Ослепленные

      В день, когда Джинкс Кэссиди Браун умерла, во всем штате Вашингтон, несмотря на начало лета, стояла отвратительно промозглая погода — впрочем, она здесь такой была большую часть года. Нельзя было сказать, как это обычно бывает в дешевых драмах, что «сами небеса плакали по ее кончине», потому что плакали они ежедневно и, наверное, по всем несчастным, кому выдалось жить на дождливом западном побережье у самой канадской границы. В любом случае, ее пропажу заметили уже позже, когда надоедливый ливень впервые за неделю прекратился, и небо стало таким чистым, каким оно бывает только в июне. Поискам, впрочем, это ни капли не помогло — сколько бы не прочесывали окрестные леса и захудалые забегаловки, ни следа не было найдено. Джинкс Браун как будто бы растворилась ранним утром двадцать первого июня, выйдя из особняка Калленов к трассе на выезд из Абердина.       Карлайл Каллен, врач местного госпиталя, чья приемная дочь последней в тот злосчастный день видела Джинкс, как мог, успокаивал и заверял отца, мистера Брауна, что ее непременно найдут, чего бы им это не стоило. В конце концов, для семьи Калленов тот день стал не меньшей трагедией: ведь вместе с Джинкс Браун пропал и их приемный сын, Джаспер. Однако, стоило поискам прекратиться, а делу стать очередной папкой в отделе таких же «висяков», как их семья спешно покинула город, распродав последнее имущество. Ходили самые разные слухи: кто-то говорил, что доктору Каллену просто предложили должность поприбыльнее, другие утверждали, что сам Абердин, став не городом, но загноившейся раной, постоянно напоминал ему о погибшем сыне. Некоторые, посмелее, говорили прямо — он их сам и убил. За что? Здесь история, как это часто бывает с подобными трагедиями, стала обрастать романтическими подробностями: в рассказах, шепотом передаваемых скучающими на переменах школьниками, Джаспер и Джинкс пали жертвой отца-тирана, не желавшего видеть их вместе. «Это потому, что у Джинкс отец — пожарник. За душой ни гроша. А Каллены денюжки любят».       Если бы у самой Джинкс Браун спросили, что же погубило ее в самую короткую ночь года, она бы, конечно, перечислила имена и фамилии замешанных в убийстве, но где-то в глубине, в самых потаенных закутках своей души, знала бы, что ответ скрывался в другом — в ее неизлечимой, неискоренимой тяге ко всему идеальному, наполненному внешним лоском и великолепием, ослепляющему, точно солнце, в которое всматривался слишком долго. А на солнце невооруженным глазом пятен не разглядишь.       Все началось со взорвавшейся коробочки с яблочным соком.       Джинкс очень хорошо запомнила этот момент, вплоть до малейших деталей: и то, как она сидела в кафетерии со своими подружками, Нэнси Оберли и Сидни Новак, и лениво ковыряла вилкой подсохшие макароны, вполуха слушая их восхищенные обсуждения новой стрижки Эдварда Каллена. И то, как квотербек Стив Эббот, вразвалку передвигаясь между столами, словно вылезший из спячки медведь, закричал, находясь еще в паре метров от нее: «Браун, тупая ты сука, опять заняла мое место на парковке». Тупой Джинкс не была, и знала, что за брошенную не там тачку ей прилетит куда больше, чем за единственное оставшееся свободным парковочное место, негласно отведенное Стиву. Ответить она не успела — только повернуться и увидеть, как ей прямо в лицо несется зеленая коробка TreeTop. Усталость и злость жгучей волной поднялись от солнечного сплетения к горлу, и в следующее мгновение коробка взорвалась, как чрезмерно надутый шарик, ошпарив ее разгоряченной и липкой жидкостью. Картонные ошметки остались догорать на полу, до тех пор, пока чьи-то кроссовки не затоптали и без того угасающий огонь.       Вот тогда-то на нее впервые и обратили свое внимание Каллены.       Джинкс давно об этом мечтала, хотя и не хотела себе признаваться — виной тому глупое желание быть особенной. Быть не такой, как другие девчонки — в надежде, что, если повезет, тебя не назовут смазливой дурочкой или доступной куклой.       Каллены же были особенными сами по себе, совсем не прикладывая к этому усилий: такие сумрачно-романтические герои из-под пера Тима Бертона. Джинкс даже мысленно обозначила каждого из них: самый популярный среди девчонок Эдвард, был, конечно, Виктором Ван Дортом. Спустился бы он в мир мертвых ради любви, как это сделал Виктор? Впрочем, выглядел Эдвард так, словно бы уже побывал там.       Эммет с Розали, до неприличия часто слюнявящие шеи друг друга прямо посреди школьных коридоров — вылитые Мортиша и Гомес Аддамсы, если бы тем вдруг надоела черно-серая гамма цветов.       С Элис было сложнее. Наверное, все в ней, начиная от детской хрупкости до беззастенчивой эксцентричности, напоминало о Коралине Джонс. А Джаспер, белой вороной ютившийся на самом краю их столика в кафетерии, мог бы быть ее идеальным Вайби — но только тем, что из другого, изнаночного мира, с зашитым ртом и глазками-пуговицами. Он выглядел так, словно бы его постоянно мучала нестерпимая зубная боль: кривил губы, напряженно сжимал челюсти, и изредка рассеянно выискивал что-то в толпе взглядом настолько темных, мутных глаз, что, казалось, его зрачок совсем поглотил радужку. Джаспер никогда ни с кем не заговаривал: даже сидя возле своих названных братьев и сестер. Джинкс думала, что он просто очень стеснительный — и этим болезненно напоминал ей саму себя.       Протерев тогда влажные веки рукавом кардигана — под молчаливое наблюдение всего кафетерия — Джинкс постаралась не расплакаться от ноющей боли: потому что едва открыв глаза, увидела сидящих перед ней на корточках Элис и Эдварда. Они участливо протягивали салфетки и тихо, едва различимо, говорили что-то о том, как ей обязательно стоило бы поехать к доктору Каллену — без правильного лечения от ожогов могли остаться шрамы. Джинкс тупо рассматривала их — особенно Элис — и не могла поверить, что это происходит.       Они действительно поехали к доктору Каллену.       Эдвард довез ее на своем черном Астон Мартине — и Джинкс никак не могла отделаться от мыслей о том, сколько ей пришлось бы работать, чтобы позволить себе такой. С ними увязалась Элис — и отчего-то Джаспер, хотя там, в кафетерии, он был единственным, кто не удосужился даже взглянуть на нее. Он же дал ледяную баночку газировки, чтобы приложить к ранам — и когда их пальцы случайно соприкоснулись, Джинкс подумалось, что они были ничуть не теплее.              Больно почему-то не было: хотя в отражении черного экрана телефона заметно выделялись и покраснения, и облезшая местами жалкой пленочкой кожа, и вздувшиеся волдыри.       «Вторая степень ожога», — объяснил потом доктор Каллен в приемной. «Рубцов не останется».       Это были хорошие новости.       «Сын сказал, что сок взорвался прямо в воздухе?» — спросил он.       Джинкс разделяла его недоумение: кто бы мог подумать, что продукцию TreeTop можно использовать как кустарные бомбы. Но в этом вопросе было что-то еще, что она никак не могла уловить: какой-то подтекст, второй слой и, видимо, он сам не спешил его раскрывать.       «Нарушение условий хранения, думаю», — поделился вскоре мыслями доктор Каллен, обнажая белоснежные зубы в сочувственной улыбке.       Он весь был сплошным белым цветом: химически чистым, лабораторно выведеным и возведенным в абсолют. Такой еще бывает у светодиодных лампочек в больницах: холодный, неестественный. Ни за что не спутаешь с дневным. Джинкси невольно подумала, что у всех Калленов был такой искусственный подтон, небрежно подмешанный в палитру их кожи. Разве что волосы Джаспера отдавали теплом: пшеничными полями или подсолнухами в середине лета. Джинкси тогда еще не знала, что и это — как и вся их глянцевая красота — ловушка, приманка для наивной жертвы, чтобы та сама поднималась на эшафот. Добровольно наматывала веревку на шею и слезно просила выбить стул из-под ног.       «Тебе стоит написать им жалобу. И на этого парня тоже, не помню, к сожалению, имени», — посоветовал ей доктор Каллен.       Джинкс пообещала, что не оставит это просто так — но, на самом деле, конечно, оставила.       Всегда оставляла.       Перед уходом доктор Каллен наградил ее цветными детскими пластырями, а еще запавшей в сердце фразой: «Знаешь, ты похожа на моего сына, Джаспера. Думаю, вам стоит пообщаться».       Оглядываясь назад, Джинкс неизменно задавалась вопросом — почему для нее это не стало тревожным звоночком? Как она могла не заметить, что ей говорили ровно то, что она хотела услышать?       Лесть ослепляет, но и надежда тоже.       Рядом с Калленами она смогла наконец ощутить себя особенной — той, кого выбрали из сотен других.       Поэтому, когда Элис на следующий день позвала ее сесть с ними за один стол — Джинкс без раздумий согласилась.       Все действительно началось с этой взорвавшейся коробочки яблочного сока: и ее крепнущая дружба с Элис, и болезненная привязанность к Джасперу.