь? А он уехал. А я не остановил.       — Всё будет хорошо, мой геренук. Господин дела свои приделает и обязательно вернётся. А ты будь сильным. Мужчиной будь. Хоть и не дело это для такого славного паренька, как ты, мужчину-то любить, против природы это. Да мне ли тебя винить? Уж что говорить, ты дитя покалеченное, как и все, кто сызмальства в неволе. А всё же и ты тоже мужчина. Утри слёзы и делай, что умеешь. Слезами-то горю не помочь.       Эмека послушно смазал слёзы на щеках и тяжело вздохнул. Мама-Рудо отпустила его из неуклюжих материнских объятий и погладила по плечу. Вздохнула и вернулась к разделочной доске, а её место за плечом Эмеки заняла Кикиза, ставшая уж больно жалостливой и сентиментальной в последнее время.       — Господин вернётся, — уверенно произнесла Кикиза. — Как можно к тебе не вернуться? Ты просто жди и даже не думай, что может быть иначе.       Эмека поднял на неё взгляд, благодарно кивнул и надолго затих. Женщины, обе, вернулись к работе. Юношу успокаивал стук ножа и шорох ссыпающейся в деревянную миску крупы.       Спустя полчаса, когда подошла пора обеда, Эмека уже почти успокоился. Пришла молчаливая робкая Абена, занятая до этого стиркой постельного белья. Присела за столик, у которого и места-то было лишь на двоих. Глядя на это, мама-Рудо велела всем взять по тарелке и ступать на крыльцо. Так и сделали. Расселись на ступеньках и поели прямо здесь, вчетвером, без разделения на господ и рабов, почти по-семейному. После рабыни ушли, а Эмека ещё долго сидел один, прежде чем уединиться в тихом и пустом рабочем кабинете.       Он сел на стул Оливера, взял его перо в ладонь, покрутил его между пальцами и поставил обратно. Предчувствие беды никуда не делось. Сердце изредка как будто падало в пропасть и взлетало обратно, вклиниваясь в тесную клетку из костей.       Эмека взглянул в окно и стиснул зубы, глядя на несущиеся с востока валы штормовых туч. Очередное знамение? Или просто один из частых штормов Карибского моря? Лучше думать, что второе… Кикиза права. Он должен ждать и верить, что всё будет в порядке. Оливер просто завершит дела и вернётся. Только и нужно, что подождать.       Только и нужно…       Но спустя две недели пришла записка из порта. Обыкновенная, какие бывали часто для Оливера, но только в этот раз не для него.

Управляющему Ист Купера, вольному Эмеке Куперу. С прискорбием сообщаю, что прибывшая этой ночью команда «Отважной вороны» толкует о том, что наткнулась на останки судна между Сан-Лючией и Барбадосом. От корабля мало что осталось, но матросы выловили осколок обшивки и привезли сюда. Полагаю, что это обломок «Гончей», на которой отбыл во Францию господин Купер, но искренне надеюсь на ошибку.

Густав Брийе.

      Сердце опять ухнуло вниз, да так там и осталось — суматошное, как перепуганная птица.       Спустя час посеревший от страха Эмека уже стоял на пирсе рядом с «Отважной вороной».       — Мне бы капитана, — сказал он одному из матросов, усатому рыжему европейцу с плюгавенькой бородкой.       Матрос смерил его взглядом, перекинул едко коптящую самокрутку в другой угол рта и кивнул в сторону широкого, как дубовый сервант, джентльмена в лихо сдвинутой на затылок треуголке. Чёрная глазная повязка дрягалась у него на шее, а глаза, оба целые и невредимые, изучающе смотрели на Эмеку.       Подавив дрожь по телу, юноша направился к капитану. Поздоровался.       — Господин Брийе сказал, что вы наткнулись на обломки судна. Могу я взглянуть на осколок?       — А вон, — буркнул здоровяк и высокомерно отвернулся. Не все, даже моряки, готовы были вести дела с темнокожим.       Эмека проследил взгляд мужчины и нашёл кинутую на пирс поверх сундуков товара чёрную просмолённую доску от киля «Гончей». Или не от неё? Тогда Оливер сейчас уже преодолел больше половины пути во Францию. А если всё же от неё, от «Гончей»? Сердцу было падать уже некуда, поэтому парнишка лишь опустил плетьми руки и растерянно завертел головой. Что ему теперь делать?       — Больше ничего не было, капитан? — неуверенно спросил Эмека.       — Чего тебе надо, а?       — Извините. Я не хочу вас отвлекать, но мне нужно узнать. Только ответьте, пожалуйста. Больше ничего не было?       — Да флаг с мачты, кажись, на рифы налип, но оно нам надо — к рифам-то плыть? Не стали, — огрызнулся здоровяк.       — Какой флаг?       — Да длинный такой, как змеиный язык. Синий, кажись. С чёрным ли, серым — пёс его знает. Мокрый он, не разберёшь.       — «Гончая»… — упавшим голосом заключил Эмека. Он запомнил корабль, который увозил Оливера именно потому, что он его увозил.       Увёз и забрал его у Эмеки.       «Господин, что же вам не сиделось дома? Нам было так хорошо! Зачем вы меня покинули? Вернитесь, господин, я всё для вас сделаю!»