Поговорим?

Оказалось, что фильмов по вселенной Роулинг было отснято больше десятка, а марафон пришлось продлить ещё на день, так что Гаус и Горох решили остаться на ночь и этим воскресным утром досматривали сны в спальне Максима, куда Шевелев их заботливо выгнал из своей, как только наступила полночь. Электронные часы издали мерзкий писк, когда на экране загорелось «6:00».  Серёжа, встретив очередной летний рассвет, сидел на кухне и вертел в руках телефон, на экране которого отображалось одно новое уведомление. Он был рад, что в нём всего одно слово и сообщение можно было прочесть, не открывая. Слишком уж не хотелось, чтобы Макс заметил, что он сейчас тоже не спит или хуже того — подумал, что Шевелев его игнорирует, потому что отвечать на него тот не собирался.  Честно говоря, ожидал он увидеть совершенно другой текст. Какой теперь может быть разговор, если в самый подходящий для него момент Максим решил психануть и свалить? О чём вообще разговаривать, если то, что было одновременно таким желанным и пугающим, он назвал ошибкой? Злость в груди сбивалась в массивный ком, словно вата, который просто необходимо было срочно куда-то выплеснуть.  «О чём поговорим, Макс?» — пальцы быстро бегали по клавишам. — «О том, что ты сам меня поцеловал, а потом заявил, что это ошибка, обвинил во всех смертных грехах и улетел? О том, что пьяным ты бываешь чаще, чем трезвым и хер я пойми, что с тобой происходит? О том, что ты только рычишь и не позволяешь себя о чём-нибудь спрашивать? Не о чем разговаривать. Ошибка так ошибка, ни на что не претендую. Всего хорошего».  Только это сообщение так и останется в черновике.  — Ёбаный день сурка, — устало выдыхает Серёжа, выпуская, наконец, из рук телефон. — Это никогда не закончится.  Так и правда казалось. В привычку вошло и встречать рассветы на кухне, и не отвечать на сообщения друг друга, и крутить по кругу одни и те же мысли. Наверное, Шевелеву всё же хотелось поговорить. Во-первых, ему не предоставили возможности сказать хоть что-то, в том числе и о поцелуе. В тот момент, честно, он понятия не имел, что мог бы сказать, но сейчас у него могло бы быть время подготовиться. Во-вторых, будучи полностью охваченным эмоциями, Максим сказал слишком много и одновременно ничего. Вроде «лёгкость и понимание» — чисто дружеская история, но звучало это как-то уязвимо-искренне, как что-то больное и сложное, сакральное и честное — так, как уже долгое время звучали мысли Серёжи. В-третьих, они — импровизационный коллектив как-никак, им нельзя просто взять и поссориться. Но это о рациональном.  Эмоции пока, казалось, были сильные. Обидчивостью Шевелев не отличался, но пока чувства были сильнее. Поговорить — это первое, что он предложил вчера, только вот Заяц не захотел. Почему из раза в раз получается так, как хочет Макс? Почему Серёжа должен был играть спокойствие и держать себя в руках? Почему на предложение по-дружески выслушать он всегда получал отказы, а вчера должен был выслушать поток почти что криков о том, как тот на самом деле весь исстрадался в одиночестве? Почему вместо сна он должен был крутить в голове брошенное ему в лицо «не вернусь»? Почему этот, казалось бы, чувственно-надрывный разговор о звучал так агрессивно-обвинительно?  Шевелев физически ощутил, как вскипает. Хотелось то ли под ледяной душ, то ли покурить, то ли лечь и разрыдаться.  Ситуацию спас привыкший рано просыпаться Артём. Он стоял в дверном проёме, сложив руки на груди, склонив голову набок и вкрадчиво разглядывал лицо Серёжи, на котором отпечатывалась каждая его мысль. Тёма прошел вглубь кухни, рывком отодвинул занавеску, открыл настежь окно, поставил чайник и сел напротив Шевелева.  — Помнишь притчу о кольце Соломона? Ты же знаешь, это пройдёт, — едва слышно сказал Гаус.  — Ты даже не знаешь, о чём говоришь, — бросил Серёжа, но тут же осёкся.  — Не знаю. Но знаю, что какой бы безвыходной ситуация ни казалась, она разрешима. Всегда. А ты знаешь, что тебе всегда есть с кем поговорить. Так что давай-ка или пойди поспи ещё хоть немного, или прими душ, а то от твоего напряжения вокруг тебя сформировалось силовое поле.  — Спасибо, — одними губами произнёс Шевелев и направился в спальню. Сон не заставил себя долго ждать, и Серёжа ему совсем не противился, ощущая, что и правда физически устал от своих размышлений. Последнее, о чём он подумал, что странно, однако, засыпать без тревоги. А ещё о том, что он заслужил прям вот настоящий выходной со вкусной едой, глупыми шутками, странными фильмами и без мучительных решений.

* * *

Похмелье бывает разное: физически тяжелое, когда тебя предаёт собственное тело и эмоционально тяжелое, когда ты хотел бы, чтобы твою память стёрли, а вместе с ней всю вину, стыд и сожаления о содеянном. Нет, Макс не танцевал голым на барной стойке, не совершил кринжовых поступков, не целовал девушку лучшего друга у него же на глазах — всё это было, конечно, но не этой ночью. Сегодняшнее похмелье отягощалось рефлексией вчерашнего дня. Итак, внимание, он:  1. Не мог вспомнить, что именно орал Серёже про ночь в Гомеле; 2. Сам не мог понять, что он так уебался этой ночью в Гомеле; 3. Вывалил всё это на Шевелева в самых обвиняющих интонациях; 4. Вспомнил про поцелуй???? 5. Сказал, что не вернётся в квартиру; 6. Много думал о чувствах???? 7. Послал Серёжу; 8. Предложил ему поговорить; 9. Расстался с девушкой, с которой в отношениях пробыл четверть жизни; 10. Напился. Очередное тихое «ёбаный пиздец» звучало как жизненный девиз.  Что бы ночью не происходило в клубе, с этим послужным списком оно не сравнится.  В том, что он успокоится и вернётся, никто не сомневался, а вот как он будет исправлять всё остальное — никто не знал.  С момента отправки последнего сообщения прошло 13 часов, что явно говорило том, что отвечать Серёжа не планирует, трубку тоже вряд ли возьмёт.  Неделя для продакшена была роскошью, поэтому обратный рейс был уже во вторник ночью. Есть время, чтобы придумать, что сказать и стоит ли для начала подготовить почву каким-то сообщением.  Только вот что тут скажешь? Ни поцелуй, ни свои мысли и слова он даже себе объяснить не мог.  Нет, он абсолютно точно не гей, даже не би и ни одна из каких-либо имеющихся вариаций идентичности.  Да, между ними абсолютно точно есть какая-то химия, но в этом суть дружбы — принятие, лёгкость и кайф. До Шевелева у Зайца и правда не было прям друзей. С кем-то он тусил в колледже, с кем-то зависал в клубах, но это скорее приятели, разговоры которых не заходят дальше общих же приключений. Говорить в ту ночь обо всём на свете и находить абсолютное понимание казалось тогда чем-то сокровенным и интимным — он буквально был голым, хоть и не физически. Но и Макс всегда был из тех, для кого раздеться никогда не было проблемой. Та ночь его лишила душевной девственности, а это, как и первый секс, уж точно запоминается. Такое объяснение его более чем устраивало.  Осталось две загадки: как и когда он смог разлюбить человека, с которым был так давно, и поцелуй.  Честно, с первой как будто бы ни сил, ни особого желания разобраться не было.  А чёртов поцелуй… Вряд ли Серёжа так впечатлился всей вчерашней сценой, что забыл о нём, хотя, пусть и на эмоциях, но Максим дал понять, что тема закрыта. Но какого чёрта это вообще тогда произошло?  Хотя кто по-пьяни не целовался? Но не с друзьями же. Шаста вот он никогда не целовал. И Гауса с Горохом. И вообще-то это даже в воображении представить не выходит. Короче, случилось и случилось. Может, вообще сейчас где-то в Москве Шевелев сидит и сочиняет похожую на вчерашнюю максову тираду, вывалит её при встрече и не придется ничего выдумывать. 

* * *

В Москве жизнь шла своим чередом. Парни приятно провели совместные выходные и с новыми силами вошли в рабочую неделю. Сценарии писались, проекты снимались. Серёжа с раннего утра и допоздна был в офисе, изрядно разгрузив креативную группу, занимая мысли полезной деятельностью, а Гаус и Горох тактично переглядывались, принося другу кофе или обед.  Макс, как бы ни старался, речь или хотя бы её план так и не придумал, полагаясь на свой импровизаторский талант. Он тоже решил не сваливаться в печаль, так что за эти два дня Заяц навестил всех родственников, написал несколько шуток для стендапа, дочитал книгу.  Дни в заботах пролетели незаметно. И вот он уже стоял в аэропорту в ожидании посадки, нервно крутя в руке телефон и мысленно скрупулёзно примеряя, с какой интонацией уже через три часа должен будет прозвучать его «привет».