Ты убивала колдунов?

      – А ты, получается, готов меня отпустить?       Эстос потянулся за вторым пирожком, но рука замерла на полпути. Он пристально посмотрел на Альду, и от ещё настойчивого, напряжённого взгляда ей стало слегка не по себе.       – Я бы хотел, чтобы ты осталась со мной. Глупо отрицать это, – сказал Эстос. – Но сажать тебя на цепь… Спасать собственную жизнь такой ценой я не намерен.       Альда почувствовала странную, болезненную дрожь в груди, потому что Эстос Вилвир был до смешного благороден и не хотел забирать чужую жизнь даже ради спасения своей, а она отнимала жизни десятками, не задумываясь о цене и смысле.       – Слышала, ты превосходишь умом прочих детей своего отца, – медленно произнесла Альда, – но в наследники он избрал не тебя. Я, кажется, поняла почему.       – Я вовсе не так честен и благороден, как ты думаешь, и далеко не всегда. Когда речь идёт о государственных делах, я ничем не отличаюсь от отца, но ты…       – Что я? – спросила Альда, когда Эстос замолчал.       Её голос дрожал, а в животе в мучительном ожидании скручивалось нечто сладкое и жаркое.       – Я хотел бы, чтобы ты была со мной по другой причине. И по своей воле.       – Ты ждёшь этого от меня, – произнесла Альда. – Ждёшь, что я отвечу благородством на благородство. – Она усмехнулась: – Люди не лгали, ты умён… Вместо того, чтобы принуждать, пытаешься взывать к лучшему во мне.       Эстос улыбнулся:       – Останься со мной!       Альда была не в силах произнести ни единого слова. Потом она собралась, втянула воздух и спросила:       – Это значит, что я не выйду отсюда до следующего полнолуния?       – Ты будешь выходить, но ненадолго… Мне даже нужно, чтобы ты уходила. Надо понять, что произойдёт, если тебя не будет рядом, как быстро вернётся боль. – Эстос внимательно всмотрелся в лицо Альды: – Ты сомневаешься? Думаешь, я обману? Или нашла уже нанимателя? Я буду платить тебе в месяц столько, сколько ты не заработаешь и за пять лет! – его голос звучал почти отчаянно.       Альда покачала головой. Дело было не в доверии и не в деньгах. А в том, что эти просьбы приближали Эстоса к гибели, а она сейчас понимала со всей ясностью, что не хочет его убивать. Несмотря ни на какие клятвы своему клану и Небесному дому – не хочет.       Но если она откажется, он всё равно умрёт. Даже если до Эстоса не сумеют добраться её дяди и двоюродные братья, он всё равно умрёт – примет яд во второй день последнего новолуния этого года.       – Я останусь, – решила Альда. – Не из-за денег.       – А из-за чего?       Альда вместо ответа сунула Эстосу тарелку мясных шариков в орехах.       – Ешь. Вид у тебя пока не слишком здоровый.

      Потом Эстос взял гору книг и тетрадей и со всем этим забрался на кровать. Альда заглядывала, но понимала разве что половину написанного: Эстос немилосердно сокращал слова и пользовался неизвестными Альде условными знаками, которые, судя по всему, обозначали какие-то колдовские понятия.       Про Альду Эстос на время забыл совершенно, так он был поглощён изучением своих старых записей. Лишь иногда он отрывался, находил взглядом «Кейлинн», которая тем временем изучала покои третьего господина и всё, что в них находилось, и говорил, раз за разом примерно одно и то же:       – Это необъяснимо, но боли нет. Она ушла, ушла совершенно!..       Просмотрев большую часть тетрадей, Эстос сказал:       – Я думаю, что дело в тебе, Кейлинн. Никакого иного объяснения я не могу найти. Но вот почему это происходит, я не могу понять. Я не чувствую в тебе магии, по крайней мере, такой, какая была бы заметна сразу. Ты позволишь мне изучить тебя лучше?       Альда насторожилась:       – Как это – изучить?       – Я просто прикоснусь к тебе. Ты ничего не почувствуешь.       Альда тут же подумала о мази на руках. Её на ладонях почти не осталось, но вдруг Эстос был способен почувствовать даже это? И вдруг он догадается, для чего такой состав мог понадобиться?       – Ты опробуешь на мне какое-то заклинание, так? – спросила Альда.       – Да, но ничего особенного. Вреда от него не больше, чем от золотой пыли при входе…       – Но если меня уже осыпали золотой пылью, то разве это не означает, что на мне нет никаких заклятий?       – Золотая пыль реагирует только на чары, которые снаружи. Иначе любой колдун вспыхивал бы от неё, как факел. Собственная сила колдуна содержится внутри, и нужны годы упорных занятий, чтобы научиться выводить её наружу.       – Ты про второе сердце?       – Да, это так называют. Это точка, в которой наша внутренняя сила соприкасается с внешним миром, средоточие магии. Чаще всего она открывается там, где находится рот или горло, в середине лба, в центре груди, на ладони, но может быть где угодно. Я читал о колдунах, у которых второе сердце было на затылке. Изредка эти точки бывают парными, когда сила изливается через обе ладони, или точки под ушами… – Эстос запнулся, словно ему тяжело это было выговорить: – Или через глаза. Но если не обучаться с детства, то второе сердце не сможет стать достаточно сильным. Оно может спасти жизнь, даже если человеку нанесли смертельный удар, но магия не сможет через него выйти наружу. Ты можешь обладать такими скрытыми силами: их не видно сразу, но они всё же есть…       – Неужели я бы не почувствовала, если бы у меня были силы?       – Такое случается, хотя и нечасто. Обычно сила всё же даёт о себе знать. И я хотел бы проверить…       Эстос протянул к Альде руку, словно уже хотел наложить заклятие, и Альда схватила его за запястье. Осторожно и мягко – просто чтобы остановить.       – Я не хочу, чтобы ты… – сказала она. – Не именно ты… Я просто не хочу, чтобы со мной что-то такое делали. Как я узнаю, что ты просто что-то изучил, а не околдовал меня?       – Если бы я хотел околдовать тебя, то не стал бы спрашивать позволения!       – Я не хотела обидеть тебя, – Альда, сама не зная почему, не отдавая себе отчёта, провела по запястью Эстоса большим пальцем, и движение получилось ласкающим нежным. А потом она повторила его.       Она почувствовала под подушечкой странную шероховатость. Кожа Эстоса на запястье была не такой гладкой, как везде.       Эстос опустил глаза вниз, и Альда вслед за ним. Оказалось, что её палец касался татуировки, обычной татуировки колдуна. Их начинали делать с десятилетнего возраста, закрепляя таким образом новые способности, первая татуировка была на запястье, а с годами поднималась всё выше и выше, когда добавлялись новые умения и новые кольца рисунка. Обычно татуировки были скрыты, но, по слухам, у старых, опытных колдунов они доходили до самых плеч.       Альда дотронулась пальцем до широкого синего кольца – самого яркого, остальные были прорисованы чёрным и серым. Широкое, сплошное без узоров, оно не было похоже на обычные татуировки колдунов.       Она знала, что касаться татуировок колдуна и даже просто задерживать на них взгляд считалось неприличным, даже недопустимым для любого жителя Карталя. Но секковийка Кейлинн могла этого не знать. И ей очень хотелось так сделать…       – Это для защиты? – спросила Альда, вновь и вновь проводя подушечками по татуировке.       Взгляд Эстоса помрачнел.       – Некоторые для защиты. А синее кольцо – нет, его нанёс врачеватель.       – Чтобы исцелить твою болезнь?       Эстос убрал руку.       – Тогда она ещё не проявилась, – ответил он. – Я был подростком, когда нанесли татуировки. Они меня спасли.       – От чего?       – Меня едва не убил колдун, чудовищно сильный. Мой отец отразил удар, но он был настолько мощным, что я всё равно… – Эстос сглотнул. – Я почти ничего не помню, но отец и слуги рассказывали, что я был без сознания много дней. Меня с трудом удавалось кормить, но я ел и пил всё меньше и меньше с каждым днём. Если бы у меня к тому времени уже не развилось второе сердце, я бы умер. Один врачеватель из Пельты сумел привести меня в чувство, но я разве что чуть лучше сглатывал еду. Во всём остальном… Я как будто бы ничего не видел и не слышал, не осязал и вообще никак не ощущал. Магия лишила меня всех чувств.       Эстос замолчал.       – А что было дальше?       – Прошло несколько месяцев, и мои органы чувств стали понемногу восстанавливаться, и тогда пришла боль. Не такая как сейчас. Моё тело словно сгорало живьём, и я не видел перед собой ничего, кроме стены пламени. Отцу пришлось держать меня в бессознательном состоянии, чтобы я не сошёл с ума от боли.       – Сколько тебе было тогда?       – Тринадцать.       – Но тет лекарь всё же тебя вылечил?       – Нет, не он. Первый господин из Дома золотых яблок предложил использовать одну опасную технику – вот эту с татуировками. Её суть в том, что… Что человека отсекают от всего, что было раньше, от его прошлого, от того, кем он был. Не остаётся ничего – и болезни тоже. Потом я заново учился есть и ходить, говорить и пользоваться вторым сердцем.       – То есть, ты не помнишь ничего, что было до?..       – Почти ничего, – покачал головой Эстос. – Я вижу в снах человека, который пытался меня убить. Его лицо за мгновение до этого и поток силы. Остальное стёрлось. Я не помню даже лица своей матери. Она была наложницей, и мы с ней жили не в поместье, а в другом доме. Здесь мне никто не мог рассказать о моём детстве и о том, какой была моя мать.       – Это… Это по-настоящему грустно, – произнесла Альда.       – На самом деле не очень. Я не могу тосковать по тому, чего не помню, но иногда чувствую, что что-то потерял. Я бы хотел помнить свою мать… Отец забрал меня в Соколиный дом, потому что иначе, без постоянного ухода колдунов и целителей, я бы не выжил, а мать так и не дождалась моего излечения. У неё всегда было слабое здоровье – так мне говорили.       – Мне жаль. Я даже представить не могу, каково это: не иметь детства, не помнить себя ребёнком…       – И что особенно паршиво, – вздохнул Эстос, – то, что стоило бы забыть, я помню… Лицо того человека. Он смотрел на меня с такой ненавистью и смеялся, а потом его глаза начали наливаться светом, и я понял, что умру… Его глаза были словно окна в ад… Они преследовали меня во снах долгие годы.       – Кто это был?       – Не знаю. В любом случае, тот колдун уже давно мёртв. Отец уничтожил его тогда же.       – Это был какой-то никому не известный колдун? И он напал на ребёнка из Соколиного дома? – Альда не могла в это поверить. История звучала слишком подозрительно.       – Он напал не на меня, а на отца, я оказался там случайно… Тот человек хотел, чтобы отец увидел смерть своего отпрыска и страдал ещё больше перед смертью. Конечно же, отец знал, кто это был, из какого дома… Но он предпочёл не говорить. Месть свою он свершил, а что ещё нужно?       Альда задумалась: наверняка нападавший тоже был из сильного дома, и поэтому Ульпин Вилвир предпочёл всё скрыть, чтобы не разжигать вражду.       – Твоя болезнь связана с тем, что произошло тогда?       Альда наконец опомнилась и разжала пальцы – всё время, пока они говорили, она держала Эстоса за запястье. И это был так противоестественно нормально, как не должно было быть. Она должна была бы чувствовать смущение, но нет, всё было так, словно это было самой что ни на есть привычной для неё вещью – держать мужчину за руку.       – Всё может быть, но мне так не кажется. Я долго выздоравливал, помню, как мне было плохо… Но это была совсем другая боль. И тогда ещё более непонятно, как твоё присутствие прогоняет её…       Альде почему-то казалось, что та болезнь и эта, новая, были от одного корня.       А что если найти, кем был тот колдун? Вдруг это поможет? Расположение второго сердца обычно скрывали – сколько это было возможно, – но должно было помочь то, что этот колдун был уже мёртв, а Двор Смерти хранил множество записей об умерших. Надо будет поискать тех, у кого вторым сердцем были глаза. Это необычное место.       А что, если приказ Дзоддиви убить третьего господина связан с той старой историей?       – Вот поэтому я и хочу проверить тебя, – продолжал Эстос.       – Знаешь, – сказала Альда, – все эти истории о магии, о том, какие бывают последствия, меня немного… пугают. Я не против, чтобы ты меня «изучил», но, пожалуй, не сейчас. Мне надо немного привыкнуть. Я ещё не сумела опомниться от того, что оказалась в Соколином доме… К тому же в твоей спальне…       Лицо Эстоса стало пустым, но, если он и был раздосадован, то не показал этого.       – Хорошо, – сказал он. – Я готов подождать.       – И я хотела бы ненадолго покинуть поместье, – продолжали Альда. – У меня остались дела в городе, которые нужно сделать сегодня. Я вернусь, обещаю! Я не собираюсь сбегать с твоими деньгами!..       – Я такого и не думал…       – Так я могу уйти? – на всякий случай переспросила Альда.       – Да, я даже сам собирался просить тебя об этом. Я должен проверить, что случится, если ты уйдёшь. Если мне вскоре станет хуже, это докажет, что причина исцеления действительно в тебе.       – На сколько ты отпустишь меня?       – Сейчас чуть больше полудня, – прикинул Эстос, бросив взгляд за окно. – Возвращайся не позднее полуночи. Успеешь?       – Думаю, я обернусь раньше.       Выйдя за ворота Соколиного дома Альда пошла к Северным воротам, на улицы, где собирались секковийцы, покрутилась там, часто сворачивая в узкие переулки и подворотни, так что если за ней кто-то следил, то он или выдал бы себя, или бы сбился со следа. Потом она перешла по мосту на правый берег, окольными путями добралась до Длинного рынка, а оттуда, через задворки, попала в дом Льессумов. Дом находился в середине квартала, и большинство живших тут считало, что попасть в него можно только через кожевенную лавку. На самом же деле туда вело несколько путей и даже два подземных хода.       Альда свернула в узкий лаз. Все думали, что это просто проход, по недоразумению оставшийся между стенами, возведенными двумя соседями. Он никуда не вёл, никто в него не заходил, разве что мужчины могли остановиться справить нужду, да иногда забирались переночевать бездомные. На деле же в дальнем конце была замаскированная дверь в узкий коридор, проделанный внутри толстой стены между двумя владениями. Альда ненавидела его – нужно было протискиваться боком и в полной темноте, и делать это довольно долго.       Когда она вылезла наружу, одежда и волосы были сплошь в паутине и жёлтой пыли.       Альда как была в испачканной секковийской одежде, так и явилась к дяде. Она решила не ходить в Небесный дом сама, а передать всё через родных. Дядя Кафас не знал, что именно поручил Альде Дзоддиви, но он вполне мог сообщить ему, что Альда сумела подобраться близко и совершит убийство, когда наступит подходящий момент. Дзоддиви должен был понять, что это значит: когда она найдёт второе сердце.       Альда не сомневалась, что скоро узнает, где оно находится. Сомневалась она в другом – сможет ли она убить Эстоса Вилвира, поднимется ли у неё рука. Он был…       Великие боги заката! Она думала, что таких людей просто не существует – таких, в чьих силах заставить её сердце замирать, и гореть, и стонать в груди!       Но если она не убьёт его, то Небесный дом просто пошлёт другого ассасина, а её саму ждёт кара за нарушение клятвы… Тот, чья рука дрогнула, будет отдан позору и презрению, огню и боли, и кровь его выкипит в жилах.       Что же ей делать? Что делать?!       Спросить совета было не у кого.       С дядей и прочими родственниками она не была близка так, как была с умершими родителями. Тервел был ей настоящим другом, но Альда чувствовала, что ему не стоит рассказывать об Эстосе и тем более о чувствах, которые тот будил.       После ужина с семьёй, Альда покинула дом Льессумов и пошла на Двор Смерти.       Она боялась, что уже слишком поздно, и в залы с записями её не допустят, но оказалось, что двери туда не запирались даже ночью. Внутри горели свечи, и в их слабом свете Альда разглядела ссутулившиеся спины младших жрецов, сидевших над свитками. Каждый поднимал голову, когда Альда проходила мимо, в глазах очень немногих вспыхивало узнавание. Хотелось бы ей знать, кого они в ней узнавали – убийцу из рода Льессумов или же однажды мёртвое дитя.       Двор Смерти мало интересовался делами живых, но в его библиотеке хранилось множество записей о делах упокоившихся. Часть книг попадала туда извне, часть – записывалась самими жрецами. Если кто-то желал похоронить родственника с благословением Двора Смерти (а таковых в Картале было большинство), то каждый, присутствовавший на бдении, должен был рассказать жрецам о покойном. Порой эти исповеди затягивались на сутки, но все признавали – после рассказа умершего было легче отпустить. Альда и сама это почувствовала, когда ей пришлось рассказать об отце и матери. Но, в отличие от прочих, Альда знала, что потом жрец составлял из множества рассказов краткую историю ушедшего человека.       Если тот колдун погиб в столице или окрестностях, и над его телом были проведены все надлежащие ритуалы, то Альда вполне может найти записи о нём: наверняка не так много колдунов умерло в нужном ей промежутке времени. Если, конечно, тот несчастный действительно умер – ведь Ульпин Вилвир мог солгать даже собственному сыну.       Альда не сразу отыскала нужные списки, потому что спросить было не у кого. Жрецы и служители не отвечали на её расспросы – хорошо, что хотя бы узнавали и позволяли здесь находиться. Наконец она положила на стол перед собой три толстенных тома в тяжёлых обложках из дощечек и начала искать упоминания о колдунах, чья сила изливалась из глаз.       Альда просмотрела все три – едва не ослепнув, – но нашла посмертные записи всего лишь о семи колдунах. Только про одного говорилось, что его второе сердце открывалось внизу шеи. Да ещё про некоего Шуни Адмирре, сына Касма Адмирре из Львиного дома и Виеры Алмос из Изумрудного дома, было сказано следующее: «На четвёртом году правления Совета Одиннадцати он был удостоен титула шестого господина Львиного дома и оставался им более пяти лет. Потом его второе сердце остановилось, оттого его глаза затянуло бельмами и прожил он остаток жизни во тьме».       Можно было догадаться, что вторым сердцем как раз и были глаза…       Альда знала, что хотя колдуны жили много дольше обычных людей, их второе сердце порой остывало ещё до их смерти, и тогда по той части тела, что служила ранее выходом для магии, постепенно расползалось омертвение.       Альда посчитала: получалось, что Адмирре потерял способность колдовать за несколько лет до того, как Эстос попал в Соколиный дом. Это явно был не тот колдун, что напал на Вилвиров. Но вот что странно: из семи умерших за те годы колдунов три имели отношение к роду Алмос. Шуни Адмирре был Алмосом по матери, а двое других… Двое других были Гаэлар Алмос и Арбэт Алмос, наречённый Альды и его отец.       Это совпадение. Адмирре ослеп за годы до смерти и жил в уединении, ни для кого не представляя опасности. И если убийство Арбэта Алмоса и его старшего сына привела к падению Изумрудного дома, то смерть Адмирре, кажется, вообще прошла незамеченной.       От воспоминаний от Гаэларе Альде, как это обычно бывало, стало невыносимо грустно. Прошло уже столько лет, когда же мысли о нём прекратят наконец её ранить? Сколько лет ей ещё ждать?       Альда вернула книги на полку. Ей было пора в Соколиный дом.       Стража и слуги на воротах пропустили её беспрепятственно и даже отправили с ней мальчишку-прислужника, чтобы помочь добраться до покоев третьего господина. Сама Альда вряд ли бы нашла дорогу – даже со своей выучкой. Она считала двери и повороты, но запомнить все не смогла и, как выяснилось, в одном из маленьких садиков, через которые они с мальчишкой проходили, и вовсе сбилась со счёта.       Когда они шли по длинной крытой галерее, Альда заметила, что они, вместо того, чтобы спуститься по ступеням в другой из садов, прошли галерею до конца и оказались в пышном зале для приёмов, где она до того не была.       – Утром меня вели другим путём, – сказала она, оглядывая высокий потолок, который терялся во тьме.       – Да, через Сад семи фонтанов. Но сейчас четвёртый господин принимает там гостей, они наблюдают за цветением полуночницы, – пояснил мальчик. – Можно пройти через сад Серебряных камней, но это будет долго. Быстрее будет через покои первого господина.       – А мы не побеспокоим его? – на всякий случай спросила Альда.       – Покои первого господина, – горделиво сообщил прислужник, – включают сорок три комнаты, семь дворов и три сада. Мы не будем приближаться к его личным покоям.       Из зала приёмов они попали в круглую комнату, уставленную мягкими диванами и освещённую несколькими десятками свечей, которые висели в воздухе примерно на уровне пояса.       – Поспешим, – тихо сказал мальчик. – Раз здесь зажгли свет, значит, первый господин может быть где-то поблизости.       Они прошли ещё две комнаты, свернули в широкий коридор, потом в узкий, потом прошли через садик и наконец оказались в коридоре, стены которого были увешаны старинными медными щитами. Его Альда помнила – это было совсем близко от покоев Эстоса.       Когда они дошли до медных же дверей в конце галереи, они неожиданно распахнулись. Стражники, стоявшие по бокам, торжественно воздели искрящиеся красноватым колдовским пламенем жезлы, которые использовались в поместье вместо мечей. Хотя, как заметила Альда, мечи у охраны тоже были…       В дверях показались двое мужчин, оба в простых, без украшений шёлковых одеяниях: тот, что постарше, в жемчужно-сером; тот, что помладше, в красном.       Мальчишка-слуга низко склонился, и Альда вслед за ним.       У мужчины постарше были длинные чуть тронутые сединой волосы; они были заплетены в плоскую тугую косу, перекинутую через плечо. Мужчина перебирал её конец пальцами. На указательном было крупное кольцо с непрозрачным синим камнем. Других украшений этот человек не носил, но Альда и не думала, что Ульпин Вилвир, первый господин Соколиного дома и глава Совета Одиннадцати, и у себя дома надевает тяжёлое золотое оплечье советника и зубчатый венец, как на торжественных ритуалах.       Альда узнала его, хотя раньше не видела вблизи. Узнала по горделиво поднятой голове и острому профилю. А ещё она не могла не заметить сильного сходства первого господина с Эстосом: та же форма лица и резкие скулы, те же тяжёлые веки и узкий рот. Но лицо Ульпина казалось недоброжелательным и грозным, возможно, из-за слишком крупного носа и мощного подбородка, да и глаза у него были тёмными.       Альда тоже отвесила поклон.       – Первый господин, нижайше прошу высокого покровительства! И пусть ваш светлый спутник простит мне темноту невежества, – проговорила она с детства заученные фразы, слишком поздно сообразив, что секковийка вряд ли могла знать, как приветствовать главу дома и как обратиться к человеку, статуса которого она не знала, но который явно был близок главе.       Хорошо, что хотя бы акцент не забыла изобразить!       – Ты должно быть, ты самая девушка, которую требовал Эстос? Благодарю тебя от имени сына.       – Рада служить великому дому, – ответила Альда, заметив, что от своего имени первый господин её благодарить не стал.       – И как ты ему служишь? – спросил мужчина в красном, усмехнувшись.       Альда наконец перевела глаза на него – и внутри всё содрогнулось.       У этого мужчины был узкий и ровный, как треугольник, подбородок, знакомый в стране каждому по изображениям на монетах. Фамильная черта последней правящей династии. Но Альда вздрогнула не поэтому: и треугольный подбородок, и длинный рот слишком ярко напомнили ей о принцессе Матьясе. Она сокрушалась, что ни один из сыновей не унаследовал от неё столь знаменитых черт королевского дома Карталя… Её сестре, оказывается, повезло больше.       Человек в красном мог быть только Ассаром Вилвиром, вторым господином и наследником Соколиного дома, сыном старшей принцессы, племянником младшей принцессы Матьясы и внуком последнего короля.       – Третий господин очень болен, – ответила Альда, – я просто подношу ему питьё, когда то требуется. К сожалению, больше я ничего не в силах для него сделать.       Ассар Вилвир опять усмехнулся, и очень неприятно.       Его отец заметил ухмылку, и по его лицу скользнула тень раздражения, но вслух он ничего не сказал.       – Что ж, – произнёс он, – если Эстосу от этого легче, пусть так и будет. Можешь идти…       Альда поклонилась еще раз и посторонилась, чтобы первый и второй господин Соколиного дома могли пройти.       Странно, но она не почувствовала ничего особенного, когда встретила Ульпина Вилвира. От Дзоддиви у неё мурашки бежали по коже, его силы странным образом ощущались, но Вилвир, встреть она его на улице, показался бы ей совершенно обычным человеком.