Сослагательное наклонение

На Локи больно смотреть. Бледный, худой, со ссутулившимися под широкой рубашкой плечами. Глаза, влажные и больные, тупо смотрят в одну точку. По ослабевшему телу короткими всышками пробегает нервная дрожь. Его хочется обнять, опустить в горячую воду и выгреть, вычесать, как уличную собаку. Тор сжимает зубы, вздыхает, отводит тяжелый взгляд. — Давай еще раз, — произносит после минутного молчания странно онемевшим языком. — Что произошло? Локи снова вздрагивает. Едва заметно, почти за гранью различимого глазу движения, и так же незаметно качает головой. Белое горло с росчерками голубых вен — небрежная гжель по гладкому фарфору — глотком сжимается вокруг трахеи. Туго, нехотя. Тору кажется, что он смотрит сейчас на плохо работающий механизм. Такой, который следовало бы использовать бережно, но он попал не в те руки. Локи — груда заржавевшего металла, не больше. И Тору от этого сравнения голодно тянет в желудке, отзываясь тошнотой на корне языка. Как после особенно неуместной шутки. — Всё так же будешь молчать? — спрашивает он, пытаясь заглянуть брату в нечитаемое лицо. — Локи, я хочу помочь. Неужели ты не понимаешь? Ярко зелёные глаза быстро поднимаются на него, бьют злыми искрами и тут же снова потухают. Всполох умирающей звезды, короткое мгновение, когда стекло разлетается в осколки. Хруст нежного декабрьского льда под жёсткой подошвой. Тор медленно отклоняется на спинку кресла. Бессмысленно, всё бессмысленно. И почему он решил, будто ему удастся разговорить Локи после всего произошедшего? В действительности, он ведь даже не знает, что именно произошло. — Ты не скажешь? — пробует он в последний раз, ни на что на самом деле не надеясь. Брат ожидаемо молчит, лишь нервно ведёт плечом, словно от резкой боли. — Ладно, — вздыхает Тор, поднимаясь. — Значит, в другой раз. Спокойной ночи, — добавляет в конце, и это звучит невольной насмешкой, ведь от врачей он знает, что Локи не может нормально спать уже несколько недель подряд. Тор кривится от ощущение испорченного момента, но всё же молча выходит из комнаты. Локи жаль, как бродячую уличную собаку. Не больше.

***

Ложка с душистым бульоном утыкается в сомкнутые губы. Тор лишь мысленно кивает самому себе, будто оправдываясь или извиняясь: глупо было ожидать, что сегодня заученный наизусть порядок действий пойдёт иначе, исключив из себе упрямую голодовку. — Ешь, — говорит он даже не требовательно, а как-то отстранённо и терпеливо; таким тоном обычно воспитывают еще мало что понимающих щенков. Локи не отвечает. У Локи на лице как-будто глубокие трещины, и кожа, тонкая, как мокрый пергамент, сквозь который просвечивается сам скелет. Чернильные пятна под глазами сделались глубже, въедливей, и уже трудно вспомнить (представить) его здоровый вид. Даже в лихорадочном запале во время нападения на Землю или вмятый в пол после поражения он не выглядел таким безнадёжно разбитым. — Локи, тебе нужно есть, — Тор наполняет ложку еще раз, перед этим перемешав содержимое. — Нужно набираться сил. А то скоро одни кости останутся. — Только поэтому? — внезапно раздаётся в глухой тишине комнаты. Тихо, с болезненной хрипотцой, но Тор не слышал голоса брата достаточно давно, чтобы это прозвучало почти, как громовой раскат. Он возвращает тарелку на стол, сам инстинктивно наклоняется чуть вперёд. Локи на его движение уже привычно ощетинивается глазами. Тусклый, но теперь как-будто чуть более плотный, осязаемый. Как бы не спугнуть. — О чём ты? — спрашивает Тор осторожно, словно пробуя шагом неверную речную кромку. Локи смотрит. Пронзительно, и во взгляде читается глубокая усталость, чёрная, как жжёные уголья, тоска. Немой вопрос: «Есть просто, чтобы жить?» Уже не как у собаки, а что-то большее, человеческое, отблесками жёлтого света лампы на блеклой радужке. Глаза щурятся, крепко вгрызаясь в голубонебесную твердь, и Тору становится не по себе. Он вдруг понимает, что Локи, каким бы не казался внешне — внутри, где-то глубоко, под слоем истощения и шока, всё тот же. Не вещь, не механизм. Грудь отзывается коротким уколом совести. — Зачем ты это делаешь? — встречным вопросом бьет Локи наотмашь, и по его взгляду Тор понимает — ему действительно нужно знать ответ. Зачем. У них не было ни времени, ни повода объясниться друг перед другом еще с тех пор, как Тор отыскал его живым на Земле. Сначала ЩИТ, потом жестокая бойня, арест и разгребание последствий. Сперва он думал, что сможет поговорить с братом дома после суда. Но оказаться в Асгарде им было не суждено — прямо во время перелета Локи выхватила из потока неизвестная темная сила. Хеймдалль так ничего и не смог отыскать, так что все, конечно, решили, что младший принц сбежал, опасаясь наказания. Тор злился — злился на чужую трусость и собственную неосмотрительность. Неужели он снова, в который раз купился на уловку, которую даже не заметил? А через несколько месяцев Локи, изодранного и покалеченного, выбросило из пространства прямо на пол Обсерватории. Он был в тяжёлом состоянии, и, глядя на него, становилось жутко от одной только мысли, что с ним такого делали. Пара недель в болезненном забытии, потом полное отстранение от реальности, страх прикосновений, света и громких звуков. Он не мог даже нормально встать с постели на пол, как будто это означало бы покинуть клетку после долгого заключения. Когда Тор силком затащил его в купальню, Локи кричал что-то невразумительное про наказание и воду. Мытьё переросло в истерику, а закончилось тихим всхлипыванием в полотенце, пока доктор накладывал свежие повязки на уже почти затянувшиеся раны. Еще через два месяца он перестал видимо опасаться чужого присутствия, уже не сопротивлялся, как раньше, ни то выдохшись, ни то смирившись. И не говорил ничего, сколько Тор у него не спрашивал. Кто? Где? За что? Признаться, его искренне волновали эти вопросы. Не потому, что это касалось брата, нет. Скорее потому, что… — Ты должен быть в себе, чтобы рассказать, что с тобой произошло, — холодно, насколько может, произносит Тор. — Зачем? — снова спрашивает Локи, и голос его неожиданно ломается, срываясь в шёпот. Тор знает, что он хочет от него услышать, видит по выражению лица, во взгляде на самой грани доверительной мольбы, в трепетно затаённом дыхании. Но теперь его этим не купишь. Он набирает воздух и, глядя прямо брату в глаза, говорит: — Тот, кто сделал это, явно силён и опасен. Он может стать угрозой Асгарду, если решит вернуться за тобой. Я хочу быть готов. «Чтобы из-за твоих ошибок не пострадал кто-то ещё». Без жалости, без колебаний. Глаза гаснут. Как накрытая сосудом, лишённая кислорода свеча. Переламывается пополам сухая тростинка, и от курящего льна поднимается в воздух последняя тонкая нить сизого терпкого дыма*. Локи опускает голову. Тяжело дышит несколько долгих мгновений. Потом протягивает бескровную руку, берёт ложку и сам начинает есть. Медленно из-за навязчивой дрожи, стараясь ничего не пролить. Тор смотрит на него, неуверенный, что именно должен сейчас чувствовать. Вроде, и притворяться, будто ему не всё равно, было тошно, вот только сейчас, глядя на то, как тонкие слабые пальцы вцепились в край стола, когда там неплохо было бы оказаться чьему-то плечу, он ощущает, как внутри разливается горькая тоска. О чём? За кого? Он ведь точно уверен, что брат сам виноват. Связался, с кем не надо было, и теперь расплачивается. Это элементарная истина последствий, люди называют её кармой, а Локи уже не ребёнок, должен понимать. Так почему внезапно становится так паршиво и неправильно за собственные слова? Подмываемый злостью, Тор поднимается — резче, чем следовало бы, и Локи вздрагивает, инстинктивно отпрянув назад — берёт с полки стакан воды и банку таблеток, ставит на стол рядом с полупустой тарелкой. — Выпьешь потом, — бросает, косясь куда-то в сторону, и тут же выходит. Чтобы не пострадал кто-то ещё. Локи смотрит на закрывшуюся за ним дверь, потом на свет из окна, в щели между шторами — глаза больно жжёт белыми лучами — и зло стирает со щеки мокрую дорожку.

***

Тор просыпается со странным чувством волнения, от которого трудно дышать и невозможно избавиться. Судя по темноте в окнах, на улице глубокая ночь. Поняв, что уже не заснёт, он вдруг решает проверить Локи. Он раньше так не делал, и, то ли сказалось неприятное окончание вчерашнего визита, то ли сон не до конца отступил, но это кажется очень важным сейчас. Дверь по-прежнему закрыта, тяжелые шторы слегка покачиваются на прохладном весеннем ветру. Возле кровати горит ночник, а сама кровать… пуста. Тор хмурится в недоумении, оглядывается по сторонам, так, словно оказался здесь случайно. Тишина нависает над ним сетью плотной, усыпанной дождевыми каплями паутины — тронешь, и вода осыпется на пол, замочив всё вокруг. Поэтому он не зовёт брата, а лишь продолжает молча стоять, уставившись на смятое одеяло, пока до него вдруг не доносится тихий всхлип. Из-за кровати. Тор обходит комнату и видит, наконец, знакомую фигуру, сжавшуюся в углу у стены. Локи сидит, обняв колени и уткнувшись в них лицом. Его мелко трясёт, и ещё Тор слышит, подойдя ближе, что брат бормочет что-то неразборчивое, едва успевая хватать воздух частыми, поверхностными глотками. — Локи? — зовёт он. Тор привык не получать ответа, и потому протянутая было рука замирает, точно разглядела в траве змею вместо цветка, когда он слышит глухое и сердитое: — Не трогай меня. Локи говорит это, плотно сцепив зубы, как от злости или от острой боли. А следом, уже чуть громче, раздается целая череда жалостливого, почти детского плача. Такого надсадного и высокого, каким он бывает, когда его не получается сдержать. — Локи, — повторяет Тор уже без замешательства, присаживаясь рядом и касаясь кончиками пальцев его ладони. Брат дёргается, пытается вывернуться от прикосновения, но лишь утыкается спиной в одну из стен. — Мне не нужна твоя жалость, — зло шипит он тогда, взбешенный собственной беспомощностью. И Тор едва не улыбается, почувствовав, как Локи на одно короткое мгновение преображается в прежнего себя. Живого, упрямого и самонадеянного, имеющего вес в пространстве. Этого мгновения хватает, чтобы, не боясь сделать что-то не так, силой взять его за запястья и раздвинуть руки в стороны. Мокрые от слёз, нервно мечущиеся глаза тут же вонзаются в Тора абордажными крюками. В полумраке лицо брата кажется фарфоровой маской, застывшей в какой-то причудливой гримасе страха и внутреннего мучения. На лбу и шее растаявшей изморозью блестит холодный пот. — Успокойся, у тебя паника, — объясняет Тор, стараясь придать голосу участия. — Отпусти, — требует Локи плаксиво, трепыхаясь руками в чужой хватке, потом вдруг тяжело вздыхает и откидывается головой на стену. Его грудь туго вздымается и опадает, будто где-то сбоку в ней смертельная пробоина, выпускающая кислород. — Тебе нужно на воздух, — заключает Тор с поразительной внешней холодностью, учитывая ускорившийся в нетерпеливом волнении темп пульса. Когда он разжимает пальцы, чтобы подняться и открыть дверь на террасу, Локи издает отчаянный стон. Как скулит домашний зверь, стоит оставить его за дверью в хищной ночной темноте. Отчего-то, это вызывает извращенное удовлетворение и еще надежду, что всё вот-вот сдвинется с мёртвой точки. Как если бы из жесткого, тугого кокона сквозь немоту и боль обнажились тонкие крылья бабочки — слови и рассматривай причудливый узор, сколько вздумается. Вернувшись и стараясь унять спешку, Тор молча поднимает уже не сопротивляющегося брата на руки и, прихватив с кровати одеяло, выходит на улицу.

***

До рассвета еще около двух часов. В холодном свечении созвездий мир кажется странно погруженным в состояние покоя, застывшим на грани сна и яви. Воздух пахнет недавно распустившимся жасмином — здесь он цветет куда раньше, чем на Земле, едва не с первого дня весны. Локи сидит, закутавшись в одеяло и уставившись куда-то себе под ноги пустыми, грустными глазами. Вид у него всё такой же уставший — сказывается недостаток сна — но уже не такой отстраненный или напуганный. — Значит, Танос, — повторяет Тор спустя несколько минут взаимного молчания. — Зачем ты ему? — У нас была сделка, которую я не выполнил, — отвечает Локи, и его плечи едва заметно поджимаются, как от холода или вида чего-то ужасного. — Он хочет… расплаты. Тор хмурится. Все детали постепенно складываются в одну целостную картину, и она ему совершенно не нравится. Где-то в стороне возникает естественная мысль о том, что неужели мало уже совершенной мести — при воспоминании жестоких ран, пустых застывших глаз и отчаянных молений в бреду неприятно сводит желудок. Но думать об этом не хочется. — Сделка, — словно пытаясь вернуть себе беспристрастность, произносит Тор. — Армия на Тессеракт, такие были условия? Он дал тебе скипетр, чтобы было легче всё провернуть, а после ты бы остался править? — Нет, — выпаливает Локи с внезапной горячностью, вскинув голову. И Тора обжигает количеством немого отчаяния, застывшего в его взгляде. Так смотрит на судью невиновный, которому только что вынесли смертный приговор. Так смотрел на него Локи тогда, в башне, когда Тор уверял его, что всё еще можно исправить. В тот раз казалось, что он просто шокирован или не в себе от адреналина. Сейчас Тор думает, что, возможно, за этим крылось нечто иное. Поэтому осторожно наклоняется вперёд, как если бы пытался рассмотреть своё отражение сквозь трещины в зеркале. — Тогда что? Локи проглатывает вздох, тревожно ведёт плечом, и его зрачки едва заметно вздрагивают в поисках укрытия. И не находят, ведь всюду вокруг лишь безответная ночь, а в её центре — обнаженная, всепоглощающая голубизна, которая ждёт ответов. Локи мучительно жмурится, как тогда на свет из окна, потупляет взгляд, а когда начинает говорить, голос звучит надтреснутым хрипом винила по старой игле. — Я должен был принести ему куб, но не в замен на армию. А за мою свободу. Тор чувствует, как из лёгких разом пропадает весь кислород. Словно он опять слышит подлую ложь о смерти отца или жестокую правду о полукровке из Етунхейма, забранном в королевский дворец. Преодолевая странное головокружение, он только и может выдохнуть: — Что? Локи снова смотрит на него. В глазах теперь стоит горькая обречённость — пятном нефти на поверхности озёрной воды. — Мне не нужна была Земля, — качает он головой. — Там, в пустоте среди звёзд, Танос оказался первым, кто нашёл меня. Мне казалось, это чудесное спасение, но я ошибся. Если бы ты только знал, сколько раз я успел проклясть свою глупую гордость. И свою трусость. Мне не хотелось жить после всего, что я узнал, после всего, что тогда натворил, но тереть… теперь я думаю, что принял бы любой позор, любое наказание, лишь бы избежать этого ужаса. Тор молча глядит, затаив дыхание. Он часто думал о том, что сподвигло брата отпустить посох в тот роковой момент. А теперь Локи сам говорит — исповедуется — об этом так честно и открыто, что лучше бы не слышать. — Танос пытался заставить меня служить ему. Сначала уговаривал, потом угрожал. В конце концов, предложил сделку. То, что он со мной… — Локи запинается, кончики губ болезненно опускаются вниз. Он не плачет, но взгляд становится таким жалким и покорным, как у пойманного в капкан дикого зверя, изморенного погоней и со страшной раной в груди. На мгновение Тору хочется протянуть руку и просто коснуться его, но он не решается. Локи плотнее закутывается в одеяло, мелко вздрагивая то ли от холода, то ли от нервного напряжения. Через несколько минут он снова начинает говорить: — Я устал терпеть, потому согласился. Он хотел Тесерракт, читаури хотели Землю. Скипетр был нужен главным образом для того, чтобы контролировать меня. Я бы не смог остановиться, даже, если бы хотел, так что попытался внушить себе ненависть к людям, чтобы было легче их убивать, к отцу, чтобы найти себе оправдание, к тебе, чтобы… Не знаю, зачем, — он пожимает плечами, отворачивается и смотрит на объятый ночной дымкой сад, пряча лицо за упавшими волосами. — Может, чтобы напрасно не надеяться, что всё еще можно исправить. В сознании вспышкой звучат собственные слова — «мы сможем, вместе» — и горькая улыбка, которую Тор тогда принял за злорадство. Потом острая боль под рёбрами, и он не успевает заметить самое главное — глухое раскаяние за маской слепой злобы. «Я не хотел, у меня просто не было выбора». И тут всё его нутро прошибает от осознания — проблема не в том, что у них не было времени поговорить, а в том, что он не слушал, не смотрел. Спрашивая Локи, кто показал ему силу камня, он позволил собственному гневу взять верх. Так было легче. На Хеликарриере он просто отмахнулся от чувства, что с братом что-то не так, и поверил в его безумие. Так было легче. Имея возможность прийти к Локи после того, как его взяли под стражу люди ЩИТа, он не стал, решив подождать удобного момента. И дождался — почти через пол года. Тор долго молчит. В голове вихрем ласточек перед грозой носятся тяжелые, мрачные мысли. Он украдкой смотрит на брата. На его заострившиеся черты, на ощетинившиеся к прикосновениям плечи, на голодные до тепла руки. — Почему ты сразу не сказал? — наконец, спрашивает Тор, выбрав из всех вопросов тот, который мучает его больше остальных. Локи на это лишь грустно усмехается, оборачивается к нему — на какой-то миг в его глазах появляется выражение той самой мягкой снисходительности, с которой он смотрел раньше на брата, стоило тому задать хоть сколько-нибудь очевидный вопрос. — А ты бы мне поверил? И Тору нечего ответить. Потому что он не знает наверняка. Не знает, что хуже — ожесточиться сердцем против родного человека, защищая себя, или попадаться каждый раз на жестокие уловки, но сохранить то немногое, что еще между ними осталось? До этого момента он был уверен во втором. Ведь Локи — лишь испорченный механизм, который бьется током каждый раз, как попытаешься к нему прикоснуться. Но сейчас, возможно, стоит попробовать снова? — То, что я сказал вчера перед уходом, неправда. Сколько бы он ни пытался врать даже самому себе, сколько бы не отмахивался от глубокого сочувствия и желания всё простить — обман никогда не был его сильной стороной. И сейчас, видя, как далеко зашёл, Тор готов унизительно признать собственное поражение, лишь бы это помогло. — Я был зол. На самом деле, я делаю всё это, потому что ты мой брат. И ты всё еще чертовски важен для меня. Чтобы из-за глупых ошибок не пострадал ты сам. Он встречается с глазами Локи, но не находит в них отклика, лишь болезненную настороженность и обиду. Совсем еще свежий ожог надсадно ноет изнутри, и Тор не ждёт, что после всего произошедшего его слова возымеют чудотворный эффект, но всё же продолжает говорить: — Когда ты попытался разрушить Ётунхейм, я понял, что совсем тебя не знаю. Из-за той лжи, которая была между нами, из-за моей собственной заносчивости. То, что, как я думал, было настоящим, оказалось фальшивкой, и… Хочется сказать ещё многое — я и не предполагал, что ты можешь быть таким; я почувствовал себя преданным; я чертовски злился на тебя. — Мне тебя не хватало, — произносит Тор после короткой паузы. Локи болезненно кривится от поступивших к горлу чувств, не в силах даже вдохнуть. Обнаружить себя впутанным в бесчеловечную манипуляцию сейчас, когда он максимально открыт и уязвим — когда он знает, что это такое, ведь сам нередко таким промышлял — страшно почти до тошноты. Как, если бы, стоя на краю обрыва на неверных от волнения ногах, заглянуть прямо в глубину бездонного провала. Он всматривается, силясь найти в знакомых чертах самые крохотные признаки такого несвойственного Тору лицемерия, но видит лишь беспрекословную искренность и тоску. — Там, на Земле, я смотрел на тебя и не узнавал. Больше всего я боялся, что уже не смогу тебя вернуть. Я виноват, что позволил камню одурачить меня, виноват, что не был с тобой до конца. И я сожалею об этом. Но еще я хочу, чтоб ты знал — я могу злиться на тебя, особенно, когда не понимаю, но это вовсе не значит, что я перестаю тебя любить. У Локи в глазах стоят слёзы, когда он издает нервный вздох и поспешно отворачивается, но Тор не намерен отступать. Сейчас он, как никогда прежде, близок к тому, чтобы проломить ледяную стену между ними. Он ловит брата за руку и тянет на себя. — Эй, смотри. Холодные пальцы оказываются у него в волосах, Локи напрягается, но Тор слегка поглаживает, направляя, его запястье, и через мгновение на лице брата появляется удивление. Он осторожно перебирает жесткие пряди и, нащупав, вытягивает из-за чужого уха тонкую косу. — Что это? Тор грустно ему улыбается. — Помнишь сказку? Которую нам мама рассказывала — про зачарованные локоны. Двое возлюбленных вплели в свои прически пряди волос друг друга, чтобы никогда не разлучаться. У Локи перехватывает дыхание. Он бережно проводит пальцами по двухцветному плетению, и то мягко выскальзывает из его руки. — Но они разлучились, — произносит тихо, чувствуя, как эти слова кипят в нём бессильной, дурной досадой. Всё кончено, ничего уже не вернуть. Плетением волос так точно. — Да, но эти локоны не давали им забыть о своей любови друг к другу. — Это была лишь сказка, Тор. Локи сердито отдёргивает ладонь. Он правда злится, сам не зная, на что или на кого. Вроде, во всём виноват Танос, а до этого отец, а еще раньше… Нет. Это он, он во всём виноват. Он всё испортил своим упрямством, он поставил на кон жизнь, которая могла бы у него быть, хорошую жизнь, и с треском её проиграл. И всё, что ему теперь осталось — цепляться за собственную боль, терзать себя чувством вины и роптать на жестокую судьбу. Здесь не получится долго и счастливо, как бы сильно не хотелось верить в обратное. Как бы сильно они не старались. — Может быть, — Тор снова берёт брата за руку, и тот не протестует; тонкая ладонь под его пальцами напоминает пойманную в кулак дикую птичку со сломанным крылом. — Однако почему бы нам, ну… хоть не попытаться? Ведь раньше всё было хорошо. Ведь когда-то у них всё получалось, получится и теперь. Локи недоверчиво хмурит брови. С опаской и мольбой вглядывается в голубые глаза, как в небесную твердь, которая вот-вот разверзнется ливнем. Слабо качает головой, сглатывая горечь. Тору кажется, он слышит тихое потрескивает его шейных позвонков и далёкий гул собственного сердца. — Еще вчера ты видеть меня не хотел. Что изменилось? — это похоже на последнюю, отчаянную попытку оттолкнуть, спрятаться обратно в темноту, в саморазрушение, во въедливую жалость к себе. Тор хорошо осознаёт — от того, что он скажет сейчас, зависит больше, чем жизнь. Нет ни единого шанса на ошибку. Он либо снова всё испортит, либо… — Я не знаю, — честно пожимает он плечами. — Просто смотрю на тебя, и что-то ощущается иначе. Лицо брата забавно искривляется, губы слегка приоткрываются в неслышном внезапном смешке. Он как-будто ждёт чего-то еще, хотя и понимает, что ждать больше нечего. Сейчас он готов поклясться, что Тор ему не врёт. Получается, теперь всё зависит только от него? В груди больно перехватывает от волнения, лёгкие плотно упираются в прутья рёбер. Он же всегда был готов рисковать, так почему ему так чертовски страшно? Чего ещё ему бояться? Потерять то немногое, что у него осталось, вернее, иллюзию того, что у него что-то осталось? Перестать жить прошлым и дать шанс будущему, которое, впрочем, может принести еще больше боли. Тор терпеливо ждёт, наблюдая за тем, как понятно сменяются эмоции на лице брата, как никогда до этого. Наконец, Локи поднимает на него встревоженные глухие глаза — два крохотных озерца со стоячей водой, сквозь которую не видно дна. Молча, не говоря ни слова, протягивает руку к собственным волосам. Вокруг его ладони загорается бледно-зеленый свет, а в следующее мгновение, вплетённая в тёмную косу, появляется одна светлая прядь. Тор глупо улыбается, не зная, чему рад больше — что Локи, наконец, смог использовать магию, или что Локи теперь по одну сторону стены с ним. В груди огромным жгучим клубком разворачивается тепло, и кажется, уже ничего не имеет значения. Ни грозящее Асгарду вторжение, ни жестокая расплата за предательство, ни сотни ошибок, совершённых когда-то ими обоими. И даже дышать становится легче. Это — светлый миг примирения, отблеск далёкой звезды, пробившийся сквозь ночь. Тор кладёт тяжелую ладонь брату на плечо, наклоняется вперёд и трепетно прижимается своим лбом к его. — Мы со всем справимся, я обещаю, — произносит, как нерушимую истину, известную всем и всегда. Локи прикрывает глаза, коротко кивает в знак согласия. Внутри у него пусто и тихо, как не было уже очень давно, и в этой тишине едва различимо шумит, наполняясь жизнью, пересохшая под палящим солнцем почва. И уже всё равно, что будет с ними дальше. Есть только сладкий запах жасмина, цветущего в Асгарде едва не на два месяца раньше, чем на Земле.