Мой рассвет

Боль распространялась быстро. Слишком быстро. Поистине это ненормально – такого еще никогда не было. Боги, почему же никто не сказал, что это так больно? Казалось, что место укуса горело адским пламенем, а следом и вся рука. Остекленевшие от боли карие глаза при этом не упускали ни одной детали. Вот Карлайл склонился к ней с окаменевшим от сосредоточенности прекрасным лицом, вот он говорит что-то, наверняка успокаивающее, но уши будто ватой закрыла эта самая боль. Он кого-то подзывает легким, изящным жестом и тут же показывается тот, от одного вида которого сердце начинает бешено колотиться даже в нынешнем состоянии, даже когда к нему подкрадывается справа огненная стена. Карлайл тянет сына вниз, заставляя присесть на корточки, и, показывая на нее, в чем то убеждает. Взгляд любимых золотистых глаз неотрывно следит за ней, его лицо подергивается странной волной, когда ее рот открывается – вероятно, она кричит во весь голос, так как собственный голос тоже утонул в этой вате, но его глаза… Он смотрит на нее и видно что размышляет, но в глазах нет и капли волнения, только холодные «за» и «против». Будто не было всего. Ьудто они чужие. Очередной крик зажигает в глазах что-то похожее на прежний взгляд, и эта искра разгорается больше и больше, но на дне его глубокого взгляда все равно застыл лед равнодушия. И надежда, которую, судя по всему, испытывал Карлайл, тоже медленно покинула его, сменившись разочарованием, с которым он смотрел на сына, будто не узнавая. И, наконец, Эдвард встал и просто ушел. Белла так и не поняла, какая боль первой захлестнула ее сердце – от вампирского яда или от обмана длиной в несколько месяцев. Но в любом случае какая бы ни была, она буквально съедала ее тело, разум, все чувства. Она напоминала змею, которая поедала сама себя, так как была настолько сильна, что перестала чувствоваться, и девушка почувствовала, как ее рот перестал открываться в душераздирающем вопле. Однако, несмотря на это, она почувствовала, как ледяные руки подхватили ее и понесли. Зрение тоже затуманилось, и она не могла понять, куда ее несут. И буквально через пару минут это перестало иметь значение. Все перестало иметь значение. Кроме пламени, которое замкнулось на кончиках пальцев ног, закрыв ее в ужасном, кошмарном коконе ада. Кокон растирал, сжигал, давил и разбивал ее на мелкие кусочки, на пепел, будто стараясь освободить душу и сердце, которое билось со страшной скоростью. Казалось, что оно хочет сбежать, спастись, но при этом каждый удар только еще больше разгонял вампирский яд, приближая к смерти, приближая к бессмертию. Возможно, следовало бы орать и трястись, следовало бы метаться и биться головой, но она не могла. Настоящая адская боль парализует, тело будто хочет отстраниться само от себя, а мозг стирает память о предыдущих секундах настолько быстро, что существует только нынешнее мгновение, которое длится будто бы вечность. Прошла минута, а может быть час, или день, или неделя, но вата, заглушающая слух и прочие чувства сгорела, как и кокон, в который Белла была заключена вместе с болью, которая тут же будто вырвалась наружу. Она осознала, что глаза не закрыты и над ней уже другой потолок, отличный от того, что был в танцевальной школе. Здесь же он был из светлого дерева, явно настоящего, а не простых панелей. Она не могла повернуть голову или еще как то пошевелиться, но блики на видимом участке доказывали, что сейчас уже ночь и взошла луна, и скорее всего полная, судя по ее яркости. В уши же хлынули самые разные звуки, которые буквально оглушили после тишины, что была секунду назад. Сразу стало очевидно, что дом глубоко в лесу, что выдавал шум ветра, что гулял по вершинам деревьев и уханье охотящихся сов. Но так же до нее доносились едва слышные голоса из комнаты снизу. Боль сделала девушку апатичной, и поэтому ей не хотелось напрягаться и узнавать, о чем речь. Неважно кто ее забрал – Каллены, Джеймс или еще кто угодно. Неважно, что они с ней сделают. Уже ничего не важно. Важна только всепоглощающая боль. Чьи-то легкие, ритмичные шаги рядом и задумчивый, уверенный голос: -Уже запах почти не человеческий. Видимо скоро перерождение закончится. Ответом на слова Карлайла, ибо это был он, послужил нежный озабоченный голос: - Что же с ней теперь делать? Она наверняка не захочет остаться. Как нам совладать с ее силой? - Возможно, это уже будет и не наша проблема, Эсми. Судя по тому, что было в этой студии… это уже не наша проблема. И продолжая тихо переговариваться, они вышли, но фраза «не наша проблема» билась в голове в ритм бьющемуся сердцу и пламени. Что ж, даже неизвестно это хорошо или плохо. С одной стороны, ее не будет сдерживать их диета и принципы. С другой же… у нее больше нет никого. Вернуться к Чарли невозможно, и Каллены тоже отреклись. Что ж… она уже взрослая девочка, и сама построит свою жизнь, так как захочет. Звуки стали громче, а голоса отчетливее и одновременно с этим боль из кончиков пальцев отступила, оставив освежающую прохладу и ветерок, который дул из явно заботливо открытого кем-то окна. До слуха донеслись слова: -Новорожденная… квилеты… нельзя отвозить. Но абсолютно четко донеслось нервное восклицание голоса, похожего на золотые колокольчики: -Я не собираюсь переезжать и тем более подвергаться опасности из-за нее! Кто-то ей тихо, неразборчиво ответил, на что последовала новая гневная отповедь: -Она нашей семье никто, и ты сам это решил. Поэтому ты и не можешь меня обвинять, ты сам сделал такой выбор. Боль еще немного отступила, как и луна, оставив за собой темноту, которая предвещает рассвет. Темнота накрыла глаза, и Белла попыталась накрыть такой же темнотой и слух, и мысли. Не хотелось знать, что еще скажет Розали и, тем более, не хотелось знать, что скажет Эдвард. Внезапно показалось, что ее сердце абсолютно чисто и пусто, будто никогда, ничего в нем не было. Можно было бы сказать, что это пламя выжгло любовь, но на самом деле их отношения держались на том, что Эдвард ни разу не дал ей выбора. Даже в мелочах. Теперь же… она не позволит никому с собой так обращаться и выберет любовь всей жизни сама, а если выбора нет, тогда найдет того, кто ей предначертан судьбой. Вот уже ладони и лодыжки нежатся в приятной прохладе, а на потолке появился первый тонкий, как волос, луч солнца, который поразил девушку до глубины души. Сколько она рассветов увидела в жизни, сколько раз восхищалась их красотой, но ни один не впечатлял так, как это луч. Стали четко видны все оттенки в нем, от красного до нежно-золотистого, ни один переход не укрылся от нового зрения. Буквально на секунду, засмотревшись, она забыла о боли, которая тем временем отступила из локтей и колен, обменяв себя на еще большее обострение слуха, так как она услышала, как где то в лесу пробежал мелкий зверек. Белла теперь вела только наблюдения, отвлекаясь от ощущений – что же приносит новое облегчение? Вот в потолке стала видна каждая тонкая линия и щепка, а его цвет стал еще насыщенее и красивее, приобретя какой-то неведомый оттенок на краю желтого спектра. Вот стала слышна трасса, которая явно была вдали. И так, шаг за шагом она освобождалась, но в этом оказался и серьезный недостаток – паралич, которым сковала боль, проходил, и теперь сопротивляться желанию орать и метаться стало почти невозможно, но она приковала себя к месту неведомыми силами, которые зародились внутри. Что ж, никто не удосужился ей сказать, что вампиры и морально тоже сильнее обычных людей. Судя по всему… ей вообще мало что соизволили сказать. И, наконец, наступил последний, решающий бой, в котором победитель был предопределен сразу после укуса. Сердце стало еще быстрее стучать, стараясь еще отчаяннее сбежать, хотело разломать грудную клетку и выпрыгнуть, спасаясь от муки, которая свалилась на него теперь целиком, будто говоря, что раньше это были только цветочки. Но и эта мука не длилась бесконечно. Сердце запнулось на полуударе и остановилось. И одновременно с этим раздался легкий шорох шагов семи пар ног.