La Eme

— Тэхён? — Юнги приоткрывает дверь уборной и с уже перманентным волнением рассматривает главу Нуэстра Фамилии, склонившегося над ванной, чтобы умыться. — Нам выезжать через полчаса, а… — Я знаю, — хрипит Ким, набирая в ладони прохладной воды. — Сейчас выйду. — Тебе хоть легче стало? — Относительно. Омега выключает воду, тянется к махровому полотенцу, заранее уложенному на край ванны, и вытирает лицо и руки, глубоко вдыхая. После пятнадцати минут, проведённых в приступе рвоты в полусогнутом состоянии, хочется даже рассмеяться: все его питательные блюда, теперь употребляемые чётко по расписанию и указу Хосе, надолго в его желудке не задерживаются. Тэхён не проклинает токсикоз, но разве что совсем чуть-чуть. Он никогда не думал, что столкнётся с ним. По крайней мере, не так скоро. Ким обходит Юнги стороной, выходя из ванной, и направляется к постели, на которой заранее приготовлен костюм на очередной съезд-ужин среди важных лиц преступной иерархии Мексики, и стягивает с себя пижаму, чувствуя позади пристальный взгляд Мина. Этот взгляд он терпеть не может. — Не смотри на меня так, — спокойно отзывается Тэхён, первой накидывая на плечи жемчужно-атласную блузу с рукавами-фонариками. — Ненавижу жалость. Его от этого чувства обычно выворачивает наизнанку. Юнги хмыкает, обходя его стороной, и принимается застёгивать перламутровые пуговицы на блузе под непонимающий взгляд Тэхёна. Он не сопротивляется, пусть почему-то ощущает себя в этот момент абсолютно ничтожным и беспомощным, а лишь поднимает глаза к потолку, бесцветным взором бегая по натяжению. — Идиот, — фыркает Мин. — Я за тебя переживаю, а не испытываю по отношению к тебе жалость. — Я беременный, а не при смерти, мать твою. Тэхён всё же бьёт по рукам Юнги, застёгивая последние пуговицы самостоятельно, и тянется к брюкам оттенка крови, пока омега рядом закатывает глаза и скрещивает руки на груди, сдувая со лба выпавшую из укладки прядь чёрных волос. — Никто не заставлял тебя… — И без твоих нотаций знаю, — на удивление, отвечает Тэхён поразительно спокойно. — Давай не будем об этом… дерьме, — просит он, застёгивая пуговицу на плоском животе. — Кто будет на этом параде лицемерия и гнили? Ему всегда проще сосредоточиться на более важных вещах, нежели на мелочах, которые не имеют значения и только неприятно мелькают на горизонте, словно бельмо на глазу. И ему ничуть не стыдно признать, что собственный ребёнок, медленно растущий под сердцем уже, оказывается, почти месяц, для него совершенно неважная мелочь. Он лишь ждёт подходящего часа для аборта. Этот плод полной нелюбви и беспечности ему ни к чему. И Юнги о его планах избавиться от «бельма на глазу» знать не обязательно. Мин еле сдерживается от того, чтобы закатить глаза – спорить с Тэхёном бесполезно. Он и не пытается. — Как обычно, — Юнги усаживается на край идеально застеленной кровати, и смотрит перед собой, краем глаза наблюдая за тем, как Тэхён подходит к туалетному столику, чтобы уложить пару часов назад вымытые волосы и нанести макияж. Он должен блистать как всегда. Для него ничего не изменилось. В нём самом тоже. — Значит, наши семьи, мэр и более мелкие сошки, что придут полизать задницы вышестоящим главам, — уточняет он для самого же себя, расчёсывая волнистые локоны. — Заебали эти бессмысленные встречи. — После последних событий интерес возрос, — деловито говорит Юнги, закидывая ногу на ногу. — Во-первых, ты сам знаешь, что это что-то вроде показательных выступлений. — О да, Тэхён прекрасно осведомлён: каждый раз на подобных мероприятиях все приходят похвастаться выгодными сотрудничествами, отхваченными территориями и успехами в бизнесе – как нелегальным, так и законным, который имеет каждый преступный лидер, чтобы частично прикрывать отмыв крупных сумм и оффшорные счета. — Во-вторых, подрыв корабля, этот сказочный террористический акт якобы азиатских партнёров очень стали обсуждаемыми в наших кругах. Тут скорее просто перемывка костей, поиск защиты и прочая хрень, которой промышляют каждый год. — Знаю, — фыркает Тэхён, заканчивая укладывать пушистые волосы в подобие пляжных волн с помощью мусса. — Любопытным сукам лишь бы найти повод. Я мог бы спокойно пойти в клуб и проведать дела там, а придётся строить услужливую рожу и кидаться фальшивыми любезностями. — Успеешь, — заверяет Мин. Он знает, насколько Тэхёну важна не только сама Нуэстра, но и сеть модных ночных клубов, что и является официальным бизнесом-прикрытием. — Если скажешь, я отправлю туда одно из первых лиц семьи. Он тебе завтра с утра на подпись все бумаги на блюдечке принесёт, — и Тэхён уже собирается привычно строго ответить в своей манере, только Юнги его опережает, — но я знаю тебя как свои пять пальцев, поэтому завтра поедешь сам. Сегодня придётся побыть паинькой, босс. — Ненавижу это всё. Тэхён в этих пафосных сборищах никогда не видел смысла. Сначала он ходил на них с родителями, потому что только с ними ему было там правда интересно: отец знакомил с интересными личностями и их сыновьями, которые сейчас так или иначе часто встречаются в их кругах; папа проводил многочисленные светские беседы, иногда открыто подбирая Тэхёну будущего мужа среди многочисленных наследников. И Тэхён никогда не был против, ему, наоборот, всегда нравилось общаться с альфами и ходить с ними на свидания до тех пор, пока он не встретил Матео. После их смерти приходилось появляться на этих встречах ради собственного авторитета. Тэхёна многие жалели, иногда даже как-то чересчур фальшиво, отчего и родилась эта ненависть к жалости в свою сторону и ко всем этим бессмысленным сходкам. Он приходил пробивать себе путь, устанавливать своё место, как новый глава влиятельной семьи, искал выгодные сотрудничества. Затем и вовсе появляться там не было ни желания, ни необходимости, но ради очередных выгодных сотрудничеств, поисков партнёров и игры в превосходного омегу-лидера, от чего тошнило похлеще, чем от выходок его мужа и токсикоза, приходилось терпеть и вновь и вновь заявлять о себе. Тэхён всё это ненавидел. Но продолжал жить так, как требовалось: сильным, независимым, счастливым и влиятельным. Замкнутый круг, попав в кольцо которого, выбраться невозможно. — Матео там будет? — голос Юнги звучит вдруг слишком громко – Тэхён задумался, приводя лицо в порядок, а Мин стоит уже рядом, выбирая серьги для него из золотой коллекции в расписной шкатулке, которую Ким оставил себе после смерти папы. Тэхёна словно пробивает током. — Надеюсь, этот ублюдок уже где-нибудь сдох, — сквозит злостью омега. Он совершенно не понимает, в какой момент вся его любовь к альфе превратилась в один огромный сгусток ненависти, от которой клокочет внутри, но только одна мысль о том, что придётся снова встретиться со всё ещё законным мужем, для всех с коим они прекрасная крепкая пара, вводит в состояние агрессии. Тэхён не желает видеть Матео больше ни единой секунды в своей жизни. — Сомневаюсь, — скептически откликается Юнги, выкладывая из шкатулки на столик пару серёг-бусин с мерцающим рубиновым вкраплением. — Надень эти, к костюму самое то. Ким бросает взгляд на украшение, кивая в знак согласия, и морщится, вставив их в уши. — В любом случае, я искренне верю в то, что не пересекусь с ним. — Он не знает о твоём положении? — интересуется Мин, отходя от столика чуть назад, чтобы в зеркале поправить чёрную, чуть вылезшую из-под ремня брюк хлопковую рубашку. — Нет. И не должен, — предупреждающе рычит Тэхён. — Это не его ума дело. — Справедливо, конечно, но… — Никаких «но» здесь быть не может, Юнги, — слушать хоть какие-либо возражения по этому поводу Тэхён абсолютно не хочет. Он решил для себя этот вопрос ещё неделю назад. — Мне абсолютно плевать на то, что я должен ему об этом сказать, потому что разговаривать я с ним не намерен. Юнги более не лезет в чужую жизнь, чуть склоняя голову, потому что с Тэхёном всё ещё спорить – дохлый номер, а во взаимоотношениях людей он так и вовсе не эксперт. Только Ким Тэхён для него, в первую очередь, самый близкий человек и лучший друг, за которого он порой переживает больше, чем за самого себя, и смотреть на то, каким пустым взглядом он рассматривает здание музея изобразительных искусств Талуки, сегодня переоборудованное под место сбора первых лиц преступной иерархии Мексики, невыносимо. Тэхён и всех присутствующих гостей смеряет безразличным взором. Проходится вдоль большого зала, наполненного людьми, от которых сводит желудок в приступе отвращения, и первые полчаса гуляет, бездумно рассматривая многочисленные экспонаты и картины, что видел уже сотню раз. От шампанского он ради приличия не отказывается, когда выряженные официанты слоняются с серебряными подносами, предлагая алкоголь в хрустальных фужерах, но то ли неосознанно, то ли задумавшись о чём-то своём, не пьёт, продолжая смачивать пальцы в конденсате. Юнги ходит рядом с ним, не говорит ни слова, словно охраняя, но приходится отлучиться только на минуту, о чём он предупреждает, а Тэхён молча кивает, оставаясь стоять возле последней картины, к которой они подошли три минуты назад. — Магдалена Вентура с мужем и сыном, — знакомый голос раздаётся над правым ухом достаточно резко. Тэхён от неожиданности почти вздрагивает, вовремя проявляя всю свою сдержанность, и отворачивается обратно, когда улавливает чувствительным в последнее время к запахам обонянием аромат табака, ванили и кипариса. Чонгук становится к нему почти вплотную. — Хосе де Рибера. — Давно увлекаешься искусством? — незаинтересованно спрашивает омега скорее для того, чтобы просто поддержать разговор. Они ведь в светском обществе. Игнор – моветон. — Не сказал бы, что увлекаюсь, но я не настолько невежда, насколько ты можешь думать. — Так я спал с интеллигентом, — с усмешкой отмечает Тэхён. Чонгук на его колкость благосклонно улыбается уголком губ. Его это ничуть не задевает. — Магдалену считали чудом природы. — Женщина с бородой, — кивает Ким. — Удивительно уродливо выглядит. Он не считает себя ценителем искусства и смысла, который в это искусство заложен. Тэхёну не стыдно в этом признаться. Об искусстве он знает крайне мало, пусть в детстве часто посещал с родителями и Версальский дворец, и Лувр, и музей Ватикана. Он не без восхищения разглядывал тогда картины, вышедшие из-под пера знаменитых художников, портретистов, натюрмортистов картины; многочисленные скульптуры; слушал истории об их создании, о жизни самых лучших творцов времен серебряных и золотых веков, но никогда не считал себя действительно ведающим во всей культуре. Ради развлечения – да, хорошее времяпрепровождение. Для себя, для выбранного интереса – не его стезя. — Тем не менее, у неё есть муж и ребёнок. История даже утверждает, что их у неё трое – где-то есть ещё двое. — Интересно, почему же она бросила тех двоих, а рядом с ней лишь один? — Об этом уже история умалчивает, — Чонгук пожимает плечами, рассматривая картину точно так же, как и Тэхён. — Я бы её за это осудил – оставлять ребёнка, который является частью тебя, твоим продолжением, твоей кровью и плотью, невероятное преступление. Ситуации, безусловно, бывают разные, никто не может отрицать форс-мажоров в жизни, но подвергать собственных детей смерти или бросать их на произвол судьбы, особенно беззащитных, маленьких, совершенно ничего не ведающих в этом огромном мире – самый изощренный способ проявления жестокости и бессердечия. Тэхён бросает на него секундный взгляд, поджимая губы, и сжимает в руке бокал. Лишь на одно единственное мгновение что-то внутри отвратительно свербит и кровоточит. Он снова смотрит на картину и мельком – на бокал шампанского в своей руке. Говорит отрешённо: — Вероятно, у неё были на то свои причины. Может, они были зачаты и рождены в абсолютно непригодных и непростительных для того обстоятельствах. — Например? — теперь Чонгук с заинтересованностью смотрит исключительно на него. Тэхён его пристальный взгляд прекрасно замечает, но продолжает смотреть исключительно на картину, будто в уродливой женщине с бородой он видит своё мнительное спасение: — Были зачаты от нелюбимых ею мужчин, рождены больными или не в том месте и не в то время… — Те года – одно сплошное не то время. — Об этом я и говорю. — Дети невиновны в своём появлении на свет при любых обстоятельствах. Тогда, когда в ком-то зарождается новая жизнь, родитель ответственен за неё в полном объёме. И всё, что произойдёт с ним дальше, останется только на совести родителей. Тэхён криво усмехается. Разговор абсолютно не для его интересов. Он бы его и не начал, а теперь шумно втягивает носом воздух, думая лишь о том, куда вдруг запропастился Юнги, обещавший отойти на минуту, и сглатывает вязкую слюну, уводя этот диалог совершенно в другое русло: — Кому же была интересна эта женщина, раз у неё, по истории Хосе, трое детей? — Любовь не обозначается лишь красотой партнёров, — легко отвечает Чон, снова возвращая взгляд произведению искусства. — Ты бы согласился спать с омегой, будь он настолько же… уникальным, насколько женщина на картине? — его этот вопрос совершенно не интересует. Кто бы с Чонгуком ни спал – не его дело, в чужие постели он нос не суёт, его волнует исключительно своя, ночами отвратительно ледяная и бездушная, и этого вполне достаточно. Он спрашивает вновь ради поддержания разговора. И совсем немного, чтобы задеть. Чонгук словно задумывается на долгую минуту, сложив руки за спиной, и отвечает весьма лаконично: — Меня не сильно волнует внешность. Гораздо приятнее и красивее то, что внутри человека, а не его внешность. — Звучит крайне банально и философски, не находишь? — он даже ухмыляется, облизывая губы, смазанные прозрачным бальзамом. — Ты задал вопрос – я ответил, — альфа вновь поворачивается в его сторону, только в этот раз Тэхён смотрит на него тоже, вытягивая уголок рта. — Хотел услышать что-то другое? Простите, господин Ким, я озвучил исключительно свои мысли. — Будь я настолько же уродливым, ты бы переспал со мной? — задаёт новый вопрос напрямую Тэхён. Что-что, но хоть каплю потешить себя стоит. Он нескромно считает себя одним из самых привлекательных омег Талуки, и имеет полное право поинтересоваться у того, с кем знаком на уровне одного дыхания на двоих и обжигающих поцелуев. Чонгук все эти немного абсурдные провокации не берёт в расчёт. В его глазах больше испытующий взгляд, будто он пытается понять, что хочет слышать от него омега на самом деле, но он отвечает честно, не ведя бровью: — Я не собирался с тобой спать, напомню. Я трижды у тебя спрашивал действительно ли это то, чего ты желаешь. Обоюдное желание, не более, Тэхён. — Оно же всё-таки было. — Я не стану этого отрицать. И этот диалог теряет всякий смысл. Тэхён бы мог задать ещё пару наводящих вопросов, но и у него совершенно пропадает желание дальше пытать. Он лишь чуть поднял себе настроение, и на этом его личная выгода от разговора с альфой заканчивается, когда он всё же кивает и смотрит снова куда-то перед собой крайне безразлично. — Твой муж, к слову, тоже здесь, — оповещает вдруг Чон, и Тэхён пытается не смотреть за его спину, чтобы хоть где-то уловить тень Матео. — В компании Альвареса. Ким от раздражения фыркает: — Кто бы сомневался. Чёртова мразь. — Наш второй кандидат на звание врага номер один. Тэхён отчего-то знал. Ему вовсе не обидно, что его альфа оказался предателем и теперь, вероятно, строит планы против него, это лишь вновь порождает внутри злость. Ту, от которой хочется переступить свою ненависть и нежелание видеть одну-единственную персону и лично устроить кровавое пиршество для демонов на этом балу лицемерия. — Возле них трётся Хосок, я отправил его погреть уши, так что мы можем что-то узнать, если выпадет такая возможность. — Изнутри работает Чимин, — учтиво напоминает Тэхён договор прошлой недели. — Нам необходимы все ресурсы, — ровно отвечает Чон. — Тем более, мы дальнейшие планы не обсудили из-за твоего обморока. Ты в порядке, насколько я вижу? — и то ли в голосе проскальзывает неприкрытое беспокойство, то ли Тэхёну так лишь кажется, но он сводит брови к переносице и слегка выгибает одну из них, кривя рот: — Откуда знаешь? — Юнги не рассказал? — усмехается альфа весьма по-доброму. Нет, не рассказал. — О чём? — Он позвонил мне, как только ты потерял сознание. Я помог ему довезти тебя до дома. Тэхён на Юнги совсем немного злится. Его злит многое в последние дни, словно где-то внутри переключили маленький рычажок, от которого раздражение на многие факторы начало расти в геометрической прогрессии, пусть он и понимает, что это всего лишь гормоны, но лишь бы не показывать своего недовольства близким другом и одним из главных людей в своей жизни, он отстранённо отворачивается назад, к картине, снова лицезрея бородатую женщину, и говорит монотонно и холодно: — В порядке. Почти. Кого это волнует? Чонгук вновь по-доброму усмехается и проводит кончиком языка по ряду верхних зубов. — Я рад. На этом повисает совершенно неловкое молчание. Флёр недосказанности витает в воздухе как густая, режущая горло дымка, и Тэхён первым вновь поворачивается к альфе: — Спасибо за компанию, господин Чон, — ядовито хмыкает он, фальшиво улыбаясь. — Теперь, если вы не против, пойду пообщаюсь с другими гостями торжества. Хорошего вам вечера. Тэхён кивает головой в знак наигранного уважения и растворяется в толпе собравшихся здесь лиц, оставляя Чона одного. Он отправляется лишь на поиски Юнги, потому что его снова немного тошнит и ужасно хочется на свежий воздух.

***

Чонгук находит среди гостей Хосока через пятнадцать минут. Альфа оказывается возле столика с закусками рядом с Намджуном и Чимином, и подходит к ним, спрятав руки в карманы чёрных классических брюк, тяжёлым взглядом упираясь в белую, расшитую кружевом скатерть. — Узнал что-нибудь? — он обращается именно к Хосоку, забирая со стола один бокал шампанского, и делает небольшой глоток, морщась от большого обилия газов в алкоголе. Хосок мотает головой: — Они ни о чём интересном толком не разговаривали. Об обыденных делах, если можно так сказать. — Но они определённо работают вместе, господин Чон, — из-под плеча Намджуна говорит Чимин. Чонгук переводит взгляд на него. — Я трижды видел Матео в офисе Родриго. — Успел что-то подслушать? — К сожалению, нет, — расстроенно выдыхает омега. — Возле кабинета стояла охрана Матео. А со стороны не услышишь. — Продуманно, — раздражённо отвечает альфа. — Намджун, — и смотрит на Кима, вновь немного отпивая шампанского, — какие бумаги он передавал тебе? Намджуну этот приказной тон отнюдь не нравится, но он говорит смиренно, толкнув язык в щёку: — Тоже ничего примечательного. — Шифруются, ублюдки, — рычит Чонгук, за пару глотков допивая шампанское. Бокал возвращается на стол. — Пристрелил бы обоих, чтобы избавиться от проблем, да только у нас же холодная война по настоянию господина Кима, — едко усмехается он и снова обращается к Чимину: — Как дела со взломом счёта Альвареса? Это было обговорено на том же собрании ещё раз: Чимин был именно тем, на кого, по самому удивлению омеги, мог положиться глава Нуэстра Фамилии, поэтому после одной достаточно крупной и бурной ссоры с Намджуном, в ходе которой пришлось рассказать альфе о том, как Пак вообще связался с Ким Тэхёном, ему всё же позволили попытать свои силы, но под строгим контролем самого Намджуна. Чимин не был глупым или настолько безрассудным, насколько мог показаться с первого взгляда, и в его характере была такая изумительная черта как упорство, а потому он на протяжении всей недели под руководством одного из программистов-хакеров по личной рекомендации учился многому и осваивал крупные базы данных вместе с необходимыми кодами. Потому что хочет это сделать именно сам, а не с чьей-то помощью. — Ещё пару дней и, думаю, всё будет готово, — с полуулыбкой отвечает Пак. — Времени терять много не хочется, — Чонгук шумно вздыхает, — но, надеюсь, всё пройдёт так, как надо. — Не дрейфь, босс, — Хосок подходит к альфе, мягко хлопая его по плечу. — Иногда лучше действительно повременить, иначе мы потом дерьмо не разгребём. Особенно в нашем плане. Чонгук хмуро соглашается и предлагает выйти на перекур перед входом в музей. Намджун с Чимином остаются внутри, а альфы спускаются по невысоким ступеням и располагаются сбоку от небольшой колонны, прикуривая. На улице вечернего города поразительно тепло – видимо, те редкие холодные ночи были каким-то исключением – поэтому Чонгук спокойно расстёгивает пару верхних пуговиц на чёрной приталенной рубашке и выпускает в небо, усыпанное мириадой звёзд, густую струю дыма. Хосок рядом что-то увлечённо читает на экране своего мобильного, и эта воцарившаяся на пару минут тишина немного умиротворяет. Альфа прикрывает глаза, прислоняясь спиной к чуть прохладной колонне, и крепко затягивается любимым табаком, но стоит уловить слухом тяжёлые шаги, он поднимает веки и натягивает на губы презрительную усмешку. — Рад встрече, господин Гонзалез. Он не брезгует первым поздороваться с Матео, останавливающимся напротив него в сером, словно не по размеру, костюме. Чонгук его уже видел в толпе званых гостей вечера и, на самом деле, не видел бы снова, потому что чертовски разгорается желание причинить мужчине нестерпимую боль, но он лишь с лёгким высокомерием во взгляде рассматривает его бесцветное выражение лица. — Не скажу того же, господин Чон, — отзывается равнодушно Матео. Он прикуривает толстую сигару и выпускает дым Чонгуку в лицо нарочно. Детский сад. Чонгука коробит от этой нелепой выходки. — Как жаль… — наигранно раздосадовано отвечает Чон. — Правда, мне откровенно всё равно. Вы первый ко мне подошли. — Не мог не отдать должное внимание тому, кто трахает моего мужа, — ядовито плюёт Матео, кидая короткий взгляд в сторону учтиво молчащего Хосока, заинтересованно дёрнувшего бровью. — Если вы так хотите потрепаться об этом, простите, но я не вываливаю всё грязное бельё напоказ. И вам не советую, кстати, — хмыкает альфа, вновь прикладывая сигарету к губам. Только дым опять струится вверх – он в эти идиотские забавы не настроен играть. — Мы наше смешали. — Я с вами, к счастью, ничего общего не имею, — улыбается Чонгук. — Да и не хочу. — Тэхён бы так не думал, — кривится Матео. Чонгук подмечает в словах Гонзалеза едкую ревность, будто Тэхён его действительно так сильно волнует, а он отчего-то уверен, что это вовсе не так, поэтому тихо смеётся себе под нос, снова густо затягиваясь, почти до самого фильтра, набирая в лёгкие как можно больше обжигающего дыма, чтобы успокоить внутри ненависть и гнев к этой мрази – а иначе назвать Матео и язык не повернётся – и надолго задерживает его внутри, выдыхая через нос уже что-то больше напоминающее рассеивающийся сизый туман. — Ты, смотрю, крайне зациклен на том, что я трахаю твоего мужа, — Чонгук опускает все фальшивые фамильярности, раздражаясь, и бросает бычок под мыски лакированных туфель Матео, отталкиваясь лопатками от колонны. Равняется с ним в росте, чуть приподнимая подбородок, и смотрит из-под опущенных век, нервно очерчивая языком ряд верхних зубов за сомкнутыми губами. — Оу, да что ты? — язвительно фыркает Матео, играя желваками. — Будь он твоим мужем, тебе бы понравилось, что я его трахаю по углам? — Будь он моим мужем, я бы не вёл себя с ним как конченый ублюдок, — на удивление спокойно произносит Чонгук. Он был бы не против прямо сейчас применить грубую силу, переломав альфе кости, но ради приличия и с желанием не испортить вечер, Чон только скрипит зубами от злости. — Так… я виноват? — посмеивается Матео, напрягая нижнюю челюсть. — Достаточно было услышать пару слов на приёме Исидо. — Так, может, для этого был повод, не находишь? Будь Тэхён верен мне, я бы не называл его блядью. — Будь ты хоть немного внимательнее, заметил бы, что твой муж трахается со мной только потому, что ты считаешь его своей дешёвой подстилкой, а не равным себе партнёром, — уже с нескрываемой агрессией цедит альфа, делая небольшой шаг вперёд так, что их с Матео разделяет жалкий десяток сантиметров. — Думаешь, он бы, как ты выразился ранее, «раздвинул передо мной ноги», если бы ощущал себя хоть чуточку желанным и любимым? — Ты, стало быть, любишь его? — Матео от ответной злости понижает голос, сплёвывая в сторону густую слюну, и смотрит Чонгуку с вызовом в глаза. В его взгляде – ещё немного и рванёт. Напряжённую ауру вокруг них не заметить крайне сложно. Два тяжёлых запаха смешались в один плотный ореол взаимной ненависти. — Я? Нет, — уверенно отвечает Чонгук тем же низким голосом. — Но я, похоже, искусный любовник, раз Тэхён добровольно лёг со мной в одну постель. Стол, машина. Выбора не так уж и много, между ними это было лишь два раза, но что-то так и подначивало вывести пышущего гневом Матео из себя. Чонгук испытывает от его негативных эмоций особое наслаждение. И он добивается должного эффекта, когда Матео резко хватает его за грудки, и одним ударом разбивает Чонгуку губу кулаком, проезжаясь по лицу до жжения и омерзительной боли. Хосок, всё это время стоящий за спиной двух альф, вынимает из-за пояса брюк пистолет, направляя дуло на красное от гнева лицо Гонзалеза и спуская предохранитель, пока Чонгук, морщась от боли, разминает челюсть и сплёвывает под ноги кровавую слюну, чувствуя, как пульсирует разбитая губа, струя крови из которой сочится и стекает по подбородку. Он даже подходит ближе, ровняясь с главой Ла Эмэ, и теперь с той же злобой смотрит на Матео, намериваясь по первому приказу нажать на курок. Только Чонгук поднимает вверх ладонь, одним жестом говоря о том, что оружие здесь точно не лучшее решение проблемы, и Хосок опускает руку вниз, краем глаза поглядывая на утирающего кровь с подбородка пальцем Чона. — Сильнее ударить не мог? — спрашивает он, прокашливаясь, словно специально провоцирует ещё больше. Матео трясёт рукой, сбивая всё напряжение с мышц, и скалится, вновь хватая Чонгука теперь за ворот рубашки, пока тот смотрит на него с той же высокомерностью и без доли страха. — Я тебя, сука, разорву на куски, если ещё хоть раз увижу. Увижу рядом с Тэхёном – переломаю каждую косточку с особой изощрённостью, чтобы ты сдох как можно мучительнее. Чонгук на это лишь снова едко, но тихо посмеивается, игнорируя боль в разбитой губе, и меняется в лице за секунду, отталкивая от себя разъярённого альфу одним грубым рывком. — Если хоть раз подойдёшь к нему или тронешь пальцем, я вырву тебе сердце голыми руками и преподнесу ему на золотом блюде в качестве подарка. Думаю, он сильно обрадуется. Матео корчит лицо в отвращении, пряча руки в карманы брюк: — Не противно так заступаться за шлюху? — За того, кто выбрал себе в мужья последнюю сволочь? — Я тебя предупредил, Чон. Чонгук снова сплёвывает скопившуюся во рту кровавую слюну и, абсолютно не обратив внимания на, в его представлении, дешёвую бессмысленную угрозу, разворачивается, направляясь обратно в музей, чтобы в уборной промыть рану. Хосок заходит за ним в пустое помещение, и, наблюдая за тем, как Чон со злостью бьёт кулаком по мраморному борту раковины, складывает руки на груди, упираясь бедром в выступ небольшого столика. Молчит с минуту, разглядывая то, насколько взвинченным выглядит глава Ла Эмэ, пока тот, набирая в ладонь немного воды, аккуратно вымывает кровь из не сильно-то глубокой раны, и уже с интересом хмыкает: — Ты спал с Тэхёном. Он абсолютно точно повторяет уже факт, протягивая ему свой алый платок из нагрудного кармана, что больше служил украшением к бежевому пиджаку, но пригодился как нельзя кстати, и наблюдает за тем, как альфа усмехается, чуть хмурясь от боли. — Ты же просил его не убивать. — Поэтому ты решил его трахнуть. — Это было обоюдное желание, — промачивая вновь выступающую кровь, спокойно отвечает Чонгук. — Теперь Матео грозится тебя убить, — вновь бросает очевидный после перепалки факт Хосок, вздыхая. — Ничуть не жалею. Хосок удивлённо вскидывает брови. — Ты запал на него? Чонгук смотрит на него в ответ, качая головой. — Нет, — и отвечает он весьма честно. Каких-либо романтических чувств он к Ким Тэхёну и не испытывает. Для таких громких заявлений нужны веские причины, а их и в помине нет. Разве что одна: — Терпеть не могу, когда кто-то беспричинно считает себя ёбаным богом. — Так ты хренов джентельмен, что ли? — смеётся Хосок. Чонгук бросает на него строгий взгляд, предупреждая: — Закрой рот. И не открывай тогда, когда не просят. — Простите, босс, — Хосок поднимает ладони в сдающемся жесте, ощущая, что злость внутри альфы всё ещё не утихла, но всё равно тихо смеётся. — Я никогда не любил это высокомерное дерьмо. До сих пор искренне не понимаю, что Тэхён в нём нашёл, раз согласился выйти за него. — Любовь зла, — монотонно изрекает Чонгук. — Полюбишь и ко… Хосок прерывается на полуслове, когда слышит громкие мужские голоса у входа в уборную, и замолкает, решая не выносить их разговоров за пределы этой комнаты. Чонгук так же замолкает, прислушиваясь, уже намеревается покинуть туалет, потому что пора бы и возвращаться в зал к остальным, но мужчины не заходят, остаются стоять за стеной, словно просто отошли в самый дальний угол посплетничать, и Чонгук, на самом деле, не особо обращая внимания на их разговоры, просто принимается перед выходом приводить себя в порядок, причёсывая растрепавшиеся волосы и поправляя ворот рубашки. — А главу Нуэстры кто-нибудь видел вообще? — раздаётся один из голосов совсем рядом с дверью, и Хосок смотрит на Чонгука через отражение в зеркале, закатывая глаза. Ким Тэхён – слишком обсуждаемая персона. — Не знаю, — отвечает второй голос с усмешкой. — Слышал, что он уже уехал вроде как. Типа ему хреново стало. — Возраст берёт своё? — смеётся третий, и теперь глаза закатывает Чонгук, вновь прикладывая платок к ране на губе. Понимает, что, вероятнее всего, там стоят лидеры менее крупных преступных группировок, приглашённые, чтобы развеять скуку. Чонгук когда-то, лет тринадцать назад, был точно таким же: невоспитанным, дерзким и полным амбиций, чтобы покорять более крупные вершины. — Услышь он тебя, ты бы уже на коленях о прощении молил за свой язык, — вновь отзывается первый. — Я слышал, что это один из самых жестоких омег континента, и охотно в это верю. У нас-то не каждый способен завалить человека, а он может убить кого-то, не моргнув глазом. — Я им даже восхищаюсь, — говорит третий. Чонгука даже почти пробирает на смех. Если бы он так же любил распускать сплетни, сам себе бы лично отрезал язык. — Ты так при муже его не скажи, тут тебя из ревности уже покарает он, — смеётся второй, а Хосок снова смотрит на Чонгука и с важным видом кивает на его рассечённую губу. Чонгук бы даже не сказал, что это ревность. Матео лишь злится из-за ущемлённого достоинства. Он это отчётливо понимал по его яркой реакции. — О, кстати, — третий почти вскрикивает, но голос тут же становится тише – всё же они отошли так далеко не для того, чтобы привлекать к себе внимание, — короче, кто-то сегодня сболтнул, что Ким Тэхён в положении. — Чё? — фыркает второй. — Беременный, — разъясняет первый голос, по интонации – раздражённо. — Не знаю, правда, кто тут настолько близок с ним, но я тоже слышал. — Да ладно, бред же! — всё равно восклицает третий. — Кто вообще мог об этом узнать? — Понятия не имею. Но слухи ходят. — А ещё, — добавляет второй, — я где-то уже давно слышал, что его муж, как его… Гонзалез вроде? — по паузе, похоже, кто-то из собеседников кивает. — Так вот, типа детей иметь не может. — А вот это знать уже вообще неоткуда, — возмущается вновь третий голос, только Чонгук как качал головой с этой бессмысленной болтовни за дверью, так и замирает, хмуря брови до пульсации в районе темени. — Ты чё, к ним в постель, что ли, заглядывал? — Не, я знать-не знаю, — оправдывается тот же второй голос. — Но типа… чем чёрт не шутит. — Ага, а залетел он от Святого духа Санта Муэрте, — со смешком отвечает третий. — Не неси хуйни, чувак. Давайте лучше на перекур выйдем, хватит чужие трусы лапать. За дверью раздаётся тихий смех трёх переговорщиков, только Чонгуку становится откровенно не до смеха. Он слухам вообще верит неохотно, на то они и слухи, чтобы быть ложными и поливающими грязью, но он мельком вспоминает, что Тэхён этим вечером стоял рядом с ним с полным бокалом шампанского, который, видимо, находился у него чисто для вежливости и вида, лишь на секунду задумывается о том, что последний раз он спал с ним в день течки, не заботясь о контрацепции, и в замешательстве смотрит на Хосока, так же поражённо притихшего. — Знаешь? И так ясно, о чём спрашивают: правда ли это? Хосок пожимает плечами: — Меня в такое не посвящают. Тем более, это всего лишь слухи, Чонгук, чего ты такой хмурый? — он старается улыбнуться, но раскрывает глаза так широко, как только возможно, и только открывает рот, озвучивая: — Погоди-ка… — К утру раздобудь мне медицинскую карту Матео Гонзалеза и выясни насчёт положения Тэхёна, — отстранённо бросает Чон и, бросив окровавленный платок в урну под раковиной, покидает туалет. Хосок за ним еле поспевает, скрываясь за дверьми музея.

***

— На кофе бы не налегал, — Юнги заходит в кабинет с увесистой папкой бумаг и кладёт её Тэхёну на стол, глазами замечая уже вторую кружку с напитком, аромат которого витает по всему небольшому помещению. Тэхён указывает ему кончиком ручки на диван, молча приказывая не умничать и подождать следующих указаний. Юнги закатывает глаза, но с ним всё же не спорит, продолжая бубнить себе под нос. — Чего ты там сказал? — спустя полминуты поднимает голову Тэхён, посматривая на Мина, что выглядит крайне невыспавшимся и так, словно ночью он бежал марафон, прежде чем прийти на работу. — Подумай хоть о ребёнке, бездушная ты зараза, — хмыкает он, желая лишь немного поддеть, но Тэхён мгновенно меняется в лице, убирая с него все положительные эмоции, которые могли бы там присутствовать в ответ на усмешку омеги, и почти рявкает: — Я тебя не спрашивал. Потому что он всё ещё вспоминает слова о том, что бросать своих собственных детей или подвергать их опасности, оставляя их на произвол судьбы – самый изощрённый способ проявления жестокости и бессердечия, а он собирается своего попросту убить, не позволив даже появиться на свет. Возможно, при других обстоятельствах, он бы даже об этом и не подумал – Тэхён не то чтобы слишком сильно хотел детей, его вполне устраивает и та жизнь, которой он живёт до сих пор, иногда он просто размышляет о том, что он совершенно не готов стать родителем морально – но иначе он поступить в данной ситуации просто не может. Как бы паршиво ему ни было от одной только мысли избавиться от нежеланного наследника, он уже принял решение. В кабинете на долгие полчаса повисает тишина. Юнги после резкого тона Тэхёна молча сидит на диване, иногда отвлекаясь на телефонные звонки, пока тот, уткнувшись в многочисленные бумаги, изредка что-то бубнит себе под нос. Мин даже почти засыпает, потому что и правда полночи не мог уснуть из-за собственных мыслей, уже не первую ночь досаждающих как самый надоедливый комар, но раздаётся рингтон мобильного главы Нуэстры, и он вздрагивает, косясь на вдруг хмурого Тэхёна. — Я вас слушаю, — ровным тоном отзывается омега, но мужской голос на том конце его несказанно радует. Длительное ожидание, чтобы наконец-то услышать: — Господин Ким, сможете подъехать завтра вечером на обследование? — Хосе тоже говорит удивительно спокойным голосом, потому что противоречить главе Нуэстра Фамилии, даже если ему бы самому, как личному врачу, хотелось бы увидеть долгожданного наследника, он попросту не имеет права. — Где-то в районе восьми. Персонал клиники осведомлён – всё строго конфиденциально. Это для Тэхёна не менее важный факт: он до сих пор крайне опасается того, что информация о его положении окажется за пределами уст самых близких людей – Юнги. — Прекрасно, — он удовлетворённо кивает, словно Хосе его видит, и прикладывает пальцы к подбородку, медленно потирая. — Есть вероятность того, что аборт можно сделать завтра же? Может, в «прелестях» беременности он и находит что-то по-своему очаровательное, но только не в той, что называется «нежелательной». — Господин Ким, — мужчина устало вздыхает, — всё будет зависеть от результатов обследования, вы же понимаете… — и берёт пару секунд, молчаливо дыша. — Но, если всё действительно окажется в порядке с вашим организмом и не выявится никаких патологий, что могут отрицательно сказаться на вашей репродуктивной системе, то несомненно. Как скажете. — Рад слышать, — вновь кивает Тэхён, устремляя взгляд на высотки Талуки, виднеющиеся в окне. — Я наберу, как буду подъезжать к клинике. Излишнего персонала быть уже не должно. — Конечно, — смиренно отвечает Хосе. Прерывать звонок не хочется, потому что Тэхён знает, что он услышит в следующую секунду после того, как положит мобильный обратно на стол, только на том конце уже раздаются протяжные гудки, и вернуть телефон на место всё же приходится. Юнги подрывается с дивана сразу же, оказываясь возле стола омеги за один какой-то миг, и его взгляд, мрачный и потяжелевший, не предвещает ничего хорошего. — Тэхён… — Что-то не так? — Ким оборачивается на его поразительно холодный тон голоса и фальшиво улыбается, больше скалясь. — Что-то случилось? — Какой, блять, аборт?! Такого разъярённого Юнги он не видел слишком давно. У Тэхёна складывается впечатление, что его сейчас отчитывают, как провинившегося ребёнка, поэтому он спешит прервать абсолютно любые всевозможные дальнейшие пререкательства и поднимает ладонь в воздух перед собой, будто отгораживаясь от Мина. — Я уже всё решил, — бесцветно цедит он, возвращая взгляд бумагам на своём столе. — Продолжать этот разговор я не буду. Вернись на место. Юнги в ответ истерично хмыкает, отходя от Тэхёна на пару шагов назад, шумно вздыхает и вновь поворачивается в его сторону. Не понимает. — Ты… ты собираешься убить своего ребёнка? — уже тише спрашивает он от неверия. Тэхён еле сдерживается от того, чтобы закатить глаза. Он чертовски ненавидит разговоры, в которых, он знает, заранее нет смысла. — Юнги… — Даже… — мотает головой Мин. — Даже если это его ребёнок… Это и твой ребёнок тоже, Тэхён! Твой, блять! И ты… собираешься от него избавиться? Юнги не имеет права проводить нравоучительные лекции, он не любит лезть не в своё дело, услышь он это от кого-либо другого – не стал бы даже бросать пресное: «Ты совершаешь ошибку»; но только не с Тэхёном. Он прекрасно осознаёт, что перед ним далеко не подросток, совершающий безрассудный поступок, а взрослый мужчина, полностью несущий ответственность за свои действия. Но остаться равнодушным в стороне он попросту не может. Как бы ни хотел промолчать и покорно склонить голову, вернувшись на место. Тэхён лишь трёт лицо руками, бездумно смотря в одну-единственную точку на стене, и хмурится, поджимая губы. — Юнги, не лезь туда, где я смогу разобраться без тебя, — очередной приказ, но он будто просит. — Повторяю: всё уже решено. Этого ребёнка не должно было быть, и аборт… единственный верный выход из сложившейся ситуации. Юнги в очередной раз мотает головой, непонимающе фыркая от такой абсурдности ситуации, но когда дверь в кабинет распахивается, создавая лёгкое дуновение ветра, он замирает на месте, вглядываясь в гневное выражение лица альфы, что выглядит словно самая мрачная туча средь лазурного неба Талуки. — Ещё хоть раз я услышу от тебя это слово в своём присутствии – самолично вырву тебе язык! Чонгук в несколько больших шагов подходит к столу Тэхёна и упирается по другую сторону от омеги ладонями в дубовое покрытие, чёрными глазами прожигая в нём дыру. Тэхён так и продолжает смотреть на притихшего от неожиданности Мина, абсолютно игнорируя присутствие здесь Чона, но одним взглядом выражает всё своё бешенство от того, что он сам не смог утаить один маленький секрет. — Добрый вечер, господин Чон, — Юнги медленно переводит взгляд в сторону альфы, что на него даже не смотрит, и снова смотрит на Тэхёна, злость которого выдают одни только глаза. Внешне он привычно спокоен. — Юнги, оставь нас наедине, — зло рычит Чонгук, упираясь языком в щёку. — Юнги, можешь остаться, — назло легко отвечает Тэхён, всё же устремляя взгляд на альфу. — Выйди, я сказал! — уже гораздо громче и более грозно повторяет с нажимом Чон, и Юнги почти делает шаг в сторону, намереваясь покинуть кабинет и оставить их наедине, но Тэхён облизывает губы и точно с тем же тоном повторяет своё: — Юнги, сидеть! — и возвращает холод голосу, складывая руки перед собой. — Что вас, господин Чон, привело ко мне, да ещё и в таком состоянии? Чонгук бросает на Мина, последовавшему приказу своего главы и вернувшегося на диван, короткий обжигающий взгляд и выпрямляется, пряча руки в карманы чёрных брюк. — Я не позволю сделать тебе аборт. Его голос настолько пропитан злостью и холодом, что даже у Юнги бегут мурашки по позвоночнику, а Тэхён только удобнее устраивается на кресле и тихо хмыкает. — Простите, а вас это как касается? — усмехается он, нарочно играя на нервах альфы. — Вы, если пожаловали ко мне обсудить рабочие моменты, то говорите сразу. У меня нет времени распинаться на отвлечённые темы. — Наш ребёнок для тебя – отвлечённая тема? — скалится Чонгук, тяжело дыша от гнева. Лицо приобрело острые черты, челюсть напряжена, взгляд настолько осуждающий, злостный, режущий, что становится самую малость не по себе, и Тэхён прекрасно понимает, почему: он помнит, как Чон отзывался о детях, каждую его мысль он запечатлел в памяти, словно назло себе самому, и лишь поэтому он сейчас так категорично играет в «непонимайку», доводя и себя самого. — С чего ты взял, что это наш ребёнок? — вновь усмехается Ким, постукивая пальцами по подлокотникам кресла. — У меня всё ещё есть супруг, господин Чон, и… Звон, отлетающий от стен, после удара кулаком по столу, не даёт договорить. Чонгук вновь склоняется над столом омеги, нарочно – ближе к его лицу, и в очередной вспышке гнева рычит: — Не выводи меня из себя, Тэхён. Думаешь, я настолько кретин, чтобы не удостовериться в некоторых фактах самому? — и чтобы Тэхён не посмел что-либо возразить, продолжает: — Как бы я не любил копаться в чужом грязном белье, но тут пришлось, и, ах, какая жалость, что факт бесплодия твоего ублюдка-мужа оказался правдой. Мне не составило труда порыться в его медицинской карте, чтобы это выяснить… — Так ты не такой уж и святой, Чонгук, — тихо смеётся Тэхён. — А так распинался об обратном… — Когда от меня пытаются утаить моего же ребёнка… — Это мой ребёнок, Чон! — рявкает в ответ омега, ответно склоняясь вперёд. Он ощущает на своих губах обжигающее дыхание Чонгука, прекрасно чувствует сгустившийся над ними воздух, полностью пропитанный ароматом кипариса, и лишь поэтому он снова словно издевается: — Мой, — твёрдо повторяет он. — И только я буду решать его дальнейшую судьбу. Ты к нему не имеешь никакого отношения! — Я его отец, — точно в губы грозно произносит Чон, низко рыча. — Думаешь, я перед тобой одним раздвигаю но… Договорить Тэхён снова не успевает: Чонгук чуть обходит стол и хватает его за шею ладонью, несильно сжимая пальцы. Только чтобы хоть куда-то выместить свою злость. Под горячей кожей дёргается кадык, когда Ким запрокидывает голову, сглатывая, и это его ничуть не успокаивает – кажется, альфа злится только сильнее, заглядывая в глаза Тэхёна. В них – сотня эмоций, и одновременно ни одной. Словно пустота. — Будь ты такой шлюхой, которой тебя ласково называет твой муженёк, залетел бы на стороне гораздо раньше, — шипит Чонгук, облизывая свои губы и кончиком языка задевая – Тэхёна. Тот сипло тянет носом воздух, что проходит в лёгкие с трудом, и обольстительно скалится, не предпринимая попыток даже выбраться из крепкой хватки. В этой игре ведёт он, и он это прекрасно знает. — Так я всё равно ей считаюсь, разве нет? — хрипло тянет он, наслаждаясь тем, как в глазах напротив плещется огонь. — Залетел от тебя на стороне от мужа. Ах, какая же я… — Мразь, — фыркает злостно Чон. Отпускает шею Тэхёна и смотрит на него с неприкрытым разочарованием. — Бездушная мразь. И покидает кабинет, не посмотрев даже на прощание. Тэхён сразу же хватается за шею, легко потирая её ладонью, откашливается, допивая холодный кофе из кружки, что стоит рядом с самого утра, и откидывается на спинку кресла, прикрывая глаза. Да, Тэхён – бездушная мразь. Он с этим даже не спорит – вновь не спорит с Чонгуком, но иного развития событий он себе и не представлял. Ребёнок, рождённый в нелюбви, обречён на вечные страдания, а такой судьбы для своего наследника Тэхён не желает. Он не желает любить Чон Чонгука. И носить его ребёнка под сердцем тоже. Просто не желает.

***

После нудного разговора с Юнги по дороге домой Тэхён устало входит в огромный особняк, давно пропитанный холодом, отдаёт прислуге свои вещи, проходя в гостиную, и, не включая свет, валится спиной на диван, поджимая губы. Он изрядно вымотан. Физически ещё полон сил, несмотря на своё положение, что, он надеется, завтрашним вечером, вернётся в прежнее, когда он будет уверен в том, что станет родителем ещё не скоро, а морально истощён настолько, что нет настроения даже принимать душ и стараться быть абсолютно нормальным человеком. Тэхён ненормальный. Он уже совершил аморальную ошибку, которой нет прощения, а следующим вечером совершит ещё одну, и это угнетает его ещё больше, чем могло бы быть, будь он и правда бездушной мразью. Словно он на самом деле таким является, каким его видят окружающие. Словно он не способен чувствовать хоть что-то, не способен испытывать радость, человеческое счастье… Словно он попросту лишён всех этих мелочей, делающих его нормальным, и от этих мыслей становится настолько смешно, что он начинает тихо смеяться, зарываясь пальцами во всё ещё держащиеся в укладке волосы. Быть идеальным для кого-то больше не имеет смысла. Дома Тэхён становится собой, да и тут только на половину. Находит силы принять хотя бы душ он через полчаса бездумного рассматривания потолка, подсвеченного лунным светом, пробивающимся через окна. Сушит волосы феном, вновь спускаясь вниз, чтобы выпить горячего чая с синнабоном, оставшимся со вчерашнего дня, но стоит оказаться вновь на пороге гостиной, он хмурится – на кофейном столе в хрустальной вазе стоит огромный букет ало-белых роз, которого, он уверен, не было ещё час назад. Тэхён не ищет прислугу, чтобы спросить, откуда он взялся, не пытается понять, в чём подвох, потому что знает, что ни в чём, и склоняется над букетом, вдыхая чуть сладковатый аромат красивых цветов. Сколько их тут штук – предположить сложно, но букет оставлен в самой глубокой и широкой вазе, а рядом лежит скромная записка. «Не убивай нашего ребёнка, он ни в чём не виноват. Не хочешь видеть меня, позволь видеть его. Большего не прошу.

Чон Чонгук

P.S. Прошу прощения за вспышку гнева, надеюсь, я не сделал тебе слишком больно». Тэхён сжимает записку с ровным аккуратным почерком в кулаке, оседая на диван, и глупо пялится на цветы, кусая до крови нижнюю губу. Ребёнок действительно ни в чём не виноват. Виноват только он.