Стук сердца

***

— «Как Вы ощущаете себя после того, что случилось?»

«В той гнетущей пустоте, в которой я находился, я не ощущал себя в безопасности. Вся эта кровь, собранная по коридорам. Вы думаете, что она мне нравилась? Нет! Ничуть. Это было жутко. Это было ужасно. Но, наверное, так надо было. Зато что-то в людях йокнуло. Нет, стойте. Мне нужно перефразировать… Люди заволновались о других людях, как раньше. Вот так более корректно. Стоп, а вы куда это собираетесь вставлять?»

— Джона Маршалл, с интервью 20ХХ года, после Кровавого инцидента.

***

Волосы цвета корицы падали на побледневшие щеки. По глазам текла кровь, мерзкая, вонючая, так еще и жидкая такая. Стеклянный взгляд уставился в душу убийцы перед ним, пока в ладошках безжизненно сжимался и разжимался телефон, с помощью которого надо было вызвать помощь, но было уже слишком поздно, чтобы что-то сделать. Химозный запах чего-то режущего ноздри, пробирающегося глубоко в грудину, сдавливая ее, а после, не давая дышать, добивал своей сюреалистичностью. Ощущение, что он вылил все, что только мог, в раковину, в нем не осталось ничего, нет той приторности и влюбленности, все скисло, все прогорело, лишь рвотные позывы отдаются полнейшим разочарованием, стекающим по гнилым трубам, а воняет так, словно лучше бы вовсе не существовало этого в природе, но стоит немного добавить здравости рассудка, как все сразу становится таким сносным и даже бодрящим. Может, это все стоит оставить? Он не виновен, также как и он, но… Было что-то. Что-то, что не позволяло признать вину. Однажды он снова сможет полюбить все это. Принимать в меру любовь своего объекта обожания, а после с довольной улыбкой бежать вперед, навстречу любимому свету, словно снег в ночь перед Рождеством. Однажды он снова начнется наслаждаться простыми человеческими радостями, а не просто полуфабрикатами кайфа. Он начнет создавать в своем доме комфорт для себя, не воспринимая все так, словно это не его дом, а это он проживает в трехзвездочном отеле старой хрущевки, Богом забытого места.

Однажды, но… Точно не сейчас уже.

***

Влюбленный мальчишка бежит вперед, спотыкаясь об собственные ноги, а после останавливаясь рядом со своим другом, который уже во всю растопырил пару ушей, дабы выслушать очередной поток бесполезной информации от излюбленного временем попутчика-друга. — Прости-и… — тянет виновато голос, но в нем не слышится привычной тоски, он наоборот только радуется, чем второй гордится, ведь ранее серые будни воспринимались не так ярко, а тут даже улыбка на лице рисуется, разве не мечта? — Я честно пытался успеть! Но слишком долго… — Слишком долго смотрел на своего недо-парня пере-друга? — прерывает его второй, глаза которого по цвету напоминали самый сладкий молочный шоколад, который блестел на фоне белого столика, пропитавшийся сплошь глазурью, с приятными орешками, — Не ври, я знаю, где ты был! — Чего? Нет! — толкается Джона, стоит только Марку неудобно завалиться второй рукой на его плечо, сгибаясь в спине и рассматривая своего собеседника, который был куда ниже и без того низкого Маршалла. Глаза цвета какао бегают по сторонам, от чего тот неловко поджимает к себе губу, переминаясь с ноги на ногу, — Н-Ну… — ему остается лишь давить из себя паузу, а после смущенно улыбаться, ведь в ответ выдать ничего не может. — Ха-ха, я понял, — он не станет прижимать друга слишком долго, поэтому через пару мгновений скованного молчания, он отпускает беднягу, направляясь вдоль школьного коридора, чтобы покинуть учреждение. Ему даже не очень хочется слышать про то, где был Джона. И так знает. Это длится последние пару дней. Последние пару дней Маршалл постоянно где-то слоняется, от чего Марк снова и снова дожидается его напротив выхода из школы, чтобы проводить его на три-пять несчастных метра, а после все равно вновь разойтись. Такова была приятна их дружба. Нет, он понимает, что Джона не станет отказываться даже от небольшого сомнительного удовольствия, чтобы вновь остаться наедине только с Марком. Он ведь понимает, что это сомнительное удовольствие превращается для него в настоящее и теплое счастье, обволакивающее и дающее ощущение, что в перспективе будет не хуже, без очевидных последствий, то стоит немного потерпеть глупую боль. Для него страшно было потерять это счастье, спуститься по графику удовлетворенностью жизни ниже нуля, ниже отрицательной погрешности. Он считает это не проблемой, а скорее потенциальной болью, которая маячит заточенным ножом около шеи. Трус — это не тот, кто просто боится. Трус — это тот, кто боится, что если он возьмет, то у него обязательно это заберут обратно. Джона можно назвать трусом? Вполне себе. Самым натуральным, непритворный, настоящий. В чем же был секрет хорошего настроения и счастья Джона? Ох, примитивные слова «любовь» — будет звучать слишком завуалированно и обманчиво в случае маленького мальчишки, ведь правильнее будет сказать, что это мимолетная, но самая крепкая и глубокая влюбленность — искренность, давящая собой порядочность. Ощущение бесконечного опустошения, которое питал Джона до этого может быть причиной утери чего-то столь близкого, что сам человек готовиться принять отчаяние в свою сторону, как нечто должное, может быть, это вовсе столкновение мнимости и бренности бытия вместе с вселенской разрухой. Бессмыслица одна, а причиной ею была тишина наблюдений, искренних и любовных терзаний.

***

Тайком, словно маленький зверек, наблюдающий за людьми, он внимательно смотрит на объект своего кафолического обожания. Втихомолочку жмет к себе руки, бережно делая очередную фотографию, складируя ее в старенькой галереи своего телефона с кнопками. Пусть фотография вся в пикселях, новизной там и не пахнет, зато на ней яркие кудряшки выглядят так невероятно. В жизни он определенно более миловидный и очаровательный. И пускай они не говорили ни разу, один раз лишь пересекались в столовой, где Джона моментально уловил мысленную эйфорию от причастности к происшествию. Примитивщина. Просто толкнул, а тот уже голову потерял и следующие пару дней безостановочно визжал и верещал Марку, которому осталось лишь стесненно улыбаться, отсаживаясь от Маршалла, готового иной раз свалиться в обморок от мысли, что его любимый и дорогой, такой великолепный. Даже сейчас руки дрожат, начиная потеть очень сильно, от чего перед глазами неясно возникают силуэты с чернеющими макушками, растворяющиеся где-то вдалеке, но за ладонь его крепко держат, не давая тому полностью отключиться от этого мира. Он поджимает к себе губы. В глазах тонут сердечки влюбленности, яркого, малинового цвета, а на лице появляется блаженная и довольная улыбка от мысли о наступающем будущем, где его искренние и детские мечты становятся реальностью. Вот она — мечта.

Быть всегда вместе со своим чудесным Адамом.

***

— «Расскажите, с чего все началось?»

«Я… Не помню, как конкретно все это началось. Честно, все произошло так быстро. Каким образом я тут вообще сижу…? Почему именно я? Ох… Я… Возможно, мне стоит перестать так долго вводить в суть дела. Я не знаю, что сказать по поводу всего случившегося. Это… Ужасно. Просто отвратительно. Насколько нужно было быть жестоким человеком, чтобы помочь кому-то в подобном.? Неужели оно того стоило? Все произошло так резко, что я даже не могу точно сказать числа. Я помню только много крови и… Еще больше крови. Мои руки так не тряслись никогда. Господи, забитые двери, темнота в коридорах, давящая атмосфера, его светящиеся в темноте глаза и размазанные повсюду жуткие лицо одноклассников… Простите, но я больше не хочу это вспоминать. »

— Цезарь Торрес, интервью 20ХХ, после Кровавого инцидента.

***

Громкие звуки музыки из колонок. Ах, да, выпускной. Они уже окончили девятый класс, скоро пойдут в десятый. Конечно, многие не собираются просиживать штаны в школе, они предпочитают рисковать, идти в колледж, а там уже выбирать, на кого им следует идти дальше. Это праздник! Девочки в красивых платьях, пышных, прямо как десерт или торт, мальчики в строгих костюмах, пахнущих мамиными духами и розами. Все веселятся. А грех сейчас не плясать! Вон кто-то случайно запульнул в люстру конфетти-пушкой кучу конфетти, вон там кто-то уже валяется без сил, напившись «неалкогольного» пунша, который пронесли старшеклассники, кто-то потерял туфлю, кто-то поет в караоке неподалеку от сцены так, что слышит весь зал. Выпускной — это радость. Конец Ада, который длился на протяжении большой части жизни, начало самостоятельности, любви к природе, неожиданный рецидив! Даже стоя вдали, Маршалл тихо смеется с неуклюжих одноклассников, пытающихся танцевать вальс, который скорее напоминал танец больных крокодилов, приправленный криками бегемотов на фоне, но главное ведь веселье, так? Так они и веселятся! Радуются, танцуют, пляшут. Джона был бы готов отдать все, лишь бы на танец позвал его самый любимый и дорогой человек, который тут есть. — Чего ты грустный такой? — смокует напиток парень в черном костюме и голубой бабочке, опираясь на стенку рядом со своим напарником-другом. Оба без партнеров, так что обоим придется наблюдать за вальсом влюбленных девочек самостоятельно. Парень ведь парня не пригласит. — Ждешь, пока он тебя пригласит? — Ага… — разочарованно внемлит тот, а после тут же краснеет, осознавая, что за глупость он только что сказал. Он переводит взгляд на своего друга, смущенно улыбаясь и сводя брови домиком, что символизировало о том, что он очень смущен, — Я… Забудь, что я сказал. — Да ладно тебе. Я тоже жду, пока кое-кто меня пригласит, — взгляд карих глаз скользит по старенькому залу, где все сгорает от радости. Неразделенной любовью тут и не пахнет, словно так оно и должно быть. Свисающие с потолка черные люстры, диско-шар, который притащил младшеклассник, напитки, кола, алкоголь… Пахнет вечеринкой. Самой крупной вечеринкой из всех, которая была у них. Шумит музыка, из колонок орет Little Big, Lady Gaga, Katy Perry и еще куча других популярных исполнителей тех времен. — Ну, так пригласи его сам, — свистит Маршалл, уже недовольно хмурясь от бездействия своего друга, скрещивая руки на груди, пока ему в лицо выпускают кольцо сладкого дымка. Ах, курево. Даже сюда протащил. — А чего ты сам тогда своего принца на белом коне не пригласишь? — в ответ Маршалл молчит, моментально понимания причину бездействия Хитклиффа, опираясь плечами на стену и дожидаясь хоть чего-то, что может разбавить атмосферу одиночества. Ах, да, вспомнишь солнышко, а вот и лучик. Стоило только заговорить о нем, да хотя бы просто подумать, как он тут, как тут, словно никуда и не уходил. Элегантный черный костюм с красно-кровавой бабочкой, розой, торчащей из кармашка, — мечта любой девчонки и мечта Марка. Неудивительно, что среднестатистический обычный ученик смог запасть на главного красавчика всей средней школы Манделы! — Заждался, красавчик? — выдает он, грациозно протягивая ладонь в перчатке к своему будущему напарнику-танцору, — Вы не против подарить мне свой первый выпускной вальс? — Цезарь вскидывает бровь, самодовольно и легко улыбаясь, пока Хитклиффу с большим трудом удается подавить в себе смущенную улыбку, укладывая свою ладошку на руку Торреса, — Я так понимаю, что это да? — Переставай себя вести так. Ты ведь не джентльмен на самом деле, — он подминает к себе губы, делая шаг вперед, как его резко ухватывают за талию, скрываясь вместе со своим потенциальным любовником в шумной толпе влюбленных парочек. — Я им завидую… — тихо отпускает про себя мысль Маршалл, грустно пялясь к себе в ноги. За все это время он так и не смог встретиться лицом к лицу со своим любимым, лишь в переписки изредка пересекались, да и то… Можно ли это вообще назвать пересечением? Наверное, нет. В любом случае, этот выпускной отразился в памяти лишь тем, что партнером для любимого Адама была другая девушка, а не Джона.

***

— Дети, — громко начинает монолог учитель. — сегодня мы в очередной раз поговорим об одном из самых кровопролитных и неприятных событий за всю историю округа Манделы. Мы поднимаем эту тему каждый год, но все еще наши воспоминания не смогут вернуть погибших в тот день. Все началось ранним утром. Это было девятое сентября. Это событие принято считать самым ужасным за все последнее столетие… — она громко выдыхает. Дети слышали об этом событие раз восемнадцать, наверное, за последний год, — Все это произошло четыре года назад, в школе напротив нашего здания… — опечатанное здание напротив больше напоминало своим видом крематорий, нежели нечто, что могло реально быть похоже на здание учебного учреждения. Там уже давно-давно никого не учат, — Двадцать пять пострадавших, сорок девять убитых, тринадцать лишились жизни в больнице, и три человека, которые выбрались целыми из этого Ада, — Цезарь Торрес, Адам Мюррей и Джона Маршалл. Они до сих пор в красках рассказывают тот день, а виновником всего произошедшего был…

***