Долгая дорога к Олимпийскому золоту 2

Не знаю точно Она улетела, уехала или умерла Так будет проще Она лишь хотела тепла, но как спичка сгорела до тла... ***** Второй день ада начался равнодушием ко всему. Не было обиды, злости, агрессии и подобного, но я понимала, что все это придёт позже. К десяти нам с Оксаной Дмитриевной нужно было в суд. Из-за этого у девочек срывается тренировка, ведь Анастасия Васильевна вряд ли сможет провести её одна. Это добавляло в мою копилку ощущений чувство вины. Почему именно я? Чем я заслужила такое отношение к себе? Я вывела команду на первое место. Я сделала нашу страну олимпийскими чемпионами. Мне должны быть благодарны, а не обвинять в том, чего я не делала. Вот только этого не докажешь и отстаивать свою честь мне придётся самой. Честь, имя и золото командного первенства. ***** Суд начинается буйно. Женщина, яро желающая высказаться, просто кричит, даже не слушая никого. Радует, что кричит она за меня. — Как можно ребёнка обвинить в принятии допинга? — срывает голос она. — И что, что ей двадцать? Она в душе все тот же подросток, а вы смеете такое заявлять! Должно быть ясно, что она, мировая рекордсменка, не может принимать запрещенное! — Да как вы не поймете, допинг найден, най-ден! Своей волей, не своей, она его приняла и должна понести наказание. Это дисквалификация на четыре года, обнуление соревнований и результатов игр. Она не ребёнок! — спорит мужчина, но я не пойму, кто он. — А вы думаете, ей хочется сидеть тут, когда она могла быть на тренировке!? — судья стучит молоточком, но женщина не слышит. — Тишина в зале суда! — надрывается мужчина-судья. — Слово предоставляется обвиняемой, Никитиной Виталии Алексеевне, — я встаю, направляюсь к кафедре и прокашливаюсь. Сквозь макияж не видно моих ночных слез, но эту ночь я не спала почти полностью. — Кхм, — подавилась. Бля. — Ну, здравствуйте, уважаемый судья, здравствуйте, дамы и господа. Что хотела бы сказать... Ирина Вениаминовна, — обращаюсь к женщине, ранее спорившей. — Я не ребёнок, как вы выразились. Мне двадцать лет, я незащищённое лицо и своё право на медаль и выступление мне придётся защищать самой. Я раньше в таких ситуациях, слава богу, не была, не знаю, как себя вести. Поэтому и что говорить я тоже не знаю. — Как допинг попал в ваш организм? — спрашивает председатель РУСАДА. — Я без понятия. Я ничего запрещённого не принимала, однако, могу предположить. Проба была взята перед чемпионатом Европы, до него я две недели болела. Осмелюсь сказать, господа, что я обращалась к спортивному врачу за рецептом на таблетки, но, как вы говорите, препарат попал в кровь, а как они повлияли на это, я уже не знаю. — Вы понимание, что у нас есть все права на ваше отстранение? Мы можем дисквалифицировать вас, даже не начав рассмотрение дела. — Уважаемый судья, — обращается Оксана Дмитриевна. — Прошу слово. — Виталия, вы высказались? — Да, но прошу все же рассмотреть дело. — Слово представляется Тарасовой Оксане Дмитриевне, тренеру обвиняемой, — женщина встаёт и занимает моё место. — Я бы тоже советовала рассмотреть дело Виталии. Я знаю её давно, больше пятнадцати лет и могу с уверенностью сказать, что обвинения ложны. Она давно не ребёнок, осознаёт свои действия и готова понести за них ответственность, но только если они совершены ею. Да, она действительно болела, я отправляла ей список лекарств, которые могут подойти. У нас даже справка найдётся, только нужно время... — Мы вас выслушали. Суд удаляется до принятия решения. Просим всех встать и выйти. Как только дают разрешение, я выхожу и иду в туалет. Слезы идут непроизвольно. Скоро решится моя судьба. Либо жизнь продолжится, либо мне купят билет на самолёт и полечу за двадцать тысяч с тремя пересадками — в Берлине, Анталье и Стамбуле. От Лизы приходит сообщение, с одним лишь вопросом: Как я? А я не пойму, что ответить. Я просто не знаю, как описать своё состояние. Мне плохо – это однозначно, но ведь не стоит говорить так друзьям, потому что я не хочу их беспокойства. Поэтому придётся ответить: Нормально. Это ведь не хорошо и не плохо. Среднячок. В зале суда тишина. Я боюсь того, что сейчас скажет судья. — Суд приговаривает Никитину Виталию Алексеевну к двум дням отстранения от тренировочного процесса в связи с употреблением запрещённых в спорте препаратов. К тренировочному процессу приступить пятнадцатого февраля две тысячи тридцатого года. Суд проведёт слушание в тот же день, вынесение решения, вердикт будет передан председателю Международного Олимпийского комитета. Что я могу сказать... Могло быть и хуже. Я ожидала чего-то жёстче, слава богу, что все обошлось. Суд говорит, что медаль командника не выдадут до тех пор, пока все не решится. Это справедливо, но вот быстро ли начнут рассмотрение дела? Отстранение – это, конечно, страшно, но если все обойдётся, то есть шансы. На седьмой день после завершения отстранения мне катать короткую программу. Неделя, мне должно хватить её на подготовку, если дадут добро на выступление. Оксана Дмитриевна причитает, что все обошлось. Я же знаю, что все только началось. Мы обе едем до Олимпийской деревни. У девочек ещё тренировка, а у меня целых три, считаю вместе с этим, дня, когда я предоставлена сама себе. Нужно обдумать все и желательно в тишине. ***** После обеда, который состоялся в три часа дня и больше был похож на ужин, я решила погулять. Вокруг отеля, потому что больше было негде, ходила долго, около часа и обдумывала все. На лёд меня не пустят. Аккредитацию мою сдали, теперь на ледовой арене для людей я не знакома. Хорошо. Если люди не верят моим словам, нужно доказывать действиями. Вопрос только, как? Все знают, что я сильная и по мере своей возможности откатаюсь чисто. Если мне хватит нервов и психики, я буду с медалью, вот только наградят ли? Алексеев весь суд просидел молча и сказал лишь пару слов. Он, сволочь этакая, своих спортсменов защищать должен, а не закапывать так глубоко, что не разобраться, где правда, а где ложь. Он обязан дорожить честью своей и спортсменов, а он забил на это всем, чем мог и теперь даже оправдать себя не старается. Назло всем надо выиграть. Без победы я из Парижа не уеду. Я слишком долго шла к своей цели и отступать назад из-за одного обвинения не намерена. Пусть это обвинение серьёзное, жестокое, но для себя я все решила. Нужно показать, что я могу кататься чисто даже после такого. А если это сочтут как действие запрещенки? Повесят обвинения, обвязывая верёвку ещё туже и придётся долго-долго развязывать узел, который навязали парижские спортивные чиновники. Надо бороться. Сама с собой, с нервами, с волнением и несправедливостью. Но надо показать, что я стою этой медали, что могу совладать с нервами. Я русская, а русские не сдаются. ***** Вечером вновь заходит Алексеев. Меня уже не удивляет его присутствие, так что отношусь я к этому без какого-либо волнения. Андрей Вячеславович непривычно спокоен. Мне все же становится страшно, мало ли, какие ещё новости. Но он не оправдывает ожидания, а лишь говорит: — Хорошо, что люди в двадцать лет умеют фильтровать мысли и говорить только то, что нужно. — А вы в свои сорок с лишним совсем не патриотичны, что не очень хорошо для гражданина РэФэ, — парирую я. — Скажи честно, как ты умудрилась заболеть на полторы недели прямо перед Европой? — он не слушает меня, а задает только вопросы, интересные ему. — У меня есть справка от спортивного врача и терапевта. — Меня это мало волнует. Твои справки в Питере, как ты докажешь это МОКу? — Фото в галерее и ксерокопия, — я быстро нахожу и телефон и показываю фотографию. На ней чётко видна моя фамилия, даты болезни и препараты. — У меня есть возможность, друг отправит по почте справку и она дойдёт, но нужно время. — У тебя два дня, чтобы собрать все нужное, — утверждает мужчина и уже собирается уходить, как я спрашиваю, не уследив за языком. — Вы мне не верите? Вы не верите в мою чистоту? — Вита, я верю. Верю, правда, но я не пойму, кому будет правильней верить – тебе или допинг-пробе. Если бы дали сдать повторный анализ, я бы посмотрел, но так... Извини, — и уходит. — Боже, дай мне терпения, — шепчу я, оседая на кровать. — Если он мне правда верит, то почему молчит на суде? ***** — Он реально должен защищать тебя, — возмущается Алёна, когда я рассказываю ей все произошедшее за день. — Вот что он будет делать, когда у страны заберут медаль? — Будет винить Виту во всём, — пожимает плечами Василиса. — Ему пофиг на все, лишь бы медали были. — Но совесть должна быть, — то ли вопросом, то ли утверждением говорит Алёна. — Что будут делать с показаниями? — Передадут в КАС, потом соберут суд пятнадцатого, а потом все будет у председателя МОКа. Писец мне, короче, — говорю я, запивая слова чаем. — За два дня отстранения можно из формы уйти, — внезапно говорит Алёна. — За эти два дня можно больше прыжков напрыгать, чем за нашу тренировку. Только она на снегу, а мы на льду, — спорит Василиса. — За эти два дня можно повеситься. — Вита, господи, — обнимает меня Алёна. — Все будет хорошо. А я больше этой фразе не верю. Четыре года назад в Канаде она разбила все мои ожидания и больше я не доверяю пустым словам. Ничего не хорошо. Здесь не может быть хорошо. Меня могут убить морально, а после первых Игр моё состояние и так ухудшилось. Спорт сильно выматывает, но сейчас мне намного легче, чем тогда. Я не ломаю руку и ногу, не рискую здоровьем, заявляя шесть четверных. Я не бью мировые рекорды, оставляя это Алене. Я стабильно выполняю то, что мне под силу, не задирая планку высоко в небо. Тогда повредилось моё физическое состояние, а сейчас моральное уходит от меня, развернувшись на сто восемьдесят. Я стараюсь держаться, но это все настолько неприятно, что старания идут даром. — Терпи, Вита, — обнимает и Василиса. — Мы с тобой. Вся страна с тобой. А здесь я верю. Приходится. Я уже знаю, как меня любит и уважает страна, так что нет причин для недоверия. ***** Следующий день обещал быть скучным. Алёна и Василиса уехали на тренировку в десять, а я даже не слышала, как они собирались. С утра я сходила позавтракала, пока спортсмены других сборных пытались выцепить меня для одного-единственного вопроса. Позже на меня вновь нашло желание погулять. Снег блестел под утренним солнцем и совсем не таял. Льда не было, поскользить не получится, так что придется отрабатывать технику прыжков так. Начать решила с более лёгкого перекидного. Потом перешла на одинарный и двойной аксель. Больше оборотов я сделать просто не могла, два с половиной – это максимум. Когда я захотела перейти на лутц, то подскользнулась и упала. Вроде бы фигуристка и льда как такового не было, но устоять не получилось. Вставать было неохота. Я лежала на спине и смотрела в безоблачное ясное небо. Снег рядом захрустел, я подскочила. — Are you all right? — спрашивают у меня. Если я не ошибаюсь, это тот человек, которого видеть не хочется. — Kira Kim? The Seoul rocket? — переспрашиваю у девушки, а она кивает. — A Russian panther? Vitaliya, is everything all right? — Yeah, don't worry. Don't you have a workout? — я встаю со снега, отряхивая куртку. — It doesn't matter. How are you? The day before yesterday, you made everyone worry, — складывается впечатление, что весь мир в курсе ситуации. — Don't talk about it. Now a crowd of journalists will rush here, they will crush me with tripods and blind me with flashes, — я смеюсь, Кира улыбается со мной, а потом вновь становится серьёзной. — You are not modest. You should be more serious about this situation and be less clever. The verdict may not be in your direction and then you will break down, — я перестаю радоваться и с сарказмом отвечаю: — What are you talking about! — Trust me. I've been in a similar situation, — машет рукой на прощание и уходит, мелькая синей курткой и белой надписью «KOREA».