Сouleurs sombres.

Субботний вечер сулил хорошее настроение и кучу новых воспоминаний. Несмотря на то, что темнело еще достаточно рано, ребята решили отправиться на пикник. Рядом находились отвалы — местная легенда. Из разных уст про них можно услышать многое: одни говорят, что там полигон, другие — о большом количестве болот, а третьи — что там кроме наркоманов можно встретить еще и нудистов. Но нашим героям абсолютно плевать, ведь они знают это место лучше, чем кто-либо. Знают каждое потайное место, каждый камень и ветви сосен, что огромными лапами тянутся ко всему живому, норовя навсегда оставить в своем пристанище. Дазай весело шагает, будто перелетает через крючковатые корни и камни, хотя у него на спине огромный рюкзак. Остальные достаточно сильно вымотались, Достоевский так вообще плелся позади всех, местами тяжело вздыхая и лениво перелезая коряги: — Нам обязательно переться именно на эту поляну? — Конечно, это же не просто поляна, а целый клад! — Осаму пропел последнее слово и, казалось, даже ускорился. Гоголь не отставал. С решётками и мясом в руках он еще каким-то чудом умудрялся собирать всякий мусор с дороги, по типу фазаньих перьев, вороньих черепов, камней и красивых цветов. Черепами Николай гордился особенно, на досуге делая из них амулеты для Федора. Федор же очень бережно относится к таким подаркам и хранил их с особой осторожностью и трепетом. Вскоре перед парнями показался импровизированный мостик для велосипедов, сооружённый из старой покрышки и двух дверей. Небольшой ручей образовывал несколько маленьких водопадов, Достоевский задержал на них ненадолго свой взгляд и двинулся дальше. Под насвистывание Николая Чуя очень старался не споткнуться о что-то, ибо его взгляд был полностью сфокусирован на деревьях, мшистых камнях, ёлочных шишках; на чем угодно, только не на дороге. Сначала Дазай пытался тащить рыжего за собой, но был далеко послан Накахарой: скакать в ритме этой двухметровой концентрации энергии он не мог чисто физически. Поэтому Чуя шел практически рядом с Федей, но тут его взгляд зацепился, можно сказать, за золото. Глаза расширились от увиденного, улыбка натянулась до ушей и парень практически со скоростью света свернул с тропы, весело скача прямо в дебри коряг и мха. Остальные остановились в непонятках и, кажется, только Гоголь что-то да понял. Накахара активно разгребает веткой сосновые иголки, что насыпью скрыли клад, образовывая будто нору. Вскоре до всей компании донёсся чуть ли не визг младшего, что радостно скакал на месте, все ещё копаясь в земле. Дазай подошёл поближе, но его прогнали, чтобы свет не загораживал. Надув губки, тот все же отодвинулся. Через пару мгновений Чуя вышел на тропу, держа в руках череп какого-то дикого животного. — Ашалеть, Чиби-чу, это ещё что? — Осаму с интересом уставился на младшего, пока взгляд Чуи прицепился к костям. — Это косуля. Твою мать, Осаму, ко-су-ля! — Младший был готов прыгать от радости, но вместо этого впихнул в находку в пакет, а после в рюкзак. — Почему ты никогда не говорил, что тебе нравится подобное? — Гоголь театрально надул губы, но продолжил: — Мы бы могли вместе таким заниматься. У меня тоже есть пару находок! Дазай прокашлялся. Честно, он каждый день замечает в Чуе что-то новое. Привычку держать карандаши за ухом, безмерную любовь к горячим ваннам, особое отношение к состоянию своих волос, любовь к Осаму, но… Черепа? Вау. Это определенно не вязалось с образом заботливого и слегка вспыльчивого парня, открытого ко всем и всему. И Дазай не мог даже представить, что его любовь будет искрящимися глазами разглядывать останки животного и, мало того, заберёт их с собой. И тут у Осаму складывается пазл. В главном зале на стене висит вагон и маленькая тележка черепов. Он думал, что это оставила Йосано, но… О, Боги. У художника горят глаза, краснеют уши и потеют руки. Он влюбляется в Чую с каждым новым моментом. Накахара в это время уже активно обсуждал что-то с Гоголем, пока Осаму хлопал ресницами на свою любовь. Достоевский краем уха слушал юных патологоанатомов, иногда поглядывая в кусты. Он тоже хочет что-то найти. Что-то такое же крутое. Но вместо этого натыкается на пару пакетов и камней, приняв их за кости. Печально. Федор хмуро вздыхает и закуривает, выхватив электронную сигарету из кармана белобрысого. Вскоре ребята доходят к поляне. Вот он — шалаш, который они не достроили прошлым летом. Самодельные лавки из упавших деревьев, покрытые в некоторых местах небольшим слоем мха. Кострище, которое повидало немало песен и страшных историй; прыгающих через него людей; одиноко сидящих или вместе галдящих. Чуя раньше не бывал в этом месте. Он предпочитал поляну на вершине горы, однако это место определенно выигрывает по всем фронтам. С демонстративным вздохом Достоевский ставит сумки и плюхается прямо на застеленную сосновыми иглами землю. Гоголь следует примеру, не долго думая. Дазай же начинает разгружать все принадлежности для шашлыка, в первую очередь открывая банку пива. Все ещё прохладное. Массивные ветки деревьев выступают в качестве вешалок для рюкзаков, решеток и слишком теплых для нынешней погоды кофт. Следом за звуком отлетевшей крышки Чуя моментально поворачивает голову, с немой просьбой смотря на Осаму. Тот не медлит и протягивает такую же банку, только с нарисованной вишней. Красота. Пока что у них небольшой отдых, а после предстоит возиться с костром. Угадайте, кто был инициатором сия мероприятия? Конечно же чертила — Дазай — со своим вечным шилом в заднице, а после подключился и Николай, чуть не доведя до белого каления своими уговорами Федора. Чую даже спрашивать не надо, он всегда был рад побывать на природе. Как раз это было отличной возможностью немного больше влиться в компанию Осаму. У Накахары много знакомых. Приятелей. Достаточно девушек из его класса и параллели «сохли» по нему. Вернее, по его старательно построенному образу. А тут… Не нужно притворяться. Послезавтра все вернётся в норму. Снова начнется учеба. Приближаются экзамены и контрольные. И ни у кого нет сил даже думать об этом. Поэтому сегодня, можно сказать, последний день их отдыха перед подготовкой к работе. И, хотелось бы сказать, что все будет хорошо, что они привыкли жить в бешеном ритме. Это было так. До того, как полюбили друг друга. Гоголь занялся мясом. Достоевский костром. Правды ради, у него не получалось, поэтому Чуя его заменил. В детстве они с матерью и отцом часто ездили на природу. В детстве… Накахара мотнул головой, отгоняя лишние мысли. Они пили. Ели. Смеялись. Шум природы вокруг расслаблял, градус в крови постепенно поднимался, а шутки Николая с каждым глотком становились смешнее. Когда начало смеркаться, все нехотя начали разбредаться по домам. Косые лучи вечернего солнца совсем немного грели лицо, ветер приятно контрастировал с ними на коже. Дорога казалась всё длиннее, а ноги ощущались непослушными ветвями хмеля. Чуе хорошо. На перекрестке возле супермаркета компания разделилась. Николай потащил за собой Достоевского, а Накахара — Дазая. Чуя подгоняет, он безумно хочет домой, в теплую постель. Чуть ли не заставляет бежать за собой. Приятный осадок вечера теплится где-то в груди. Все идеально. — Осаму? — Чуя развернулся к парню на пешеходном переходе, проверяя, поспевают ли за ним. Миг. Синее пятно пролетело с ненормальной скоростью мима лица Накахары, ослепляя светом фар в потёмках. Дальше всё в полумраке. Тело, отлетающее на несколько метров. Скрывающийся за углом автомобиль. Дрожащие руки, судорожно набирающие номер скорой. Кровавое лицо своего возлюбленного. Мутное окружение. Чей-то крик. Погодите… Это крик Чуи. Он не слышит сам себя, но в то же время кроме своего голоса больше ничего нет. Дазай. Он не отзывается. Вскоре показались красные и синие огни. Уже после того звук сирен, кажущийся настолько нереальным и отдаленным от всего происходящего. Ряд вопросов. Что произошло. Аллергия на препараты; какие принимает. Кем Чуя приходится пострадавшему. А Чуя… Он монотонно отвечает на вопросы, уставившись на самого дорого ему человека. Человека, которого он сейчас может потерять. Если бы он только обернулся раньше. Если бы он только не подгонял. Если бы ему хватило ума притормозить. Если бы, если бы, если бы, ЕСЛИ БЫ! Чуя почти отрубается. Но ему нельзя. Его трясёт. Вот больничные коридоры. Снова вопросы. А парень почти с ума сходит. Почему так медленно? Сделайте что-нибудь, спасите его! Чуя не может… Он не может снова остаться один. Осаму увезли в реанимацию. Врачи еле оттащили Накахару, когда тот впал в состояние панической атаки. Ему дали успокоительное, но это мало чем смогло помочь. Точно. Нужно обратиться к Мори. Где телефон… Вот он. Номер… Чей? А. Огай. Контакт: «Отец». Долгие гудки. Чуя никогда не звонит отцу по пустякам. — Слушаю. — Мори… Отец, — голос дрожит. Чуя почти на пределе. — Что случилось? — голос человека на том конце провода строг и совсем немного можно уловить нотки беспокойства. — Я в больнице. Можешь приехать? — Ты в порядке? — мужчина, услышав положительное «мгм», продолжает: — Хорошо. В какой ты больнице? — Вторая. Первый этаж. Реанимация, — Чуя не способен на более длинные и подробные ответы. — Буду через двадцать минут. Объяснишь, что произошло? — Не сейчас… Пап, — Накахара медлит, — спасибо. Я всё объясню, как приедешь. Трубку сбросили. Так всегда. Сухо. Коротко. За помощью. Но Чуя не просит больше. Он благодарен отцу. Лишь бы с Осаму было все хорошо. Это самое важное. Ещё два часа назад он был уверен, что в жизни все налаживается. Дазай никогда не говорил о родственниках. В его телефоне нет контактов никого из семьи. Чертов Осаму. «И все же… Я ничего о тебе не знаю. Почему ты один?» «Чуя, я не один. У меня есть ты». Дазай не хочет умирать. Парня передёргивает. Уши и щеки нагреваются. И он плачет. Навзрыд. Черт. Все же будет в порядке, так?