Тасманийский Дьявол

— Дракончики и пещерка? Серьёзно? — разуваясь, спросил Чан.       На самом деле он спросил просто так. Чтобы не молчать. Сердце его бешено пульсировало в груди, под ложечкой сосало, уши горели. Он только и мог думать, что о предстоящем сексе. Вот они сейчас пройдут в дом — и что дальше? Как всё будет? — Я хотел развеселить его. Подожди, — Джисон скрючился в прихожей, шаря рукой под тумбой, — сейчас тапки дам, а то я тут землю утром рассыпал.       Чан поджал пальцы на ногах, надеясь, что от ступней его не пахло потом. Немедленно он осознал, что ещё с утра не предвещал никакого секса, а значит, не подготовился, и теперь у него были не побриты ни подмышки, ни лобок. Нормально ли будет Джисону? — Прошу, — Джисон поставил перед ним тапки и выпрямился. Теперь они стояли близко-близко, дышали друг другу на лица. Даже сквозь сумрак коридора Чан видел, с каким вожделением смотрел на него Джисон и с какой чистой радостью, будто они только что поженились и, отдав должное церемониям, уединились, чтобы впервые разделить брачное ложе. Чан прежде не видел в одном человеке смешения такой необузданной страсти и такой непосредственной невинности. И самое главное — рядом с ним Чан чувствовал себя желанным как никогда.       Забыв про тапки, Чан притянул Джисона, обнял его гибкое тело. Джисон с готовностью прильнул к нему, положил голову на плечо, прижался губами к шее.       «Воняет чужим», — недовольно возвестил голос. — Фу, — сказал Чан, водя по Хану носом, — пахнешь Чжухоном. — Ты тоже, — в голосе Джисона слышалась улыбка. — Спасибо ему, конечно, за сухую одежду, но меня сейчас прям бесит, что его запах на тебе. — Ревнуешь? — Не совсем. Скорее… даже не знаю, как объяснить.       «На нашем альфе должен быть наш запах». — Хочу, чтобы на тебе был мой запах. — Я хочу того же, — Джисон отстранился на столько, чтобы посмотреть Чану в лицо, погладил по груди и поцеловал в губы. — Ты первый иди в душ. Сейчас полотенце дам. — Он ушёл в закуток слева и продолжал оттуда говорить: — Я после тебя, но мне нужно будет минут двадцать-тридцать. — Хорошо, я подожду, — ответил Чан, надевая тапки. — А у тебя есть запасная бритва?       Сомнительно, конечно, учитывая сетования Чанбина по поводу того, что младшего альфу приходится всем снабжать. — Есть, — надо же! — Хочешь побриться? — Джисон появился с протянутым полотенцем. — Если что, я не против волос. А тебе как: принципиально, чтобы я везде побрил? — Нет, вовсе нет. — Ну и мне нет. — Ладно. — В общем, делай как хочешь. Если что, бритвы в ящике внизу. — Понял. Ну, я тогда пошёл. — Иди.       Всё это время Чан смотрел куда-то вниз, но вот он поднял голову, и их с Джисоном взгляды встретились снова. Джисон улыбался прямодушно и легко, и глаза его улыбались тоже. Чану чудилось, что он нырнул под воду, грудь спёрло, в ушах шумело. Он быстро облизнул губы, поцеловал улыбку Джисона и поспешно ретировался в ванную.       Только закрыв дверь и оставшись в одиночестве, он смог выдохнуть и вдохнуть полной грудью. Всё-таки там, возле полицейского участка, он переоценил себя. Богатые на события утро и первая половина дня оглушили его, и теперь у него было всего минут десять покоя, чтобы прийти в себя.       «Быстрее! Шевелись! Наш альфа ждёт!» — поторапливал доисторический советчик, но голос его тонул в наплыве мыслей. Кое-как повесив полотенце, Чан схватился за голову и растерянно огляделся. Бритва. Ему нужна бритва. В ящике под раковиной он нашёл упаковку с одноразовыми станками, достал один, встал, повернулся к ванне, повернулся обратно. — Что я делаю? — прошептал он и посмотрел в зеркало, на своё испуганно-взъерошенное отражение. — Успокойся.       Мандраж перед сексом был у него только в первый раз, все последующие разы он был вполне уверен и спокоен. Неужели его выбило из колеи то, что он вот-вот собирался переспать с альфой? Нет, понял Чан, глядя самому себе в глаза. Не просто с альфой. С истинным. С человеком, о котором он так долго мечтал, ещё не зная его. Мечтать было гораздо проще, но вот эфемерный призрак без лица и имени воплотился настоящим мужчиной. Каких-нибудь полчаса отделяли Чана от момента, когда потаённые фантазии станут реальностью. Скоро он войдёт в своего истинного и хотя бы на несколько минут они станут единым целым. — Боже. О боже.       Не выпуская бритвы из рук, Чан неловко выпутался из одежды Чжухона, вопреки своей педантичности бросил её комом в раковину, залез в ванну и задвинул шторку, и ему было совершенно наплевать, что ванна грязная, а шторка покрыта плесенью. Пустив воду и отыскав на металлических решетчатых полочках пену для бритья, он быстро намазал подмышки, снял с бритвы защитный колпачок и трясущимися руками принялся бриться. — Господи, что со мной? — тихо посмеивался он сам над собой. — Как школьник.       «Хватит трястись! — рявкнуло в голове. — Мы сильный и красивый, у нас большой член. Мы покроем маленького альфу. Маленький альфа рад, что мы покроем его».       «А-а-а, уйди», — Чан постучал себя по лбу.       Подмышки были гладко выбриты и пахли ментолом. Чан посмотрел на лобок, потом на бритву и, покачав головой, отложил её на край ванны. Всё же природная щепетильность не позволила ему побрить совсем разные части тела одним станком, да и порезаться в самом нужном на сегодняшний день месте не хотелось. Брать вторую бритву он постеснялся. Ничего страшного, решил Чан, раз уж Джисону было всё равно.       После Чан с неизменной дотошностью провёл все необходимые гигиенические процедуры: хорошенько намылился от лица до пальцев ног и тщательно почистил зубы щёткой, которую так кстати прикупил для него Чанбин, когда заточил в доме младшего альфы, как принцессу в башне. Покончив со всем, Чан вытерся полотенцем, обернул его вокруг бёдер и застыл перед зеркалом. «Соберись, чувак», — мысленно подстегнул он себя и действительно собрался, методично сложил одежду в аккуратную стопку, бросил на себя последний критический взгляд, отметил, что выглядит более чем сносно, и, собравшись с духом, вышел.       Джисон стоял у плиты и что-то помешивал в кастрюле. Оставив одежду на тумбе в прихожей, Чан подошёл к нему, намереваясь спросить: «Что варишь?», но успел сказать только «что». Дальше не пошло, потому что он увидел, как подпрыгивала в кипящей воде большая клизма. — Это… — Какой ты красивый, — перебил Джисон, исследуя его тело жадным взглядом. — Спасибо, — пробормотал Чан, уставившись в кастрюлю. Ему как-то не довелось подумать, что для анального секса требовалась подобного рода подготовка. Вмиг ему стало жаль Джисона. Чан имел опыт с клизмами, когда лежал в больнице, и помнил только, что это было неприятно и унизительно. — Эй, ты чего? — Джисон положил свою успокаивающую руку на Чанов затылок.       Чану понравилось это ощущение. Он повёл головой, подставляясь под ласковую ладонь. — Мне тебя что-то жалко, — Чан бросил красноречивый взгляд на кипятящуюся клизму. — Не надо. Это не так страшно. Я уже много раз это делал. — Много это сколько? — Со счёту сбился, — улыбнулся Джисон, и Чан неловко улыбнулся в ответ.       Предвкушение возвращалось. Раз уж Джисону было привычно делать то, что он собирался делать, не стоило из-за этого переживать. — Где хочешь, здесь или наверху?       Чан оглянулся на диван, представил, как они расположатся на нём. Джисон мог встать на него коленями и держаться за спинку, а Чан пристроился бы сзади, или они легли бы друг на друга, или Чан мог сесть, а Джисон оседлать его. Ему нравились эти мимолётные будоражащие видения возможных вариантов, но нутро тянуло его наверх, в логово Джисона. Чан хотел, чтобы их первый раз прошёл в чудаческой спальне, в окружении стопок книг, под зелёными извивами плюща. — Наверху. — Хорошо, — Джисон развернулся к плите, подцепил клизму поварёшкой, вытянул из воды, держа большим и указательным пальцем за кончик, и положил в подготовленную миску. — Помоги, пока я готовлюсь. — Что нужно? — В комоде в нижнем ящике плед для секса, смазка и презервативы. Плед расстели, смазку достань, из презервативов выбери подходящие. — Плед для секса? — лицо у Чана вытянулось. — Классный, кстати, лайфхак, чтобы постельное каждый раз не стирать. — А плед ты, значит, каждый раз стираешь? — Почти. Не переживай, он чистый. Плюс на нём уже давно никого не было, — Джисон провёл кончиками пальцев по животу Чана, наклонил голову, вдохнул запах от его обнажённого плеча, — я ждал тебя.       Чан прикрыл глаза и сжал кулаки, впившись ногтями в ладони, чтобы сдержать нахлынувшее возбуждение, от которого потянуло в яйцах. Уловив это предпринятое над собой усилие, Джисон отстранился, понимающе улыбаясь. — Иди. Я постараюсь побыстрее.       Чан сделал шаг к лестнице, но развернулся. В голову его ударила одна навязчивая мысль. — Как ты стираешь? Не видел у тебя машинки. С секунду Джисон смотрел на него круглыми глазами и рассмеялся переливчатым звоном бубенчиков. — Серьёзно? Сейчас тебя это волнует? — Просто интересно. — Раньше ходил в прачечную, — говоря, Джисон открыл подвесной шкафчик, достал большой тюбик, — сейчас ношу в стаю, мне Чжухон стирает, а Бин привозит. — Удобно.       Всё же этот вопрос давно его волновал. Удовлетворив любопытство, Чан бросил последний взгляд на Джисона с клизмой в одной руке и тюбиком в другой и, придерживая полотенце на бёдрах, полный решимости полез наверх. Пока его альфа будет истязать своё тело во имя любви, наполнять кишки водой и опорожняться, чиститься, полоскаться изнутри и снаружи, чтобы прийти чистым и невинным, как белый агнец, Чан подготовит для него ложе. Если бы было время, если бы не зудящее нетерпение, Чан бы отсрочил долгожданный момент ради возможности сделать ложе по-настоящему достойным той жертвы, на которую шло для него дитя солнца. Чан бы без жалости потратил баснословные деньги, но покрыл бы постель изысканным розовым шёлком, усыпал бы нежными лепестками лилий и роз, расставил вкруг белые свечи, чтобы Джисон лёг на неё, как бог на алтарь в честь него самого, и в окружении цветов и огня раскрыл свой блещущий чистотой сжатый в звёздочку задний проход.       Наверху пахло Джисоном и пылью. На матрасе, как водится в этом доме, комом лежало одеяло. Чан прошёл мимо, шлёпая тапками, и с замиранием сердца открыл нижний ящик комода. Там он нашёл свёрнутый бордовый плед, лежащую на боку двухлитровую бутыль с дозатором и кучу каких только можно презервативов. Чан порядком растерялся от такого обилия фирм, размеров и цветов. Зачем, думал он, Джисону столько? Для всех его многочисленных любовников мужского пола, которых он приводил к себе? Или, может, он заядлый коллекционер? Как бы там ни было, Чан разворошил маленькие коробочки, нашёл знакомую марку, которую покупал сам, проверил, есть ли там резинки, и убедившись, что есть, аккуратно положил на пол возле изголовья матраса. Тюбика со смазкой он так и не обнаружил и оставил её на Джисона.       Теперь предстояло разобраться непосредственно с матрасом. Чан полез в самый эпицентр поражения, отодвинул одеяло и чего только ни нашёл на сваленных подушках и возле них: свою кофту, рукав от Чанбиновой толстовки, помятую, с взъерошенными страницами толстую тетрадь, ручку, колпачок от ручки и открытую упаковку мармеладных червячков. Уму непостижимо, как можно в таком бардаке спать. Укоризненно цокая под нос, Чан сложил кофту и рукав в педантичные ровные квадратики, взял мармеладки и растерянно огляделся, ища, куда бы всё это добро пристроить. Никакой мебели, кроме старого серьёзного комода, в мансарде не было, да и верх комода — единственная поверхность, которая годилась на то, чтобы что-то на неё положить, — был заставлен книгами, камнями и цветами в причудливо разрисованных горшках. Вздохнув, Чан принял поражение ведьмовскому дому и скрепя ревнительное до чистоты сердце оставил свёртки и мармеладки на полу, который неизвестно когда в последний раз знавал швабру. Та же участь ждала и тетрадь с чёрной кожаной обложкой. Чан взял её в руки. Она была как живая. Казалось, от неё шло тепло. Что в ней таилось? Какие мысли Джисон доверил ей хранить?       Чан никогда не лазил в чужих вещах. Во времена жизни с тётей он брал её одежду только из ящика для грязного белья. Всё, что тётя оставляла на столах и тумбах, Чан считал неприкасаемым, а в её комнату заходил лишь тогда, когда она там была, и непременно после стука в дверь. Точно так же он соблюдал неприкосновенность личных вещей Чонина. Чан никогда не пытался заглянуть в его телефон, вытрясти портфель или обшарить карманы. Но сейчас… Сейчас он боролся с собой. Видавшая виды тетрадка манила его. Может, в ней заключался ключ к лучшему пониманию Джисона? Всё-таки младший альфа был натурой загадочной. Среднестатистические люди ведь не ходят ночами с топориком рубить ветки, не пристают к незнакомым девочкам, распознав в них ведьму, не поджигают случайно мусорки. Есть, безусловно, дебоширы, нарушающие общественный порядок, но по ним хотя бы понятно, что они хулиганы. По Джисону вот ничего понятно не было.       Была ни была. Он посмотрит одним глазком. Просто чтобы иметь представление. Пообещав, что непременно закроет тетрадь, если в ней будет что-то очень личное, Чан прислушался. Снизу ничего не было слышно, все звуки, какие могли долететь до мансарды, заглушал перебой капель по крыше и окну. Не ослабляя внимания, Чан открыл тетрадь на первой странице. На исписанном мелким красивым почерком листе не было ни клеток, ни линейки, ни полей, и строчки, предоставленные сами себе, немного гуляли, но выстраивались упорядоченным столбиком, представляя выверенную систему. Это был стих. Чан прочёл: Я думаю о красоте твоей, О том, что ей придётся отцвести, Как всем цветам лесов, лугов, полей, Где новое готовится расти. Но если смерти серп неумолим, Оставь потомков, чтобы спорить с ним! (Уильям Шекспир)       Чан моргнул. Неужели то, что он держал в руках, было рукописным сборником цитат? В самом деле. Последующие страницы это подтверждали. Под каждым изречением имелся автор. Знакомые и незнакомые имена мелькали перед глазами. Водя пальцами по строкам, подушечками ощущая шероховатость плотной бумаги, Чан думал, какую страсть, какое долготерпение, какую любовь нужно иметь, чтобы посвящать время чтению и записыванию чужих слов. Сам он не мог представить, чтобы какие-то старые замысловатые тексты взбудоражили его настолько, чтобы он отбросил мирские заботы пускай и на несколько часов. Художественные книги, которые он прочитал за жизнь, можно было сосчитать по пальцам одной руки. С детства сказкам и вымышленным приключениям Чан предпочитал энциклопедии про динозавров и космос. Потом и к ним интерес угас. На смену им заступили каждодневные обязанности: школа, стирка, уборка, готовка, уроки. Он всегда был рациональным, приземлённым и последовательным. Джисон же, очевидно, обитал в совершенно ином мире, который составляли мёртвые поэты и писатели, бессмертные истории, чудеса, обряды, богиня, ставшая матерью человечества, очевидность судьбы и много, много чего другого, непонятного Чану. Чан усмехнулся. Он боялся, что его человек окажется бессовестным и злым, но его человек обосновался в окружении книг и спал с читательским дневником и мармеладками под боком. Какая ирония.       Вдруг в Чане проклюнулось новое, непривычное по отношению к младшему альфе чувство. Он боялся за Джисона. Безусловно, Джисон умел постоять за себя, в смелости ему не откажешь. Чан боялся за него по-особенному. В нём зародилось внутреннее желание защитить трогательный волшебный мир своего альфы от вторжения серой обыденности, от зубоскальства безбожной механизированной цивилизации, от всех бед и напастей, чтобы никто и ничто не могло его обидеть, ранить, подавить, сломать. Тихий, но пламенный восторг обуял Чана оттого, что его маленькая простая жизнь переплелась с параллельной реальностью, о какой он никогда и не помышлял, и он хотел только одного — чтобы дитя солнца продолжало сиять. По какой-то неведомой причине Чан был убеждён, что ему никогда не проникнуться миром Хана полностью, не уразуметь значений его амулетов, не разгадать магическую силу камней, не понять смысла молитв, но ему это и не было нужно. Он был рад одной возможности наблюдать что-то настолько чуждое, странное, яркое. Он был рад, что чудо это досталось ему.       Исписанные страницы закончились. Чан был не прочь прочитать и последнюю запись, но она была довольно длинная и начиналась аж на предыдущей странице, а время поджимало, поэтому Чан закрыл тетрадь и огляделся, ища, куда бы её положить, и, надо же, теперь его глаз то тут, тот там натыкался на похожие тетради с потрёпанными, захватанными уголками. Краешек одной Чан разглядел даже за алтарём. Каким непостижимым образом Джисон ориентировался в учинённом им бедламе, оставалось только гадать, потому что никакой системы Чан не улавливал.       Найдя место для тетради, наведя порядок на матрасе и заправив его одеялом и пледом, Чан растерянно встал посреди комнаты. Он совершенно не понимал, куда себя деть до прихода Джисона. Ладони его вспотели. Чан спешно вытер их о полотенце на бёдрах. Полотенце начало сползать. Чан стянул его, сложил и добавил в организованный рядок вещей, образовавшийся на полу. Так, упорядочивание, присущее ему, неотвратимо просачивалось в хаотично устроенный быт Джисона.       Не ведая покоя, Чан попробовал походить по комнате, но быстро бросил эту затею. Слишком уж бесцельная беготня растравливала нервы. Не то настроение требовалось ему сейчас. Тогда он снял тапки, ступил на матрас, сел, скрестив ноги. Хотел дотянуться до тетрадки и почитать цитаты, чтобы убить время, но понял, что не сможет сосредоточиться. Совсем скоро, через считанные минуты Джисон поднимется сюда. Совсем скоро. Совсем скоро. Чан сглотнул. Процесс любви был ему хорошо известен, но знание это не мешало ему трястись и потеть, как глупому малоопытному юнцу, готовящемуся впервые вступить в интимные отношения.       «Не будь трусом, — предупреждающе прорычал внутренний голос. Он был открыто недоволен пустыми сложностями, нагромождёнными разумной составляющей, и Чан чувствовал в костном мозгу его злое клокотание. — Ты нас позоришь».       «Это не трусость, — возразил Чан. — Я волнуюсь, потому что он тот самый. Мой человек».       «Ты дурак. Раз он наш, о чём волноваться?»       «О том, что я не справлюсь. Сделаю что-то не так».       В голове разразился утробный хриплый смех.       «Мы — самый лучший альфа. Маленький альфа нас хочет. Он всегда призывно пахнет. Он умный. Он знает, что лучше нас альфы нет. Мы покроем его, и он будет счастлив. Сечёшь?»       Чан улыбнулся. Он вспомнил привораживающий запах кожи Джисона, его недвусмысленные предложения, голодные руки, прямой взгляд предлагающего себя и подумал, что голос-то прав. Они двое (трое, учитывая занятого правительственными делами Чанбина) принадлежали друг другу ещё до рождения, если не до начала времён. Волнения отхлынули от сердца. Успокоенный, Чан выпрямил ноги, упал на спину и раскинул руки. Под его головой оказалась рукодельная, набитая травами подушка. С треугольных скатов крыши свисал вечнозелёный плющ, и Чан, блаженно распластавшийся под ним, воображал себя Адамом в раю. Ева к нему не пришла, зато пришёл Джисон. Сначала о его приближении возвестил скрип деревянной лестницы. Чан перекатился на бок и приподнялся на локте. Затаив дыхание, он наблюдал, как под перестук дождя восходит его солнце: сначала макушка, потом светлое лицо с ясными, как день, глазами, потом длинная гибкая шея, на которой не осталось ни одного украшения, кроме тугого кожаного шнурка расставания с девственностью, и так, пока в рукотворный Эдем не вошёл весь Джисон.       Теперь они предстали друг перед другом такими, какие есть — голыми и беззащитными, покрытыми ранимой кожей, нуждающейся в заботливой ласке. Одним взглядом Чан охватил всего Джисона целиком, его расслабленную позу, одухотворённую полуулыбку, поджарый живот, длинные мышцы, кучерявую тёмную поросль волос на лобке, мягкий член красивой правильной формы, синяк на коленке, тонкие щиколотки и изящные ступни. Откуда-то из самых недр, о существовании которых в себе Чан и не подозревал, вылупилось щемящее обожание и причудливым образом переплелось с животной похотью, окончательно разбуженной льющимся от Джисона призывным запахом самца. «Возьми меня, возьми меня», — просили его феромоны, и пенис Чана, до того мирно лежавший на бедре, принялся нагреваться, готовый ответить на столь прямой призыв.       Окрылённый предстоящим соединением, не скрывающий распирающей радости Джисон опустился на колени на край матраса. Он что-то держал в руке и протянул это Чану. Чан взял, как оказалось, упаковку влажных салфеток и маленький антисептик. — Ты же чистюля, — пояснил Джисон. Его проникновенный голос, смешавшийся с перебоем капель по крыше, как-то по-особенному будоражил слух.       Они протёрли руки салфетками от налипшего с лестницы и пола сора. Чан капнул антисептика себе на ладонь и на подставленную ладонь Джисона с пальцами, которые без колец казались тоньше и хрупче. С нехитрой процедурой обеззараживания было покончено. Ничто больше не отделяло их от самого главного, и Чан, подняв глаза от рук, сглотнул. Джисон на четвереньках подполз ближе, грациозный, текучий, потёрся лбом о лоб Чана, поцеловал в висок, в скулу. Чан подставил губы, и Джисон поцеловал его в губы. Низ живота натянулся, яйца отяжелели. «Неужели мы сейчас сделаем это?» — думал Чан, не веря, не сознавая. — Как хочешь, спереди или сзади? — спросил Джисон. Чан видел, как двигается его гладкое горло, пока он говорит. — Спереди. — Любишь лицом к лицу? — Да. — Хорошо. Давай тогда сначала приведём его в чувство, — Джисон подсел рядом и взял в руку уже начавший твердеть член Чана. Он смело, со знанием дела сжимал его и поглаживал, возбуждение быстро нарастало. Не желая отставать, Чан сделал то же самое для него. Несколько минут они медленно мастурбировали друг другу и целовались. Их разогревшиеся тела обильно выделяли феромоны, и вскоре вся комната от пола до потолка наполнилась сгущённым, смешавшимся запахом двух готовых спариться альф. Голос в голове Чана урчал всё громче и громче. — О-о-о, — Джисон посмотрел вниз на полностью вставший член Чана, взвесил его на ладони, как опытный оценщик, — а ты большой. Сколько у тебя сантиметров?       Конечно, Чан знал. Он был самым обычным парнем, и его интересовал размер своего достоинства, так что с подросткового возраста и до некоторой поры во время дрочки он брал линейку и проводил тщательные замеры. — Двадцать.       На самом деле двадцать сантиметров и четыре миллиметра, но об этом он умолчал, чтобы не показаться чересчур щепетильным в таком интимном вопросе. — Круто! У меня шестнадцать.       Невзирая на стоявший член и ласковую хватку Джисона на нём, Чан хихикнул по причине совершенно дурацкой мысли, посетившей его голову. Как там однажды сказал Чанбин? Что-то о том, что в их с Ханом паре главным станет Чан, так, мол, распорядятся инстинкты. Уж не заглянул ли он всевидящим чёрным оком альфам в штаны, не просканировал ли интимные места потусторонним рентгеновским взором, дабы сравнительным путём установить, кто из двоих по праву больше мужик? Если это правда, неужели всё настолько примитивно? Неужели размер имеет значение? — Ты чего? — Джисон ткнулся носом Чану в щёку. — Смешно тебе, что у меня меньше? — Нет! — Чего тогда?       «Хватит болтать!»       Чан почувствовал, как из вспухшей дырочки на верхушке его члена выделилась и растеклась по головке естественная смазка, как напряглась уретра, готовая выдавить ещё, чтобы помочь, чтобы облегчить проникновение; почувствовал пахучее тепло от тела Джисона и его живой трепет, его волосы не своей щеке; почувствовал неукротимый зов инстинктов из неведомых пучин бессознательного, зов такой первобытной силы, что кровь дрожала в венах и свет в глазах то мерк, то вспыхивал, как сигнальный луч маяка. Чан облизнулся. — Давай потом поговорим. — Согласен. Ну-ка, что ты взял? — Джисон перевалился через Чана, дотягиваясь до чего-то на полу, и сплюснутое сердце Чана в грудине, придавленной чужим весом, забилось восторженней от этой обнажённой близости. Скоро Джисон скатился с него и лёг рядом, держа перед собой упаковку презервативов. — «Самурай». Хороший выбор. А смазку чего не достал? — Не нашёл. — Как не нашёл? Там же, внизу. Посмотри ещё раз. Давай, — Джисон пихнул его ногой.       С членом, гордо уставленным вперёд, будто поднятая пика, Чан прошёл к комоду, и пока он шёл, он лихорадочно думал, как выглядит его спина, его зад, его ноги, не отощал ли он из-за работы и недосыпа, смотрится он сзади мужественно или худосочно? В общем, он переживал, нравится ли он Джисону со всех ракурсов и во всех местах.       «Давай. Резче».       Под поторапливающее рыканье, Чан присел и открыл нижний ящик, порылся в нём и развёл руками. — Нету. — Странно. Вчера была там. Большая бутылка такая, фиолетовая. — Да ну нафиг, — с круглыми, как монеты, глазами, Чан достал двухлитровую бутыль, повернул и прочитал на этикетке, что это в самом деле смазка. — Жесть. Ты бы ещё канистру купил. — А что, она же быстро кончается. Маленьких не напасёшься.       Какие же сексуальные аппетиты были у Джисона, что ему требовались литры смазки? Чан посмотрел на него, собираясь что-то пошутить на сей счёт, но остался нем и бездвижен, поражённый зрелищем, доступным только со стороны. В дымчатом сумраке лежал на боку Джисон, подперев голову изящно согнутой рукой, с прельстительно отставленным матовым бедром, с талией, чувственностью изгиба не уступавшей богиням, и совсем по-звериному поедал Чана взглядом. От него до края комнаты ударной волной, или лучше сказать — неумолимым приливом доходил крепкий насыщенный мужской запах, и Чан непроизвольно приоткрыл рот, чтобы запечатлеть его тягучий отпечаток на нёбе.       «Иди к нему», — приказал голос, не такой, как всегда, но уплотнённый, овеществлённый, отдающийся дрожью в костях.       Чан встал и пошёл размеренно-сонной поступью приворожённого великана. Улыбаясь обольстительно и невинно, как могут улыбаться исключительно лесные нимфы и их драгоценные юные братья, Джисон перекатился на спину и раздвинул ноги. Член Чана тяжело качнулся, точно зная, куда ему следует направиться, где ему нужно быть. Положив бутыль, Чан занял место, которое ему следовало занять, — промеж узких гладких бёдер. Джисон протянул презерватив. Чан разорвал упаковку, посадил резиновую шапочку на набухшую побагровевшую головку, раскатал по окаменевшему пенису.       «БЫСТРЕЕ». — Руку, — парой нажатий Джисон налил смазки на Чанову ладонь. — Сначала меня. Внутрь тоже загони.       Пробравшись скользкими пальцами между ягодиц, Чан нащупал маленький упругий, но ненапряжённый анус, смазал его со всей возможной заботливостью и сакральным поклонением перед беззащитной, уязвимой частью тела, в которую намеревался проникнуть, ввёл палец, добавил второй. Пальцы вошли легко, но Чан всё же спросил: — Мне надо тебя как-то подготовить?       В бывших он иногда входил без подготовки, но чаще они просили растянуть влагалище, и этот-то опыт прелюдии он резонно перенёс на анальный секс. — Нет, я подготовился, можешь сразу входить. Только себя теперь смажь.       С этими словами Джисон щедро налил Чану ещё смазки, и Чан растёр её по члену.       «ВХОДИ! ВХОДИ!»       Голос в голове становился громче и настойчивее, и впервые перед сексом Чан по-настоящему испугался, что потеряет контроль. Прикусив язык, чтобы болью возвратить трезвость мыслям, он дал зарок не оставлять бдительности ни на миг, и пока он так натягивал вожжи, осаживая зверя инстинктивных глубин, Джисон отбросил бутыль и положил ноги ему на плечи. Чан обхватил его стройные ляжки, прижался щекой к икре, колючей от множества тонких жёстких волосков. — Не стал бриться, чтобы время не терять, — пояснил снизу Джисон, наблюдая, как ласкается старший альфа к его ноге. — Правильно.       «ВХОДИ! ВХОДИ ЖЕ!»       «Заткнись. Без тебя разберусь». — Давай, — поторопил Джисон, сверкая глазами с поволокой. — Я ждал этого дня с нашей первой встречи.       Широким взмахом огладив стройные ноги гепарда, лежавшие у него на плечах, Чан отклонился назад, чтобы лучше видеть. Сердце его мучительно сотрясалось в груди от предвкушения и страха. Голову заполнили туман и рык, нос забил плотный запах Хана. Чан стиснул зубы, чтобы не потеряться в обуявших его впечатлениях, навёл член на блестящий от смазки сжатый задний проход и медленно ввёл головку. Мягкие горячие стенки кишечника раздвинулись, приняли её и потянули внутрь, как затягивают зыбучие пески. Джисон застонал протяжно и радостно, раскинув руки вокруг головы, и улыбался, улыбался, улыбался в ореоле разметавшихся по подушке волос. Сознание у Чана пошатнулось. Он с трудом понимал, что делать, за что хвататься. В ушах шумела кровь, в мыслях устроил вакханалию неумолчный голос. Сопротивляясь искушению, Чан ввёл член на две трети и остановился, затем дал заднюю до головки и снова вошёл на две трети, откуда-то издалека едва слыша тягучие медовые стоны Джисона.       «ГЛУБЖЕ! ГЛУБЖЕ!» — остервенело заливался голос.       «Нет. Замолчи», — сурово отвечал Чан, сохраняя ритм и глубину подобно марширующему солдату, чеканящему шаг и следящему за подъёмом ноги.       «БЫСТРЕЕ! ГЛУБЖЕ!»       «Нет».       Это неизменное строгое «нет» увеличивало жестокую пропасть между разумом и потребностью, сводило с ума, и вскоре бедный череп Чана раскалывался от обрушившихся ругательств и воя.       «ТЫ — ЖАЛКАЯ ТРУСЛИВАЯ ПАРОДИЯ НА АЛЬФУ! ДАЙ НАШЕМУ, ЧТО ОН ХОЧЕТ, ЧТО МЫ ХОТИМ! ДАЙ! ДАЙ!»       Чан весь взмок от натуги. Крупные капли пота стекали по его вискам. Он почти не слышал и не видел Джисона, положив все силы на борьбу с инстинктивным началом, алчно жаждущим добраться до младшего альфы. Чану казалось, что если он ослабит оборону, случится что-то ужасное. Но как же ему было тяжело, как тяжело! Никогда ему не было так сложно удерживаться в рамках. Все жилы его скрутились в жгуты, нервы сжались. Он весь горел. Он хотел только одного — трахать Джисона. Трахать как животное, быстро и грубо, рыча и кусаясь. — Эм… Родной, — услышал Чан и почувствовал ласковую руку на животе, — что с тобой? — Ничего, — Чан остановился и тряхнул головой, смахивая красную пелену с глаз. Лишь теперь он заметил, с какой силой впивался в ляжки Джисона, и тут же расслабил пальцы и растёр белеющие на коже отметины. — Уверен? — несколько настороженно всматриваясь снизу в лицо Чана, Джисон убрал ноги с его плеч, и Чан чуть не взвыл от тоски и злости на себя. Ему нравилась эта их тяжесть. — Ты как будто не со мной. И, мне кажется, или ты не полностью входишь? Тебе противно? Ты если что сразу говори, не стесняйся. Не всем заходит анал. — Нет-нет! — Чан подпрыгнул в ужасе, схватил руки Джисона, всем видом выражая раскаяние за то, что невольно привёл его к таким выводам. — Всё хорошо и мне не противно. — А что тогда? — Я…       «Соберись, дерьмо! ХВАТИТ СКУЛИТЬ! ЧТО ТЫ… ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?! ВЕРНИСЬ!»       Но Чан не слушал. Он вышел из Джисона и прилёг ему на грудь, дыша тёплым духовитым запахом его кожи. Руки, приручившие магию, опустились ему на спину. — Я боюсь сделать тебе больно, — признался Чан.       Он помнил первый секс с Юмиль, помнил, как самозабвенно двигался в ней, а она дрожала — как он считал, — от наслаждения, обнимая его за шею; помнил холод в животе, когда увидел её заплаканное лицо и услышал жалобное «Не думала, что это так больно». Тогда, впервые попробовав, Чан чуть было не поставил на сексе крест, но Юмиль уже через несколько дней настояла на второй попытке. Несмотря на долгую, по всем правилам совершённую прелюдию, Юмиль было так же больно и в процессе, и после. Она, наслушавшаяся о любовных похождениях подруг, заключила, что проблема в ней, им ведь было приятно. Чан, движимый разочарованием, взвалил всю вину на себя, — это из-за его неумелых действий акт любви превратился для его девушки в пытку. В сущности, он был ближе к истине. В поисках ответа Юмиль сходила к гинекологу. Выслушав её и проведя осмотр, врач посоветовал ей найти любовника с членом поменьше. — Он сказал, ты тарабанишь в мою матку, и это хреново. — Так и сказал? — Ну почти. Он сказал вредно, а не хреново. — Чёрт…       Третья попытка увенчалась успехом. Чан понял, что чтобы не истязать многострадальную матку Юмиль, достаточно просто не входить до конца, и выдохнул, и с выдохом тем явственно осознал выпавший ему удел вечного неполноценного проникновения, из-за которого ему скорее всего никогда не суждено будет целиком соединиться с другим человеком. Он проверил свою теорию и с Киджуном, не питая при этом никаких надежд. Как и ожидалось, миниатюрный короткотелый Киджун тоже с трудом принимал весь его член. Чан не стал больше мучить его опытами. Вообще, благодаря некоторой вынужденной отстранённости во время секса он сделался крайне внимательным и оттого восхваляемым любовником. Он даже ставил себе в заслугу то самопожертвование, с которым плевал на собственное удовольствие и чутко следил за удовольствием другого.       Какое же на него нахлынуло смятение, когда он увидел, что его обкатанная тактика не работает с Джисоном! Он не мог сосредоточиться на нём, не мог прочувствовать его, настроиться на него. Да что там, он даже с трудом его различал сквозь морок непереносимого возбуждения. Так, сражённый неодолимой архаической силой, сбитый с толку, он лежал на Джисоне, кусал губы и думал, что же делать: если он отдастся инстинктам, то с большой вероятностью причинит Джисону вред; если продолжит в духе полового аскетизма, то неминуемо низведёт акт любви до занятия физкультурой. — Больно? — переспросил Джисон, поглаживая его по спине. — С чего бы? — Моим бывшим было больно, когда я в них полностью входил, поэтому я всегда себя контролировал, но с тобой я не могу себя контролировать, и сейчас я лежу и не знаю что делать, — скороговоркой отчитался Чан. — Родной, ты слишком большого мнения о себе. Во мне бывали члены и посолиднее и всё нормально. — Да? — Да. — Тогда… — Чан поднялся на руках и посмотрел на младшего альфу, в солнечные затмения его глаз с расширенными зрачками. — Входи полностью. Я тоже альфа. Нечего со мной церемониться.       «Я ЖЕ ГОВОРИЛ! ВХОДИ! ВХОДИ!»       Верно. Под Чаном лежал молодой сильный альфа, способный вынести напор другого такого же самца. Так неужели можно отпустить себя, дать себе волю?       «МОЖНО!» — Не думай, — сказал Джисон и, вытянув шею, поцеловал его в губы. — Попробую.       Цепи, которыми Чан добровольно сковал себя, пали со звоном. Первозданное желание освободилось. Оно было красное, как кровь, тугое, как напитанная древесным соком почка, солёное, как жирная плодовитая земля.       «Так-то лучше» — одобрительно прогудел голос.       Чан повёл плечами, примеряясь к непривычной свободе, и последовал за терпким запахом своего альфы, в тёмные, доселе ему не знакомые пучины блаженства. Он вновь вошёл в Джисона. Вошёл до конца и застонал от пылающего восторга. Гладкие, упругие стенки прямой кишки охватили, сжали его член, каждый миллиметр которого прочувствовал их восхитительное давление. Чан забыл, как его зовут. Это не имело значения. Он нашёл своё призвание — вгонять член в мягкое жаркое нутро Джисона и пить его запах. — О-о да-а, — Джисон обхватил его руками и ногами. Чан чувствовал его пятки на своей пояснице, чувствовал солнечный жар внутри него, его дыхание на шее. — Именно это мне и было нужно.       Равно как и Чану. Ему было необходимо это единение с другим живым существом, это недолгое слияние плоти с плотью и души с душой, настолько полное, насколько дозволено природой. Мысли, не успевая зародиться, затухали падающими звёздами. Чан двигался, притиснув Джисона к себе, как будто хотел срастись с ним, поглотить его, впитать его существо всем телом. Голос внутри заходился торжествующим рычанием победителя. Ещё глубже! — велел он. До самых почек!       «Кусай! Кусай!»       Сцепивший зубы Чан не заметил, как начал кончать. Бёдра его содрогнулись и напряглись, член внутри Джисона запульсировал, исторгая семя, и стон мучительного облегчения огласил конец. Чан замер.       «Да! Мы лучшие! Вот так!»       Сколько прошло времени с того момента, как он вставил член во второй раз? Кажется, не больше минуты. Да, точно не больше минуты. Какой позор! Не найдя в себе смелости посмотреть на Хана, Чан спрятал лицо в ладонях, скуля невнятные оправдания. Пожалуй, это был самый невразумительный секс в его жизни. — Ты всё? — Джисон погладил его по затылку. — Эй, посмотри на меня. — Не могу. А-а-а, мне так стыдно. — Чан, это лучший секс, какой у меня когда-либо был. — Не надо меня утешать, — прохныкал Чан в ладони. Он прекрасно знал, что не был на высоте. Завалился на Джисона, подрыгался, как кролик, и готово. — Я не утешаю. Твой запах… Сейчас я понимаю, что во всех альфах, с которыми спал, я искал тебя. Ты именно тот альфа, который мне нужен.       «Да, это мы. Мы лучшие», — гордо пробасил голос.       «Заткнись, заткнись! Советчик хренов. Всё из-за тебя».       «Ты ничего не понимаешь!» — Не расстраивайся, — продолжал Джисон. — Я же тоже быстро кончил.       Тут только Чан заметил, что живот его был выпачкан чем-то липким и влажным. Всё ещё робея, он отнял руки от лица и приподнялся над Джисоном, чтобы собственными глазами убедиться, что и он получил разрядку. Уже помягчевший и уменьшившийся член Джисона спокойно лежал в ореоле белёсых разводов спермы. — Ты так меня к себе прижимал, ух. В тебе столько силищи. Это ведь был только первый раунд, да? — с надеждой спросил Джисон. — Мы же повторим?       «Повторим. Скажи маленькому альфе, что мы дадим ему всё, что он захочет. Скажи». — Для тебя всё, что захочешь. — Хочу ещё. — Отдохнём только немного. — Само собой.       Во время короткого разговора, Чан вышел из Джисона, снял презерватив и аккуратно завязал на нём узел. — Брось на пол, — Джисон, видя, как Чан озирается, махнул рукой в сторону. — Это как-то… — Забей, потом уберём.       Не без брезгливости, Чан аккуратно положил презерватив на пол, дотянулся до полотенца и уже занёс руку над Джисоном, чтобы стереть с него следы любовных утех, как кое-что приманило его взгляд — капельки на топорщившихся полупрозрачных волосках. Кажется, низ живота Джисона покрывал тот же прелестный пушок, что был и на щеках. — Включи свет, пожалуйста. — Зачем? — спросил Джисон, но всё равно дотянулся до стоявшей на книжках лампы и щёлкнул выключателем.       Да, верно, от тёмной курчавой поросли в паху до пупка Джисон был покрыт пушком, золотившимся в жёлтом свете. Стерев полотенцем сперму, Чан любовно провёл пальцами против роста волосков, наклонился и поцеловал их, млея от пробежавшей по губам щекотки. Джисон глухо засмеялся, погладил его по голове. — Ты чего там? — У тебя и здесь пушок. Как на щеках. Обожаю его. — Иди сюда, родной, полежи со мной.       Отложив полотенце, Чан прилёг к нему. Джисон перевернулся на бок. Первый, самый сильный, наплыв стыда спал, и Чан осмелился взглянуть ему прямо в глаза. В них, в его тёплых карих глазах, читались великая любовь и огромное, граничащее с экзальтацией удовлетворение. Уничижительные мыслишки испарились, как их и не было, под этим проникновенным взором, и Чан, исполненный признательности, вознёс хвалу судьбе за такого неприхотливого возлюбленного. — Я люблю тебя. — И я люблю тебя.       Они взялись за руки и какое-то время молчали, вглядываясь в глубины друг друга, насыщаясь спокойствием под шум не стихающего дождя. Волнительное предприятие — первый секс с Джисоном — было позади, знакомство телами прошло хоть и не без курьёзов, но вполне успешно, и Чан расслабился настолько, что мог подумать о чём-то другом, помимо интимной близости. — Слушай, а на кого ты вообще учишься? — Чан не сдержал иронической усмешки, слишком уж они с Джисоном походили на типичных героев из молодёжных комедий, где парочка студентов, оказавшихся в одной постели после студенческой вечеринки, выясняют, с кем они, собственно, переспали. — На инженера атомных электростанций, — не моргнув глазом ответил Джисон. — Да ну? — Шучу. На учителя младшей школы. В моей деревне не хватает учителей, я хотел потом вернуться туда работать. — Я думал, у твоих родителей ферма или типа того. — Да, мои папы фермеры, но у них есть работники, так что там и без меня справятся. — Значит, ты после выпуска поедешь домой?       Если Джисон собирался по окончании университета вернуться на малую родину, разве Чан и Чанбин не должны будут последовать за ним? — Нет, — не скрывая печали, сказал Хан. — Раньше я ещё тешил себя надеждой, что отвезу истинных к себе, но после того, как встретил Бина, понял, что не получится. Он совсем городской. А мой дом там, где он. И ты. А твой дом тоже там, где Бин, так что…       Дом. Что такое дом? По ходу взросления Чан успел пожить в трёх: в родительском, в доме тёте и в съёмной квартире, и везде он по чему-то да скучал. В Австралии, у мамы и папы под боком, он скучал по Корее, в Корее, под присмотром тёти, скучал по родителям, брату и сестре, в своём холостяцком жилище скучал по всем. Так что он мог понять тоску Джисона, но не считал, что полностью. В конце концов с Хвенсоном младшего альфу связывало куда большее, чем семья по крови. Там была его семья по вере, его община, его корневая система традиций. Чан же мнил себя лишённым корней. Он больше представлял себя кораблём, которому нужна цель, нужен курс, а курс, в общем-то, в любой момент может измениться. Дай Чанова чуйка сигнал, что его истинные обретаются где-нибудь в Италии, в Китае, да где угодно, он без сомнений отправился бы туда. Благо, они всё же обосновались в Корее, и обосновались прочно. — Кстати, у нас ведь уже есть дом. Надо будет попросить Чанбина показать нам его. — Да, надо будет, — Джисон мигом оправился от приступа лёгкой меланхолии. — Представь, как он нас ждал, как готовился. Так мило. Интересно, он там всё обустроил или ещё нет? — Вот и узнаем, — Чан задумался ненадолго, пошевелил бровями, пожевал губу. — Хм, он так и сказал — «дом». — Ты это к чему? — Не квартира, понимаешь? Он не сказал: бабушки и дедушки подарили мне квартиру. Он сказал «дом». Получатеся, типа… — Чан боялся произнести это вслух, ибо это было немыслимо, было волшебно, — коттедж? — О-о-о, вполне вероятно! Очень даже на него похоже. И в Верхнем есть коттеджная зона. — Если так, то это же обалдеть прям… — Что это, если не Божественное провидение? — Джисон высвободил руку из руки Чана, погладил его по щеке, по шее, по плечу. — Иные годами откладывают на первый взнос, чтобы взять ипотеку, работают с утра до ночи, экономят, а нам всё дано сразу, через Бина, чтобы мы любили его, ни на что не отвлекаясь. — Вот уж воистину баловень судьбы.       Как, ну как, недоумевал Чан, человеку может так везти? Всё-то у Со было схвачено, всё-то у него было: друзья, любящая семья, деньги, ум, красота, харизма, уважение и двое альф в придачу. Если закон о балансе вселенной правдив, то многие люди с лихвой недополучили причитающихся благ, чтобы он катался как сыр в масле. Может, его эпопея со стаей тоже была судьбоносным делом, и ей он подправлял карму, помогая неудачливым отпрыскам Нижнего встать на ноги. — Мы. Мы трое баловни судьбы. — Неужели? — Чан скептически выгнул бровь. — Что-то не вижу у меня мешков денег и собственного дома. — Я же сказал, мы всё получим через Бина. — Как-то несправедливо судьба распоряжается. Извини, конечно, но ты тоже родился на всё готовенькое. Бин говорил, твои родители зажиточные фермеры, соответственно, всё хозяйство достанется тебе. У тебя вон и дом есть от бабушки.       А Чан всю недолгую жизнь пахал в поте лица, не рассчитывая на помощь родителей. — Любимый, — Джисон положил ладонь на его щёку, погладил большим пальцем краешек губы, — всё складывается так, как должно. Ты познал нужду без Бина, с ним познаешь довольство. Это чтобы ты точно знал, в ком заключено твоё благополучие. Я для того же родился ведьмой. Меня, как митанита, с младых ногтей учили преклоняться перед женщинами и мужчинами-омегами, перед дающими жизнь. Наши с тобой пути разные, но оба они — к нему. — Оу.       Что ж, в таком случае путь Чана оказался самым витиеватым и муторным. Но плохо ли это? Оглядываясь назад, он понимал, что ничего бы не поменял. Да, было трудно, порой почти невыносимо, зато он всё умел делать сам и на совесть, выработал терпеливость, упорство, трудолюбие, то есть, по существу, стал надёжным альфой. Таким, какого с большой вероятностью хотел видеть рядом с собой Чанбин, и какой гармонично дополнит возвышенного, устремлённого в сферы трансцендентного Джисона. Джисон… Он лежал напротив, голый, прельстительный. Наготу он умел носить как-то по-особенному. Если Чан просто раздевался и чувствовал себя обнажённым вполне комфортно, Джисон словно вылуплялся из одежды на свободу и доверчиво весь открывался, подставлялся миру, в непосредственной наивности уверенный, что будет принят таким, каков он есть. Чан огладил его бок, его бархатное бедро, тыльной стороной ладони провёл по низу живота, отмечая, как быстро взгляд Джисона делается шалым от этих нехитрых ласк, как размыкаются его порозовевшие губы. Он пах плотью и сексом, пах любовным теплом, паром поднимающимся от разопревшей кожи.       «Мы возбудились», — оповестил голос.       Чан и без его подсказок почувствовал, что заводится. Член наливался, увеличивался, мошонка поджималась, подготовляя скорое (Чан надеялся, не такое скорое, как в первый раз) семяизвержение.       «Покроем нашего альфу ещё раз». — Готов ко второму раунду? — спросил Чан, обхватывая пенис Джисона и мягкими надавливающими движениями стимулируя к нему приток крови.       Вместо ответа Джисон придвинулся к нему, обдавая жаром молодого тела, и поцеловал в губы. Они залезли языками друг другу в рот, их слюна смешалась, смешались дыхания. Оттолкнувшись от матраса, Чан накатился на Джисона, как волна на берег, повалил его на спину и пристроился меж его благосклонно раздвинутых ног. Пенис Джисона в его руке потяжелел и вытянулся, собственный пенис тоже уже дошёл до нужной кондиции. — Не сдерживайся, — сказал Хан, когда Чан прекратил поцелуй, чтобы надеть презерватив. — Не буду.       «Не буду», — повторял Чан про себя и ликовал. Секс всегда ему нравился, но он никогда не был в нём свободен. Он осторожничал, он примеривался к чужому телу и подстраивался под чужое удовольствие, и только поэтому у него никогда не было возможности по-настоящему утонуть в пучине блаженства и через это познать себя, свой экстаз, свою эйфорию. Впервые ему не нужно было осаживать себя, сдерживать. Мало того, что Джисон был сильным мужчиной, способным сладить с его напором, он сам об этом натиске просил, и это его нутряное волеизъявление, стремление принять в себя живо откликалось в Чане звериным желанием.       Чан приставил набухшую головку к повторно смазанному анусу, ввёл член на ту длину, на которую вводил всегда, посмотрел с секунду и вошёл до конца, прижавшись пахом к раскрытой промежности. Из его горла исторгся полурык-полустон, как эхо того голоса, который всегда был в нём, был с незапамятных времён. Ткани кишечника облепили член. Чан взял Джисона за бёдра и начал двигаться, дурея от одной мысли о том, что прямо сейчас, пускай и частично, но всё же находится в его тесных и горячих внутренностях. Какое-то время Чан слушал громкие полноголосые стоны Джисона и смотрел, как погружается в него член и выходит, погружается и выходит, но вот он поднял взгляд и сбился с ритма, а потом и вовсе остановился, потому что у него перехватило дух от красоты. Джисон блаженно улыбался, лицо, грудь и шея его раскраснелись, и весь он был покрыт влажной плёнкой пота. Он не отрываясь глядел на Чана, протягивал навстречу ему руки. Чан склонился к нему, погрузился в его объятия, обхватил его, вжал в себя и сам вжался в него, почувствовал его ладони на своей шее, на затылке.       «БЫСТРЕЕ. ГЛУБЖЕ. ТАК ПРИЯТНО».       И Чан задвигался резче и жёстче. Каждый раз, когда он бёдрами врезался в Джисона, яйца с тяжёлым шлепком ударяли по ягодицам.       «КУСИ ЕГО. СОЖМИ ЕГО ЗУБАМИ», — велел голос, и зубы чесались от его дремучих повелений.       Чан тяжело застонал, замотал головой, не то по привычке, не то из гуманистических соображений удерживая последний бастион перед легионом инстинктивных наваждений, но Джисон шепнул между стонами: — Кусай. Я знаю, что хочется.       И Чан наполовину со страхом, наполовину с исступлённым восторгом разомкнул челюсти и сомкнул их уже на шее Джисона.       «О да-а».       «О да-а», — согласился Чан. В этом определённо что-то есть — удерживать свою пару зубами, пригвоздив к земле всем телом, чувствовать, как за тебя цепляются руками, как стискивают ногами, чуять перечный запах возбуждения, слышать пронзительно-переливчатые стоны у самого уха.       «Глубже! Засади ему!»       Чан больше не сопротивлялся. Он упёрся ногами в матрас и толкнулся в Джисона, ещё, и ещё, и ещё… Он хотел пробуравить его, врасти в него, спаяться с ним, чтобы они действительно превратились в одного идеального альфу. Таково было их предназначение.       «Эй, не спи! Помоги маленькому альфе».       Воспалённое, во все стороны разъехавшееся внимание Чана обратилось к Джисону, который тем временем выгнулся в его руках излучиной реки, усиленно, но сбивчиво потираясь членом о его живот. Бедный маленький альфа хотел кончить. Чан расцепил стальные объятия, просунул руку между собой и Джисоном и взял горячий и скользкий Джисонов член. Хватило пары движений. Член запульсировал, испуская сперму, и Джисон оглушительно застонал, содрогаясь под Чаном в приступе томительного высвобождения. Вскоре он обессиленно обмяк и только ласково поглаживал Чана по голове. Нужно ли было выйти из него?       «Не выходи. Наполним нашего альфу нами».       Но Чан не мог хотя бы не проверить. Он остановился, со смачным влажным звуком оторвался от шеи, наскоро зализал укус и поднялся над Джисоном. Из открытого рта его (челюсти его как будто заклинило, так что они не могли захлопнуться) на грудь Джисона капала слюна. Джисон лежал осоловелый, красный, мокрый, потемневшие от пота пряди прилипли ко лбу и вискам. Он улыбался, улыбался, улыбался… Он обхватил лицо Чана тёплыми ладонями, он мягко придвинул его лицо ближе к своему, он открыл рот, и слюна Чана закапала на его высунутый язык. Никогда Чан не участвовал в таком непотребстве, он даже не помышлял ни о чём подобном, но это непотребство не вызвало у него никакого отторжения. Скорее наоборот. В этом акте обмена жидкостями, инициированном Джисоном, Чан усмотрел такое же желание слиться, какое воспламеняло и его. Чан наклонился к нему. Они поцеловались, стукнувшись зубами. Джисон двинул тазом. Приняв это за сигнал к действию, Чан продолжил. Нависая над Джисоном, он методично работал бёдрами и истекал слюной, которую забывал сглатывать, а Джисон гладил его по голове, по лицу, по шее, по плечам, по груди, по рукам. Гладил и счастливо улыбался, улыбался, улыбался…       Наконец Чан ощутил надвигающуюся волну оргазма. Кости в нём загудели. Он задвигался мельче и яростнее, участившиеся шлепки плоти о плоть отмеряли поменявшийся ритм. До последнего он смотрел на Джисона, на его радостно-спокойную улыбку, но в последнюю секунду не выдержал и, кончая, закатил глаза.       Когда пик наслаждения был обоими пережит, Джисон раскинул ноги, Чан вышел из него и, сняв презерватив, завалился рядом. Так они и лежали, распластавшись, как две морские звезды, и тяжело дышали. В голове Чана была прохладная пустота, а тело было разогрето, как печка. — Вау… — по прошествии нескольких минут выдал Хан. — Ага… — согласился Чан.       Они посмотрели друг на друга и хрипло засмеялись. — Пить охота. — Сейчас принесу, — с усилием вырвавшись из послеэкстатической неги, Чан, пошатываясь, спустился в основное помещение дома и вернулся наверх с бутылкой холодной воды. Его тоже мучила жажда, но первым он дал напиться Джисону.       Промочив горло, Чан взял полотенце, стёр с Джисона сперму и слюни, обтёрся сам и снова завалился на матрас. Его альфа лежал рядом, и при взгляде на удовлетворённую позу и разомлевшее лицо Чана распирала гордость. Он сделал это!       Джисон перевернулся на живот и, подперев щёки, с которых постепенно, по мере успокоения, сходил алый румянец, лениво болтал в воздухе ногами. Чан с собственническим чувством смотрел, как упруго подёргивался от этих движений его аккуратный сердечкообразный зад. — Тебя хватит на третий раз? — Что? — Чан перевёл взгляд с задницы Джисона на его лицо. — Осилишь третий раунд?       Растерялся ли Чан? Ещё как! Но он быстро оправился, прислушался к себе и даже искоса посмотрел на свой снова мягкий член, словно тот мог дать ему ответ, осилит он или нет. — Ну-у, наверное. Если подольше отдохнуть. — Тогда отдыхаем.       Всё-таки Чан с долей сомнения оглядел Джисона, отметил его расслабленные, с длинной амплитудой взмахи ногами, его сонно прикрытые глаза и осторожно уточнил, точно ли он настроен заняться сексом повторно. — Хочу из сегодняшнего дня выжать по максимуму. Неизвестно, когда мы в следующий раз сможем переспать, да и часто практиковать анал вредно, нужно делать хотя бы небольшие перерывы.       Объяснение Чана удовлетворило, и он внутренне согласился, что воспользоваться подвернувшейся возможностью более чем резонно. Впереди ожидала неделя экзаменов, так что вряд ли в период учебной запары удастся найти время и силы для близости, ну а сразу после стая готовила вечеринку. Нельзя сбрасывать со счетов и работу. Чан и без того из-за вынужденных отгулов потерял зарплату за два дня.       Дождь перестал. Мир погрузился в отдохновенную тишину. Чан остыл и прижался к Джисону, легонько водя пальцами по его спине. Дойдя до поясницы, он остановился. Там, над ней, пальцы уловили воздушную щекотку, которую он ни с чем на свете не мог спутать. Чан приподнялся и прищурился на поясницу. Мириады прозрачных волосков топорщились, пронизанные янтарным светом. Сердце Чана затрепетало. — Обалдеть, у тебя и здесь пушок! — Да? — Джисон обернулся через плечо. — И правда. — Какой же ты пушистик, — Чан ласково боднулся лбом и повалился обратно в подушки. — Люблю тебя. Очень-очень. — Я тоже люблю тебя, Бан Кристофер Чан. — Как официально.       Джисон прикусил свою очаровательную, чуть выдающуюся вперёд нижнюю губку, наклонил голову. — Давай помолвимся.       Чан открыл рот и нахмурился. Уж не ослышался ли он? — Помолвимся? — Да. Будем ходить женихами. Колец у меня много, выберем какие-нибудь. — Прямо сейчас? — Не прямо, но сегодня.       Чану не пришло в голову «Зачем?», не пришло «Почему так скоро?» Не пришли ни страх, ни волнение, ни сомнения, как не пришли радость, восторг или умиление. Его посетила спокойная неотвратимость. Как в тот злополучный вечер, когда Чанбин, обливаясь слезами, выбежал из дома Джисона, и Чан со всей неопровержимой ясностью понял, что они трое никуда друг от друга не денутся, так и сейчас он полностью уверился, что они вместе навсегда. Они нашлись, они сошлись, чтобы никогда не расстаться. До самой смерти и, возможно, после неё. — Давай, — согласился Чан. — Здорово.       Никакой вычурной торжественности, неизменно рисовавшейся Чану в фантазиях, никакой натянутости. Вот так всё просто. «На что будет похожа наша семейная жизнь?» — гадал Чан, поглаживая спокойно улёгшегося Хана. Как они трое уживутся? Что каждый привнесёт в общий очаг? Джисон сладко потянулся, и Чан стал думать о нём, о ведьме, о следующих за ним запахах трав, об оставляемом следе из камней и земли, об алтаре, перед которым возносились утренние молитвы. Чан посмотрел на алтарь, откуда на них выразительными каменными глазами смотрел волк со звездой между навострёнными ушами. — Расскажи про свою религию.       Джисон, кажется, ни капельки не удивился просьбе. Обронив «Сечас», он поднялся, влез в тапки, прошлёпал до комода. — Где же она? А, вот.       Вернулся он с большой старой запылившейся книгой. Приставив подушки к стене, сел, водрузил книгу на колени. Солидная, в морщинистом кожаном переплёте, с золотым тиснением на уголках она напоминала средневековый алхимический манускрипт. По центру её прямо в толстый переплёт была ввинчена металлическая табличка с оттиском: «О путях Великой Белой Матери, от Сотворения до Восхождения». Чан тоже сел, прислонившись к подушкам спиной. — Что ты можешь сказать о богах? — Джисон не спешил открывать книгу.       Разворошив все свои скромные теологические познания, Чан состряпал скудный ответ: — Кто-то всемогущий, кто создал вселенную? — Обычно так, но у нас немножко по-другому. У нас боги — орудие волеизъявления высшего порядка, мироустройства. Судьбы. Белая Мать передала нам знания о Воле мира. Считается, что боги — её, Воли, часть, её голос, глаза и руки. Но с жизнью они не связаны, как мы. Жизнь — это тоже Воля мира, а она не терпит пустоты. Мы с богами по сути одно и то же, но как отражения. Мы на разных полюсах, в противоположных измерениях. Они присносущи, то есть вечны, мы смертны, но и через них, и через нас вселенная познаёт самое себя, просто разными способами. Понятно? — Ну-у-у, — Чан поводил глазами, — в целом да, но уже сложно. Чанбин попроще рассказывал. — Да уж.       Они посмеялись, обратившись к воспоминаниям о первом собрании в доме Джисона, на котором Со кратко и красочно пересказал суть митанитства. — В общем, — продолжал Джисон, — Белая Мать была одной из тех богов. Тогда, конечно, у неё не было этого имени. Вместе со всеми она порой наблюдала мимолётно живое и видела, что живому тяжело. Ей стало интересно, зачем живое колышет пространство. Ему ведь это так трудно. Она прониклась к животным интересом и сочувствием и стала переходить из божественного пространства в земное, чтобы лучше узнать второе. Понять его. — Другие боги этого не делали? — Видишь ли, они не верили, что такой жизни присуща воля. Как может быть воля у того, что конечно? Жизнь они воспринимали как прихоть общей Воли мира, как игрушку. — Вот снобы. — Точно, — Джисон улыбнулся, поглаживая книгу на коленях. — Белая Мать тоже так считала до поры до времени, но кое-что её отличало от других богов. Они наблюдали, и то не всегда, она же пристально всматривалась. И увидела волю. Не такую, как у неё, иную волю, волю порождать похожее на себя в отчаянной попытке завладеть будущим, передать часть себя в него. И это её поразило. В своих путешествиях она обнаружила кое-что. Источник смертной жизни, но вечный по своему существу, то, из чего смертное брало начало, откуда исходила данная кратковременно живущим тяга к бесконечной протяжённости.       С затаённой в чертах лица величественностью Джисон открыл книгу, перелистнул несколько страниц и показал Чану раскрашенную картинку, изображавшую как бы два переплетённых, соединённых потока. На соседней странице вились рукописные письмена. — Обалдеть! Это всё вручную сделано? — Ага. Это, считай, реликвия. Мне её передала старшая ведьма, а ей прошлая старшая ведьма, а той другая старшая ведьма и так далеко-далеко в прошлое. — Это невероятно! — Меня убьют, если я её потеряю до того, как перепишу. — Серьёзно? — Чан напрягся. Он понятия не имел о традициях митанитов и порой, честно говоря, был склонен предполагать худшее. — Не буквально, — Джисон мелодично засмеялся. — Но получу я знатно. — Тогда не потеряй. — Я стараюсь. Вообще, у нас в общине четыре такие книги, так что ничего страшного не произойдёт, если одна пропадёт. А эта, наверное, и так уйдёт из общины. — Потому что ты туда не вернёшься? Насовсем я имею в виду. — Да. Раз уж так складывается, что мне придётся осесть в городе, подле Бина, судьба наверняка меня сведёт с какой-нибудь юной нераскрывшейся ведьмой за пределами общины. Я обучу её ремеслу и передам ей книгу. — А вы всегда переписываете книгу перед тем, как отдать следующему? — Нет. Только если есть знаки, знамения, что так надо сделать. Мне был дан знак. — Какой? — Очень конкретный. Мне приснилось, как я переписываю книгу. — Ого. Как интересно, — Чана осыпали мурашки, как от сквозняка, и он передёрнул голыми плечами. Он задумался, значили ли его порой тревожные, пугающие сны что-нибудь, или инструкции приходили в сновидениях исключительно ведьмам? — Спасибо тебе, — с теплотой сказал Джисон и, вытянувшись, поцеловал Чана в подбородок. — За что? — Что спрашиваешь о моей вере, что не смеёшься над ней. Я очень признателен.       Чан смущённо потупился, не менее благодарный за то, что его галантность отметили. — Давай продолжим. На что похоже? — Джисон постукал ногтем по картинке в книге. Золотистые перевитые потоки, скреплённые нитями, рождали ассоциацию с цепью ДНК. — На ДНК. — В точку. Представляешь, митаниты знали о ДНК ещё до того, как её открыла наука.       К громкому заявлению Чан отнёсся с естественным недоверием, но виду не подал, чтобы не разочаровать Джисона, который только что его поблагодарил. — Итак, Белая Мать отыскала этот источник. Мы называем его Река Жизни. Однажды Белая Мать как обычно покинула измерение богов и гуляла по смертному миру. Прошла пустыню, переплыла море, перешла горы и в конце концов очутилась в лесу. Там она наткнулась на стаю волков, и, как ты понимаешь, это изменило всё. Это была судьба. Много лет она наблюдала за ними, на её глазах рождались и росли волчата и умирали старые волки. В один из дней один молодой волк пострадал во время охоты, попал под копыта оленя, и стая оставила его. Белая Мать сжалилась над ним. Она обладала даром слова, магическим искусством, и вылечила его. С тех пор они всюду ходили вдвоём. Они нашли свободную территорию и заняли её. — А потом что? — тихо спросил Чан. Голос Джисона укачивал его, уносил в далёкую сказку, Чан видел как наяву всё, что слышал. — Так они и жили. К тому моменту она полюбила своего волка и не желала с ним расставаться, так что даже не возвращалась в своё измерение. Она решила, что будет в смертном мире, пока жив он. А потом настало время гона. Белая Мать поняла, когда пришла пора спаривания. Она уже видела такое, наблюдая за стаей. И ей пришла идея… — Стать омегой для того волка? — Да. Но как? Ведь и Она тогда не была Ей. — То есть как так? — Вернёмся к тому, что такое боги. Нам не дано их понять, нам остаётся только принять как факт то, что они никогда не рождались и никогда не умрут. Нужно ли размножаться тому, кто сам никогда не был рождён? — Это уже тяжёлая философия пошла, — Чан насупился и поскрёб затылок. — Наверное, нет, не нужно.       Зачем оставлять кого-то после себя, свою частичку в мире, если ты сам никогда не исчезнешь? — Вот именно. Так что и Она в ту пору была Оно.       Как должно выглядеть оно? Нечто без половых различий, без тех опознавательных знаков, по которым различались смертные существа, без бесстыдно отставленных грудей с оттопыренными сосками, без щели вагины или выпяченного члена. Что-то гладкое и стерильное. — Она осознавала, что ей кое-чего недостаёт, чтобы стать самкой своему любимому. Поэтому она предприняла рискованный шаг. Она погрузилась в Реку Жизни и вышла из неё уже женщиной. Другие боги увидели это и ополчились на неё. Они закрыли ей проход обратно, сделав её смертной, чтобы она поняла, до чего опустилась, а когда она возродилась бы, они бы счистили с неё этот физический позор и вернули в свой круг при условии, что она забудет дорогу в смертный мир. — Но она не забыла, — Чан улыбнулся, вспомнив, как выразился про неё Чанбин: «Показала фак другим богам». — Не забыла. Она родила первых вервольфов. Она много успела родить, пока её возлюбленный не состарился и не умер и пока сама она не состарилась и не умерла, а когда возродилась, создала свой собственный чертог, отдельный от других богов. Её бесчисленные дети разошлись по миру, многие примкнули к существующим волчьим стаям, многие создали собственные. Белая Мать продолжала приглядывать за своими потомками. Поэтому когда началось ужасное время вымирания, когда самки рождались бездыханными, она не могла остаться в стороне. Другие Боги в наказание за то, что она предпочла смертных им, наслали на её любимых детей проклятие. Она была одна против них. Что она могла? Она молила бывших собратьев о пощаде, молила отпустить её. И они сжалились над ней и отпустили. Тогда она вернулась в смертный мир и, чтобы как-то исправить положение, некоторых мальчиков превратила в наполовину девочек. — Омеги, — заворожённо выдохнул Чан, живо представив себе, как прекрасная вечно юная богиня в белых одеяниях нисходит к племени вервольфов, почти целиком состоящем из самцов и лишь малой частью из хворых самок, одного за другим берёт в лилейные руки вертлявых шерстяных мальчиков и проводит пальцем от яичек до ануса, обозначая расположение вагины. — Да, так появились мужчины-омеги. С каждым поколением божественные гены брали своё. Постепенно вервольфы стали всё больше походить на прародительницу. Когда пасти уже больше были похожи на рот, она обучила потомков слову. Затем в каждом племени она избрала по девушке и обучила их магии, заложив начало нашей, то есть и моей, ведьмовской традиции.       Джисон листал книгу и показывал Чану картинки, изображающие то, о чём он рассказывал. — Белая Мать познала жизнь, как мы. Как мы, она тоже влюбилась, родила детей, учила их, защищала, оплакивала их смерти. Как и мы, она познала эту сладкую муку. Видишь ли, Чан, природа очень жестока. Очень. Заявляю тебе как тот, кто большую часть жизни провёл в деревне. Но Белая Мать изливает на нас свою бесконечную любовь. Мы — её дети, в нас есть её созидательное начало, в нас слияние земного и божественного. Человек тем и прекрасен, что всё может превратить в любовь. Пускай другие боги не поняли этого, но Белая Мать исполнила Волю мира. Такова была её судьба. Вот самое основное, пожалуй, — на этих словах Джисон захлопнул книгу, отнёс обратно и снова лёг. — Как тебе история?       Чан молчал. Он был не в состоянии осмыслить всё прямо сейчас. Его сердце билось в такт звучавшей в голове фразе: «Человек тем и прекрасен, что всё может превратить в любовь». Всё в любовь. Странно, но он вспомнил, как Чанбин сворачивал блинчики из кимчи, как заплетал косички девочкам, как командовал стайными; вспомнил, как Джисон поцеловал его руку, как он зашивал травы в подушку, заваривал чай, его тетрадь с цитатами; вспомнил фотографии Сынмина; Шиён, деловито сверяющуюся с часиками перед тем, как после завершения одного дела перейти к следующему; вспомнил, как Чжухон вытирал крошки со стола и развешивал бельё; вспомнил, как сам вместе с Чонином развешивал дома бельё, тихо радуясь тому, что он и Чонин следующую неделю будут ходить в чистом; вспомнил еду, которую подсовывал ему Минхо, и его избалованных котов; вспомнил как Кёна, приходя ночью, когда он уже спал, оставляла на кухне милые записочки, и Чан, просыпавшийся первым, находил их и всегда улыбался; вспомнил, как Юмиль поправляла на нём воротник школьной рубашки, а Киджун делал массаж после работы; вспомнил открытку, которую нарисовала ему в садике Анна, и как Луи всегда делился с ним сладостями; вспомнил, наконец, как мама, плача, поцеловала его в лоб поцелуем мира, отправляя обратно в Корею, как папа похлопал его по спине и потрепал по волосам, давая последние наставления. Он всё это вспомнил, и на глаза его набежали щипучие слёзы. — Ты чего? — Джисон ласково прильнул к нему, погладил по лицу. — Не знаю. Меня тронул конец. — Спасибо, Богиня, за такого чуткого альфу, — вознёс хвалу Джисон без намёка на шутливость. — Я люблю твоё доброе сердце. — Не говори так, а то я совсем разревусь. — Плачь если хочется.       И Чан позволил слезам течь. Он плакал от любви, от щемящей, надрывной любви к людям и к жизни — неоглядной череде маленьких появляющихся и затухающих вспышек, упорством и общими усилиями утвердившихся на планете посреди великого молчания космоса. Джисон обнимал его и гладил по волосам.       Слёзы закончились. Чан успокоился, высморкался во влажную салфетку (чего он больше не стеснялся, как было с Чанбином. В конце концов сегодня он видел, как Джисон кипятит клизму, кончил меньше чем за минуту и завершил тем, что расплакался, так что стыд как-то незаметно сошёл на нет). Он и Джисон, остывшие, озябшие, легли, прижавшись друг к дружке, взялись за руки. — Ты собираешься посвятить наших детей в свою веру? — спросил Чан. — Вряд ли. Даже в общине митаниты не воспитывают детей, как бы выразиться, религиозными. Да, существуют определённые порядки, традиции, но их можно не соблюдать. Больше того скажу, можно даже не верить. Ни для кого это трагедией не будет. — Серьёзно? Вот прям так? Настолько всё свободно? — Да. У нас нет мифов о спасении, о рае или аде. Считается, что после смерти все попадают в одно место, независимо от веры. Просто общение с Белой Матерью даёт определённые преимущества. Вот и всё. Но я особый случай. Я же родился ведьмой, поэтому меня с детства воспитывали более религиозным. — А как твои родители поняли, что ты ведьма? — Папы рассказывали, что младенцем я часто смеялся. Бывало, лежал в колыбели один и хохотал. Это Богиня ко мне являлась и веселила меня. А когда я подрос, рассказывал по утрам, что во сне ко мне приходит тётя в белом. Это передали Чжу Бучжин, старшей ведьме, и она взялась меня обучать служению. Мне крупно повезло, что я родился в митанитской общине. — Ведьма может и не в общине родиться? — Конечно. Такое не редкость. — И что ей тогда делать? Никто же не научит её… служению. — Да по сути ничего. Судьба приведёт её туда, куда нужно. Белая Мать направляет своих избранников независимо от того, верят они конкретно в неё или нет. Она так или иначе научит их читать знаки, будет посылать сны и так далее. — У вас очень лояльная богиня. — Да, она душка.       Чан хохотнул. Мало на свете таких богов, к которым было бы применимо слово «душка». Тут у Джисона невероятно громко заурчало в животе. — Проголодался? Пошли поедим чего-нибудь, — предложил Чан. — Ну уж нет, — Джисон пошленько улыбнулся, заманчиво глядя из-под длинных ресниц. — Ужин после секса. Ты как, отдохнул? — Отдохнул, — Чан провёл рукой по телу Хана, сжал ляжку, с упоением отмечая упругость плоти. — Ты довольно накаченный. Занимаешься? — Нет. Просто в деревне помогал по хозяйству. Ложись, — Джисон повалил Чана на спину и перебрался ниже, сел на колени, склонился над его пахом.       «Маленький альфа хочет ещё. Дадим ему, что он хочет».       Поняв, что он собирается сделать, Чан быстро облизнул губы и поправил подушку под головой, чтобы лечь поудобнее, чтобы лучше было видно, чтобы ничего не упустить. Вот Джисон бережно взял его член, выпятил губы и — чмок-чмок-чмок — осыпал благословенными поцелуями, что-то таинственно нашёптывая между ними. Что это был за акт особенного, сакрального общения с телом, Чан не ведал, но он сработал. Ласково приголубленный член затвердел в ладони Джисона, вытянулся ему навстречу, стремясь в приветливый рот. И его пустили. Во рту было тесно, влажно. Сверху и снизу слегка поджимали зубы. Джисон взял наполовину, подержал немного на широком языке, как на подушке, пока член не затвердел окончательно. После короткого орального знакомства он втянул щёки и начал двигать головой. Он не брал больше, чем уже испытал. Его тонкие растянутые губы останавливались чётко на середине. Чан стиснул плед пальцами. Он умирал от неосуществимого желания целиком скользнуть в чужой рот и пропасть там. Было так приятно, что этот сложный орган, состоящий из губ, языка, нёба, зубов, гланд, голосовых связок и прочего, которым Джисон говорил, ел, пил, пел, теперь радушно принимал его член, сокращался вокруг него, обволакивал. Джисон взял за щеку и стрельнул горячим взглядом. — О-ох, — как зачарованный, Чан коснулся выступающей Джисоновой щеки и почувствовал через неё упиравшуюся с другой стороны головку. Он провёл по ней пальцем. Было странно ощущать себя, часть своего тела, через Джисона, через препону его плоти. Голос в голове одобрительно гудел.       «С маленьким альфой хорошо».       Джисон не дал долго играться. Он достал член изо рта, утёр мокрые губы и взял презерватив. — Я побуду сверху? — Всегда пожалуйста.       Быстро и умело совершив все приготовления, Джисон оседлал бёдра Чана, завёл руку назад, направил подрагивающий от предельного возбуждения пенис в себя и опустился на него, медленно, до самого конца. Чан застонал. Чан взял Джисона за бока. Чан смотрел на него снизу, на его пушистые волосы цвета тёмной древесной коры, в его помутневшие глаза, на длинную гибкую шею, на бронзовые от тёплого света плечи, грудь и живот, он смотрел и не мог насмотреться и от этого боялся моргать, а Джисон всё улыбался, улыбался, улыбался, поднимаясь и опускаясь, поднимаясь и опускаясь. Они тяжело и часто дышали, они стонали, они хватались друг за друга: Чан за бока Джисона, Джисон — за его руки. Несколько минут они держали бодрый ритм, один подмахивая снизу, второй сверху, но вот громкие тягучие стоны Джисона поменялись, стали короче и задышливее, его лицо, шея и грудь покрылись любовным румянцем, по всему телу выступили крохотные капельки пота, он обхватил свой член, задвигал по нему рукой, с силой впечатался в бёдра Чана, придавливая его к матрасу, выгнулся и обильно кончил. Он был прекрасен в этот миг. Он пылал как солнце. Чан утянул его к себе и, обхватив его голову, глубоко поцеловал, упиваясь его терпким запахом и пышущим от него жаром. — Кончи мне в рот, — прошептал Джисон в его раскрытые губы, слез с члена и сел рядом, поджав под себя ноги.       Чан быстро стянул склизкий презерватив, завязал, отбросил. Широким изящным жестом зачесав назад волосы, Джисон согнулся, взял член в рот и стал обхаживать языком. Восхитительно длинный и широкий язык прижимался плотно, тёрся, ласкал, и Чан стонал, запрокинув голову. Он совсем потерялся, когда Джисон одной рукой взялся надрачивать ему сложенными в кольцо пальцами, а другой перебирать и поглаживать яйца. Сердце колотилось неистово, бёдра напряглись, пальцы на ногах поджались. Чан предчувствовал момент разрядки, вот-вот… Ещё чуть-чуть… Он вскинул поясницу и излился в рот Джисона тёплым семенем. — А-а-ахереть, — простонал Чан и быстро посмотрел вниз, чтобы проверить, как будет действовать Джисон дальше.       Джисон всё проглотил, и это принесло Чану животное удовлетворение.       «Мы наполнили нашего альфу нами».       Да, с новоявленной, неизведанной доселе горделивостью думал Чан. Он наполнил своего альфу. Он побывал в нём спереди и сзади, он раздвинул собой его внутренности, его сперма — часть, отделившаяся от него, — попала в желудок, и какое-то время Джисон будет носить эту часть внутри. Пускай ненадолго, но они соединились, смешались.       К реальности Чана вернули поцелуи — Джисон поцеловал его член, бедро, набухшую метку, живот и так поднялся поцелуями до губ. Поцеловавшись с языками, они легли на небольшом расстоянии, потому что были разогретые, распаренные, и прижиматься было слишком жарко, но всё время, пока охлаждались и выравнивали дыхание, держались за руки. — Как же мне хорошо, — расцепив руки, Джисон сладко потянулся. — Аж ноги не сдвигаются.       Чан приподнял голову, посмотрел на его растопыренные ноги, длинные, крепкие. Недавно они лежали у него на плечах, обхватывали его бёдра. Сейчас, покуда яйца его были пусты, такие мысли не возбуждали, но вызывали глубинное довольство, и Чан в пылу обожания стиснул Джисона в объятиях и поцеловал в горячую щёку. С тихим радостным смехом Джисон, изливая неизменно переполнявшую его любвеобильность, приник к его груди, подлаживаясь, подставляясь под руки. Они могли бы долго так ютиться на матрасе со сбившимся пледом, обжиматься и целоваться, но желудки их уже на пару возвещали о возросшем голоде, так что они были вынуждены разлепиться и спуститься, но прежде ужина они отправились ополоснуться. — Ты когда в последний раз её стирал? — спросил Чан, задёргивая штору. В ванне он и Джисон разместились вдвоём. — Её нужно стирать? — глаза Джисона округлились. — Конечно!       Как можно не знать таких простых вещей, поражался Чан, настраивая температуру воды. Это же базовые правила гигиены в доме! Каждая хорошая хозяйка и каждый хороший хозяин знает, что из-за повышенной влажности, способствующей размножению плесени и всякой разной заразы, за ванной комнатой нужен особый уход. — Ого… Ладно, в ближайшее время постираю. — Ванну-то ты чистишь? — Ну, я чистил её, когда заехал. — Фу таким быть, — беззлобно пожурил Чан. — Знаю, — виновато отвечал Джисон, — но ничего не могу с собой поделать, все эти мелочи просто не держатся у меня в голове. — Это не мелочи. — Для тебя, может, и нет, а для меня — да.       На это Чан лишь вздохнул и включил душ. Он был слишком расслаблен, пожалуй, даже немного утомлён, в общем, не в том настроении, чтобы думать, как неряшество Джисона будет проявляться в семейной жизни и есть ли какое-то средство, чтобы приучить его к порядку. Они разберутся с этим позже, со всем разберутся. Пока что им предстояло смыть следы страсти. Правда, не все следы смылись. Чан дотронулся до отпечатка зубов — нижних и верхних — на правой стороне шеи Джисона. — Болит? — Немного. Но это приятная боль. — Я впервые кусался во время секса.       Хотя хотелось всегда — схватить, удерживать зубами в порыве слепого вожделения, как наверняка веками проделывали предки-вервольфы до укоренения гнездования. В прошлом Чану не составляло труда противиться инстинктивным наплывам, но с Джисоном — чёрт возьми! — желание пробирало до селезёнки, утягивало, доводило до помутнения, с Джисоном Чан шагнул на дикую территорию, на которой ему бывать ещё не приходилось. — Сегодня у тебя прямо день первого раза: первый секс с альфой, первый анальный секс, первый укус. — Точно.       Они вытерлись одним на двоих полотенцем и, как были, голыми отправились решать вопрос с ужином. Ничего готового у Джисона не было, зато полки в холодильнике как и прежде ломились от продуктов. Пока Чан рыскал по ним глазами, Джисон достал с полочки на дверце какой-то тюбик и упаковку с явно медицинскими препаратами. — Что это? — Чан смотрел, как Джисон доставал из коробочки блистер. — Свечи и мазь. Свечи, чтоб восстановить микрофлору кишечника, а мазь… ну, сам понимаешь. Анальный секс — не самое полезное занятие для очка. — Оу, — Чан сжал губы. Он повторно испытал прилив щемящей благодарности к Джисону, подарившему ему наслаждение через своё тело. Чан хотел позаботиться о нём, отблагодарить, поэтому протянул руку и сказал: — Давай помогу.       Делал ли кто-нибудь нечто подобное для Джисона раньше? Скорее всего нет, судя по растерянности, показавшейся на его лице, но растерянность быстро сменилась признательностью. Он вложил мазь и блистер Чану в руку, взглянул доверительно и облокотился на тумбу, отставив зад. — Сначала свечку.       Чан извлёк гладкую маслянистую свечку, любовно погладил Джисона по узкой пушистой пояснице и, одной рукой отодвинув его кругленькую упругую ягодицу, второй вставил свечку в податливый после секса задний проход. — Поглубже.       Пальцем Чан протолкнул свечку глубже. На тот же палец он выдавил густую, молочного цвета мазь и круговыми движениями растёр её по анусу, испытывая при этом головокружительную сопричастность и гордость благодаря Джисону, который определённо справился бы сам, но предпочёл уступить Чану, позволил ему побыть внимательным альфой, при этом поставив себя в довольно беззащитное положение. Закончив обработку пятой точки, Чан крепко поцеловал Джисона в метку, и они, ещё более влюблённые, чем прежде, вернулись к планированию ужина. — Есть пожелания? — спросил Чан, моя руки. — Паста с креветками. — Не вижу креветок.       Джисон наполовину занырнул в холодильник. Чан смотрел, как его шея и плечи покрываются мурашками от холодка. Вылез Джисон с увесистой упаковкой готовых к употреблению ракообразных. — А спагетти? — Имеются.       Быстро осмотрев запасы в холодильнике, Чан нашёл всё необходимое для блюда, достал и разложил на кухонных тумбах. Вручив ему пачку спагетти, Джисон удалился к столу, на котором россыпью лежали снятые перед сексом украшения, и принялся неспешно навешивать на шею амулеты, надевать на запястья браслеты и натягивать на пальцы кольца. Под прозрачное звяканье и перестук бусин и камешков Чан приступил к готовке, подспудно думая о Чанбине — как он там? Чем он был занят, пока альфы его предавались любви? Что было у него на сердце? Наверное, он завидовал, наверное, сожалел о себе, омеге, вынужденном запереть своё омежье естество, возможно, злился, что в кои-то веки не мог получить то, чего хотел больше всего, тогда как всё остальное само плыло в руки. Но наверняка он и радовался — радовался тому, что знает, кто его альфы, где они и чем занимаются в его отсутствие и их взаимным чувствам, закладывающим фундамент для будущего тройственного союза. Чан попытался представить, какое лицо было у Чанбина, когда он взглядом провожал истинных в дом Хана, попытался разглядеть выражение его чёрных глаз и понять, сколько в них печали и сколько счастья, но единственное, что понял Чан, так это то, что ему не хватало Чанбина рядом. Душа его изъявила потребность разделить с ним время совместной неги и — вот уж поистине удивительно! — включить его, хотя бы номинально, в отношения, вставить между собой и Джисоном, как будто между альфами существовало необъяснимое зияние, не закрывающееся ничем, кроме черноокого нахала, как будто без Чанбина любовная энергия циркулировала не так, как должно. — Родной, — позвал Джисон, и Чан обернулся, посмотрел на него и поразился тому, что каких-нибудь полчаса назад они переспали, они тёрлись гениталиями, истекали слюной друг другу в рот и теперь свободно ходили голыми друг перед другом. — Я пойму, если ты откажешься, это просто предложение… И в конце концов это наш с тобой вечер и нам бы, по-хорошему, провести его вдвоём, но, может быть…       Естественный в обнажённости, прекрасный, снова сияющий десятками украшений, Джисон сидел, скрестив ноги, на подушке, оперевшись локтем на стол, и Чан улыбался, глядя на него, и знал, что он собирался сказать. — Да, — ответил Чан на неозвученную просьбу. — Ты не дослушал. — Я сам только что думал, что неплохо бы позвать Чанбина на ужин. — Правда? Здорово! — Джисон обворожительно улыбнулся. — Он бы сейчас проворчал, что у дураков мысли сходятся. — Хах, верно. Тогда я пишу ему. — Пиши.       Телефон Чана, оставленный на тумбе, издал пиликанье, оповещающее о новом сообщении. — Это я, — дал знать Джисон. — В чат пишешь? — Ага.       Опять раздалось пиликанье. И ещё. И ещё. — Он отказался, — сокрушённо выдохнул Хан. — Блин, ну как так! — Чего там? — Чан прошёл в прихожую, взял телефон. «3RACHA»: ДжисON: приезжай к нам на ужин Бинго: я занят ДжисON: мы подождём. Всё равно Чан только начал готовить Бинго: отстаньте, у меня дела       Что за непостижимый чёрт? Обычно от него не отвяжешься, зато когда он нужен, его не дозовёшься. Чан фыркнул и быстро настрочил сообщение. Бан Чан: долго ещё будешь занят? Бинго: хз ДжисON: мы очень хотим, чтобы ты приехал! Бан Чан: мы оба Бинго: вы дурные? Воспользуйтесь возможностью побыть вдвоём       Чан и Джисон переглянулись. — Будем уговаривать? — спросил Джисон. О, он далеко не выглядел так, будто намерен сдаться. Глаза его горели, как у рыцаря перед штурмом крепости. — Будем, — сурово кивнул Чан и приступил к новому сообщению. Он тоже не собирался отступать. Бан Чан: мы всё обсудили и сегодня мы хотим тебя рядом Бан Чан: напиши, как закончишь с делами ДжисON: мы дождёмся тебя, даже если ты освободишься глубокой ночью Бан Чан: пожалуйста, приезжай ДжисON: да, пожалуйста — Молчит. — Подождём. — Не слишком ли мы на него насели? — Чан поскрёб подбородок, уставившись в остановившийся чат. Он начал сомневаться в правильности его и Джисона действий. Вдруг Чанбину сейчас было невыносимо смотреть на них и невольно обращаться мыслями к тому, чем они занимались без него? Вдруг для него эта его очевидная отсоединённость была слишком болезненна? — Нормально, — успокоил Джисон. — Мне кажется, ему приятно, что мы его упрашиваем. — Чего не отвечает тогда?       Телефоны одновременно тренькнули. Альфы опустили головы и посмотрели в экраны. Бинго: что на ужин? Бан Чан: паста с креветками в сливочном соусе Бинго: освобожусь примерно через полтора часа       Чан и Джисон возликовали. Отложив телефон, Чан упёр руки в бока на манер гордого покорителя вершин и весьма уже по-хозяйски оглядел дом, отметил землю и песок на полу, завалы на диване и в раковине, аврал на столе. Нельзя приглашать омегу в такой срач. — Давай-ка перекусим чего-нибудь и приберёмся. — Как насчёт фруктов?       Нарезали хурмы и взяли по банану. — В тот раз, когда я у тебя ночевал, — стирая с запястья сладкую каплю сока от хурмы, заговорил Чан, — ну, когда Чанбин толстовку принёс, как ты утром понял, что это я готовил? Может, это Чанбин решил нас побаловать.       Джисон сдавленно засмеялся с набитым ртом. — Родной, Бин яичницу-то жарить не умеет. Он даже яблоки никогда не чистил. Дома ему либо родители чистят, либо домработница, а в стае, понятное дело, Чжухон. — Да ну? — Ну да. — А рис он умеет варить? — Вряд ли.       А чего, собственно говоря, Чан ожидал? Давно следовало уяснить, что весь быт будет на нём. Он единственный обладал умением держать дом, заботиться о нём и о нуждах домочадцев. Так было всегда. Видимо, так будет и впредь. — Ты останешься на ночь? — как-то загадочно глядя, спросил Джисон.       Поразмыслив, Чан ответил, что да, останется. Чонину всё равно было дозволено заночевать в стае. Какой смысл возвращаться в пустую квартиру, когда можно засыпать, обнимая своего альфу? — Есть идея, — возвестил Хан. — Какая же? — Смотри, завтра выходной. — Ага. — Давай попросим Бина рассказать про Вонхо. Завтра никуда не надо, как раз можно выпить. Потом уложим его на диван, а сами поспим наверху.       Знакомый азарт взъерошил Чанов загривок. Чан жаждал наконец-то узнать историю Вонхо, но кое-что в плане Джисона его смущало. — А Чанбин не подумает, что мы это, как бы, подстроили? То есть уломали его приехать, но как будто не ради того, чтобы побыть с ним, а чтобы разговорить? — Да, ты прав, нехорошо получится, если он так решит. — Вот и мне так кажется. — Тогда, — Джисон ударил кулаком по ладони, — объясним ему всё сразу. Скажем, что есть возможность обсудить Вонхо сейчас, и если он в настроении говорить, мы с радостью послушаем. Нет, значит, нет. Ничего страшного. — Согласен, давай так. Нам бы перед его приездом это самое, — Чан окинул взглядом своё и Джисона голые тела, — одеться. Одолжишь что-нибудь? Не хочу Чжухоново надевать. — Ух, мой альфа в моей одежде. Так сексуально, — похабно улыбаясь, Джисон обласкал его липким взглядом, послал воздушный поцелуй и ушёл наверх.       Одевшись по-простому, в футболки и спортивки, они разделили области поражения и принялись за уборку. Джисон мыл посуду и разбирал наваленные на диван учебники и тетрадки, Чан приводил в более приемлемый вид пол и расчищал стол. Делали они всё это в приятном молчании. Когда же зоны их действий пересекались, они нежно переглядывались и иногда целовались, и в эти мгновения Чан опять вспоминал и искренне поражался и радовался тому, что они переспали и тем самым перешли на новый этап отношений. Стоило им закончить и присесть передохнуть, написал Чанбин, и Чан, не успев перевести дух, взялся за готовку. Помня про запрет миловаться при Со, к нему с поцелуями лез Джисон, безуспешно пытаясь насытиться до приезда омеги. Чан не сопротивлялся, ему ведь тоже было нужно, и он то и дело отвлекался от помешивания и подставлял губы. — Готово, — Чан накрыл сковородку крышкой и перешёл к раковине, в которой собралась новая гора тарелок и ложек.       Мигом к нему прильнул Джисон, обнял сзади, положил подбородок на плечо. — Сегодняшний день — самый лучший за всё последнее время, — говорил он. — Мы сходили на свидание, побывали в стае, занялись сексом. Сейчас ещё Бин приедет, и мы будем вместе есть то, что ты приготовил. Я так счастлив. — Я тоже, — ответил Чан. И он так себя и чувствовал — самым счастливым альфой на свете.       Они услышали шум машины, синхронно повернули головы в сторону двери, а затем друг на друга. — Наш цветочек приехал, — усмехнулся Чан, и Джисон мелодично засмеялся, чмокнул его в ухо, отошёл и сел за стол. Едва Чан успел вытереть руки и развернуться, ключ заворочался в замке, дверь открылась и вошёл — нет, не Чанбин, а какой-то цветочный бум. Первыми в доме появились два больших букета красных роз, а уже следом терявшийся за ними Со. С открытым ртом Чан посмотрел на Джисона, Джисон — на него, они заулыбались и снова обратили взгляды на Чанбина. — Чего ждём? — с порога заголосил Чанбин, стягивая кроссовки. — Идите встречайте меня.       Отойдя от столбняка, альфы бросились в прихожую. — Поздравляю, дорогие, — сердечно сказал Чанбин и вручил каждому по букету. — С чем? — Как с чем? С тем, что вы теперь встречаетесь, с первой свиданкой и с первым сексом. Вон сколько поводов.       Он потянулся их обнять, и тут Чан заметил то, чего не углядел сразу со всеми этими пахучими, завёрнутыми в снежно-белую бумагу розами. — Ну-ка стой. Что это у тебя?       Край Чанбинова рта кровил, и от него на полщеки расползался фиолетовый синяк. — Дела, говорил же. — Опять к сыну того Ёнхо ездил? — Не. — Что тогда? — Не хочу сейчас об этом. Как-нибудь потом.       Сдержав беспокойство, Чан не стал настаивать. Он сдался перед мягким сумраком его взгляда, перед плутоватой улыбкой, как бы говорившей: «Ты только зря потратишь время, если начнёшь допытываться». Джисон, до того охавший и ахавший, сдался тоже, поэтому они оба не сговариваясь вовлекли Чанбина в дом, усадили за стол и пустились кружить вокруг него так, словно уже тысячу раз это проделывали: Джисон отдал Чану букет, принёс аптечку и сел обрабатывать ранку Чанбина; Чан налил в ведро воды (подходящих по размеру ваз не нашлось), поставил туда цветы и накрыл на стол.       Наконец они сели, Чан и Джисон по краям, Чанбин в середине, во главе стола, в предустановленном с первого собрания порядке. Перво-наперво едоки отдали должное повару. — Это очень вкусно! — Да, просто невероятно! Оставайся со мной жить, — взмолился Джисон.       Чан только отмахивался с весёлой неловкостью. Созерцание того, как истинные с аппетитом поглощают то, что он приготовил, наполняло его великой радостью и необычным, новым переживанием основательной правильности, как будто он был создан для того, чтобы кормить их. Пожалуй, отчасти так оно и было.       Наматывая спагетти на вилку, Чан бросил взгляд на ведро с букетами и приглушённо усмехнулся. Никто не дарил ему цветов. Это у него тоже впервые. Воистину, то был день под знаменем первого раза. — Итак, — Чанбин обвёл альф озорным взглядом, — рассказывайте, как оно? Как всё прошло?       Рассказать тебе, думал Чан, как мы любились прямо там, наверху? Как стонали в унисон, изнемогающие от желания слиться ядрами наших душ и стать единой плотью? Как дождь стучал по крыше, и мы сами словно были под дождём, потому что наши тела обливались потом? Как я освободился и превратился в кусачего зверя, а Джисон улыбался, улыбался, улыбался? Как наши запахи, сгустившись, клубились, как дым? Рассказать тебе, как нам было хорошо без тебя? Не разболится ли твоё омежье сердце? Чан глянул на Джисона. Подскажи, что делать. Джисон кивнул: "Расскажем".       Чан принял сигнал, но решил перестраховаться и прощупать почву, ради чего выбрал поставить себя в неловкое положение, выставив на всеобщее обозрение нелепое завершение первого раунда. Быстро, чтобы опередить Джисона, несомненно готового поделиться самыми смачными подробностями, он сказал: — Ну, в первый подход я кончил примерно за минуту.       Чанбин моргнул и засмеялся приятным задорным смехом. — Так ты у нас скорострел? — он прижмурил на Чана тёмные глаза, и Чану почудилось, что на него сладко смотрит влюблённая бездна. — Ничего не скорострел, — встал на защиту старшего альфы Джисон. — Попрошу заметить, что речь идёт про первый подход, и я тогда тоже быстро кончил. — А сколько всего было подходов? — Три.       Пока Чанбин смотрел на Джисона, Чан пристально всматривался в Чанбина в самонадеянной попытке определить, не притворяется ли он ради спокойствия альф. Нет, вынес он вердикт, кажется, не притворяется. В его открытой позе, открытой улыбке и открытом взгляде были самые что ни на есть истинные интерес и воодушевление. Ладно, сказал себе Чан, и не стал останавливать уже пустившегося в описания Джисона.