smells like teen spirit

Я думаю, я глуп

Или, может быть, просто счастлив.

Nirvana — Dumb

      В гараже они устроили собственную маленькую тусовку. По стене полз жёлтый квадрат света, доносящегося из маленького окошка под потолком. Это солнце отдавало прощальными лучами, прежде чем окончательно закатиться за горизонт под натиском ночных сумерек. Из радиоприёмника на раскладном столе шуршали всё те же песни «Нирваны». Бомгю сидел под ним с гитарой, зажимая нужный аккорд и кивая в такт. На скуле под глазом виднелся посеревший синяк. Время от времени Гю перекатывал во рту чупа-чупс со вкусом колы.       Ёнджун наблюдал за ним, развалившись на диване, зажав между пальцами сигарету. Они оба уже наклюкались, найдя под стеллажом с инструментами не открытую бутылку бурбона. Отцу подарили её на один из праздников так давно, что Ёнджун даже не помнил. Теперь ждать возвращения родителя он просто не видел смысла, а потому без зазрения совести напился.       Возвращаться домой было глупо, да и не хотелось, впрочем. Почему-то в этом ключе Ёнджун вспомнил о рыбке: о белом призраке в банке, что, вихляясь, плывёт всё дальше вверх в попытке спастись.       — Скучно, — вздохнул он, выдыхая новое облако дыма. Сигарета почти истлела и огонёк подбирался к фильтру.       Перестав играть, Бомгю обратил на Ёнджуна своё рассеянное внимание. Ухмыльнувшись, он отложил гитару и поднялся с пола. Ёнджун устало проследил за его движениями и на всякий случай сомкнул колени, когда Гю навис над ним большой тенью. Не прогадал: недолго думая Бомгю плюхнулся ему на колени и, вынув конфету изо рта, запечатал его губы сладким поцелуем. Ёнджун отвёл руку, чтобы не прожечь свою же футболку, которая на Гю смотрелась ничуть не хуже.       Ёнджуну нравилось, что Бомгю отчасти пах им. Этот запах пыльного помещения, сигарет и одеколона перекрывал запах Гю: пьянящий жар бурбона, приторную сладость конфеты и горчинку лечебной мази, создающих вместе какой-то дурманящий коктейль ароматов.       — М-м!.. — вдруг воскликнул Ёнджун в поцелуй. Сигарета истлела и обожгла пальцы. Шипя от боли и злости, Ёнджун швырнул окурок в разрезанную пополам жестяную банку.       Бомгю отстранился, но в его лице не появилось и признака растерянности. Схватив Ёнджуна за подбородок, он сунул ему в рот чупа-чупс, умилённо смеясь своей же выходке. Сжав кисть Ёнджуна, он осторожно подул ему на пальцы.       Ёнджун перекатил конфету за щеку. Они с Гю встретились взглядами. Глаза Бомгю по цвету напоминали ежевику. Почему-то от одного взгляда в эти глаза сердце Ёнджуна забилось чаще.       Бомгю спрыгнул с коленей Ёнджуна, крепче стиснув его ладонь. Стащив Ёнджуна с дивана, он обнял его за шею одной рукой. Ёнджун окольцевал руками спину. Приёмник бормотал «Dumb», пока они раскачивались в такт мелодии. Получалось, конечно, странно: движения выходили слишком плавными и ленивыми, будто они с Гю танцевали в толще воды. Голова кружилась от удушливого запаха табака и алкоголя, подпитанного приторной сладостью конфеты. Всё вокруг плыло, земля уходила из-под ног; и кажется, плыл и сам Ёнджун. Всё вокруг было так не важно в сравнении с этой минутой, когда они пьяные, влюблённые и счастливые стояли посреди гаража, плавая в бесконечном пространстве жизни, пока во рту Ёнджуна таяла конфета, а Бомгю обнимал его за шею, искрящимися нежностью глазами проникновенно уставившись в душу.       — Я хочу посмотреть на звёзды, — сказал Бомгю Ёнджуну на ухо и удивительно застенчиво для себя улыбнулся.       

***

      С крыши гаража на небо вид открывается так себе, да и с погодой не очень-то повезло: синие тучи заволакивали чёрное небо, прятали за собой даже луну, напоминающую о себе лишь расплывчатым блёкло-белым пятном.       Бомгю, ёжась в шерстяной кофте, жался ближе к Ёнджуну, одетому в отцовскую ветровку. (Отец был далеко не стройным человеком, за годы брака наевшим порядка сорока килограммов, а потому в ветровке нашлось место и для Гю.)       Бомгю странно притих, стоило им обоим забраться сюда. Зацепившись ногой за ногу Ёнджуна, он зачем-то сунул руку в дырку на его коленях, шкрябая пальцами по огрубевшей коже.       Ёнджун запрокинул голову, смотря на небо. Оно не напоминало ему о бесконечности Вселенной, а скорее наоборот, указывало на ограниченность их мира. Оно, как потолок, нависало над ними, чтобы когда-нибудь, верно, обрушиться.       — Тебя что-то здесь держит, Гю? — спросил Ёнджун, не отрывая глаз от «потолка».       — Где «здесь»?       — Да где угодно: хоть в этом городе, хоть просто на земле. Ты как-то, помнится, сказал что-то вроде: «Если я завтра приставлю ружье под подбородок…»       — Это глупости, — перебил его Бомгю. Тон его звучал как ни в чём не бывало. — Я был обдолбанный и тупой.       — Ты не ответил на мой вопрос.       Бомгю просиял улыбкой.       — А что? Волнуешься?       — За себя бы поволновался, — проворчал Ёнджун, хмурясь и трепля Гю по волосам. Тот шкодливо рассмеялся и добавил:       — Да всё это — пустяки. Я не думаю о будущем ни здесь, ни в ста километрах отсюда, ни где бы то ни было ещё. Я вообще стараюсь о нём не думать.       — Почему?       — Потому что никогда не бывает так, как ты себе придумал. Ты можешь распланировать всю жизнь до мельчайших деталей, но ничего так и не воплотить в жизнь. Просто потому что не дойдут руки или случится какое-то непредвиденное обстоятельство.       Бомгю замолчал на секунду, потупив взгляд в сторону.       — Жизнь же состоит из случайностей, если подумать. Я, например, не планировал в тебя влюбляться.       — Случайности не случайны, — вздохнул Ёнджун. — Мы же все, по сути, ограничены в чём-то. Мы… под куполом будто, — говоря это, он не отрывал взгляда от неба. — Действуем, ограниченные своими паттернами поведения, характерами, суждениями… И все же они, по сути, не нами придуманы — просто переданы ближайшим обществом. Я вообще иногда сомневаюсь, существую ли «я» отдельно от того, что меня окружает. — Ёнджун помолчал, прикусив изнутри щёку. — Поэтому… Насколько случайности случайны стоит ещё поспорить.       — Хочешь сказать, что всё предопределено?       — Ну… Наверное, да… в некотором роде…       — Ты и прав в какой-то мере: мыслишь ограничено, — сказал Гю с какой-то лукавой ухмылкой. Ёнджун нахмурил брови, готовясь отвесить Бомгю подзатыльник. — Не в том смысле, что ты глупый! Я о том, что жизнь тебе представляется в каких-то рамках, каким-то ограниченным пространством под куполом. А ты взгляни по-другому: представь, что жизнь вне пространства. Это не точка, не отрезок, не бесконечная прямая и не луч. Просто то, что существует вне этих категорий и абсолютно свободно.       — Тогда жизнь — это ничто, — озадаченно пробормотал Ёнджун.       — Верно, это ничто! Жизнь не имеет смысла, просто потому что она не существует в придуманном людьми понимании жизни. Ведь что для многих жизнь? Это воспоминания о прошлом, о моментах, в которые они уже никогда не вернутся; это ожидание будущего, предвкушение грядущего счастья. «Завтра, вот завтра я непременно буду счастлив!» — и плевать, наступит это завтра действительно завтра или через неделю, или через месяц, или через год… Оно может и не наступить вовсе, потому что вся суть в предвкушении, и оно, зачастую, ярче и ценнее самого момента. Я это к чему: когда живёшь, вечно ожидая чего-то, то вовсе не успеваешь жить. Рано или поздно такое существование наскучит.       — А если жизнь — ничто, то у людей нет опоры. Предлагаешь болтаться в этом «бесконечном пространстве»?       — А что нам остаётся? Что у нас с тобой вообще есть? — Бомгю заглянул Ёнджуну в глаза. — Это мгновение, секунда! И стоит ли она того, чтобы тратить её на мечты о каком-то будущем, которое нам неизвестно и никогда не будет, стоит ли тратить её на ерунду?       — И что тогда не ерунда?       — Чувства, эмоции… Без лишней трагедии. То, что приносит удовольствие.       — Тогда это жизнь животных. Я не думаю ни о прошлом, ни о будущем; если я хочу есть, то я ловлю, не знаю, рыбу, ем её, а если снова голоден — повторяю это. Живу, чтобы пресыщаться.       — Ты ошибаешься. У животных нет чувств. Нет человеческих чувств. Не спорю, хороший ужин и крепкий здоровый сон приносят человеку удовольствие, но это всё низменное, базовые потребности. Я говорю о другом: животные не довольствуются проделанной работой, не наслаждаются видом, не любят. Их действия предопределены инстинктами. А ведь чувства — это величайшее наслаждение.       Ёнджун потупил взгляд.       — И это то, чем ты живёшь? — спросил он.       — Угу, — кивнул Бомгю, тепло улыбаясь.       Ёнджун сразу смягчился. Пропал его внутренний бунт против животной философии Бомгю. Всё-таки, быть может, как раз за неё и за беспечность Бомгю в суждениях Ёнджун его и полюбил. Может, поэтому сейчас и сидел с ним на крыше богом забытого гаража. Может, поддавшись именно этой философии, он действительно жил, а не существовал.       Обняв Бомгю крепче, он лёг на спину. Бомгю рассмеялся, уместив голову на чужом плече. Их взглядам наконец открылся клочок чистого неба, усеянного звёздами. Ёнджун подумал, о каких же глупостях они всё-таки размышляют…