Танцы на крыше

Jak deszczem obrywamy w twarz

Mgła przesłania horyzonty

Na pierwszej linii frontu my

A w zmęczonych nadziejach pękają szwy

Lecz w końcu jak znak dla zagubionych serc

Rozbłyśnie najpiękniejsza z tęcz.

Sylwia Grzeszczak "Tęcza"

(Когда дождь начинает бить в лицо,

туман заслоняет горизонты,

и в эпицентре - мы,

и усталых надежд рвутся швы.

Но в конце, как знак для заблудших сердец,

Заблистает самая прекрасная из радуг.

Сильвия Гжещак "Радуга")

Харун прикрыл глаза – как всегда, когда ему нужно было быстро принять важное решение. Он был готов, что она будет кричать, залепит ему пощечину, попытается покалечить, как Азата. Но он не был готов к ее твердому взгляду, упрямо требовавшему от него правды. Да, он нарушает их с Асланом конспирацию. Но и врать Ярен и водить ее за нос тоже больше нельзя. - Я подложил Мирану в номер записку с указанием, что ему следует делать. Несколько секунд они смотрели друг на друга в упор. Наконец, Ярен обрела дар речи. - Что? С указанием чего? Что нужно делать Мирану? Зачем? - Скажем так. Есть человек, который хочет прекратить вражду между семействами Шадоглу и Асланбей и узнать, за что в действительности мстит Азизе. Твой дядя, Хазар Шадоглу, не убивал родителей Мирана, он любил Дильшах и не причинял ей зла. И Азизе это известно. Есть что-то еще. - И что это? - А это уже известно только одной Азизе. - И этот человек – ты? Ты хочешь прекратить эту вражду? - Нет. Но я помогаю этому человеку. - И кто же он? - А вот этого я тебе сказать не могу, извини. - Ну, я хоть знаю его? Если бы не натянутые нервы, Харун, пожалуй, улыбнулся бы этому бесхитростному вопросу. - Ярен, не пытайся вытащить это из меня. Я не могу тебе сказать ничего про этого человека. Это не моя тайна. Ярен перебрала в уме всех знакомых Харуна, виденных ею в «Крыше». Ни один не походил на таинственного агента, способного примирить две враждующих семьи и утихомирить Мирана и уж тем более Азизе Асланбей. Ничего не видно в этой дурацкой арке, в которой они все еще прятались. Харун говорил какие-то очень важные вещи, а она даже не могла толком видеть его глаза. Этот дом был знаком ей не хуже собственного. Она кивнула Харуну и проскользнула на задний двор, где их точно никто не могу увидеть. - И у тебя есть доказательства, что дядя не виноват? - Разумеется.  - Но тогда… почему бы просто не рассказать Мирану об этом? - И как ты себе это представляешь? Миран же никому не хочет верить, даже своей жене. - А запискам, написанным непонятно кем непонятно с какими целями – поверит? - Уже верит. Насколько я знаю, он уже помчался делать то, что указано в записке. - Тогда он просто ненормальный. Если бы я нашла у себя в номере анонимку, я бы выкинула ее в мусорку. - Ярен, тебя никогда не мучили сомнения насчет прошлого твоих родителей, ты не разрывалась между дорогим тебе человеком и мыслью о мести, которую в тебя вдалбливали с детства. Миран не хочет ничего слышать от людей, заинтересованных в том, чтобы он поверил в невиновность Хазара. Даже если эти люди говорят правду. Но он хватается за любую ниточку, чтобы выяснить, что же там было на самом деле. Особенность человеческой психики. Нам всегда кажется, что посторонние – беспристрастны. - Но ведь теоретически записки может писать кто угодно? Да хоть дядя… - А тут еще одна тонкость. В записках всегда говорится правда, Миран уже усвоил это. Он страшно зол каждый раз, когда получает эти записки, но все равно идет и делает, что в них сказано. Ярен потерла виски. - Я всегда чувствовала, что с тобой что-то не так. И удивлялась, почему кроме меня никто этого не видит. Думала, может, я сумасшедшая, и ты просто обычный псих. Но я все-таки была права, права… - Ты все еще считаешь, что со мной что-то не так? – Харун изогнул бровь. - Да нет, с тобой все в полном порядке. Даже слишком. Ты слишком умный, хитрый, ловкий, и Аллах знает что еще. - Меня гложет пренеприятное чувство, что это сейчас не было комплиментом. - Да ты ужасный человек! Так далеко не уходила даже моя фантазия! С твоими записками, шпионажем за бедными влюбленными, которые хотели отдохнуть ото всех хоть один день, и от тебя в том числе, раскапыванием тайн, которые произошли, когда я еще на свет не родилась!.. - Ну, здесь ты несправедлива – раскапывать тайны начал не я, а «бедным влюбленным» мои записки все же на пользу. - Да все равно! …Кстати, - она взглянула на него с деланным изумлением, - ты что, получается, попался Мирану на глаза? - Вроде того. Я спускался в лифте, когда двери открылись, столкнулся с Мираном нос к носу. Он уже был несколько не в духе, встретив Дениз, а тут еще я, в общем, он решил, что это перебор. Она расхохоталась. - Аллах-Аллах! Что я слышу? Наш неуловимый супергерой попался, как птенчик! – она снова принялась смеяться, пожалуй, чересчур громко – ее натянутые до предела нервы теперь понемногу расслаблялись, да и Харун в итоге оказался вполне себе обычным человеком. - Мне кажется, это уже истерика, - негромко заметил Харун. - Пусть так – не все тебе надо мной смеяться, - она прикрыла рот ладошкой, глядя на его замешательство. - Ах, вот как! - Вот так! – Она снова пошла в наступление: - Тогда, в номере – ты с этим человеком говорил? Ты сказал что-то вроде «когда человек оказывается в таком положении…» - С ним, родимым. …Постой-ка, Ярен: я ведь тогда вышел из ванной в чем мать родила… Ай, Ярен-ханым! - Неправда, - опешила она: вот уж не думала, что он вспомнит об этом теперь, - ты был в полотенце. Харун рассмеялся. - Да помню я, помню, в чем был. Хотел узнать, подглядывала ты за мной или только подслушивала. Значит, подглядывала, - он окинул ее довольным взглядом. – Чудно. А потом тебе помешали детишки из соседнего номера? Вот не повезло, а? - Харун Бакырджиоглу, еще одно слово… - И что будет? Заметь, Ярен, не я за тобой подглядывал, ты за мной. Я, когда принес тебе чемодан, целомудренно поставил его в уголок и тут же удалился. - Так я тебе и поверила! Нечего тебе там было видеть, вот ты и ушел! В отличие от тебя, я не разгуливаю голая и сплю в одежде… Она прикусила язык, поняв, что увлеклась пикировкой, но было поздно. Харун приподнял бровь и вкрадчиво сообщил: - Ничего, после свадьбы я это исправлю. В другое время Ярен, быть может, и смутилась бы от столь неприкрытых инсинуаций в свой адрес, но сейчас она уже закусила удила. Пусть Рейян краснеет и опускает голову, …если муж говорит ей хоть вполовину что-то настолько же нахальное. Она прищурилась и так же вкрадчиво поинтересовалась: - Так сильно веришь в себя? Ярен с удивлением отметила, как он улыбнулся одними глазами. Она не знала, что в тот момент он думал: «Нет, Ярен, больше тебе меня не провести. И никуда ты от меня больше не денешься». Он в два шага пересек разделявшее их расстояние и взял ее за плечи. - Ну, хватит. Подурачились, и хватит. Они оказались очень близко друг от друга. Как тогда, на крыше, и еще в продуваемой ветром пустоши. Его руки держали ее крепко, но бережно, и, как тогда, она почувствовала внезапную слабость. Желание вырваться и одновременно желание, чтобы он ей этого не позволил. - Пусти меня, ты бессовестный, наглый и… - Твои родители разорвали помолвку, но мне плевать. Я хочу знать, чего хочешь ты. Луна снова вышла из-за туч, две маленькие луны дрожали у нее в зрачках. Чего она хочет? Думать стало очень трудно, их лица разделяли какие-то пару десятков сантиметров. Ярен чувствовала исходившее от Харуна тепло, оно успокаивало и волновало одновременно. - Ярен, чего ты хочешь? Чего она хочет? Этот вопрос ей давно никто не задавал, и она не знала, как на него ответить. Надо было сдаться под натиском приливной волны, под шум океана, никогда не виденного ею. Пусть сделает то, чего не сделал в ту ночь, уезжая от нее в аэропорт. Пожалуй, это и есть то, чего она хочет… …Она положила руку на жесткий рукав его кожаной куртки и сжала пальцы. Посмотрела ему в глаза – серьезно, внимательно, требовательно. Харун наклонился к ее губам. Ярен закрыла глаза.   Она боялась не его. Быть может, сначала она пугалась резких метаморфоз в его поведении и его непредсказуемых выходок, но по мере того, как он врывался в ее жизнь раз за разом, заставляя ее открываться перед ним и открываясь сам, Ярен поняла: она боялась себя. Того, что может между ними произойти. Вспыхнуть, как политые бензином дрова. Что однажды ей не захочется больше сопротивляться. Что ее горячая, чувственная, безудержная натура, так заботливо охраняемая приличиями и разумными жизненными целями, вырвется из берегов рядом с ним. Потому что он похож на нее – в нем горел равный огонь, вот только Харун никогда не пытался спрятаться сам от себя за высокими стенами. Остаться обнаженной и уязвимой было страшно, но где-то внутри она знала, что никогда не пожалеет об этом. То, чего она боялась и ждала, произошло. О чем мечтала, не отдавая себе отчета. Его руки, осторожно сжимающие ее тело, сделавшееся вдруг послушным и гибким. Ее губы, желающие и требующие все новых его поцелуев. Время и пространство отодвинулись далеко-далеко, остались только его горячие губы на ее губах, таких же горячих; ее огонь, наконец прильнувший к его огню. Маленький блуждающий огонек, нашедший свое пристанище. Хмельное чувство полной, абсолютной свободы, впервые наполнившее ее ту ночь, когда он привез ее в ночное кафе. Только сейчас оно было в десять раз сильнее, ярче, острее. Она тонула и захлебывалась в шторме, а он был единственным спасением. Она была отравлена ядом, а он единственный знал противоядие. Она думала, что умна и расчетлива, но с его появлением в ее крови забурлил соленый океан, бежавший по телу и нестерпимо пульсировавший в венах. Больше, чем просто удовольствие, больше, чем физическое прикосновение – давно забытое ощущение полноты жизни захлестнуло ее волной. Он целовал ее нежно, со сводившей с ума медлительностью, заставляя рассыпаться тысячей лепестков и дрожать от нетерпения. Ярен, сначала неуверенно, робко коснувшаяся первого мужчины в своей жизни, теперь повисла на его плечах, запрокинула голову, прижалась к Харуну всем телом… …Где-то рядом глухо заворчал гром, который они не услышали. И почти сразу же, без предупреждения их накрыло сплошной стеной дождя. Весеннего дождя, стремительного, бурного, неистово хлещущего улицы, деревья и двух влюбленных, застигнутых за поцелуями на чужой террасе. Харун опомнился первым. Он схватил Ярен за руку и ринулся к дому, под спасительную крышу. Старая облезлая дверь оказалась незапертой – Харун дернул ручку, затолкал внутрь Ярен, заскочил сам и захлопнул хлипкую створку. Они оказались в кромешной темноте – окна были наглухо закрыты ставнями. Можно было лишь угадать довольно большое пространство вокруг себя, почувствовать холодный сквозняк, стелящийся по ногам с невидимой лестницы. Пахло пылью, каменной крошкой и помещением, в котором давно никто не жил. Снаружи ярился дождь, но сюда долетали только его глухие отзвуки, - зато были хорошо слышны разные мелкие шорохи неясного происхождения. - Что, боишься привидений? – усмехнулся Харун, чувствуя, как Ярен жмется к нему, и обнял ее за талию. - Здесь жутко, - отозвалась она. - Ты видишь хоть что-нибудь? Харун достал из кармана телефон и включил фонарик. - Теперь вижу. Бледный свет телефонного фонарика вырвал из темноты высокий потолок с люстрой в чехле, какую-то мебель вдоль стен, длинный обеденный стол и давно не топленный камин. По всей видимости, когда-то это была довольно уютная и просторная гостиная. В углу черным провалом зияла лестница, ведущая вниз. Харун с напряженным вниманием смотрел вокруг, соображая, что им делать дальше. Ярен посмотрела на него: мокрые кудряшки прилипли ко лбу, по лицу стекали капли дождя, но взгляд был уверенным и чуточку насмешливым, - сегодняшняя ночь уничтожила остатки сомнений, он снова стал собой, и ни разбушевавшаяся погода, ни темнота и безумие их положения, ни рассерженные Шадоглу, ничто не могло его напугать, в то время как его рука крепко держала талию Ярен. Пожалуй, в этот момент ему доставляло острое удовольствие бросать вызов сложившемуся положению. Он потянул ее к камину и заглянул внутрь. - Гулять так гулять. Предлагаю его разжечь. Словно в ответ на его предложение Ярен оглушительно чихнула – посреди давно не гретой комнаты в промокшем пальто она начала подмерзать. - Ну, это никуда не годится, - Харун решительно стащил с нее пальто и бросил в кресло у камина. Снял с себя кожаную куртку, оказавшуюся более устойчивой к потокам воды с небес, стряхнул с нее капли и надел Ярен на плечи. - Спасибо, - она уютно завернулась в куртку, теплую от его тела. – Харун, ты серьезно хочешь разжечь камин в чужом доме? - Да, серьезно. Ярен, ну же, где твоя романтичность? Спорим, ты ни разу не грелась у камина в заброшенном доме в обнимку со своим парнем? Она улыбнулась и покачала головой. А ведь и правда жутко романтично – забраться сюда в жуткую непогоду, растопить чужой камина и сидеть здесь хоть целую ночь. Она обняла Харуна за пояс и подняла на него заблестевшие глазки. - Чем будем топить? Харун улыбнулся в ответ: Ярен просто очаровательна, когда в ней загорается дух авантюризма, но ее трогательная доверчивость – это было нечто новое между ними. - Посмотрю, что есть внизу. Наверняка валяется какая-нибудь старая мебель, которую можно разломать. - Я с тобой! - она схватила его за руку. Остаться здесь одной и дожидаться его в этом глухом помещении с черной дыркой лестничного пролета под боком, бррр!.. - …В смысле, я тоже могу искать дрова. – Харун посмотрел на нее и поднял бровь. – Вот только попробуй снова назвать меня трусихой! - Ярен, я еще даже рта не открыл. - Зато подумал. У тебя на лице написаны все твои ехидные мыслишки! - Эй, радость моя, сейчас же перестань читать мои мысли! – Харун посмотрел на нее с притворным ужасом. -  Хорошо, идем вниз вместе, …а то без меня тебя тут украдут привидения, - он пощекотал ее сквозь куртку. Внизу обнаружилась кухня, в которой горкой лежали полуистлевшие дрова, совсем не годившиеся для розжига. Зато в коридоре Харун нашел тонкую дощатую дверь, видимо, отслужившую свое и снятую с петель, но еще не успевшую превратиться в труху. - Посвети-ка мне, - Харун сунул Ярен телефон в руки. - А нас не услышат? – с сомнением спросила Ярен. - Сквозь такую грозу? Да под такой аккомпанемент тут можно хоть петарды пускать. Твои сейчас все лежат под одеялами и носа наружу не высовывают. Ярен почувствовала гордое удовлетворение от того, что она сейчас не прячется под одеялом, а лазит с Харуном по заброшенному дому. Она редко анализировала то, что с ней происходит, но, по правде, жилось ей не очень интересно: вечные запреты, чтение моралей и ограничения сделали ее мелочной и раздражительной, и даже Азат, с которым они проказили в детстве, больше не хотел делать ничего тайком от старших. По крайней мере, с ней не хотел. А Харун постоянно втягивал ее в какие-то вещи, от которых у нее шли мурашки – сначала от страха, потом от удовольствия. Харун действительно поднял страшный грохот, разломав дверь на куски, которые уместились бы в камине. Но по сравнению со стихией, разбушевавшейся снаружи, это был поистине комариный писк. - Надо чего-нибудь на растопку, - Харун огляделся. – О, это пойдет! – он заметил длинные плети дикого винограда, пробравшиеся внутрь дома и еще не успевшие зазеленеть после зимы. Нарвал целую охапку и отдал Ярен. Сам собрал доски и двинулся наверх. – Все, Ярен, пойдем, и свети мне на лестницу. Поднявшись в гостиную, он аккуратно уложил в камин плети винограда, сверху несколько досок, достал из кармана зажигалку и щелкнул. - Вредные привычки иногда оказываются очень полезными. Вскоре в камине полыхал уютный огонь – сначала небольшой, неуверенно пробивавшийся сквозь сухие плети винограда, а потом разгорающийся все стремительнее, пожирая бывшую дверь, разломанную на куски. Ярен пододвинула к себе доску и села на нее, скрестив ноги по-турецки. - Как в детстве, - она улыбнулась, глядя в огонь. Харун подправил дрова найденной в углу палкой для раздвигания штор и с интересом спросил: - Ты лазила сюда в детстве? - Мы с Азатом лазили. Но камин не топили, понятное дело, нам бы жутко влетело. Зато, когда мы были детьми, отец возил нас на горные озера – меня, Азата и Рейян, - и там неподалеку были просто роскошные пещеры. Мы почти всегда просили отца остаться там на ночь, и однажды он все-таки согласился. Мы развели большущий костер и играли в путешественников, которые заблудились в горах и нашли убежище в пещере. Жарили колбаски и хлеб, это был наш провиант. И спали прямо на земле – отец нарубил веток какого-то хвойного дерева, мы легли на них все вместе и завернулись в пледы. Это было обалденное приключение! Мы вернулись чумазые, с грязью под ногтями и в перепачканных штанах, но кого это волновало? Правда, - добавила она со смешком, - отцу потом досталось и от мамы, и от тети. А дядя Хазар жалел, что не поехал с нами! Ярен отчетливо вспомнила это приключение, будто оно было вчера. А также многие другие. Как же все было иначе тогда, в детстве! Ведь все любили друг друга, и ни отец с матерью, ни дядя с тетей не делали разницы между детьми. И они, дети, возились, играли и озорничали все вместе – и вредный Азат, и тихая мечтательная Рейян, и она, Ярен! Вся зависть, упреки, интриги, скандалы начались позже… Отца все больше сжирала тягостная мысль, что дед больше любит Хазара и все важные дела отдает в его руки, а вчерашние подруги, Хандан и Зехра, стали соперницами, характер деда портился, и даже на кухне среди слуг начались споры и подковерные делишки. А еще Ярен начала расти, превращаться в девушку, и обнаружила, что она одинока в собственной семье… - Ярен, на этом будет удобнее, чем на полу, - Харун принес широкую диванную подушку, слегка пыльную, но еще довольно прочную, и согнал Ярен с доски. Она уже хотела заползти на подушку и уютно устроиться перед пылающим камином, но горящая деревяшка треснула под напором огня, искры разлетелись и прожгли дырки в подушке, в свитере Харуна и одну маленькую дырочку в штанине Ярен. - Огонь показывает тебе свой характер, - пошутила Ярен, стряхивая с себя пепел. - Ага, все очень любят показывать мне свой характер, - Харун сгреб палкой обуглившиеся дрова и разложил оставшиеся доски сушиться перед огнем. – Дверь отсырела, вот и стреляет. Так что ты говоришь: вы с Азатом приключались здесь в детстве? - Еще как, - в голову Ярен полезли приятные и воспоминания. – Трудно поверить, но Азат в детстве был жутким врединой и пакостником. Ко мне он не сильно задирался – я не особенно боялась тараканов и пауков, а при случае могла и треснуть. А вот Рейян от него доставалось, он каждый раз доводил ее до слез. - Да уж, сейчас по нему не скажешь, - Харун забрался к ней на подушку и обнял ее со спины, не замечая, что оставляет следы из сажи на ее белой блузке. – Я вот каким был, таким и остался. - Что, доводил до белого каления одноклассницу, которая тебе нравилась? - М-м, было дело. Я сидел за одной партой с девочкой, круглой отличницей с толстой косой до попы, и влюбился в нее по уши. Звонил ей каждый день, чтобы узнать, что нам задали – пока ее родители не позвонили моим и не спросили, почему их сын не записывает домашнее задание. Я корчил ей рожи, когда она отвечала у доски, а один раз подложил ей в пенал майского жука. Она завизжала прямо посреди урока, а вел его старенький строгий учитель, которого мы все боялись как огня. - Да ты просто негодяй! – расхохоталась Ярен. Она так давно ни с кем не вспоминала детство, безоблачное время, когда все было так просто… - Ничего, мне потом досталось этим пеналом. Она была не робкого десятка, даром что отличница, и хорошенько поколотила меня после урока. - Мне кажется, я понимаю ход ее мысли, - съехидничала Ярен. – Но до Азата тебе все равно далеко. - Да что он такого сделал? - Это целая история, - Ярен закатила глаза, вспоминая случай, где досталось абсолютно всем участникам. – Думаю, Азат уже тогда влюбился в Рейян, просто мы этого не понимали, …ну, по крайней мере, я не понимала. Ей тогда было лет двенадцать. Взрослые все уехали в гости, нас оставили под присмотром Ханифе, да и мы все-таки были уже не младенцы, считалось, что разогреть кашу, не подпалив дом, мы все же в состоянии. - Наша тихоня тихо-мирно делала уроки. Мой мерзавец брат поймал где-то ужа, ворвался к Рейян и кинул змею ей в комнату, сообщив, что это гюрза, самая ядовитая змея, и сейчас она нападет на нее. Я в это время сидела у Ханифе на кухне и подъедала остатки крема для торта. …В общем, мы услышали только дикий вопль, Рейян орала так, что, наверное, слышно было в соседнем квартале. Ханифе тогда была моложе и проворнее, так вот, она так бежала, что обогнала даже меня. Когда мы ворвались в комнату, Рейян стояла на столе и вопила, ничего не видя вокруг себя, стоило больших трудов заставить ее хоть что-то услышать. Бедной девочке и в голову не пришло подумать, что вряд ли Азат голыми руками поймал бы ядовитую змею, и уже тем более гюрзу, от которой даже змееловы стараются держаться подальше. Да и откуда бы ей взяться в городе? У Рейян с детства было сильное воображение. Бедный ужик от ее криков забился под кровать, Ханифе пыталась веником выгнать его оттуда, но, как выяснилось, змей она боится тоже. Да и он был совсем маленький, я поймала его и вынесла вот в эту усадьбу, где мы сейчас сидим. А Ханифе не посмотрела, что Азат сын хозяина, и от души отлупила его веником. - Рейян плакала и икала от пережитого страха, но все-таки попросила нас ничего не говорить взрослым. Она всегда такая была – чуть не свихнулась, но конечно пожалела Азата. Разумеется, он бы не отделался веником, если бы дед узнал, хорошая трепка ему была бы гарантирована. Ханифе гладила Рейян по голове, вытирала ей нос своим передником, а потом принесла целый поднос печенья, который она испекла на вечер, и мы втроем его умяли. А Азату не досталось! Харун хохотал от души – да уж, теперь по респектабельному, совестливому Азату и не скажешь, что он творил в детстве такие штуки! - Я бы хотел это видеть – маленькую тебя со змеей в руках, - он поцеловал ее в макушку. - Слушай, я никогда этого не понимала – когда девчонки начинали визжать от вида жука или паука. Да и ужи – они сами тебя боятся и предпочитают уползти с дороги, я столько раз это видела! Но воспоминания о доме заставили ее невольно подумать и о более насущных вещах, не таких милых и приятных. Она с тревогой заглянула ему в лицо. - Харун, что теперь будет? - В каком смысле? - Родители больше не хотят ничего слышать про наш брак, ты же понимаешь. Харун приподнял бровь. - Если память мне не изменяет, кое-кто тоже ничего не хотел об этом слышать. Кто бы это мог быть, а? Ярен возмущенно открыла рот – он может хоть когда-нибудь быть серьезным? Но глаза Харуна улыбались – не так, как раньше, с иронией и намерением ее поддеть, а по-доброму, и светилось в них что-то новое, чему она еще не могла дать название. - Понятия не имею, о ком ты говоришь, - она невинно пожала плечами. - Да? Ну ладно, значит, мне приснилось. Ярен, - он обнял ее крепче, - не такая уж это большая проблема. Как-нибудь мы ее решим. Харун, при всей его проницательности, действительно не придавал этому большого значения. Ну, подумаешь, родители не одобряют. Он отвык, что родители как-то вмешиваются в его личную жизнь (и жизнь тех девушек, с которыми он когда-либо встречался), и теперь искренне полагал, что волноваться не о чем, когда между ними наконец наступило понимание и согласие. Но Ярен слишком хорошо помнила собственную беспомощность всякий раз, когда речь заходила о ее замужестве, и совсем не разделяла его беспечного настроя. - Тогда пора бы решить это. Ты не думал о том, что меня могут снова сосватать? За кого угодно. - Что за чушь? Она хлопнула себя рукой по лбу. - Харун, ты всерьез думаешь, что у тебя эксклюзивное право на меня? Да меня просто хотят выдать замуж, избавиться от проблемы, то есть от Ярен Шадоглу. Тебе, может, и неприятно это слышать, но моему деду ты просто удачно подвернулся под руку с твоим сватовством! Харун нахмурился. - Что, серьезно? А если бы к тебе посватался какой-нибудь похотливый дурак, за которого маменька и папенька решили, что ему пора жениться? Понимаю, у вас традиции и все такое, но они что, совсем не собирались смотреть, за кого тебя выдают? - Ну, возможно, я сейчас немного преувеличиваю, но это потому, что мне правда страшно. Если найдется кто-то достаточно богатый и способный заговорить зубы деду и отцу, то никто не будет со мной церемониться. Тем более, сейчас – я же в их глазах опозоренная невеста и неудачница, которая не сумела поладить со своим женихом, и он сбежал к другой. Он тихо ругнулся про себя. - Ярен, ну какая «опозоренная невеста»? Понятно, чисто для самолюбия это могло бы быть обидно, но… - Ох, Харун, не могу тебя слушать! Ты просто в голову ужаленный! – разволновалась она. – Ты слышал, как Миран в свое время обошелся с Рейян из-за этой их мести, которую ты теперь так хочешь остановить? - В общих чертах. - А ты знаешь, что сделал дед, когда она вернулась домой в свадебном платье, вся грязная и заплаканная? Думаешь, прижал к сердцу бедную внучку? - Ярен, говори яснее. Я понятия не имею, что сделал твой дед, мы тогда даже в теории не были знакомы. Причем здесь Рейян и Миран? - Да при том, что дед избил ее за «распутство» - раз ее муж ею пренебрег, значит, она совершила «распутство». Это Рейян-то! Да она и слова такого не знает! Я хорошо помню, как она лежала на полу, из носа у нее текла кровь, а дед еще и ногой ей двинул напоследок. А потом вообще хотел ее убить, она своим существованием бросала тень на репутацию семьи. И убил бы, если бы у Мирана вовремя не проснулась совесть. Ах, да, а мама предложила спихнуть ее замуж за первого встречного: нет человека – нет проблемы. Когда Азизе выкинула Рейян на площади, никто не подошел к ней, не протянул руку, кроме одного старика. Разумеется, моя ситуация не столь печальна, я просто пытаюсь донести до тебя, как мыслит большинство в нашей семье, да и во всем Мидьяте, пожалуй… - Oh fucking shit!! – изумленно выдохнул Харун. Он повидал в жизни и прекрасных, заслуживающих восхищения вещей, и откровенно дрянных поступков, про которые говорят, что дальше падать уже некуда. Но теперь он ясно видел, что кое-какие аспекты жизни на родине от него все же ускользнули: до семнадцати лет его родители берегли уши своих детей от подобных историй, а после своего возвращения Харун жил в Стамбуле и не особенно интересовался тем, что происходит в маленьких приграничных городках. - Что, до тебя наконец дошло? И вообще, почему для тебя это такая новость – ты же сам вырос в семье со строгими традициями? - Понимаешь, - Харун задумчиво потер подбородок, - это происходит не из-за традиций, а из-за неправильного понимания своей роли в семье. Моих сестер, разумеется, воспитывали строго, никто не позволил бы им встречаться с парнями так, как это понимают в Америке. Но я хорошо помню свое детство и то, как отец относился к нам. Если бы кто-то обошелся с моей сестрой подобным образом, отец собственноручно пристрелил бы подонка, а все злые языки заставил бы замолчать. И ты думаешь, в странах со свободными, демократичными нравами мало всякого дерьма? Да, оно выглядит иначе, но от того дерьмом быть не перестает. Словом, все происходит не из-за традиций или их отсутствия, а из-за нелюбви к собственным детям. Иначе у Аслана не было бы столько работы в США. Лицо Ярен сделалось раздосадованным и замкнутым: Харун, сам того не желая, разбередил ее давнюю обиду. - Можно было и не обобщать. Я и без того знала, что меня не сильно любят в семье. С тех самых пор, как я стала взрослеть и приносить проблемы. Даже Азат никогда не сделает ради меня ничего такого, что пошло бы вразрез с мнением остальных. - Подумав, она добавила: - Тогда, на помолвке, я пыталась напугать тебя братом. На самом деле это был блеф чистейшей воды. Если меня сейчас снова сосватают, Азат и слова не скажет. - Ярен, да брось, - Харун понял, что слегка увлекся теоретизированием. – Я тебе уже говорил однажды, что ты взрослый человек и только ты сама вправе решать, как тебе жить эту жизнь. И у тебя теперь есть я, а я не имею такой дурной привычки – кому-то уступать или бросать дорогого мне человека. – Он повернул ее к себе и заставил посмотреть на себя: - Ну же, ты чего лапки сложила? И это говорит мне девушка, которая собиралась от меня бежать с Фыратом? - Харун, я была дурой и не думала о последствиях. За это время мне многое пришлось переосмыслить и на многое взглянуть иначе. Понимаешь, меня мало волновало, что будет с Фыратом, …да не смотри на меня так! Да, говорю как есть. Сейчас я понимаю, что мы недолго были бы в бегах – деда знают не только в Мидьяте, у него везде связи, по всему Мардину. Кто-то бы обязательно сдал нас. Я же не собиралась связывать с ним как-то свою жизнь. Фырат получил бы пулю в печень, а меня спешно выдали бы …за того, кто согласился бы взять. - То есть, я оказал Фырату неоценимую услугу тогда, вклинившись в твою затею? - Возможно, - она слабо улыбнулась. – Да Фырат и не пошел бы на это, я это тоже теперь понимаю. Мы же ни о чем не договорились тогда. - Да? А вид у тебя был решительный. - Ну, я надеялась убедить его. - Ого, и каким же образом? Мне жутко любопытно. - Да хватит тебе! – она ткнула его в бок. – Зачем мы вообще говорим про Фырата? - Нет-нет, Ярен, ты очень ловко уходишь от темы. Мне не терпится узнать, как ты убеждаешь. Ярен взглянула в его хитрющие глаза, и непроизвольно улыбнулась сама – так же хитро и довольно: - Хочешь получить порцию лапши на уши? Тебе большую или маленькую? - Нет, ну так не интересно, - разочарованно протянул Харун. – Я уже собрался испытать на себе всю силу твоего убеждения… эх-х! Ярен рассмеялась и уютно устроилась у него на плече. Может, она и правда зря так разволновалась: она слишком долго привыкла рассчитывать только на себя, и мысль о том, что теперь в ее жизни есть мужчина, готовый снять с ее плеч часть проблем – самых насущных и трудноразрешимых, - была для нее новой. В конце концов, Харун способен на что угодно. Вот только она никогда не думала, что будет этому радоваться. Харун зарылся носом в ее мягкие, шелковистые волосы, высохшие у огня и приятно щекотавшие ему лицо, и пробормотал:  - Давно мечтал это сделать. Ярен улыбнулась – легко, беспечно, и позволила себе утонуть в руках Харуна, обнявшего ее, отгородившего от темноты и стихии, неистовствовавшей за дверью. Это было так необычно и хорошо – отдаться в руки мужчины, который сильнее и увереннее, который знает, что делает, сделавшегося внезапно ей близким и понятным. Она погладила его руки, надежно державшие ее тело, и прикрыла глаза, чувствуя, как отсветы огня просвечивают сквозь сомкнутые веки. Тепло наполняло ее, – тепло и какое-то неведомое доселе чувство, заставлявшее сильнее прижаться к нему, подставлять его поцелуям щеку, висок, уголок глаза с тушью, размазанной дождем. Его неторопливые ласки будили в ней незнакомые ощущения, пугавшие ее своей силой и одновременно заставлявшие хотеть продолжения. В свои двадцать три года она ничего не знала о чувственных переживаниях, что-то такое она могла лишь подсмотреть в фильмах, которые включала на ноутбуке скучными одинокими вечерами. И где-то на границе сознания удивлялась, как это просто и естественно – обнимать Харуна, с которым еще неделю назад она так боялась даже остаться наедине; отвечать на его поцелуи все более требовательно и смело. И где-то в недрах ее женской сущности зрело понимание, что она прекрасна и желанна ему. Об этом говорили его руки, гладившие ее спину все настойчивей, его горячее, прерывистое дыхание на ее губах. Радостная и мучительно сладкая волна разлилась в груди и ухнула вниз. Она сбросила теплую куртку Харуна, в которой уже не было нужды, провела рукой по его шее, запустила пальцы ему в волосы, чувствуя, как дрожит, отзывается на ее ласки его сильное тело.  Губы Харуна спустились к ее шее, ключицам, маленькой нежной ямочке между ключицами, и он с трудом удержал желание опрокинуть ее на эту подушку, стащить с плеча тонкую блузку, увидеть и почувствовать под пальцами ее теплую нежную кожу. С ней так нельзя… но пьянящая уступчивость этой неуступчивой девушки, ее горячие прикосновения и столь явное ее ответное желание сводили его с ума. Ярен шевельнула ногой и открыла глаза. Какой-то твердый квадратный предмет, выпавший у Харуна из кармана, чувствительно впился углом ей в колено. - Что это? – внезапная передышка, оба оторвались друг от друга, приходя в себя. Харун поднял коробочку и вложил Ярен в руку. - Едва не забыл. Это твой подарок. Я ведь не собирался рассказывать тебе про Мирана, про тайны Асланбеев и прочую чепуху. А собирался помириться с тобой. Ярен любопытно откинула крышку – и прижала руку к горлу. С бархатной подушечки на нее смотрел бриллиант в два карата, окруженный множеством мельчайших камней, хаотично разбросанных по изгибу кольца. Словно сверкающая пена на гребне волны. Такого красивого и оригинального украшения она не встречала. - Это похоже на… - отсветы огня переливались в алмазных гранях, бросали блики ей на лицо. - На океан, - подсказал Харун. – Я рассказывал тебе тогда про свой дом в Сан-Диего, про океан, к близости которого я привык. Вот я и подумал… - Харун… - она порывисто обняла его, не зная, как выразить свое восхищение, восторг, так непривычную ей нежность и благодарность. И еще это было что-то очень личное: все будут видеть это кольцо, но только они двое будут знать, что оно означает. - Это будет первый подарок, которым ты в меня не запустишь, - озорно заметил он, и Ярен рассержено засопела ему в плечо: Харун был бы не Харун, если бы не сказал какую-нибудь пакость в такую минуту!   Они выбрались из своего убежища, когда уже совсем рассвело. Накрапывал мелкий, едва заметный дождичек, блестевший в восходящем солнце, неровный мощеный двор весь пестрел лужами. Ярен тихонько потянула виноградную плеть и обрушила Харуну за шиворот пригоршню воды. И с тут же с тихим писком через лужи помчалась от него к дому. Она вскочила на парапет, разделявший усадьбы, и победно улыбнулась. - Все, я от тебя убежала! – она показала ему язык. - …Эй, ты куда? Харун ловко перемахнулчерез парапет и ухмыльнулся. - За это я провожу тебя до дверей, и ты будешь пищать и бояться, что кто-нибудь нас увидит. Пойдем, радость моя, – он снял ее с парапета, но она уперлась ему в грудь: - Харун, послушай, это уже перебор! …Ну куда ты собрался, уже наверняка кто-то встал… - Вот сейчас, - он широко улыбнулся, -  я точно скажу: Ярен Шадоглу – жуткая трусиха. - Говори, что хочешь! - громким шепотом возмутилась она. – Если нас застукают, будет не до смеха! - Если нас застукают, я скажу, что провел с тобой всю ночь, и нас поженят уже сегодня. - Харун, прекрати нести бред! - Что, уже расхотела за меня замуж? - Нет! Я не хочу, чтобы все было по-идиотски. Если это и есть твой план… - Чем дольше ты тут препираешься со мной, тем больше шансов, что нас действительно кто-то услышит. Ну? - Ты псих, и это не лечится, - буркнула она и вложила свою руку в его. – Однако как ты уверенно знаешь дорогу к моей комнате! - На память не жалуюсь, - пожал плечами Харун. – Кто-то менее благовоспитанный решил бы, что ты нарочно оставила тогда мне свой чемодан как намек на… ай! Ярен, как ты больно щипаешься! Несмотря на все опасения Ярен, они благополучно добрались до ее комнаты, никем не замеченные. - Ну все, теперь иди, - она попыталась вытолкнуть его на террасу и открыла дверь с намерением уйти, но Харун любопытно сунул голову в ее спальню. - Харун, не заглядывай туда, там все разбросано и жуткий бардак, я не успела прибраться… - Ярен, да кого интересует твой бардак! - Ах, вот как! Что, хочешь уложить меня в кроватку и рассказать сказочку? - М-м, ну могу и сказочку. Только вряд ли ты от нее уснешь. - Все, ты совсем обнаглел! – и, противореча всякой логике, она обняла его и начала целовать сама. Они простояли так еще какое-то время, не в силах оторваться друг от друга. - …Ну все, ну пожалуйста, катись, - разрываясь между желанием растянуть это мгновение и страхом, что сейчас кто-то проснется невпопад и обнаружит их, она снова принялась выталкивать его на террасу. Харун с тихим смехом принялся уворачиваться от ее рук, …увидел что-то поверх ее головы, и лицо его просияло. Он развернул ее и шепнул в ухо: - Смотри! Тучи уходили на запад, неся остатки грозы в другие края. А на востоке, над спящим Мидьятом, над горами, лежавшими за его пределами, раскинулась огромная радуга. Чистая, яркая, без изъяна. Радостная и торжествующая. Что-то сжалось у Ярен в груди, а потом разжалось, выпуская хлынувшие эмоции. Она никогда не считала себя сентиментальной и крайне редко плакала по-настоящему, не разыгрывая очередную сцену перед кем-нибудь. Но сейчас слезы навернулись у нее на глаза, и она моргнула, смахивая их. В ее жизни заканчивалось что-то плохое, какая-то многолетняя пелена, мешавшая ей познавать настоящие радости жизни. Она не понимала, что именно с ней происходит, но чувствовала в себе какую-то новую силу. Как будто она – эта радуга, с которой яростный, неистовый дождь смыл все мелочное, глупое, наносное, удивленно озиравшаяся и не узнававшая саму  себя. - Харун, теперь все будет хорошо? – прошептала она. - Конечно. Не обещаю, что все будет безоблачно, но хорошо будет точно. Лежа в постели, Ярен снова и снова возвращалась к тому, что пережила сегодня. Собираясь и приводя себя в порядок накануне – как давно это было, будто в прошлой жизни – она в своих самых смелых мечтах не могла подумать, к чему все приведет. Пожалуй, ни разу за всю свою взрослую жизнь она не была такой счастливой, такой сильной и живой. И еще она точно знала: что бы ни случилось дальше, пути назад нет. Ярен повернулась на бок и погладила колечко, мягко поблескивавшее у нее на пальце. Теперь у нее есть свой маленький океан. Глаза ее потихоньку слипались, …океан качал ее на своих волнах, уносил в царство счастливых, безмятежных снов.