Чёрный хрусталь

      Забота о младенце, у которого была лишь фамилия и отсутствовало имя, скрашивала будни Эмеки тем, что занимала теперь добрую часть его дней. Зная, что это дитя господина Купера, юноша испытывал к нему благоговейный трепет и почти непрестанно находился рядом или, вернее сказать, организовал всё так, чтобы в пределах дома рядом с ним находился ребёнок. Когда же он отлучался по делам на плантацию или в город, няней оставалась Кикиза, которая, к тому же стала и молочной матерью. Достопочтенные белые господа ужаснулись бы тому, что дитя свободного человека вскармливает чернокожая рабыня, человек второго сорта, но Эмека рассуждал, что молоко — оно и в Африке молоко, а ребёнку сейчас нужно только оно. Вон, как стал вес набирать да щёчки нагуливать…       Эмека уставал, но чувствовал, что всё делает правильно. Когда господин вернётся, ничто не должно шокировать его. Наоборот — обрадует! Вот ещё только груз бы сегодня отправить успешно…       Отправка запланирована на три часа после полудня, но юноше почему-то не терпелось выдвинуться в порт заранее. Он тщательно вымылся, надел один из своих красивых городских нарядов, ещё раз проверил приготовленные к вывозу телеги с мешками сахара и вместе с Айко направился в путь. Сегодня с моря дул на диво свежий ветер и, несмотря на палящее солнце, духота не казалась невыносимой. Даже лошади бежали как-то особенно игриво.       Над головой Эмеки пролетела стая пёстрых ара. Добрый знак, рассудил он и улыбнулся.       Прибыли в порт. Эмека оставил Айко с возком на свободном пятачке набережной, а сам продолжил путь пешком. Шхуна, которая должна принять сегодня груз в Европу, стояла на своём месте. Никакой погрузки или выгрузки не наблюдалось, а значит всё шло по плану, как и должно, но вдруг внимание Эмеки привлек крошечный силуэт корабля в заливе. Юноша свернул на пирс и остановился. Прищурился и прикрыл ладонью глаза на манер козырька. Вдруг «Бравый»?       Приближалось судно стремительно. Вскоре парнишке удалось разглядеть и залатанные паруса долгожданного корабля, и длинные, похожие на змеиные языки, флаги над корзиной марсового на мачте.       — Это «Бравый»…       Судно замедлялось. Очевидно, матросы готовились сейчас к тому, чтобы причалить, а марсовый высматривал свободное местечко у пирса. Паруса понемногу сворачивали. Корабль на дрейфе вырулил чуть левее и медленно, мучительно медленно приближался к берегу.       Расталкивая народ и натыкаясь на груды мешков и ящиков, Эмека кинулся к пустому месту у пирса. Волны от грузного деревянного тела судна захлёстывали ему ноги, но юноша не обращал никакого внимания. Он смотрел лишь наверх, туда, где суетились матросы и откуда, как только ход корабля остановился, скинули на берег шаткие сходни.       — Эй, чернявый! — позвал Эмеку кто-то сверху.       Он повернул голову и увидел бородатого капитана, улыбающегося сверкающей от золотого зуба улыбкой.       — Капитан!       — Давай-ка на борт! Привезли твоего пассажира!       — П-правда? Это правда он?!       — Ты про колено его толковал? Ну, так он, стало быть…       Эмека, спотыкаясь и путаясь в ногах, не помня себя взбежал по сходням на борт. Не испугался, даже не задумался о том, что делает. До того ли, если Оливер здесь?!       — Где он?       — Вон, в каюте лежит… — кивнул капитан и обратился к матросам. — Так, ребята, раз уж груза у нас нет, ступайте-ка все, протрясите кошельки! Скоро господин чернявый нам их знатно пополнит, верно?       Но Эмека его уже не слышал. Он в три быстрых шага оказался около указанной капитаном каюты, единственной пассажирской на судне, и распахнул рассохшуюся дверь.       В тощем бородатом человеке с трудом можно было узнать Оливера, но Эмека узнал бы его любым. Тощим, толстым, бледным, загорелым, раненым, бородатым, да хоть слепым! Любым!       — Господин! — всхлипнул он, кидаясь на колени рядом с мужчиной. Тот с трудом разлепил глаза и поднял голову с соломенной подушки.       От него несло солью, застарелым потом и болезнью, но Эмека без всякой брезгливости обнял ладонями его лицо и принялся целовать лоб, виски и обросшие бородой щёки.       — Эми… — выдохнул Оливер, не веря тому, что видит и чувствует. — Опять примерещилось…       — Нет, господин, я настоящий! Как я вас ждал! Как же я вас ждал!       — Эми, — с облегчением повторил мужчина и вымученно улыбнулся. — Боже, Эми, родной, я так тебя…       И сознание, едва выдержав радость встречи, покинуло его.

***

      Через белые газовые шторы пробивался солнечный свет. Распахнутые ночные портьеры едва колыхались от свежего морского воздуха. Пели птицы, доносилось ржание лошадей из конюшни и крики чаек. Детский плач этажом ниже.       Оливер проснулся в своей постели с шуршащим от чистоты бельём и сам тоже — чистый настолько, что тело казалось лёгким и бесплотным. Раны были аккуратно обработаны и перебинтованы. Борода начисто сбрита.       — Эми… — еле слышно позвал Оливер, поняв, чьими трудами он сейчас здесь.       Юноша, будто услышав его зов, вскоре зашёл в спальню с подносом ароматной еды.       — Господин, вы очнулись, — счастливо улыбнулся он. Так счастливо, как не улыбался никогда раньше. Оливер даже залюбовался им — прекрасным своим мулатом с грустными глазами, израненным и вместе с тем стойким, как скала.       Эмека поставил поднос на столик и присел на край постели. Взял Оливера за руку ласковыми смуглыми ладоням.       — Здесь куриный бульон и гренки, — продолжал он. — Но сначала нужно выпить лекарство. Господин, вы меня слышите?       — Слышу, — улыбнулся Оливер, подняв ладони Эмеки к своим губам. — Давай лекарство. И бульон с гренками тоже. Как скажешь, Эми, так и будет.       Некоторое время они оба провели в благословенном уютном молчании. Эмека поил Оливера лекарством, а тот покорно пил. Эмека кормил его бульоном и протягивал гренки. Казалось, он вот-вот начнёт кормить мужчину с рук…       — Вам лучше?       — Мне никогда не было так хорошо, Эми. Обними меня… пожалуйста.       — Вам не будет больно?       — А ты аккуратно обними. Мне будет ещё лучше.       Эмека вытер руки салфеткой, отодвинул подальше поднос с опустевшими тарелками и склонился к мужчине. Осторожно, невесомо его тело коснулось груди Оливера, а руки скользнули под его плечи. Губы прижались к гладко выбритой щеке.       Мужчина буквально затаил дыхание и замер в попытке запомнить эти ощущения каждой клеточкой своего тела. Ослабевшие руки налились силой, чтобы ответить на это объятие. А как иначе? Такого, как Эми нужно было обнять и никогда в жизни не выпускать. И благодарить небеса за то, что они даровали ему такое сокровище, как этот мальчишка.       — Я знал, что вы живы, господин, — прошептал Эмека. — Никто не верил и не ждал. Вас признали мёртвым и уже зачитали завещание, но я не верил в это. Искал и ждал. Вас не было почти три месяца…       — Ты моё спасение, Эми. Спасибо.       — А вы — моё, — ответил юноша.       Они долго пролежали в обнимку, перебирая волосы друг друга и целуя любимые губы. Потом Эмека вдруг как будто вспомнил о чём-то и торопливо отстранился.       — Эми, что ты…       — Я сейчас. Сейчас, господин… Подождите немного.       Будто бы Оливер мог куда-то уйти! Он усмехнулся, прикрыл глаза и даже задремал на те минуты, пока Эмеки не было. Боль в ранах уже казалась досадным недоразумением, не более. Дома в окружении уютных стен, на мягкой постели и под защитой любимого человека Оливер чувствовал, что поправляется и набирается сил с каждой минутой. Так бы лежал и лежал, слушая звуки милого сердцу Ист Купера.       Вывело из полудрёмы его попискивание маленького ребёнка.       — Вот, господин, — как-то робко сообщил парнишка, снова стоящий в дверях.       Он потоптался на пороге и приблизился к постели Оливера. Мужчина сдвинулся на подушках вверх, чтобы увидеть ребёнка на руках юноши, но Эмека к тому времени уже опустился на колени, словно покорный слуга, подносящий дар своему властителю.       Оливер потерял дар речи. В своём вынужденном приключении он выпал из рамок времени и не задумывался о том, что произошло в его отсутствие. Даже когда Эмека сообщил, что его не было три месяца, мужчина не связал это с событиями, которые могли произойти. А главное-то событие — вот оно… Красноватое личико с едва различимыми бровками, маленькое тельце в зефирном ворохе кружевных пелёнок. И Эмека, с надеждой глядящий на Оливера, пока это самое событие, пусть крошечное, но очень важное, пищит у него на руках.       — Дева Мария… Это…?       — Ваш сын, господин. Возьмите.       Зефирный ворох перекочевал на руки Оливеру, и его крошечный владелец внутри, соответственно, тоже.       — Такой маленький? Он и должен быть таким? — растерялся мужчина.       «Боже, что я несу?»       Но он и правда ни разу не видел настолько маленьких детей! Разве что сразу трёхлетними, и то со стороны, абсолютно чужих.       — О! Он уже немного вырос, — оживился Эмека. — Вообще-то ему всего восемь дней, поэтому он такой… сморщенный. Так мама-Рудо говорит. Но он здоров и хорошо ест, он стал уже тяжелее и щёчки наел тоже. Я присматривал за ним, господин, вы не подумайте! А когда уезжал по делам в город или уходил на плантацию, то о нём заботилась Кикиза. Она ему и няня, и кормилица. Так удачно, что у неё тоже недавно родилась малышка! Иначе я ума бы не приложил, как быть! Амелия исчезла посреди ночи, а утром он уже плакал, сырой и совсем голодный. Мы перепеленали, но кормить…       — Амелия исчезла?       Эмека кивнул. Оливер же решил, что эта особа не стоит того, чтобы заострять на ней внимание. Исчезла, и пёс с ней. Так даже лучше.       — Как назвали? — кивнул мужчина на своего ребёнка.       — Никак. Я ждал вас, — тихо ответил Эмека спустя секунду промедления, после чего вздохнул и плавно, как кошка, заполз на край постели, устроившись в жутко неловкой позе, зато рядом с Оливером. И смотрел при этом с такой любовью то на него, то на дитя — по сути чужое ему самому, но родное лишь потому, что это плоть от плоти его господина.       — Меня сочли мёртвым…       — И пусть. А я знал, что вы вернётесь и не смел забирать ваше право назвать своё дитя. Я только берёг всё для вас, как было. Сейчас всё так же, как вы оставили, господин. Я отправил в Европу четыре корабля и договорился о пятом рейсе на конец весны. На плантациях всё в порядке, только бранятся вот в спину… Но это ничего, это всегда так было. Назовите его, господин. Я ждал вас, чтобы рассказать вам всё это и показать… его.       Юноша улыбнулся устало и немного грустно, и в этот момент Оливер поклялся устроить парнишке отпуск. Освободить его от всех дел, вывезти на пляж или в город на прогулку, накормить в лучшем заведении и дать насытиться своей свободой в полной мере, а потом обеспечить такую жизнь, какую он захочет. Он, в конце концов, заслужил это.       Оливер осторожно подхватил младенца одной рукой, а освободившейся второй крепко прижал к себе Эмеку, уткнулся губами в его мелкие кудри и закрыл глаза. Если раньше он чувствовал к нему не только любовь, но и некую жалость, сострадание и желание защитить, то теперь не осталось почти жалости. Её место заняло безмерное уважение, благодарность и восхищение. Уважение как к равному, благодарность за всё сделанное ради него и восхищение силой духа. Боже, сколько он вынес! Разве можно после этого не восхищаться им? Пусть закроют пасть все те, кто станет попрекать Оливера тем, что он полюбил мужчину. Этот парнишка достоин любви, и в том числе потому, что он мужчина от и до, несмотря на свою внешнюю ранимость и робость.       А любовь… О, любовь Оливера лишь выросла, заполнила всё его тело и сознание так, что на глаза навернулись слёзы.       — Люблю тебя, Эми, больше всего на свете.       — Назовите его, — повторил шёпотом Эмека. — Пожалуйста…       — Джереми. Джереми Купер. Теперь ты готов снова услышать, что я тебя люблю?       — Теперь я буду только счастлив, — улыбнулся юноша и поднял взгляд. Могут ли светиться чёрные глаза? Сегодня Оливер узнал, что да. И светиться могут, и сверкать, как хрусталь. Пусть бы и чёрный.       Он склонился к Эмеке и мягко коснулся поцелуем его губ.       — Спасибо за всё.