Песня четырех стихий

      Ореола не любила воду. Падая с неба, она заливала нос и глаза, от чего хотелось кашлять до побеления. Касаясь лапами морской или речной клади — становилось холодно, и кожа под чешуей покрывалась мурашками. Когда же ей приходилось полностью окунаться в воду, Ореоле казалось, будто она теряет контроль над своим телом. Ей не нравились запах соли, от него ей дурнело, и рассыпчатый раскаленный песок под лапами. Когда же песок становился мокрым и лип к когтям, она его буквально ненавидела. Не нравилась ей и рыба, вонючая и скользкая, и крабы, которые так и норовили своими клешнями больно цапнуть за пятку, и водоросли, цепляющиеся за шипы на хвосте и шее. Иными словами, вода — не стихия радужных драконов.       Однако было одно исключение из правил, и действовало оно только на Ореолу. Наблюдать, как обрушивается синяя стрела с голубых небес в волнующееся море и выпрыгивает из пенистых волн, было для неё столь же естественно, как кисло-сладкий фруктовый вкус на языке и аромат свежести после дождя. Она могла украдкой смотреть, как быстрым движением Цунами поднимает вокруг себя фонтан рыбы и брызг и как поблескивает вода на её чешуе, когда она выходит на берег. Касаться её влажного лица тоже было не противно. И принимать морские дары вроде горы моллюсков, собранных в глубокой темной впадине.       Однажды Ореола даже попросила несколько уроков плаванья, и, пусть у неё ничего не получалось, страх и отвращение почти прошли. Она стала привыкать к воде, научилась задерживать дыхание, а ещё терпела, когда вода все же затекала в нос и лилась в горло, обжигая внутренности и проносясь пламенем, насквозь пропахшим йодом, по стенкам глотки. Теперь, подлетая ближе к воде и дотрагиваясь до неё кончиками когтей, она даже получала какое-то удовольствие при виде белых лент, что ненадолго оставались на поверхности несущегося вперед течения.       На второй день послевоенного времени они пролетали над полуостровом Когтя и оттуда, точно нечто зловещее гнало их обратно, метнулись в основную Пиррию. Так они оказались на берегах узкой протоки Алмазной реки вблизи Земляного королевства. Камыши, густая растительность, высокие и ветвистые деревья на крутых склонах, запах болота в паре километрах отсюда и малютки-лягушки — все то, чем было Земляное королевство, встретило их при посадке.       Цунами приземлилась прямо в воду, чуть зеленоватую из-за ясного отражения зелени вокруг, и поднятая её крыльями туча брызг обрушилась прямо на Ореолу. Когда фонтан закончился, она выплюнула ручеёк воды, разлепила веки и сурово взглянула на Цунами, которая в неподдельном ужасе взирала на промокшую подругу.       — У тебя теперь усы, как у сома, — ляпнула она и увернулась от острых изогнутых когтей. — Я же случайно! Ну извини! Ай! Давай хотя бы сниму!       Ореола зашипела, снова размахнулась, но Цунами вновь отошла от удара. А потом она фыркнула.       — Ваше Высочество, — с сарказмом произнесла Ореола. — Вы невыносимы.       Цунами как раз сняла жгут сине-коричневых водорослей с носа драконихи и виновато потупилась. Это было не похоже на Цунами — обычно она веселилась, едва зазнайка Ореола оказывалась унижена и облеплена какой-нибудь грязью.       — Прости, — повторила она. — Честно, я не хотела тебя расстраивать.       Ореола поморщилась: ей вдруг захотелось прокусить собственный язык и проглотить, чтобы больше ничего лишнего и грубого не сказать. Сама того не заметив, она стала с лап до головы фиолетовой, как начинающийся вечер.       — Все в порядке, — натянуто улыбнулась радужная. — И ты тоже извини. Мне стоит быть более сдержанной.       «Более сдержанной? По-моему, ты только что чуть не выцарапала ей глаза из-за нелепой ошибки».       Просто Ореоле так часто доставалось от Кречет, что она фактически разучилась нормально реагировать на подобные моменты: случайности, глупости, невинные шутки и смешные по своей сути случаи. Даже став королевой, ей не удалось обрести уверенности в себе. Поэтому все, что могла теперь сделать Ореола, это догнать Цунами, плетущуюся к воде и осторожно легшую на островки ряски.       Будь они в небе, непременно сравнили бы оба берега с пушистым мехом какого-нибудь невиданного, сказочного зверя, ведь только у сказочного существа может быть зеленый мех. Трава была длинной, прочие растения — высокими, с жесткими прочными стеблями, которые покачивались на ветру. Листья на деревьях шелестели, словно пели одну им известную песню.       — Что ты делаешь? — увидев, что Ореола гребет к ней, спросила Цунами.       Вместо ответа Ореола нырнула и, коснувшись лапами мягкого ила, открыла глаза. Она проплыла мимо Цунами, коснувшись её бока кончиком крыла, а потом поплыла дальше. Затем, найдя то, что хотела, резко поднялась вверх. Она встала на задние лапы, борясь с щукой в своих зубах и качая головой из стороны в сторону, боясь, что рыба выскользнет из её рта. Но вот зубы достигли позвоночника, и в рот брызнула кровь — тогда щука перестала бороться, хвостом хлеща Ореолу по глазу, и обмякла.       Цунами, с восторгом наблюдавшая за ней, широко улыбнулась.       — Кажется, даже я так плавать не умею, — сказала она.       Ореола подплыла к ней и протянула щуку. Чтобы не испачкать её в слюне, она вообще ничего не говорила. Просто смотрела, как до Цунами постепенно доходит, что ей только что сделали подарок. Когда до её рыбьих мозгов дошла истина, она ойкнула и поспешно взяла щуку за хвост и прижала к груди.       — Зачем?       — Я обидела тебя, — пояснила Ореола с расстановкой. — И теперь я извиняюсь.       Цунами улыбнулась ещё шире. Совсем немного — и порвала бы щеки. А потом, что удивило Ореолу сильнее всего, порывисто обняла её. Хотя нет, не это удивило радужную, но то, как отреагировало её сердце: забилось чаще, стало легче и жарче, будто Ореолу бросило прямиком в пламя, очень приятное, мягкое пламя. Оно умиленно сжалось, и чешуя из фиолетовой стала розовой, как бы Ореола ни старалась изменить цвет.       — Словно тебе подарков раньше не делали, — сказала она, подавляя вспышку мощного, ни с чем не сравнимого счастья в груди.       — Ну, у меня нет Потрошителя, который каждый день кидал бы в окно моего дома — которого у меня пока нет, — букеты цветов, — смущенно потупилась Цунами, довольно скалясь. — Разве что мама однажды сделала подарок, но… это же мама.       Исчерпывающее объяснение.       Ореола заурчала. Она положила лапу на шею Цунами, щекой промчалась по шраму на жабрах и прикрыла глаза. Впервые ей не хотелось покидать воду. Она бы, зубы и когти, вечно бы стояла в ней, ощущая покой и радость от того, что кто-то просто обнимает её. Шрам под щекой был шершавый, влажный. Прошло совсем немного времени с тех пор, как Орка нанесла его. И Ореоле захотелось сказать:       — Теперь все станет по-другому. Лучше, чем было.       Да, — согласилась Цунами. — С концом войны, Ори.       — Ори? Звучит-то как слащаво!       — А по-моему мило. Но, если тебе не нравится, придумай что-нибудь другое. Или назови меня как-нибудь по-глупому.       — Цу, — Ореола снова фыркнула.       Щука начинала пованивать. Чтобы не вывернуться наизнанку прямо здесь и сейчас, Ори отстранилась от Цу и с нею вместе направилась к берегу. Весь путь по воде и по земле, карабкаясь на крутой склон к солнцепеку, радужная дракониха проворачивала в сознании это необъяснимое, от чего-то важное для неё мгновение нежности. Она коснулась своей груди, прислушалась. Там билось встревоженное, радостное сердце. И Ореола довольно хмыкнула.       Никто из них не заметил золотистого силуэта в зарослях, даже не услышал, когда, громко топая лапками, Солнышко побежала прочь, с трудом сдерживаясь, чтобы не завизжать от умиления.