Обрыв

      — Ты же понимаешь, насколько это крупное ограбление, — на одном дыхании произнесла Марлин. Ее губы с немного размазанной персиковой помадой были приоткрыты, большие голубые глаза в изумлении смотрели на полотно. Ее поражала не сама картина, а масштабы действия, которое они совершили. Любая кража вносила в ее жизнь движение, интерес и яркость, и без них она считала свою жизнь совершенно бесполезной.       Сириус ничего не ответил, чувствуя, как сжимается его желудок при виде «Падения» Тома Реддла, так неестественно стоящее в его кабинете, словно во сне. На щеках пестрил лихорадочный румянец, похожий на краски огня, поднимающегося от земли, полыхающего, вздымающегося вверх.       — Это совершенное безумие, — сказала Маккиннон, — И я не уверена, что в этот раз мы действительно не оставили следов. Все было так сумбурно и быстро, панически быстро, что, если мы...       — Нет, — отрезал Сириус, не моргая, — Всё в порядке, Марлин. Иди спать.       — Я могу остаться у тебя? — спросила она с надеждой. Ни за что на свете Марлин не хотела возвращаться в свой район, где она снимала комнату у сварливой старухи. Одна дорога до той квартиры сулила не меньшими проблемами, чем ограбление музея.       — Разумеется, любая из спален в твоем распоряжении, — ответил он, не до конца осознавая слова, хоть Марлин часто оставалась у него дома.       — Тогда, спокойной ночи? — сказала она, слабо улыбаясь, — Надеюсь, завтра утром мы проснемся, как обычные люди, а не уголовники, окруженные полицией.       Сириус усмехнулся, провожая Марлин взглядом к двери. Нет, их никто здесь не обнаружит — дом тщательно защищен, фургон Джеймс традиционно отгоняет, и наверняка от этой машины под утро уже ничего не останется.       Джеймс вернется к обеду, завалится с Лили Эванс в постель, утонув в ее объятиях и они крепко заснут, прижавшись друг к другу настолько близко, насколько это возможно.       Доркас останется дома у Сириуса ради Марлин — он давно подозревал, но никогда не имел точных доказательств, однако когда услышал смех двух девушек в комнате снизу, то, конечно же, лишь в очередной раз все подтвердилось.       Он сидел напротив этой картины, без сна и с ужасной усталостью, чувствуя, как гудят от бега ноги и руки, приложившие охранника к полу. Сириус не чувствовал привычного удовлетворения, какая-то деталь пазла не вставала на свое место, была кривой, неправильной.       Живо вскочив, Блэк поднесся к холсту, аккуратно приподнимая его и переставляя на пол, отворачивая картиной к стене. Он подошёл к столу, на котором лежал завернутый в простыню «Обрыв», и стоило рукам прикоснуться к краям, как побежали мурашки, в горле пересохло, а голова закружилась.       Сириус, не снимая простыни, как можно бережнее поставил небольшой холст на комично большой для него мольберт, и аккуратным движением стянул ткань.       Он весь замер, смотря на это произведение искусства. В эту минуту ему показалось, словно нет ничего более идеального и гениального, чем «Обрыв», написанный Римусом Люпином. Сириус ощущал, словно сам стоит на краю пропасти, с распростертыми руками встречая дуновение ветра, и в случае, если он переменится — порыв сбросит его вниз.       Блэк не хотел признавать, но действительно находился на краю, и от падения его отделяли лишь несколько сантиметров. Впервые за много лет его, настоящего стратега и его команду от полного успеха отделяет лишь удача, настолько непредсказуемая, иррациональная, туманная.       Его удивляет, как быстро он забывает о «Падении» — важнейшей картине лондонской галереи, которая теперь смотрела в стену. Сириус считал, что уже постепенно сходит с ума, раз предпочел в этот знаменательный вечер — возможно, один из последних его вечеров на воле (правда думать он об этом совсем не хотел) — он предпочитает «Падению» «Обрыв», словно все еще надеется на то, что ему позволят отойти от края пропасти, в которую он может свалиться в любой момент.       В глубине души, хоть сам он и не думает, что это действительно так, но Сириус признает, что картина Реддла не нуждалась в его потраченных времени и силах.       Совсем недавно он поймал себя на словах, где упрекал Джеймса Поттера в любви к крупному, к своеобразной его меркантильности, в желании сорвать куш, уверял, что сам он делает это ради искусства. Но он обманул самого себя. Сириус понял, что погнался не за тем, потому что единственное, что сейчас владеет его рассудком — картина неизвестного ему художника, которая не была защищена сигнализацией или лентой.

***

      На утро новостная строка горела, словно положенный спичкой керосин. Новость о крупнейшей краже за последние пять лет разлетелась по всей стране, и масштабы «пожара» после пропажи оказались такими огромными, насколько это было возможно себе представить.       Сириус не спал этой ночью. Кое-как приведя себя в порядок, оставив спящих, почему-то на диване гостиной, в обнимку Марлин и Доркас, он вышел из дома, не став дожидаться прибытия Джеймса и Лили.       Никогда не доверяя новостям, Сириус часто узнавал всё свежее из первых уст — работников музеев или отца. Он уже знал, что ему следует ожидать, когда он окажется около галереи, где пестрят белые полицейские машины, на палящем солнце блестят серебряные значки, а вокруг расхаживают потные полицейские.       Экскурсоводы, которые должны были сегодня оказаться на работе, собрались у входа, озабоченно перешептываясь. Серьезные люди в костюмах ходили взад и вперед, обсуждая ночное ограбление с таким выражением лица, будто речь идет о попытке остановить мир от надвигающегося апокалипсиса.       За темными очками Сириус прятал свои бегающие глаза, и почему-то его сердце колотилось с неимоверной скоростью. Он увидел отца издали, у входа, в первом холле, и сколько бы полицейские его не останавливали, Орион, увидев своего сына, глубоко вздохнул, закатывая глаза и махая полицейским, чтобы те его пропустили.       Отец уже выглядел измотанным после этих немногочисленных разговоров. Ошивающийся рядом Сириус слышал обрывки его фраз, состоявшие в основном из не самых милых слов и угроз о сокращении и уменьшении зарплат, о возможной необходимости возмещения ущерба. Они обсуждали неисправные камеры, рассеянную охрану, черный фургон, пропавший из вида полиции через пять минут преследования, и понемногу Сириус начал успокаиваться, что все действительно не так страшно.       — Какой кошмар, как они утащили этот огромный холст? — спросил Сириус, когда вместе с отцом зашел в последний холл, где сам он был несколько часов назад.       — Загадка вселенной, — чересчур грубо сказал он. Сириус знал, что отец его недолюбливал — за взгляды на жизнь, за оставленную учебу, однако Орион продолжал стараться относиться к нему как можно спокойнее, чтобы сохранять статус в чужих глазах.       Вокруг них копошились полицейские, щелкали их фотоаппараты, и вдруг, из ниоткуда, услышался громкий женский вздох, разрезавший напряженную тишину, и отец с сыном мгновенно обернулись.       — Вы только посмотрите! Это же сенсация! Как опустел выставочный зал, а стоило убрать всего одну картину! Мир ещё не оправился от кражи «Вечера» Фабиана Пруэтта, как по нему ударяет очередное ограбление, и какое! — тощая женщина с яркими красными губами и желтыми волосами влетела в зал, разбивая своим голосом тишину, заставляя ушные перепонки болеть из-за звонкости своего тембра.       — Мисс, кто вы такая, кто вас сюда пустил? — к ней навстречу направился дородный полицейский в рубашке с коротким рукавом, но ее это не волновало. Орион, привыкший к таким журналистам, смотрел с крайней скукой, а Сириус, постепенно вновь начинающий ощущать свое превосходство и успех, наблюдал за чудной женщиной с крайним удовольствием.       — Я — Рита Скитер, и это неуважение, обращаться ко мне так, как это делаете вы, — она ткнула в мужчину ручкой, продолжая записывать что-то в своем блокноте, — И какой выбор! Произведение самого Тома Реддла и... И... неизвестный никому Люпин, попавший в выставочный зал по сущей удаче!       Сириус не принимал слова о сущей удачи. Ему вообще казалось неправильным, что «Обрыв» висел рядом с совсем невзрачными картинами, на таком маленьком отведенном месте на белоснежной стене.       — Покиньте помещение, мисс Скитер, — сказал полицейский, уводя ее. Но ее сопротивление было сильнее.       — Уже пятый год картины пропадают из самых значимых музеев и галерей Лондона, мистер Орион Блэк, вы можете это прокомментировать? Как вы считаете, кто бы это мог быть? Может ли это быть обычный человек с улицы, или это все же разные люди?       Но Орион со своей холодной выдержкой даже не показывал вида, что замечает Скитер. Он смотрел на пустую стену, по его лицу Сириус видел, что отец совсем безразличен к той маленькой картине Люпина, и что весь он — зафиксирован на этом пустом пространстве.       — Что теперь будет? — спросил Сириус, зная, что сегодня должна была состояться выставка, но так как полиция весь день будет в здании, ее перенесут или вовсе отменят.       — Ничего, — со злобой, не глядя на сына ответил Орион. Он поправил свои черные волосы с уже еле видной проседью, косо взглянул на сына, и встретив этот взгляд, Сириус натянул обратно свои чёрные очки, словно в этот момент почувствовал себя впервые за пять лет чертовски уязвимым, и отвернул голову, тоже глядя на пустое пространство на стене, — Но закрытый вечер все равно будет проведен.       Конечно, вечер, на который съедутся все, или почти все современные художники, чьи картины были представлены на несостоявшейся выставке, состоится. Сириус был падок на чужие разговоры, сплетни, и он, конечно, рассчитывал, что сможет попасть на эту «вечеринку», просто чтобы отвлечься. Узнать последние сплетни, выпить хорошего алкоголя, найти симпатичную художницу, провести милый вечер, заглушить ноющее с самой ночи чувство, усмирить нервы.       — Мне полагается приглашение? — спросил Сириус, ухмыляясь, пряча за очками свои голубые глаза, смотря на отца более смело, чем если бы он смотрел без них.       Орион глубоко вздохнул, сжимая пальцами переносицу. Его там, конечно же, не будет. Для Блэка-старшего ограбление галереи, где он является директором — проблема большого масштаба. Только из-за полицейских он держал себя, отмахнулся от сына, сказав позвонить Алекто Кэрроу.       Непринужденно, с дрожащим сердцем, Сириус покинул галерею, окунаясь в солнечный жар, обходя полицию и зевак, надеясь забыться в этот вечер.