heal my heart

Утро. Холодное солнце. Оно должно тебя согреть, но ты просто бегаешь от лучика к лучику, надеясь хотя бы на небольшое повышение температуры тела. Ничего такого не произойдет и ты сгинешь в холоде. Один. Если, конечно, тебе не протянут руку помощи. Мангака поднимается на локтях, на этот раз отчётливо помня свой сон. На вялых ногах, он поднимается, натягивая черную рубашку и довольно широкие штаны. Идёт в ванную, может, вода способна его взбодрить. Он проходит мимо электронного календаря, приобретенного недавно. 1 сентября 1999 года. 11:40. Он замирает, сон и усталость куда-то улетучились, он вспомнил абсолютно все. Каждый свой сон. И в каждом эта дата и это время. Любой сон всегда приводил к двум исходам: Смерть Джоске, секс с Джоске. Все было такое разное, но такое одинаковое. Он застрял. Застрял во сне. И это тоже сон. Скорее всего.. Как отсюда выбраться? Что ему делать? Какой это сон по счету? А сон ли? Что это вообще, атака стенда или бред воображения? Так много вопросов и ноль ответов. Пройдя на дряхлых ногах и зайдя в ванную, он взялся за зубную щетку. Выдавив на нее пасту, принялся водить ею по зубам. Очухался лишь тогда, когда изо рта потекла слюна, перемешанная с пастой и кровью. Зато в его голову пришла опасная, но интересная идея. Чтобы выйти изо сна, нужно просто себя убить. Он бросает щетку в раковину и идёт на кухню, хватает нож и просто смотрит на него. Ничего не происходит, да и не должно, будто нож может сам выскользнуть из его рук и перерезать ему горло. Беря себя в руки, он резко втыкает нож в то место, где по идее должна находиться сонная артерия. Так и есть. Больно. Но в следующую секунду... Утро. Холодное солнце. 1 сентября 1999 года. 11:40. Кто бы сомневался, это либо атака стенда, либо он проснулся. Но он не проснулся, это точно. Ведь в следующую секунду, он встаёт с кровати против его воли. Значит, атака стенда? Возможно. Как отсюда выбраться? Рохан без понятия. Возможно, его должны убить. В его голове возникает мысль: "Все сны крутятся вокруг Джоске, может, он и должен меня убить? Или я его? Черт, тогда это будет сложно..." И с этого момента начался первый круг ада. Он просил Джоске убить его, заставлял с помощью стенда, убивал его сам(не с первого раза, но ему это удалось), его переезжала машина, он прыгал со скалы, с высокого здания, выстреливал в себя из пистолета и все бестолку. Безысходность. Вот с чем ему никогда не удавалось столкнуться, так это безысходность. Мир с уважением относился к его желанию творить и украшать его, так что уберёг бедного Рохана от этой принеприятной встречи. Ему нужно было отвлечься и он решил сделать то, чего никогда не делал. Писать о безысходности в философском ключе. Снова проснувшись утром 1 сентября 1999 года, он взял обычную шариковую ручку, лист бумаги, и оставил след чернил: "Наши рассуждения о жизни и смерти, как нетрудно заметить, постоянно заходят в тупики." "Ну и бред же"— но понимает, что ничего, кроме рассуждения на бумаге ему не поможет, продолжает писать: "Словно какая-то роковая сила не дает мысли умчаться в светозарную безбрежность вечной жизни — как бы ее ни представлять — каждого из нас, любого человека. Как некое общее явление в биосфере Земли жизнь, безусловно, существует непрерывно с незапамятных времен. Но и тут ситуация достаточно безнадежная: если земная жизнь имела начало, то разумно предполагать и ее естественный конец." Недолго поразмышляв, продолжает пачкать бумагу своими мыслями: "Угаснет Солнце, остынет Земля, медленно погибнет биосфера. Последними вымрут те, кто первыми разжигали очаг земной жизни, — простейшие, вирусы... Какое уж тут бессмертие индивидуальной человеческой души!" На бумагу выливаются все его чувства, все, что он переживает. "Такая картина вполне отвечает современным научным представлениям, основанным на фактах, логически выстроенных и продуманных многими тысячами умнейших специалистов. Можно противопоставлять этим выводам утешительные религиозные фантазии, мифы, предания. Однако доводы рассудка и объективного опыта — не звук пустой." Отголоски разума наконец затихают, давая волю фантазии. "Человек волен совершенно не считаться с наукой в оценке жизни и смерти, принимая ту концепцию, которая его больше устраивает. Сделать это проще всего тому, кто вовсе не знаком с естествознанием. В противном случае придется признать, что наука — не от Бога, а от дьявола. И тогда — торжествует бездумное мракобесие." Тема религии, науки и прочей ереси совсем не то, что ему сейчас надо, и приходится от нее отойти: "Надо оговориться. Подобные рассуждения предполагают спокойные теоретические умозрения вне реальной угрозы смерти. Совсем иная ситуация на практике, когда человек умирает. Тут уже не до науки, и поистине все средства хороши для того, чтобы уменьшить страдания, страх перед смертью. А прежде, если это необходимо, уменьшить физические боли, потому что они нередко делают последние дни и часы пребывания человека на свете невыносимыми." Мангака не в силах остановиться изливать всего себя на бумаге. "Надо заметить, что одна из важнейших функций религиозных учений и обрядов — не только облегчить человеку жизнь, но и подготовить его к смерти. В некотором смысле то же предполагает философия. Недаром Платон говорил: философствовать — значит учиться умирать. Пример Сократа, мужественно принявшего смерть, с той поры вдохновлял многих." Ещё немного подумав, в скобках дополняет: "(Впрочем, в преклонные годы мудрецы обычно легче расстаются с жизнью, чем в молодости.)" Снова хочется вернуться к науке. "Казалось бы, наука с ее беспощадной правдой в этом отношении принципиально отличается от религии и философии, склонных к подмене реальности иллюзиями. Опытный специалист, обследуя обреченного больного, может достаточно точно определить оставшийся ему срок. Не похоже ли это на приговор к высшей мере наказания?" Он начитан, знает множество примеров. И он их приводит. "Обратимся к примерам. Осенью 1990 года в газете «Известия» была помещена беседа А.Васинского с Виктором Зорзой — журналистом, политологом, философом, уроженцем Западной Украины, много лет живущим в США. Он — инициатор создания в России хосписов, госпиталей для умирающих. К этой деятельности его подвигнула личная трагедия: смерть от рака кожи двадцатипятилетней дочери Джейн" И вновь всё объясняет, будто собирается это кому-то отдавать. "— ... Хоспис, в котором скончалась Джейн, — говорил Зорза, — показал мне, что если победа над смертью невозможна, возможно другое — уйти без отчаяния, с достоинством, завершив многие свои душевные помыслы." Не зря читал. "По его словам, «согласно философии хосписов, скрывать от больного, если он хочет знать правду, сколько ему осталось, бесчеловечно. Он может подготовиться. Собраться с необходимыми мыслями. Проститься, простить...» И это не просто рассуждения, а выстраданная правда. Ведь его дочь в один из последних своих дней произнесла: «Для человека нет ничего важнее рождения и смерти. Когда я родилась, я ничего не знала. Умирая, я знаю все. Все вокруг меня добро, а не зло. Я готова умереть»." Лишь эти мысли для него знакомы. Перо метается от строчки к строчке. "Это и есть, пожалуй, достойное человека последнее мгновение, переходящее в вечность: готовность принять неизбежное, ибо сделано все, что возможно для жизни. А дальше... неведомое? Хотелось бы признать именно такую неоспоримую истину." Бумага кончается и он достает новый листок. За эти мгновения, бумага стала для него надеждой, смыслом жизни. "Конечно, неведомое может страшить порой не менее, чем трагическая определенность. И тогда обычная стратегия отстранения от страха смерти — не думать о ней вовсе или, вернее, подавлять все мысли о ней. Что будет — то будет, а пока надо жить и веселиться." И снова приводит примеры и цитаты из книг. "— Не замечать смерти, не говорить о ней, — продолжает А.Васинский, — это похоже, входит в стиль жизни, ценится как признак мужества. — Согласен, — ответил В.Зорза. — Но самое интересное в том, что хосписы и серьезное отношение к смерти покушаются не на подлинный, а на ложный оптимизм." Это пишет уже не он сам, а организм, единый со вселенной. "Действительно, оптимизм незнания и умолчания может обернуться на краю жизни ужасом перед разверзнутой бездной." Внутри квартиры послышался треск. Слабый, не похожий на тот, что создастся человеком или другим существом. "Чтобы избежать этой опасности, приходится смотреть правде в глаза. И учитывать практический опыт." Треск все громче. "Ведь, оказывается, наука — биология, медицина, психология, фармакология — способна действенно помочь человеку, завершающему жизнь. Об этом свидетельствует, в частности, опыт хосписов." Открывается небольшой портал в прихожей, он появился из-за вмешательства стенда во вселенную другого стенда. "На этой оптимистичной ноте можно бы и закончить повествование. Да не дает успокоиться одна мысль. Смирение перед неизбежностью — вынужденная покорность. Поведение раба перед всесильным владыкой. И когда раб выказывает спокойную мудрость и человеческое достоинство, его вдвойне жалко!" Наконец, оторвавшись от письменного стола, он обратил внимание на окружающий мир. Происходило что-то поистине странное: вся комната была уставлена цветами, а в центре сидел он сам, на его голове покоился один жёлтый цветок – ирис. — хах, бред наркомана.. — срывается с его губ, когда он видит все это. — но это не отменяет того факта, что он говорит правду. В этом и есть вся суть. Когда человек говорит что-то, он верит в то что говорит, и если он верит, что это правда, то это и есть правда. А если человек говорит, что он не верит, это уже не его слова. Это просто слова, которые он произносит. И они не имеют значения. Но вот то, что человек не верит этому, его не останавливает. Он продолжает говорить. Если бы он верил в то, о чем говорит, то он бы не говорил этого. Или говорил бы, но не так громко.— доносится из глубины дома. — ч..что..? — Рохан постепенно срывается на крик — докатились! Свихнулся. Что за бред сумасшедшего?! Мне казалось я не похож на шизофреника! Что происходит?! — но внутри он не ощущает ничего. Это сон. Это не он кричит. Это не его дом, не его тело, не его эмоции. Это не он. Это кто-то другой. Комната вдруг резко меняется, теперь это не просто комната, а какой-то зал. В нём полно народу, все они окружили кого-то, кто лежит на полу, и все наперебой что-то кричат. Он слышит, как один из них говорит: «Это конец! Мы все умрём!» И тут этот кто-то поднимает голову и смотрит прямо на него. Но он знает, что это уже не он. Он остался в той вселенной, которая не была сном. Где в исходе он останется жив. На него смотрят глаза, которые он уже видел. Глаза, которые видели его насквозь. Джоске. Все такой же, каким и был,но какой-то не такой, не такой, как привык он его видеть. Они смотрят на него, не моргая, они смотрят на него и говорят: «Я люблю тебя». Но он знает, что говорят они это не ему. Он вздрагивает и просыпается. Он вздрагивает и... просыпается? Правда просыпается..? Все вокруг погружено в темноту. Он не видит ничего, кроме тьмы. Он пытается закричать, но не в силах открыть рот. Ему кажется, что сейчас он умрет. Нет, не просыпается. Но возможно, это конец? Возможно, конец. Конечно, конец, что же ещё? Безысходность, вот что. Он вспоминает фильм с таким названием: Обычный парень по имени Питер, уставший от жизни, решает покончить с собой. Он едет в больницу и пытается покончить с жизнью в машине, но случайно попадает в аварию, после которой его мозг начинает функционировать по-другому, и он начинает жить в другом теле. А его прежнее тело начинает постепенно умирать. Как иронично. Слишком похоже на него. Вдруг все озаряется ярким светом, он попадает в белое пространство и видит всех, кто с ним связан. Как он рад их видеть. Теперь ему не придется беспокоиться о снах. Он уснул навсегда. Вместе со всеми. И пусть это не вылечит его разбитое навсегда сердце, он все равно останется с ними. Он впервые понял свою сущность. Статью, что он написал, так и не нашли, ведь было уже некому приходить к нему домой.