Юный император

      — Вы, барышня, не волнуйтесь. В доме все уж почивать отправились и во дворе никого нет. Выйдем за ворота, прямиком по лесу пройдем да у старого грота и окажемся.       — Да-да, поняла. Спасибо, Глаша.       Катерина поправила перед зеркалом пуховый платок, повязанный вокруг головы, и соболиную шапку. Медленно выдохнув, княжна повернулась к камеристке, одетой в овчинную шубу.       — Пойдем, — сказала она.       Глаша вышла из опочивальни первой. Следом, тихо ступая по деревянным половицам, показалась Катерина. Плотно притворив дверь, она взялась за протянутую руку Глаши в шерстяной варежке и так же тихо отправилась за ней к лестнице, ведущей в сени.       Миновав лестничный пролет и пройдя мимо комнат, где похрапывали домашние слуги, Катерина и Глаша вышли на широкий двор, залитый лунным светом. Снег серебрился и мягко похрустывал у них под ногами, а впереди, в бледном свете луны темнели стволы деревьев. Немного оставалось пройти, чтоб достигнуть кованых железных ворот и, отперев их ключом, который Глаша накануне взяла у управляющего имением, направиться к старому гроту через черневший вдали лесок, где Катерину со сжимавшимся от тоски сердцем ждал граф Миллезимо.       Путь был нетруден, однако княжна с трудом шла вперед, вздрагивая от волнения. Она уговаривала себя быть храброй, не страшиться ночной тьмы, бледного лунного света, скрипа снега под ногами… и все же боялась. Боялась, что кто-то увидит ее, боялась, что заблудится и не сумеет добраться до грота, боялась, что, возвращаясь в опочивальню, наткнется на кого-нибудь из домашних слуг, еще не успевших заснуть… Чтобы быть храбрее, Екатерина крепко держала одной рукой руку Глаши, с вниманием смотревшую вперед, а другой ключ от ворот, который лежал в кармане ее шубы, чтоб случайно не потерять его в темноте. Идти оставалось немного…       Внезапно неподалеку от дорожки, ведущей на псарню, послышалось недовольное ворчание собак, и Глаша остановилась.       — Что такое? — испуганно спросила Катерина.       Глаша нахмурилась и указала рукой в сторону, откуда слышалось ворчание.       — Там, у псарни, кто-то есть. Барышня, спрячьтесь-ка поскорее за деревом, — проговорила она.       Катерина пробежала вперед и притаилась за широким стволом. Вжавшись в него, она приложила руку к груди и на миг задержала дыхание. Сердце ее трепетало, словно испуганная птичка.       Через минуту-другую возле псарни послышался голос:       — Я тебе! Н-негодная!..       Глаша недовольно сдвинула брови и скрестила руки на груди: голос принадлежал Федьке, денщику Алексея Григорьевича.       Вскоре показался и он. Когда Федька заметил Глашу, его круглое, как булка, лицо с маленькими заспанными глазками приобрело выражение умиления и довольства.       Ухмыльнувшись, он вальяжно подошел к ней и проговорил:       — А-а-а, Глафира Степановна! Чего же это вы так поздно одна гуляете?       — А тебе-то дело какое? — гордо вскинула подбородок Глаша.       — Нехорошо девице одной по ночам бродить. Разрешите проводить вас?       Осклабившись, он попытался обнять ее, но получил в ответ такой тычок, что ухнул на снег.       — Бражки перепил что ли? Оставь свои шуточки!       — Не от бражки я пьян, — пробубнил Федька, поднимаясь на ноги, — а от любви к вам, Глафира Степановна! От любви!       — Чего ты болтаешь? — Глаша недовольно уперла руки в бока, и ее фигура приобрела вид грозный и решительный.       — А вот я попрошу барина нас поженить. Ей-богу попрошу! — продолжал Федька.       — Ну нет! — язвительно рассмеялась Глаша. — Я за тебя замуж не пойду! Мне такой жених не нужен.       — А чем я не хорош? — Федька приосанился и поправил шапку, неловко сползшую на ухо.       — Не по нраву мне такие женихи! Не по нраву!       Глаша метнула взгляд на дерево, за которым стояла Катерина, и махнула рукой в сторону ворот, подавая княжне знак, чтоб она шла дальше и ее не ожидала.       — Зачем же вы обижаете меня? Руками машете? — спросил Федька, отнеся ее жест к своей персоне.       — Да кому ты нужен! — поморщилась Глаша. — Какой из тебя муж выйдет? Пьешь да гуляешь…       — А хотите, я ради вас исправлюсь? Хотите?       — Исправься сначала. После и говорить станем!       Взяв Федьку под руку, Глаша подтолкнула его вперед и сказала:       — Ступай-ка в дом, Федор. Ступай!       Тот послушно поплелся по дороге, ведущей к черному ходу. Глаша быстро оглянулась и с облегчением заметила темнеющую у ворот фигуру княжны Катерины. Через пару мгновений она проскользнула за ворота и растворилась в ночной мгле. Выдохнув, Глаша отправилась следом за Федькой, чтоб убедиться в том, что он дойдет до дома и никуда не свернет.       Катерина тем временем все скорее удалялась от ворот. Приподняв полы шубы, она бежала меж черных стволов к старому гроту. Теперь волнение и страх стали отпускать княжну, и она чувствовала себя увереннее, пробираясь сквозь заснеженные кустарники и перешагивая через крутые сугробы.       Наконец, она достигла места встречи. У грота, тревожно вглядываясь в темную даль, стоял граф Миллезимо. Заметив Катерину, он сорвался с места и, подбежав к ней, заключил ее в крепкие объятия. Княжна обхватила его плечи руками. Позабыв о кокетстве, она спрятала лицо на груди у графа и заплакала от радости. Слишком много месяцев она не видела его, слишком сильно ее сердце тосковало по нему, слишком долго она ждала этой встречи…       — Не плачьте, любимая, не плачьте! — говорил Миллезимо, гладя ее по голове рукой в шерстяной варежке. — Я здесь, я с вами!       Катерина подняла на него глаза и улыбнулась. Хотя вокруг было темно, и княжна плохо различала перед собой черты возлюбленного, она все же заметила, что тот был одет не в дорогой зимний наряд, а в простой тулуп, валенки и меховую шапку. Это так не шло к его темным глазам и мягким кудрям, что Катерина не смогла сдержать улыбки.       — Как вы сумели попасть сюда? — спросила она.       — Я проник под видом плотника. Мне помогла ваша служанка, — произнес в ответ Миллезимо. — Однако завтра рано утром я должен буду уйти.       Катерина сильнее прижалась к нему.       — У меня для вас весть, любимая, — проговорил граф, крепче обнимая ее.       — Добрая весть? — спросила княжна.       — Добрая! Весьма, весьма добрая! Я составил письма ко двору австрийского эрцгерцога, чтобы мне было позволено вернуться на родину. Когда придет ответ, и моя просьба будет исполнена, я увезу вас отсюда! Если понадобится, я все, все брошу! И весь мир положу к ногам вашего отца только чтоб он позволил быть нам вместе!       — А скоро ли придет ответ? — улыбнулась Катерина.       — Не могу сказать, — покачал головой Миллезимо. — Нам нужно набраться терпения, милая… А до того дня я буду посылать вам письма. Как только представится случай, я снова приду в ваше имение, чтоб опять увидеть вас, моя душа, моя любовь!       Миллезимо взял лицо княжны в ладони. Полюбовавшись ей пару минут, он наклонился и мягко коснулся губами ее похолодевших от мороза уст. Катерина положила голову на плечо возлюбленного и прикрыла глаза.       — Лишь ваши письма и воспоминания о наших встречах греют мое сердце, — проговорила она, дотронувшись до волос графа, выбившихся из-под шапки.       — Как и мое, — ответил он, проведя рукой по ее алевшей щеке. — Особенно о нашей первой встрече, в доме губернатора Варшавы, когда вы проживали там с вашим братом и воспитывались с ним при своем деде…       — Да, — улыбнулась Катерина. — Тот день будет всегда занимать особое место в моей памяти.       Миллезимо наклонился и снова запечатлел на устах княжны поцелуй.       За спиной графа послышался треск. Катерина вздрогнула. Миллезимо, крепко сжав княжну за руку, повернулся на звук.       В то же мгновение послышалось:       — Барышня! Ваше сиятельство! Это я!       Катерина выдохнула: возле высоких сугробов и заметенных наполовину черных стволов стояла фигура Глаши.       — Прошу простить, что так рано пришла, однако нам пора возвращаться назад, Катерина Алексеевна, — проговорила она. — Оставаться здесь надолго опасно.       — Скоро пойдем, — ответила княжна.       — Ждите от меня вестей, — сказал Миллезимо. — И верьте, милая, мы скоро будем вместе!       Катерина крепко обняла графа за плечи и, попеременно оглядываясь на него, направилась к Глаше. Та пропустила княжну впереди себя и отправилась следом. Миллезимо продолжал смотреть на возлюбленную, пока она не скрылась за стволами деревьев. Убедившись, что княжна на верном пути, граф развернулся и направился в противоположную сторону.       …Екатерина дошла до своей опочивальни, никем не замеченная. Раздевшись и устроившись в кровати, она подняла глаза к потолку, и из ее груди вырвался счастливый вздох. В эту темную холодную ночь ее сердце и память снова наполнились счастливыми мгновениями, которые она станет хранить, словно драгоценное сокровище.

***

      Миновало несколько дней. Иван снова отправился в Лефортовский дворец, чтобы навестить юного императора. В последнее время князь стал приезжать туда как можно чаще, стремясь пробыть во дворце, насколько бывало возможным. Теперь Петр не отказывался принимать его… Однако он не был так же весел в его обществе, как раньше. Слишком свежа еще была его рана от потери сестры, и даже Иван не мог вызвать в юном императоре прежней живости и веселости.       По велению Алексея Григорьевича, молодой князь поговорил с Петром о письмах Остермана. Иван рассказал ему все так, как пожелали отец и дяди, хотя его сердце противилось этим словам. Ему было стыдно лгать о том, что Алексей Григорьевич хотел уберечь юного императора от интриг двора, что сам не знал, верить посланиям или нет… И потому, изложив все, Иван попросил у Петра прощение, хотя этого от него никто не требовал. Попросил и за себя, и за своих родичей… И, как ему показалось, Петр поверил в его слова. Злость его утихала; теперь Петр не думал ни о письмах, ни о поступке князя. Виновен ли он был или не виновен — ничего из этого уже не возвратит царевну к жизни…       Сердце юного императора по-прежнему занимало полное равнодушие ко всему, и Иван пытался вновь привести его в более веселое расположение духа. Они стали выезжать вместе на прогулки по Москве. Петр столько времени провел в своей душной опочивальне, что почти забыл, как светит солнце, как искрится тысячами самоцветов снег, как свеж морозный воздух… Прогулки пошли ему на пользу, однако юный монарх отказывался принимать участие в весельях, которые предлагал ему молодой князь Долгорукий. Катание на санях и лошадях, охота, крепкий табак и веселая хмельная компания перестали занимать его. Иван даже отважился упомянуть о цесаревне Елизавете и предложил позвать ее во дворец, но Петр не согласился.       Однако молодой князь стал замечать в нем некоторые перемены… Юный император отказался от вина, а о курении трубки и охоте, казалось, вовсе позабыл. Он даже велел своим воспитателям возобновить занятия, которые в последний год были совсем заброшены. Хотя Иван удивлялся произошедшим переменам, они не могли не радовать его.       Но Алексей Григорьевич не особенно обрадовался этому. То, что Петр по-прежнему испытывал к Ивану дружеские чувства, без сомнения, было хорошим знаком, однако князя настораживало, что император, еще с раннего возраста питавший слабость к вину, теперь решил отказаться от него.       — Кто же его надоумил начать заниматься и перестать пить вино? Уж не Остерман ли?       — Полно, батюшка! — удивлялся Иван. — Все вам козни какие-то мерещатся… Слава богу, Петру Алексеевичу наконец стало лучше и он в мои слова поверил. Для нас сейчас ведь это главное…       — Может, и прав ты. Может, и прав… — отвечал Алексей Григорьевич, задумчиво щуря глаза.