Ночные беседы

      Так не хочется вставать.       Каждый день — одно и то же.       Дом — работа — дома. Дом — работа — дом. Дом — работа — дома.       И этот вальс никогда не кончается.       Каждое утро солнце светит в глаза. Будь воля Кируми — она предпочла бы спать вечность. Она с трудом открывает веки, и первая же её мысль — «Надо купить тёмные шторы, » — повторяется изо дня в день. Она кормит себя «завтраками», надеясь на лучшую жизнь.       Протянув руку к прикроватной тумбочке, Кируми открывает свой ежедневник, водит ручкой по своим записям и вставляет ручку в пружину, а встроенной в тетрадь лентой делает закладку. Таким способом ей намного проще контролировать встречи с клиентами: в голове сложно удержать планы на месяц.       Встречи с клиентами могут быть почти каждый день — без выходных или праздников. Даже во время болезни единственное, что делает Кируми — запихивает в себя лекарства до тех пор, пока напичканный таблетками и растворами организм не начнёт отторгать их всеми возможными способами.       К счастью, хотя бы сейчас она не болеет — но мозг, ей кажется, уже её подводит.       Неважно.       Работа остаётся работой. Никого не заботит, в каком она состоянии.       Сначала надо приехать к одной богатой престарелой женщине. Несмотря на то, что у неё есть несколько горничных, которые помогают содержать дом, старушка чувствует себя весьма одиноко. Кируми для неё — особый случай, пожалуй, самая заботливая из них. Если бы девушка не отказывалась, старушка вполне могла бы устроить её на постоянную работу.       Однако самой Кируми мало нравится работать с ней: она весьма строга к персоналу, который делает для этой женщины гораздо больше, чем Тоджо. К тому же, старушка чувствует себя так одиноко, что готова хоть переписать всё имущество на девушку — но Кируми это добро не нужно, ей вполне комфортно в тех условиях, в которых она живёт.       Через час после выхода из дома (и ей приходится выходить очень рано утром) Кируми приезжает к загородному особняку на автомобиле. Ей всё ещё сложно представить, что старушка действительно хочет от неё долгую поездку к храму по жаре: после недавнего дождя к зною добавилась и духота.       Кируми приезжает к своей клиентке. Она её давно ожидает. Как только распахивает дверь, горничная указывает Тоджо, где сейчас находится хозяйка. Дело сегодня всего одно, но важное.       — Сегодня начинается Обон, — кряхтит старушка, поднимаясь с роскошного кресла-качалки. — Я хочу помянуть своего покойного сына. Если хочешь, я расскажу о нём по дороге.       Кируми вежливо кивает, выслушивает её и отводит к машине. Дорога долгая, и как-то её надо пережить: для этого Тоджо включает кондиционер и предлагает заказчице охлаждённую воду.       — Ах, милочка, — причитает старушка. — Знаешь, сынок-то мой, единственная кровинушка… Сказала я ему: плохую он девушку себе нашёл, я никогда не благословлю её. Меркантильная она была, сразу мне не понравилась… Мы потом с ним поругались очень сильно, и я о нём не слышала.       — Очень жаль, — Кируми пытается поддержать беседу. — Соболезную вам, мадам.       — Я тогда сказала ему, мол, скатертью дорога! А он… Напился и поехал ночью по городу колесить. Вылетел на встречку, а там… Умер на месте, по кусочкам его собирали…       Кируми пытается утешить её, но на деле ей тяжело такое слушать — ещё и в машине, пока она за рулём. Руки начинают трястись от подробностей, которые рассказывает старушка о смерти своего сына, и Тоджо сама чувствует, что хочет свернуть на встречную полосу.       И возразить она не может — только терпеть её рассказ.       Вскоре они приезжают к храму, и Кируми сопровождает старушку, пока она молится и зажигает благовония на могиле сына. Для горничной это не первое такое задание — сопровождать скорбящих на кладбищах, чтобы они помянули покойных родственников — однако по той старушке видно: выполнение поминального обряда на сторонних глазах женщине важнее покойного сына.       Как только задание выполнено, Кируми отвозит старушку обратно и получает оплату за заказ. Клиентка снова предлагает пристроить Тоджо у себя, и она снова получает от девушки отказ.       Теперь надо ехать домой. Повезло, что на сегодня это был единственный заказ, и остаток дня Кируми может потратить на уборку дома.       Запасы воды исчерпаны. Воду можно купить в городе, а пока — выживать за счёт кондиционера.       Дорога пустая: никто не едет ни в город, ни из города. В пути так одиноко… Кируми пытается включить радио, но, покрутив все доступные станции и услышав только шум, выключает его. Телефон оставлен на зарядке, и снимать его с повербанка нет никакого желания.       Кируми чувствует, что надо сделать перерыв и отдохнуть, чтобы не сжариться внутри салона. Как только она находит нужное место, она выходит из машины, чтобы осмотреться.       Солнце в зените. Солнце высоко в небе. Солнце печёт, излучает жар.       Дышать нечем — духота.       Ветра нет, даже суховея. Нет ни птиц, ни диких животных.       Вокруг Кируми — зелёное поле, безграничное зелёное поле.       Над Кируми — голубое небо. Голубая бездна.       Ни единого звука.       Жизнь застыла.       Страшно.       Она прижимает руку к груди и смотрит вокруг себя — на бездонное пространство.       И она тоже замирает. Она не может пошевелить ни одним мускулом, как бы она того ни хотела.       Никого нет.       Она здесь одна.       — Тоджо-сан…       Что?..       — Тоджо-сан, вернись в машину.       Кто здесь?       Никого нет.       Ей кажется?..       — Прошу тебя!

***

      Кируми открывает глаза.       Она дома.       В спальне прохладно: включен вентилятор, от футона пахнет свежестью. Кажется, она уснула. С трудом поднявшись с матраса на полу, Тоджо выходит на лоджию.       «Уже вечер? — думает она, смотря на небо, лиловое на одной стороне горизонта и алую — на другой. — Неужели я так долго спала? Но как я…»       — Доброе утро, Тоджо-сан.       Она вскакивает с футона и врывается на кухню: оттуда она услышала сторонний голос. За столом сидит Корекиё, видимо, долго ждущий её пробуждения.       — Как твоё самочувствие?       Кируми явно понимает, к чему может привести присутствие мужчины без какого-либо приглашения в её доме — последствия могут быть от безобидных, поскольку Корекиё — один из немногих её школьных друзей, до вполне ужасающих — она не видела лично, но одноклассники после выхода из виртуальной реальности говорили об иной, более тёмной стороне Шингуджи.       Хотелось ли ей прямо сейчас задать все возможные вопросы и выгнать его взашей? Нет. Вовсе нет.       Он не сделал ей ничего плохо, особенно во время учёбы в Пике Надежды. Сейчас его поведение, скорее… подозрительное, но он не причинил ей вреда. Всего-то… ворвался в квартиру, пока она не видела.       — Раз ты здесь… — вздыхает Кируми и включает газовую плиту. — Ты голоден?       — Нет-нет, не переживай.       — Ты мой гость, Шингуджи-сан, и, как хорошая горничная, — разворачиваясь, она делает небольшой поклон, — я должна принять тебя как своего гостя.       — Но ты моя подруга, Тоджо-сан, — он поднимает на неё глаза. — И если тебе некомфортно моё присутствие — а тебе, я вижу, весьма некомфортно, — я могу уйти. Я всё равно пришёл сюда только потому, что беспокоился за тебя…       — А как ты вообще здесь оказался? — Кируми достаёт из холодильника замороженные тонкацу и кладёт полуфабрикат на сковороду.       Помолчав некоторое время, Корекиё отвечает на вопрос:       — Я видел тебя, пока был на обеденном перерыве. Ты ехала домой, я пытался поздороваться, но ты никак не реагировала. Потом увидел, что ты еле плетёшься, но я не смог узнать получше, что случилось. Решил спросить после работы, а у тебя дверь открыта…       Конечно, история эта звучит мутно. Мутно и очень подозрительно…       По крайней мере, он правда не причинил ей вреда, пока она спала.       Кируми продолжает готовить себе ужин из полуфабрикатов и из остатков еды в холодильнике. Мясо, рис, соус, овощной салат — вполне её привычный ужин, но её золотые руки всегда превращают столь обыденную еду если не в шедевры кулинарии, то в ресторанные блюда. От тарелки с тонкацу и рисом валит густой пар — и на вкус ужин не менее хорош.       Корекиё же, подпирая голову ладонью, вдыхает аромат свежеприготовленного ужина. Ещё чуть-чуть, и у него бы потекли слюни.       — Может, ты всё-таки поужинаешь? — заботливо интересуется Кируми. — Одну тарелочку?       — Нет-нет, я правда не голоден, — он отказывается и смотрит на неё. — Просто… оно сытно выглядит. Приятного тебе аппетита, Тоджо-сан.       — Да, спасибо…       Ужинать в одиночку — очень неловко для неё. Так некомфортно смотреть на гостей, которые предпочли отказаться от её услуг… Но разве она может настаивать и заставлять?       — Расскажешь, что сегодня произошло? — Корекиё приближается к её лицу, будто стараясь его прочесть.       — Ничего особенного, — доев ужин, Кируми тут же моет всю накопившуюся посуду. — Съездила с одной старушкой на кладбище к её сыну, вероятно, получила тепловой удар…       — Такое ощущение, что ты что-то недоговариваешь…       — М-м-м, — девушка упирается лбом в шкафчик для посуды и прикрывает глаза. — Я просто… Вышла в поле, и мне стало так страшно. Даже не знаю, почему…       — Ничего не двигалось, как будто вся жизнь вокруг тебя остановилась, будто всё вокруг тебя умерло? — словно врач, расспрашивает Корекиё, встав со стула, но боясь подойти к ней ближе.       — Д-да… — оборачивается она, услышав его описание. — А ты откуда знаешь?       — Это явление называется, как я помню, полуденным ужасом — говорит он спокойным, чуть ли не вкрадчивым голосом. — Из-за этого в том числе люди не выходили работать в поле, пока солнце в зените. В славянских культурах, кажется, даже были придуманы такие существа, как полуденницы — они как раз охотились в это время. И, помимо этого, в Испании и колонизированных ею странах соблюдали послеобеденный отдых — сиесту…       — Да-да-да, я уже поняла, — смеётся Кируми в ответ на очередную лекцию.       Она выходит из кухни обратно в гостиную и смотрит в окно: вечер вот-вот станет ночью. Лиловые сумерки становятся иссиня-чёрными. На небе зажигаются первые звёзды и первые окна домов, первые уличные фонари и первые рекламные щиты. Ночь несёт с собой особый запах, особую свежесть — и от них клонит в сон.       — Но, кажется, — Корекиё смотрит, как Кируми садится на футон, скрестив ноги на полу, и не смеет присоединиться к ней, — ты ведь уже испытывала что-то подобное?       — Когда же?       — Когда мы ездили на летние каникулы на какой-то тропический архипелаг… Ты не помнишь?..       Это первый день каникул.       Это ночь перед рассветом.       Перед ней два пятна. Розовое пятно — от воды и неба. Лиловое и синее пятно — вокруг них. Впереди — яркая алая точка солнца.       Из звуков — лишь шорох морского прибоя.       Кируми смотрит вперёд, на алую точку. Она расплывается в глазах. Кируми смотрит сквозь неё.       Жизнь как будто замерла вокруг неё.       Ни пятна, ни точка не двигаются.       Заворожена ли она? Страшно ли? С высоты своего опыта — уже не страшно. Но такой мёртвый рассвет она встречала впервые.       — Тоджо-сан!.. Тоджо-сан!..       Что-то окликнуло её, и она обернулась.       Ещё одно пятно. В этот раз — живое. Иссиня-чёрные волосы и купальник — аквалангистский костюм с синим орнаментом — сливаются с ночным небом в одно пятно. Лицо похоже на луну: белое, бледное. Оно словно светилось на фоне всего остального.       Кируми с трудом узнала это размытое пятно — только по мягкому мужскому голосу, нежному, вкрадчивому. Это был Корекиё.       Он что-то мягко шептал. Он обнимал её. Он прижимал её к своей груди. Как же бешено стучало его сердце…       Он что-то говорил ей, но она не могла услышать.       Контуры лица размыты. Однако, кажется… Он улыбался ей.       Кируми уже лежит на футоне, свернувшись клубком. Даже будучи укрытой одеялом, она мёрзнет, сжимает под головой уголок подушки.       Тоджо уже спит. Во сне она часто и прерывисто вздыхает, дрожит, будто плачет.       Но слёз у неё не было.       Кируми едва разборчиво что-то шепчет:       — Как… всё тогда… было… проще…