Ты убивала колдунов?

      Когда Альда вернулась в покои третьего господина – маленькая бляшка, нужная для прохода через «паутину», была теперь при ней постоянно, – там царили тишина и привычная уже прохлада. В это время Эстос обычно работал, и вокруг его стола горели десятки колдовских огней. Сейчас же они были погашены, и в комнате была почти полная темнота. Эстос лежал в постели, уткнувшись лицом в подушку.       – Что-то случилось? – спросила Альда.       – Я почувствовал… нет, не боль. Предчувствие боли.       Альда шумно выдохнула:       – Это оттого, что я ушла?       – Видимо, да. Началось не сразу, но чем ближе к закату, тем сильнее становилось предчувствие. Если бы ты не вернулась, то к утру я бы выл от боли…       Альда шагнула к кровати и в каком-то яростном, болезненном порыве прошептала:       – Я никогда не оставлю тебя!       Едва ли не наощупь она нашла Эстоса на постели и прижалась к нему, и её тоже захватило вдруг предчувствие… Нет, не боли, а освобождения, парения, счастья…       Альда испугалась собственной радости… Так не должно быть, так ни с кем другим не было!       Эстос заключил её в объятия и прошептал:       – Я ждал тебя. Не ради избавления от боли. Я просто хочу… хочу всегда видеть тебя, чувствовать, слышать, знать, что ты рядом. Ты единственная из женщин, с кем мне хочется остаться навсегда.       От его горячего дыхания рядом, от быстрых поцелуев на коже у Альды голова шла кругом.       Пока Эстос говорил, она чувствовала, как твердеет у него между ног, и это ещё больше сводило с ума – чувствовать себя желанной.       Через мягкие домашние штаны Альда сумела обхватить член Эстоса пальцами. Она делала это осторожно, соразмеряя силу, потому что пальцы её были слишком жёсткими и сильными, даже для секковийки.       Альда не боялась, что вызовет подозрения: Эстос глядел на неё глазами сосредоточенными и одновременно потерянными, словно не видел ничего больше. Она просто боялась забыться и причинить ему боль.       Альда приподнялась, рассматривая его длинное, гибкое, невероятно красивое даже в полутьме тело, переливы мускулов и блеск гладкой кожи, но Эстос снова привлёк её к себе:       – Позволь мне любить тебя этой ночью, – отчётливо, словно произносил клятву, произнёс он. – Я буду служить тебе в постели и доставлю тебе удовольствие, о котором ты пока ещё не знаешь…       Его шёпот был таким тёплым, искушающим, сладким, что у Альды невольно раздвинулись колени, и она позволила Эстосу скользнуть меж ног. Вернее, не позволила – пригласила его, сдалась… Молча, ни говоря ни слова, согласилась быть сегодня в его руках.       Эстос, медленно гладя напряжённые бёдра Альды, приподнял подол тонкого платья. Его ладони продвигались всё выше, и он не переставая шептал о гладкости её кожи, о силе своего желания, о том, как одуряюще, опьяняюще она пахнет.       Он развёл её ноги шире и склонился…       Когда его губы коснулись её там, Альда вскрикнула… Всё тело охватил жар, и захотелось закрыть лицо от смущения.       Её с детства учили служить колдовским домам и почитать их господ, а сейчас третий господин Соколиного дома ублажал её языком, и ей было безумно сладко, жарко, стыдно… И ни за что на свете она не смогла бы сейчас остановиться.       Альда положила руку на затылок Эстоса, погрузилась пальцами в его густые, спутанные после сна волосы… Она двигала ладонью в такт его движениям, сжимая и разжимая её, и почему-то не смела открыть глаза.       Внизу спины начало сгущаться блаженное тепло. Оно прибывало по капле, а потом – когда Альда перестала ощущать что-либо кроме нестерпимых прикосновений языка Эстоса, – разлилось горячим потоком по её телу.       Какое-то время она лежала ошеломленная силой чувств, которые будил в ней Эстос, не могла даже разжать пальцев, которые всё ещё были в волосах Эстоса…       А потом, когда всё же разжала и осмелилась посмотреть своему любовнику в глаза, то прошептала: «Возьми меня!»       Альда изогнулась на постели от мучительного желания, оно было столь велико, что она невольно завела руку себе меж ног. Могло бы показаться, что прикрыться, но на самом деле потому, что ей было нужно, чтобы её и дальше касались там, именно там…       И Эстос дал ей это: прикосновение, осторожное проникновение, наполнение…       Альда не чувствовала боли, то ли оттого, что была слишком, до предела, возбуждена, то ли оттого, что Льессумы вообще менее чувствительны, чем прочие. Но горячий, твёрдый член внутри себя Альда чувствовала. В первые мгновения она не поняла, было ли ей это приятно… Скорее необычно, завораживающе и очень внове. Эстос наполнял её и обладал ей, и от самого осознания этого возбуждение нарастало, и Альде казалось, что ничего более не существует, кроме него… Её самой больше нет и, наверное, не было никогда.       Она с трудом открыла глаза. Эстос нависал над ней, его лицо, обычно строгое и сдержанное, было так близко, и по нему было разлито чувство, для которого Альда не могла сейчас найти слов. Да, это было желание, вожделение, но всё же – нежное, трепетное… Он смотрел на Альду так, словно ему досталась звезда с неба.       Эстос начал замедляться и вскоре замер.       – Прошу тебя… – простонала Альда.       – Я очень близко, и если ты не хочешь ребёнка от меня…       – А ты самонадеян! – улыбнулась Альда, вжимая Эстоса в себя. – Я слышала, семя колдунов слабо…       – Да, это так, но, может быть, твоё лоно очень сильно… Ты не похожа на других.       Альда не боялась, что понесёт. Когда ей пришлось бежать из Карталя, тётка дала в дорогу мелкий порошок и велела пить каждый день полный лунный месяц. Альда знала, что это был за состав, его время от времени пили её двоюродные сёстры и тётки, а раньше мать. От него нападала несильная сонливость и еда начинала вызывать отвращение, как бывало с беременными, но после того лунные дни пропадали надолго. У некоторых едва ли не на год. Альда поняла, что тётка опасается, как бы их с Тервелом совместное путешествие не закончилось в постели, и хотела обезопасить сиротку-племянницу.       Высокие боги, Тервел! И она ещё думала раньше, что, может быть, он станет её возлюбленным и супругом…       Альде не хотелось выпускать Эстоса из себя, она подалась бёдрами вверх и вжалась в него сильнее, но он отклонился.       – Кейлинн… ты… – он задыхался от желания, от близости излития.       – Да, да, да, – зашептала Альда. – Я хочу тебя, всего, до конца!       Ей было нужно их единение больше, чем удовольствие, чем тепло, чем объятия и взгляды. Просто единение…       Альда задремала, а когда проснулась, то Эстоса не было рядом. Он сидел за столом и что-то писал. Иногда он останавливался, выпрямлялся и думал о чём-то, пощипывая губами кончик пера. Серебряный амулет перед ним гудел, источая силу…       Судя по темноте за окном, была глубокая ночь.       Альда подумала, что наибольшее восхищение Эстос вызывает у неё именно таким: погружённым в занятия, с напряжённым взглядом, ушедшим в себя, творящим какую-то неведомую магию.       Эстос, как будто почувствовав, что она проснулась, обернулся и поднялся из-за стола. Его движение было сильным, текучим… Эстосу определённо становилось лучше с каждым днём. Если в начале их знакомства в нём сохранялась какая-то болезненная неуверенность, почти хрупкость, то теперь она исчезла окончательно.       Как бы другие этого не заметили… Оказывается, даже в лучшие свои дни Эстос не выглядел совершенно здоровым, зато сейчас – он был как зверь, вырвавшийся на свободу из клетки, где хирел от тесноты и неподвижности.       Эстос сделал короткий взмах рукой, и амулет угас.       – Как ты? – спросил он у Альды, приближаясь.       – Что ты хочешь знать?       – Не пожалела ли ты теперь?       – Нет, – покачала она головой. – Ни на мгновение. Только почему-то хочу есть.       – Позови слуг.       Эстос подошёл ближе и коснулся кончиками пальцев её подбородок, обвёл губы, а потом начал целовать. Поцелуй был глубоким и спокойным, и Эстос прервал его первым:       – Не хочу, чтобы ты голодала…       Альда накинула на себя тонкое одеяние наложницы и позвонила в колокольчик. Она велела слугам, всегда ожидавшим снаружи, принести закусок и, когда уже хотела вернуться назад, как в спальню с глубоким поклоном вошёл Лигур.       – Через два дня будет поминовение матери первого господина. Утром соберутся все родственники и друзья дома, чтобы украсить её статую цветами и зажечь восемь благовоний. Первый господин пожелал, чтобы третий господин присутствовал… Вас тоже хотят там видеть, госпожа наложница.       – Я непременно там буду, чтобы отдать дань уважения покойной госпоже, но третий господин болен…       – Его отец знает, что за столько дней до новолуния третий господин пока ещё способен провести несколько часов на ногах. Он намеренно назначил церемонию на утренние часы. Он велел третьему господину быть. Его отсутствия на церемонии не потерпят.       Когда Лигур ушёл, Альда передала всё Эстосу, добавив от себя:       – Дело ведь не в церемонии, да? Твоему отцу нужно что-то от тебя?       – Нужно, – кивнул Эстос. – Я служу Соколиному дому. И хорошо, что от меня есть хоть какая-то польза…       – Ты думаешь, что отец отнял бы у тебя титул третьего господина, если бы ты был ему бесполезен?       – Я не знаю наверняка. Он дал мне его, когда я был ещё подростком и ничего почти не умел. Остальным его детям от простых женщин не так повезло… Моя мать была ему особенно дорога, но всё равно: мой статус в этом доме так высок только благодаря расположению отца. Я не мог получить его просто по праву рождения, как Ассар.       Альда поняла, что лучше момента для вопроса уже не будет:       – Я хотела спросить тебя про мать Ассара…       – Про старшую принцессу? – Эстос удивлённо приподнял брови. – Я мало про неё знаю, отец привёз меня в поместье уже после её смерти.       – Я видела в покоях твоего отца серьги… Вернее, одну серьгу со знаком королевского рода. Опрокинутый полумесяц и звёзды, все из разных драгоценных камней.       Эстос на пару мгновений задумался.       – А, да… Разноцветные звёзды… Всё ещё не понимаю, что ты хотела спросить.       – Это украшение принадлежало старшей принцессе?       Альда решила, что сёстры вполне могли носить одинаковые серьги – это бы всё объясняло.       – Удивлён, что ты так впечатлилась какой-то безделушкой! – рассмеялся Эстос. – Прикажу принести тебе ещё драгоценностей из сокровищницы. Их там горы!       – Мне и этих хватает, – Альда прикоснулась к серьгам с крупными аметистами, что украшали сейчас её уши. – Ответь про те серьги!       – Нет, это не её украшение. Она была… недоброй женщиной. Поэтому отец велел убрать с глаз долой всё, что напоминало о ней, оставил только знаки королевского рода. Как бы он ни относился к старшей принцессе, ему льстит, что его старший сын – прямой потомок королей. А те серьги принадлежали младшей принцессе, если ты это хотела узнать…       – Принцессе Матьясе? – Альда едва сумела сказать это не слишком взволнованно, но в мыслях у неё поднималась буря.       Она не ошиблась, это были те самые серьги! Но как? Почему? И как же сожженные серьги, которые хранились в Изумрудном доме? Она видела собственными глазами – серьги превратились в бесформенные комки металла с вкраплениями драгоценных камней. Обе серёжки!       Но и серьгу в комнатах первого господина она видела своими глазами.       – Да, это фамильная реликвия, – ответил Эстос. – Их велел сделать король Рейшераль Строитель Мостов для королевы Анеки. Потом была какая-то длинная история, которой я не помню, но в конце концов вдовствующая королева Сианна, мать последнего короля, подарила их Матьясе. Говорят, старшая принцесса была в ярости, ударила младшую сестру так, что разбила ей губу. У неё даже зуб выпал, но говорят, он и так шатался. Матьясе тогда было лет шесть или семь…       – Видимо, старшую принцессу не зря считали недоброй… – протянула Альда.       – Она была несчастной женщиной, – без особого сочувствия ответил Эстос. – Король не выдавал её замуж, а без этого она была попросту заточена во дворце… Со временем она стала раздражительной, вспыльчивой, несдержанной. Матьяса была младше её на двадцать лет… Конечно, старшая принцесса впала в ярость, когда серьги подарили ребёнку, а не ей.       – Странный подарок… Я слышала, в Картале никогда не дарят парные вещи.       – Да, дарят одну, или три, или пять… Чётные числа считаются у нас плохим знаком. Но короли и просто знатные люди здесь достаточно богаты, чтобы вместо двух вещей дарить три.       – Три?! – воскликнула Альда, начиная понимать.       – Да, Рейшараль заказал мастеру три серёжки, чтобы без опаски преподнести их в дар. Лишняя просто хранилась в шкатулке.       – Но почему твой отец хранит эту серёжку?       – Этого я не знаю. Младшая принцесса какое-то время жила здесь, но недолго. После смерти короля её поселили у тётки, но та потом тоже скончалась… Родственников у неё было мало, и Совет опасался доверять принцессу кому-то, кто мог желать восстановления династии. В конце концов, её решили отправить в Соколиный дом: с одной стороны, под крылышко родной сестры, с другой – к человеку, который никак не мог угрожать власти Совета одиннадцати, потому что состоял в нём. Может быть, принцесса оставила лишнюю серёжку в подарок старшей сестре.       – Может быть… – согласилась Альда, хотя сама не особенно в это поверила.       С чего бы первому господину помещать среди самых дорогих вещиц подарок, сделанный его нелюбимой жене? Из тщеславия? Чтобы подчеркнуть родство с королевским домом?       – Ты сказал, младшая принцесса жила здесь недолго?       – Так говорили слуги из тех, что застали то время… Она тогда уже была невестой второго господина Изумрудного дома и пробыла здесь только до свадьбы, а потом отправилась к мужу.       Что было с принцессой Матьясой дальше, Альда уже знала. Она родила первенца, который оказался связан клятвой с Альдой из клана убийц, и ещё одного сына. Потом, в одно сухое и пыльное лето, она решила отправиться из столицы в загородное поместье и взяла с собой старшего сына. Муж, первый господин Изумрудного дома, сопровождал её – и все они погибли в нескольких часах пути от Карталя.       А первый господин до сих пор хранит её драгоценность. Может быть, не только её?       Когда Альда проснулась, Эстос уже не спал. Альда заметила, что он намотал несколько прядей её волос на пальцы. Она потянула.       – Я бы хотел… – тихо начал он и замолчал.       – Чего бы ты хотел?       – Кончено же, снова обладать тобой! – Эстос коснулся губами её волос, обвивавших его пальцы.       – Ты думал про другое, – сказал Альда.       – Да, про другое. Про то, что не могу держать тебя здесь, как в клетке, хотя и хотел бы. Я хотел бы никуда тебя больше не отпускать.       Альда прикрыла глаза и почувствовала, как веки обожгло подступающими слезами. Она бы тоже хотела этого, о, как хотела. Но им не дадут. Небесный дом ждёт, когда она убьёт Эстоса Вилвира… Что же ей делать? Сознаться, что её подослали для убийства и уговорить его бежать? Но он может бежать, а она нет. Клятва убийцы уничтожит её, сожжёт изнутри, превратит жизнь в сплошную агонию…       – Нам уже пора? – спросила Альда. Она так и научилась высчитывать, какое время должно быть снаружи их комнаты. Было светло – как бы им не опоздать на сегодняшнюю церемонию повиновения.       – Ещё пара часов… Но тебе пора, причёска и прочее может занять много времени. А мне тоже нужно кое-что подготовить.       – Для чего он всё же тебя зовёт? – спросила Альда.       – Чтобы я сделал что-то вроде такой же преграды, как здесь, только в его покоях. На время, на час, может, два, – пояснил Эстос, заметив, удивлённый взгляд Альды.       – А сам он не может? Он же величайший колдун!       – Нет… Я пытался научить его и братьев, но у них ничего не выходит. Колдуны же обычно не всесильны. У кого-то получается лучше одно, у другого – другое. Один может наслать на врагов безумие, а другой -- призвать грозу. Мне неподвластно то, что делает отец, а ему – то, что делаю я. Но, если честно, я не знаю ни об одном другом колдуне, кто мог бы замедлять время. Отец прочитал тысячи книг за свою долгую жизнь, но ни в одной не написано о таком…       В голосе Эстоса послышалось нечто отдалённо напоминающее гордость, но очень отдалённо. Больше было разочарования.       – Ты думаешь, что это связано с твоей болезнью, о которой тоже не написано ни в одной из книг? – догадалась Альда.       – Болезни начинаются тогда, когда в теле или душе человека что-то разладилось. Возможно, во мне оно разладилось таким образом, что я стал способен на колдовство, недоступное другим.       – А если ты ошибаешься? Твои умения ведь не пропали, когда прекратились боли…       – Нет, хотя… Хотя кое-что я давно не пробовал. Испытаем на тебе? – у Эстоса загорелись глаза. – Какое-то короткое заклятие, например, слепоты, или парения, или острого слуха…       – А обязательно испытывать это на мне? – уточнила Альда, которой не очень то хотелось ослепнуть или воспарить, пусть и на краткое время.       – Хорошо, выберем что-то другое… Вот это! – Эстос взял с подноса маленький круглый орех.       Он положил его на ладонь и, не сводя с ореха взгляда, начала что-то шептать. Альда не могла разобрать слов, лишь шелест губ и протяжный напев.       От орешка потянуло холодом – и это был не настоящий холод, а тот особый, который окружал покои третьего господина. Холод времени.       Потом напев вдруг сменился, а потом и вовсе оборвался. Эстос опустил руку, а орех остался висеть в воздухе.       Альда рассмеялась, в такой восторг привело её это простое колдовство. Она почувствовала себя ребенком, наблюдающим за рыночным фокусником.       Эстос смотрел на неё, позабыв об орехе, и Альде казалось, она кожей ощущает тёплое прикосновение этого взгляда.       – И что дальше? – спросила она.       – А, дальше… Вот, смотри!       Эстос отошёл к своему столу и взял высокий чёрный кувшинчик. Вынув деревянную пробку, Эстос высыпал что-то на плоскую деревянную лопаточку.       По золотистому блеску Альда узнала ту самую пыль, что обнаруживала колдовство.       – Посыпь на орех.       Альда перехватила тонкую рукоять и, стараясь держать лопатку на вытянутой руке, быстро перевернула её над орехом.       Пыль осыпала его и медленно осела на пол – и вот там начала искриться, вспыхивать и вспениваться.       – Здесь заклинания повсюду, – пояснил Эстос. – На полу, на стенах, на окнах, на потолке.       – Но орех… – Альда в замешательстве толкнула его пальцем и тот медленно поплыл по воздуху. – На нём есть заклятие. Это же очевидно, что есть, раз он летает! Почему пыль не подействовала?       Эстос поймал подплывший к нему орешек и подкинул вверх.       – Всё то же самое, – сказал Эстос. – Время. Когда я произносил заклинание, я немного придержал ход времени, на одно лишь мгновение. И теперь заклинание оказалось как будто бы в прошлом. По какой-то причине время непроницаемо для магии.       – Орех сейчас – как эти покои, только маленький! – догадалась Альда.       Сердце тревожно билось в груди: и от того, как проста и могущественна была магия Эстоса Вилвира, и от того, что она догадалась наконец, почему Дзоддиви желал его убить!       Эстос говорил ей, но она не поняла сразу – слишком сильно было поражена его историей и слишком сосредоточена на том, что ей самой сказать, как себя повести. Магия Эстоса не просто замедляла время, она отрезала его покои от всего остального мира. Эстос наколдовал проход для себя и избранных слуг, которые носили особые бляшки, но для всех прочих комната была неприступна. Собери Дзоддиви целую армию, обрушь он на поместье самые страшные заклятия, в личные покои третьего господина всё равно нельзя было бы проникнуть.       Понятно, что колдунам с правого берега не были особенно нужны эти небольшие покои, но Эстос мог создать подобную неприступную границу где угодно – лишь бы хватило сил. Благодаря его умениям в любой колдовской дом мог войти человек с магическим оружием или подверженный заклятию, и ни золотая пыль, ни что-то другое не обнаружило бы его. Колдовские дома правого и левого берега вели борьбу многие столетия, но они были на равных, потому что магия оставляла след, колдуны чувствовали друг друга, понимали, когда перед ними находилось проклятое украшение, замечали чары, наложенные на слуг и домочадцев. Но Эстос мог сделать колдовство невидимым, не оставляющим никакого следа…       Вряд ли Дзоддиви понимал, как Эстос это делает. Он знал лишь то, что третий господин мог скрыть магию и, таким образом, сделать её в два, в десять раз опаснее! Разумеется, такой человек должен был умереть. Он нарушал тысячелетний баланс между колдовскими домами правого и левого берега.       – Тебя это пугает? – спросил Эстос.       Альда подняла на него глаза.       Она забылась! Совершенно забылась! Позволила Эстосу увидеть её тревогу и страх.       – Как и всё прочее колдовство, – ответила она. – Но это… Ты делаешь золотой порошок бесполезным, а колдунов – слепыми. Если они узнают, то будут напуганы. Ты можешь проникнуть в их дома, может быть, в их тайники, укрытые магией… Они захотят убить тебя!       – Я это знаю. Моя магия нарушает равновесие. Я не хотел этого, лишь пытался найти способ избавить от боли, а когда понял… Мы с отцом решили, что нужно хранить это в секрете как можно дольше, но, кажется, нам не удалось…       – Почему ты так думаешь? – насторожилась Альда.       – Меня пытались убить. И даже не раз.       Альда обняла его и прижалась лицом к его плечу, едва не задыхаясь от любви, и вины, и боли, раздиравшей ей душу.       – Эстос… – прошептала она. – Я не знаю… Я не знаю, что с этим делать, как помочь тебе… Я… я…       Она почувствовала, как подступает к груди рыдание и замолчала.       Как же тяжела эта ложь! Хуже могильного камня, какие кладут на могилы самоубийц, опасаясь, что сила их отчаяния поднимет их после смерти.       Эстос положил ладонь ей на затылок.       – Меня не так уж легко убить, – прошептал Эстос. – Ты ведь знаешь про второе сердце?       – Да, знаю, – ответила Альда, а внутри кричала: «Не говори мне! Не говори! Не доверяй ещё и эту тайну!»