Время тоже рисует

      Длинные пальцы Бенджамина плавно скользили по клавишам фортепиано, извлекая божественные звуки. Элис казалось, что это самые красивые руки, которые ей только приходилось видеть. Её сердце замирало в груди при мысли о том, как ей хотелось ощутить их прикасновения.              Ремус закатывает глаза и тянется к кружке крепко заваренного чая, без которой никогда не садится за работу.              Ну, во-первых, «прикОсновения», дорогая писательница. А во-вторых... Вы не могли придумать что-то чуть менее банальное? Самые красивые руки? Сердце замирало в груди? Серьёзно?              Да, Ремус немного зануда. Но ему так положено по роду деятельности.              Дело в том, что в какой-то момент жизни Ремус возненавидел устную речь. Нетрудно догадаться, почему. Звуки мучали его, застревая в горле, толкаясь и сопротивляясь, будто назло. Будто они не хотели ему подчиняться и издевательски насмехались, раз за разом доказывая ему своё превосходство.              То ли дело печатный текст. Видимые буквы всегда были для Ремуса совсем другими. Податливые строчки легко принимали нужную форму, гибко меняясь под его рукой в тетради или на экране. Вот где истинное богатство человечества — в письменности. Вот где ум, глубина. Попроси человека выразить мысль на бумаге, и только тогда сможешь сделать правильный вывод о его внутреннем мире. Ремус неоднократно убеждался в своей правоте.              Вот, например, эта... Гарриет? Герда? Приходится посмотреть название файла, чтобы освежить в памяти имя авторки дебютного романа. Грета. Честно говоря, Ремус — ну, если бы его мнением кто-то поинтересовался — никогда не рекомендовал бы этот роман к публикации. Сюжет? Сыроват. Слог? Бедноват. Персонажи? Скучноваты. Но, конечно же, именно Ремусу Люпину, как самому дотошному и дисциплинированному сотруднику, была поручена редактура рукописи — самая муторная и тяжёлая часть подготовки к изданию.              По сюжету романа невинная девушка Элис влюбляется в своего преподавателя музыки. Она — вся такая застенчивая и тонко чувствующая натура. А он — весь такой яркий, энергичный, сильный мужчина, и бла-бла-бла...              Ремус смотрит на экран и морщится, сделав глоток чая: тот уже успел остыть. Придирчивый взгляд бегает по предложениям и абзацам, подмечая мелкие ошибки и лишние запятые. Ремус старается не обращать внимание на содержание текста, ведь... Это же какая-то чушь, верно?              Ремус не помнит, когда в последний раз его сердце замирало не от страха.              Спустя несколько часов напряжённой работы в мышцах спины поселяется тяжесть, а глаза начинает пощипывать. Вот за что действительно стоит любить работу на дому, так это за возможность сделать перерыв тогда, когда хочется. Он встаёт из-за стола и натягивает тёплую толстовку — за окном пасмурно.              Улица встречает его свежим ветром и ароматом цветов, пышно разросшихся на клумбах у дома. Ремус направляется в свой любимый просторный парк в двадцати минутах ходьбы, чтобы разгрузить голову и затёкшее тело. А ещё, чтобы немного подумать.              Особо неприятные или сложные для размышления темы Ремус обычно откладывает в дальний ящик рабочего стола. Почти в прямом смысле.              Когда-то в юности, зачитываясь «Шерлоком Холмсом», Ремус чрезвычайно впечатлился идеей о «чертогах разума», в которых можно расположить воспоминания так, как этого хочется их хозяину. Целый дворец... или, может быть, даже древний замок можно обставить по своему вкусу, наполнить образами. Ремусу доставляло невероятное удовольствие наблюдать за превращением разрозненного хаотического супа из мыслей и знаний в послушную и прозрачную систему. С течением времени в его воображаемом замке появилось множество залов, потайных уголков, уютных гостиных и башен. Там нашлось место для библиотеки и даже для учебных классов: для каждого предмета — свой.              Но всё же в замке Ремуса прячется и крупица хаоса. В одной из комнат громоздится множество странного: огромные уродливые шкафы, стулья, зеркала (их особенно много), запылившиеся бюсты и ювелирные украшения... Это похоже на вместительную кладовку, набитую раздражающими, непрошено появившимися в доме вещами. Что с ними делать — не понятно. Но выбросить жалко. Вдруг понадобятся? И после долгих раздумий обычно хочется поскорее бросить их в тёмную кладовку — с глаз долой — и забыть. Ремус так и поступает со всеми раздражающими и непрошеными вещами, чтобы разобраться с ними чуть позже. Или никогда.              Но порой эти раздражающие вещи не хотят, чтобы о них забывали. Они настырно маячат на периферии сознания, требуя внимания.              В углу захламлённой воображаемой комнаты стоит старый тяжёлый стол из красного дерева. И в его самом дальнем и нижнем ящике кто-то скребётся в попытках сорвать замок.              Ремус тяжело вздыхает и мысленно поворачивает крохотный ключик. Тянет за металлическую ручку.              Из ящика с хохотом выпрыгивает Сириус Блэк. Прямо как чёртик из табакерки.              Ну, что ж. Сейчас разберёмся с тобой, Сириус. Ещё не было такого явления в этой комнате, которое Ремус не смог бы проанализировать вдоль и поперёк, каталогизировать, а затем определить своё к нему отношение. Тебя тоже это ждёт, не стоит так самодовольно ухмыляться.              Первый урок рисования в жизни Ремуса завершился... оригинально. Сириус собрал всю группу вместе, и они дружно просмотрели все рисунки неба, которые получились у учеников. Каждый мог высказаться и поделиться мыслями о понравившейся картине. Сириус также кратко прокомментировал все работы, отмечая положительные детали и указывая на индивидуальные черты рисунка.              Его звонкий голос с поразительной диктофонной точностью до сих пор раз за разом воспроизводится в голове Ремуса:              «Мне очень нравятся твои цвета, Ремус. Думаю, ты выбрал в качестве ориентира действительно ценное и хорошее воспоминание»              А потом Сириус улыбнулся, по своей раздражающей привычке посмотрев прямо в глаза Ремуса. И в его взгляде сквозило такое понимание, как будто он тоже тогда был там. Как будто он знал, что это за рассвет.              Сириус производил на Ремуса какое-то поистине гипнотическое воздействие. Он притягивал взгляд, захватывал внимание. Он заставлял размышлять о нём, ждать его слов, взглядов, реакции. И всё это он делал, не прикладывая к тому никаких усилий.              Сириус просто был.              А Ремус просто идиот.              Хотя кто бы на его месте не зацепился? Да вся группа Сириуса разве что в рот ему не заглядывает. Он просто такой человек — яркий, ослепительный. А Ремус редко встречал подобных людей, поэтому нет ничего удивительного в том, что Сириус его так впечатлил.              Ремусу думается, что стоит продолжить уроки. Возможно, тогда психотерапевт перестанет смотреть на него с таким упрёком. Да и первое занятие ему вроде как... понравилось?              Что же касается Сириуса... Он выбил Ремуса из колеи. Но это временно. Эффект новизны пройдёт, и он сможет вернуться к своему обычному режиму отношений с посторонними людьми: вежливое, но осторожное общение. И желательно из-за своего надёжного забора, калитка которого открывается очень немногим.              Это правильно. Это безопасно.              Безопасно.              Без... опасно.              Слово мгновенно замирает, замедляется в густой смоле сознания, загорается и гаснет мигающим красным сигналом. Тело деревенеет, отказываясь делать следующий шаг. Колени ощущаются неподвижными и каменными, а пятки врастают в гравий парковой дорожки.              В моменты, подобные этому, Ремус будто проваливается в иное измерение, где время длится в десять раз медленнее, где частицы и молекулы прекращают своё безумное вращение и осоловело тормозят, переставая двигать этот мир.              Он с отстранённой холодностью наблюдает за бегущей строкой своих судорожных мыслей. Будто это вовсе не его мысли и не его тело.              Это какое-то чужое тело, скованное ужасом.              Это тело, которое застыло и смотрит на стремительно приближающегося огромного чёрного пса с раскрытой пастью.              

***

             — Бродяга! Стоять! Бродяга! Чёрт тебя дери, да что это такое?!              Вокруг только чернота. И ещё этот голос.              — Ко мне, быстро!              Громкий лай, а затем скулёж.              — Извините пожалуйста, не представляю, что на него нашло... Ремус?              Пальцы начинает покалывать, и Ремус вспоминает, что он сделан из плоти и крови. Вроде как, был раньше... Он вдруг замечает биение своего сердца, гудение горячей крови в артериях. Он чувствует лёгкий ветер, обдувающий кожу. Его лицо напряжено, а глаза крепко зажмурены.              Вот почему темно.              — Ремус? Ремус, ты в порядке?              Тело защищает его. Это глупо, так по-детски: если я чего-то не вижу, то этого и нет. Поэтому требуется большое усилие, чтобы разлепить стиснутые в панике веки.              Снаружи ярко. А ещё снаружи стоит Сириус с широко распахнутыми беспокойными глазами. У его ног сидит виляющая хвостом собака, поводок которой теперь надёжно зажат в пальцах. Плечи Ремуса дрожат.              — Ремус, ты в порядке?              Он кивает в ответ. Разумеется, он в порядке. Разве не видно? У Ремуса нет никаких сил удивляться появлению Сириуса Блэка. Как будто он естественным образом воплотился прямо из его мыслей. Материализовался, как по мановению волшебной палочки. Правда, заклинание сработало явно не так, как этого хотелось бы Ремусу.              — Пожалуйста, прости нас. Бродяга напугал тебя, — Сириус укоризненно смотрит на пса. — Он ни разу в жизни не причинил никому вреда, но порывы его радости всегда были чересчур бурными, — он неловко усмехается, переминаясь с ноги на ногу.              Ремусу кажется, что во рту у него наждачка или склеенный щебень, а не нормальный человеческий язык. Порция адреналина, любезно предоставленного организмом, постепенно сходит на нет, и колени бесполезно ослабевают, заставляя пошатнуться и сделать пару шагов назад и вбок, чтобы обрушиться на скамейку. Ремус вдруг преисполняется флегматичным абсурдным спокойствием просвещённого буддиста.              Ну, давай, земная жизнь. Ты меня не заденешь.              Он оглядывает двоих: Сириуса и собаку. Они выглядят как напуганные дети, испачкавшие любимое пальто своей строгой матери. Сириус взволнованно смотрит на Ремуса, будто боится, что тот немедленно упадёт замертво, или ещё что похуже. К счастью, спустя столько лет, Ремус научился справляться с подобными эпизодами чуть успешнее, чем раньше. Однако, говорить всё равно пока бессмысленно. Речь не подчинится.              — Ремус… Тебе нужен врач? Я… Мне действительно жаль, пожалуйста, не молчи. Я сейчас позвоню другу, он врач. Правда, ветеринар, но это ведь всё равно…              Сириус давится продолжением своего монолога, встретив красноречивый взгляд. Вот только ветеринара Ремусу и не хватало для полного счастья. Приходится достать из кармана толстовки телефон и быстро напечатать в заметках краткое объяснение.              Со мной всё нормально. Я был напуган, но уже прошло. Говорить пока не могу.              Сириус, пробежав глазами по тексту на экране, быстро кивает. Ремусу на ум приходит ассоциация с такой смешной фигуркой собаки, которую автомобилисты сажают на приборную панель. Он беззвучно усмехается, уж слишком велико сходство.              — Ремус, ты можешь идти? Я живу совсем рядом, и Джеймс (тот самый мой друг врач), я думаю, сейчас у меня. Я не могу тебя отпустить… — Сириус запинается и виновато пожимает плечами. — Когда ты в таком состоянии. Это случилось из-за меня.              Ремус качает головой. А этот Сириус, видимо, неплохого мнения о собственной персоне, раз считает, что является причиной всего на свете. Но до дома действительно не такой близкий путь, а чашечка крепкого сладкого чая сейчас не помешает. Врач именно так и говорил Ремусу: горячий сладкий чай. И постараться не оставаться одному. И это единственная причина, по которой Ремус внутренне соглашается на эту авантюру. Слышите? Единственная.              Он осторожно поднимается со скамейки, проверяя состояние своих ненадёжных ног. Вроде стоят. Но Сириусу так не кажется, поэтому он бесцеремонно закидывает руку Ремуса на свои плечи. В ответ на возмущённо поднятые брови он лишь отмахивается: «Это на всякий случай». В голове Ремуса лениво проползает мысль о том, что, не будь он в таком размякшем состоянии, он бы запаниковал. Сто процентов.              В приступе тупого веселья Ремус думает, что, возможно, его сердце бы замерло в груди. Как в том дурацком романе.              Дорога до дома Сириуса на самом деле занимает рекордных три минуты. Повезло же некоторым отхватить квартиру прямо у ворот парка. Пёс (Бродяга, как назвал его Сириус), ведёт себя тише воды ниже травы, даже не пытаясь отойти от ног хозяина. Наверное, тоже чувствует свою долю вины. Ремус прощупывает закоулки своей бездонной души на предмет злости или раздражения. Но их нет. Скорее всего, Бродяга действительно не стал бы кусать его. И, скорее всего, он действительно добрый и безобидный пёс. Думается, что Сириус не мог бы приютить другого.              Но дурацкой искалеченной психике ведь не прикажешь. Её реакции находятся где-то за пределами контроля, и Ремус давно это принял. Осталось объяснить данное обстоятельство Сириусу, потому что такого полного жалости и испуга взгляда Ремус больше не перенесёт. Уж точно не от этого человека-салюта.              Сириус же болтает как обезумевшее радио, сопровождая фоном мысли Ремуса. Что-то о том, как ему жаль, о том, что Бродяга отличный парень, а в детстве его и вовсе обижали другие собаки, но он всё равно вырос поразительно беззлобным и умным псом, который сумел выучить все команды; а уж как Сириус старался его выдрессировать, сколько корма ушло коту под хвост (хотя, технически говоря, не коту, а собаке, ведь Бродяга — собака); так вот, сколько корма ушло на все занятия, а уж как Джеймс старался помочь, правда он больше мешал, потому что Бродяга так жалобно смотрел, что этот невозможный Джеймс Поттер отдавал ему лакомство просто так, а это совершенно недопустимо во время тренировки. И ещё множество информации, которая неконтролируемым потоком хлынула в идеально организованный воображаемый замок Ремуса, сметая аккуратные полки, шкафы и парты. Он с ужасом думал о том, как потом придётся приводить всё это в порядок.              А ведь Сириус говорит всего несколько минут.              — А вот и наша дверь. — Сириус осторожно отпускает Ремуса и суетливо поворачивает ключ в замочной скважине. — Ты заходи, а я пока вытру Бродяге лапы. — Он отворачивается, доставая с небольшой полки у двери какую-то тряпочку и склоняясь над псом.              Ремус нажимает на ручку и входит в квартиру. Ещё до того, как дверь открылась, из-за неё доносились приглушённые звуки, но теперь… В доме Сириуса громыхает музыка. Честно говоря, Ремус не большой эксперт в подобном жанре, но это скорее всего одна из тех групп, фанаты которых различают крутость солиста по тому, насколько животноподобный звук он может воспроизвести. Под завывания гитар и оглушительный барабанный ритм ноги ведут Ремуса куда-то в сторону предполагаемой гостиной.              То, что он видит, заставляет его замереть на пороге комнаты.              В помещении двое. Один из них расположился на диване, а второй — на коленях первого. Ремусу думается, что, если бы даже его появление не скрыла музыка, они бы всё равно не обратили на него ни малейшего внимания. Настолько они заняты друг другом. «Парень сверху» жадно целует «парня снизу», сжимая ладонями его разгорячённое лицо. Одна рука «парня снизу» бережно поддерживает спину партнёра, а другая по-хозяйски зарывается в тёмные кудри, хватает, требовательно притягивает к себе. Рядом на диване поблёскивают большие круглые очки, очевидно, снятые с кого-то из них.              Кажется, будто это люди, на пороге неминуемой гибели решившие посвятить друг другу последнюю минуту, урвав порцию счастья.              Ремус не может заставить себя отвернуться.              Ремус ужасен.              Внезапно музыка прекращается.              — Какого хрена?!              Обернувшись, он видит недовольного Сириуса с пультом в руках. Наверное, у них стереосистема с дистанционным управлением, вяло предполагает Ремус. Взлохмаченные любовники с опушхими губами отрываются от своего занятия, чтобы тоже посмотреть на Сириуса.              — Я сколько раз просил, во-первых, не испытывать терпение наших соседей?! Чтобы нас отсюда не выселили нахрен! И чтобы мы не остались на улице с голыми задницами, Регулус! А во-вторых, и это уже касается вас обоих, да-да, Джеймс! У Регулуса есть своя спальня, так вот там и вытворяйте свои грязные извращ…              — Поменьше драмы, — томно тянет «парень сверху», грациозно спрыгивая с колен покрасневшего партнёра. — Ты вернулся слишком быстро. Предполагаю, это связано с нашим гостем.              И он кивает на желающего провалиться куда подальше Ремуса.              Сириус, всё ещё сердито пыхтящий, отбрасывает пульт на диван. Пульт отпружинивает, сваливаясь на пол. «Парень снизу» поспешно поднимает его, вероятно, пытаясь быть милым и предупредительным, тем самым извиняясь за моральную травму, нанесённую Сириусу. Ремус пока не до конца понимает, что конкретно в увиденном настолько взбесило художника. То, что на его диване кто-то целовался? Геи? Или тот факт, что один из участников процесса — его брат? Да, имя Регулуса крепко отпечаталось в мозгу Ремуса, как и всё, что Сириус когда-либо сказал ему. К сожалению.              Тем временем, «парень сверху» небрежно приглаживает свои взъерошенные волосы и подходит к Ремусу, протягивая руку.              — Я Регулус.              Ремус на автомате отвечает на рукопожатие.              — П-привет, Регулус. Я Рем-м-мус, — вырывается из его проснувшегося голосового аппарата.              «Парень снизу» (по-видимому, Джеймс) уже успел нацепить свои круглые очки и неловко встать рядом с Регулусом. Джеймс так очаровательно и виновато улыбается, что в тот самый момент, когда Ремус встречает его взгляд, губы сами собой разъезжаются в ответной ухмылке.              Джеймс тоже пожимает Ремусу руку.              — Джеймс, будь другом, — саркастично цедит обделённый вниманием Сириус. — Осмотри Ремуса.              Ремус смеётся, прикрыв рот рукавом толстовки. Регулус закатывает глаза, будто зная, что произойдёт далее. Джеймс же вздыхает с видом обречённого на вечные муки.              — Сириус. Я — ветеринар.