Его жена — змея.

"… а я — весь из мяса, человек весь — тело твое просто прошу, как просят христиане — хлеб наш насущный даждь нам днесь". В. Маяковский, «Облако в штанах».

      — Минуту! Сейчас открою!       Дверь открыла Нана. Повиснув своим змеиным телом на холодной железной ручке, она улыбнулась во весь рот самой искренней улыбкой, которую только могло изобразить себе пресмыкающееся. Нана действительно была рада видеть Ниена. Настолько рада, что после короткого приветствия и тактичного указания тонким змеиным хвостом на вешалку для курток, она степенно уползла в зал, распластав по кафелю полы своего фиолетового шёлкового халата.       Ниен прошёл вглубь безупречно белого как внутри, так и снаружи дома семьи Айвори. Ничего не изменилось с его последнего визита. Всё было ужасно по-старому. Кремовые занавески беспорядочно вздыхали перед открытым окном, посуда в прозрачном шкафчике отливала влажной мыльной глазурью, во всех комнатах пахло едой, а под потолком, раскинув тонкие железные руки, в гостиной нависала широкая люстра, пуская хрустальные слёзы со своих ветвлений. Ниен, встав прямо под ней, в очередной раз подумал, каково же гостям семьи Айвори от зависти стискивать зубы и утешать себя, что счастье не в этой люстре. К всеобщей радости, гости в этот дом приходят неприлично редко, а крысолюди лишний раз не задирают головы, чтобы не встретиться взглядом с коточелами.       Нион радостно повис на шее друга, отвлёкшись от каких-то своих важных дел, а Себастьян обхватил талию коточела руками – единственное место, куда тот смог дотянуться. Люстра молчала.       Нана во всю свою длину лежала на спинке дивана. Её распущенные белоснежные волосы струились вниз по кожаной обивке, а кончик хвоста обвивал изящную зубастую трубку из бриара. Нана курила. Трубка с каждой затяжкой глухо кашляла и высовывала из своей зубастой чаши серый язык, придавливая им табак и облизывая чубук. На плите в кастрюле и сковородке бурлила какая-то еда и змея, неторопливо выпуская изо рта струйки дыма, наблюдала за этим. Большие широкие глаза бегали от сковородки к кастрюле, от кастрюли к Ниену, от Ниена к «риббону» в табачной камере.       — Как давно Вы курите, Нана? — осторожно спросил коточел, почесав сам себя за ухом. — Я не помню такого в последний раз…       — Не так уж и давно, Ниен, — ответила змея, сползая с дивана по направлению к плите. — Попробовала – понравилось. Только не вздумай рассказывать мне о вреде табака!       — Я даже и не думал…       — Оно и верно, — отложив дымящую трубку на стол, Нана выключила конфорки. — У змей ведь целых три лёгких, и одно из них рудиментарное, знаешь ли.       — У меня и то всего два, хотя я не курю, — сказал коточел, проведя руками по своей ужасно плоской кошачье-человечьей груди.       — Если будешь курить, то вообще никаких не будет! — вставил своё слово Нион, облокотившись о дверной косяк.       — Так, еда готова, нужно на стол накрыть, — Нана скользнула по столешнице к кухонному шкафчику, а её волосы, электризуясь, загнулись на ярко-сиреневом полотне домашнего халата. — Скоро Рэндал из школы придёт… Себастьян! Иди сюда, помоги мне!.. Ниен, ты же устал? Садись, поешь!..       Входная дверь открылась. Это прибежал с уроков самый младший рыженький член семьи. Нана улыбнулась. Рэндал, завидев Ниена, бросил портфель в угол прихожей и повис на шее у питомца, оставив Себастьяна на потом.       — Ниен! — поцелуй. — Ниен! Я скучал, Ние-е-ен! — снова поцелуй. Тот лишь недовольно мявкнул, а Нана снова про себя порадовалась, что понимает и людей, и братьев их меньших. Нет, не только Рэндала. Хотя и его она отлично понимает.       — Здравствуй, комочек! — Нана целует Рэндала в тёплую макушку, улыбается тепло-тепло, по-тёплому гладит мальчишку по плечу. — Садись кушать. Смотри, что приготовила для тебя!       Сели обедать. Рэндал голодный, съел быстро и попросил добавки. Нана со всё той же по-матерински нежной улыбкой положила ему ещё мятой картошки, сдобренной сверху каким-то нарезанным ароматным мясом. Ниен ел жадно, будто бы не ел несколько дней. Он ел больше от удивления и признательности, нежели действительно от голода. Ниен до этого даже не думал, что Нана может так прекрасно готовить. Обычно этим занимался Лютер, а сейчас его даже не было дома. Конечно, три часа дня. В это время Нион должен был разогревать Рэндалу обед. И какие-то они все тут стали подозрительно счастливые и спокойные! Рэндал, допивая чай, рассказывал Нане про «отлично» по тесту про каких-то египетских фараонов, Нион собирал грязную посуду со стола, а Себастьян смотрел только на одну Нану. Ниен следовал его примеру. Действительно, будто бы не видели они оба змею с головой женщины. Будто бы в новинку была им её грация, обаяние, сладкий тон голоса, как у настоящей искусительницы. Будто бы не знали, что змеи могут носить халат, подпоясанный на тонком холодном теле, не знали, что могут они курить трубку и готовить пюре, а ещё широко улыбаться, облизывать губы, заплетать волосы в косы.       Рэндал, прозвенев дном стакана по белой скатерти, убежал играть, прихватив с собой Себастьяна.       — Рэндал! — крикнула Нана куда-то в белизну двери его комнаты, — Отдохни полтора-два часика, а потом сядем за уроки!       Она ещё и уроки делает с Айвори-младшим? Немыслимо! Чему же рептилия будет учить человеческого мальчика?       — Не буду! — рыженький высунулся из-за двери. — Я от тебя спрячусь, и ты меня не найдёшь.       — Я иду искать! — усмехнулась Нана, снова вставив в рот свою трубку. Этот акт непослушания лишь позабавил змею. Ниен решительно ничего не понимал.       — Господи, только приучишь его садиться за уроки — и тут опять эти каникулы! — посетовала Нана на канадскую систему образования, попивая чай из широкой фарфоровой чашки.       — Вы решили заняться воспитанием гуманоида-младшего? — не выдержал Ниен, подливая себе чай из белого блестящего в таком же белом свете люстры чайника. — Странновато как-то — взрослый парень, а Вы с ним уроки делаете.       Чайник распластался по столу в ту же секунду, как Ниен поставил его на подставку под горячее. Это значит, что чай в нём кончился.       — Ну если он не понимает тему, кто ему ещё объяснит? Лютер занят, а я как раз дома… Вкусно было, Ниен?       — Да, очень. Спасибо, Нана.       — Ещё бы дети не ловили ящериц на улицах!       — Это — утопия, — грустно произнёс Нион, склонив пушистые уши. — С таким же успехом я бы мог пожелать, чтобы дети не тягали кошек за хвосты.       — Ох, ну всё, мне нужно ползти! — Нана еле слышно соскользнула на пол по ножке стула. — Немного полежу, почитаю, а потом уже и Рэндала за уроки усаживать. Не скучайте, ребята!.. У него всё-таки химия с математикой завтра…       Ниен посмотрел на Ниона, а тот лишь повёл бровями и присвистнул. Он ещё успеет тут многому удивиться. Ниен будто бы разомлел в этом бархатном домашнем уюте, который так любит семейство кошачьих. Сладко потянувшись, коточелы единогласно и негласно решили, что стоит вздремнуть после такого вкусного обеда. Обед – время, когда человеческая беззаботность полностью оправдана, а после все мысли вязнут в горячей истоме прилива витаминов, и поэтому ничего не остаётся, кроме как на час-другой прилечь, заснуть и не думать ни о чём. Во всяком случае, Ниену ничего говорило то, что завтра у Рэндала химия.       — Ну что ты сидишь? — тонкий хвост Наны зарылся в мягкие рыжие пряди, а её голос звучал неумалимо ласково, будто бы она не слышала капризов Айвори-младшего. — Пиши… Ацетат натрия плюс!.. Последняя реакция осталась!       — Нана, что такое ацетат? — говорит Рэндал таким тоном, будто сейчас разревётся, запуская пальцы под свои очки. — Я не знаю! Я уже забыл!       — Ну как же так? Мы же вчера с тобой говорили про это. Ацетаты – это соли уксусной кислоты! — пояснила змея, указав хвостом на формулу в тетради. — Напиши мне ацетат натрия, пожалуйста…       Рэндал с горем пополам, проклиная всех химиков на чём свет стоит, вывел в тетради чернильную пародию на ацетат натрия. Нана вздохнула.       — Рэндал! Ну что это? — тихо усмехнулась она, ибо такое у знающего человека улыбку не вызвать не могло. — Ну куда ты поселил натрий? Я же говорила, куда у нас с тобой должен пристраиваться галоген?       — Не знаю! — Рэндал в глубокой обиде на химию свернул руки на груди и отвернулся от тетрадки, тряхнув веснушками. — Зачем мне это знать, если я даже никогда не увижу этот ацетат? Кто у меня спросит про него? Апостол Пётр?       — Апостол Пётр? — Нана не выдержала и рассмеялась, явно не ожидая, что с приземлённой химии они перейдут на религиозные темы так быстро.       — Рэндал, запомни уже наконец! — холодный гладкий хвост прошёлся по листку. — Натрий выбирает самую красивую часть уксусной кислоты — карбоксильную группу, — Нана указала на замысловатую загогулину, называемую двойной связью, — и встаёт на место последнего водорода. Пиши!       Рэндал, тяжело вздохнув, приписал измученный щелочной металл на место не менее несчастного водорода. Химия давалась ему ужасно тяжело. А терпению Наны, поистине змеиному и непоколебимому, можно было только позавидовать – на все капризы Рэндала и непонимание им простейших вещей она лишь улыбалась и повторяла раз за разом то, что требовалось. Не зря говорят: «спокоен как удав». Нана спокойна не только поэтому. Как же она может кричать на мальчишку, которого любит как своё родное дитя? По отношению к Рэндалу Нана испытывала только нежность, безграничную привязанность и желание затискать его до смерти — настолько обожала Нана эти рыженькие щёчки и пухлые губки. Хотелось прижать к себе, целовать, целовать, щекотать, задрав его домашнюю маечку, а потом заиграть, загладить, чтобы он смеялся и жался к тебе всё теснее и теснее.       — Слава богу, вывели ацетат натрия! — змея откинула волосы назад. — А теперь, Рэндал, сделай доброе дело — преврати это вещество в этан.       — Чево-о? — протянул Рэндал, удивлённо уставившись на Нану и выронив ручку. — Как я должен это сделать? Я что, волшебник, что ли? Ему надо — пусть он и превращается!       — Рыжи-и-ий, ну-ка не глупи! — Нана положила голову младшему на плечо, а сама начала водить хвостом по учебнику и по записям в тетрадке для справочных материалов. — Мы с тобой что вчера обсуждали? Это же легчайшая реакция! Вот! — на ламинированной странице большими буквами было напечатано жутко непонятное слово. — Сплавление.       — Сплавление… — повторил Рэндал, поправив очки. Господи, она же змея! Всего лишь домашняя женщина-змея! Зачем она всё это знает и откуда? Зачем же Нана, хищница по своей природе, так трепетно и нежно относится к чужому ей и по крови, и по виду существу? Для чего же так блещут любовью её светлые глаза, когда она в очередной раз берётся своим мягким чарующим голосом объяснять очевидные вещи этому рыжему мальчишке?       — Ну так вот, сплавление… Берём соль органической кислоты, добавляем щёлочь, и всё. Элементарная реакция на уменьшение цепи. У тебя натрий, что ты добавишь?       — Что я добавлю? — Рэндал почесал голову. — Не знаю. Ну явно не натрий…       — Огорчу тебя, комочек ты мой, — Нану жутко умиляло каждое его движение. — Как раз-таки ты возьмёшь гидроксид натрия!.. — ручка уже давно не выскальзывала из её хвоста, когда она бралась что-то писать. — И прибавишь его к ацетату. Смотри, и у тебя получатся метан и карбонат натрия.       — Ну что это за ерунда? — Рэндал вопросительно посмотрел на змею. — Ты же недавно говорила мне, что я не могу прибавлять одинаковые вещества!.. Ну, в смысле, натрий хлор и сульфат натрия. Нана! Зачем ты меня обманула?       — Никто тебя не обманывал, Рэндал, — губы Наны оказались непозволительно близко к мальчишеской сливочной щеке. — Эта реакция — просто исключение из правил.       — Глупости! — возразил Айвори-младший, приписывая продукты реакции. — Никогда не видел этих исключений!       — Хах, да ну? Ну вот смотри, ты же рыжий? Рыжий. А много ты ещё рыжих видел вокруг себя?       — Нет, не много.       — Ну вот! Значит ты — тоже исключение!       — Значит, у меня и у сплавления есть что-то общее? — обрадовался Рэндал. Длинные квадраты оранжевого закатного солнца, что в предсмертном крике пускало острые лучи из-за белых перистых облаков, разливались по столу, по тетрадям, по лицу комочка. Так его называла только Нана, и как только она сделала это в первый раз, Рэндал отозвался сразу же. Если бы к нему так обратился Лютер, тот бы воспринял это как попытку отобрать его у Наны. Нана — самая лучшая! Нана — женщина-змея. У неё холодная кровь, как у любой змеи, и горячие поцелуи, как у любой женщины.       — Конечно есть, малыш! — произнесла Нана.       Смеркалось. За домами подступающая мгла прочертила синюю полосу. За окном по-осеннему быстро темнело.       — Ну вот и всё! — закончить выполнение химии для Наны было такой же радостью, как и для Рэндала. — Видишь, как быстро управились.       — Да уж… — тот засмущался, но признавать это действительно было приятно. — Спасибо, — сказал он, вставая из-за стола и направляясь к двери. — Я пойду найду Себастьяна и расскажу ему про сплавление.       — Конечно, ему тоже необходимо это знать, — Нана со своей неизменной сладостной улыбкой собирала книги младшего в стопку. — Поднимешь завтра руку на уроке?       — Подниму! — пискнул Рэндал откуда-то из коридора, а потом покраснел, хихикнул в ладошку и убежал за питомцем.       В доме стало темно. Нужно включить лампы. Осенью, плавно переходящей в снежную пушистую зиму, темнеет рано, но такая уютная эта темнота, особенно при робко-жёлтом свете торшеров в широком тёмном зале и при томной успокаивающей тишине в доме. Ясно — все устали после дневных забот и отдыхают по своим комнатам.       Часы пробили половину седьмого. Домой вернулся Лютер. Набросив свой воздушный белый плащ на вешалку около входа, он утомлённо вздохнул, ожидая лишь одного.       — Здравствуй, дорогая!       Ниен, подставив живот к свету торшера, лежал на шёлковом ковре в центре зала. Хрустальная люстра глядела на него в упор и молчала. Коточел лениво заурчал, когда Айвори-старший подошёл к нему и почесал за ухом.       Нана выползла из спальни. На ней всё тот же фиолетовый халат на пуговицах, только теперь пояс она оставила на кровати. Лютер мгновенно расплылся в умиротворённой, неприлично сладкой улыбке при виде змеи. Господи! Его высокая фигура и жилисто-худое тело в блеске торшерных ламп кажется будто высеченым из мрамора самой искусной рукой, которую только можно себе вообразить. Свет ложится в каждую впадинку, в каждую морщинку на его теле, оставляя за собой мягкую серую тень. Лютер одет в прямые схваченые ремнём на талии брюки, что подчёркивают его выступаюшие острые тазовые кости, и белую полупрозрачную рубашку от «Valentino» с позолоченными пуговками. Айвори-старший целует Нану в губы, а та обнимает хвостом его точёную талию, удивляясь изяществу этого тела. Мужской стан просто не может быть таким! Таким хрустальным, белым, грациозным. Нана, оторвавшись от губ Лютера, поцеловала его в щёку, еле прикусив плоть.       — Ты хочешь есть?       — Нет, спасибо, Нана, я не голоден, — ответил Лютер,глядя на змею с такой сладостью, которую в последний раз видело человечество на страницах книг. — Я ужасно скучал!..       — И я скучала… — Нана медленно моргает. — Может быть, тогда просто попьём чай и посмотрим телевизор?       Ниен приподнялся на локтях, округлив свои и без того большие глаза.       Да не смешите!       Ниену было слишком лень уходить с ковра, поэтому он тёрся о ноги Лютера, когда тот сидел на диване в обнимку со своей желанной. Нана положила голову на плечо мужчины, отхлёбывая чай из расписной чашечки. Лютер гладил змею по волосам и, прикрыв глаза, время от времени делал маленькие глотки. По телевизору шёл какой-то старый выцветший фильм, снятый явно до рождения Айвори-старшего. Девушка с бигудями металась по широкому плоскому телевизору: то ехала куда-то в жёлтенькой машине, то звонила по дисковому телефону. Ниен не смотрел на экран дорогой плазмы почти что во всю стену. Он поглядывал на Лютера и Нану, которые всё смотрели друг на друга и никак не могли насмотреться.       Так вот в чём причина этой амброзии счастья, что сочится из каждой щели в доме Айвори! Вот почему они все здесь чуть ли не поют от радости! В доме поселилась любовь. А если так, то вместе с ней к стенам липнут и уют, и покой, и благополучие. И Рэндал послушнее стал (как такую красивую женщину-рептилию не слушаться!), и в доме стало как-то по-особому благодатно. Ниен раньше не видел, чтобы Лютер проявлял к Нане такие чувства, и для него этот факт был вдвойне ошеломляющим. Да, раньше действительно Лютер в Нане не видел объекта обожания, лишь безгранично уважал её и признавал как хорошую подругу. Но почему-то ему вдруг, будто по щелчку, стало безумно нравиться общество змеи. Захотелось, чтобы она была рядом почаще, чтобы говорила и слушала. Наверное, это произошло, когда духовное уединение уже полилось через край, а желание раствориться в сладостно-жарком женском существе взяло верх над тем пресловутым «Да что бы я!..».       Однажды Айвори вернулся домой и почувствовал до боли знакомый запах. Это были блинчики. Нана ловко управлялась с тонкой сковородкой, наливая в него текучее тесто половник за половником своим блестящим хвостом. Лютер ел эти блинчики, политые кленовым сиропом, и утирал слёзы. И заедал этими блинчиками, воздушными и тонкими, что так и тают на языке, своё многолетнее одиночество. Рэндал же запихивал их в рот абсолютно варварски, весь перемазавшись в сиропе. А потом поцеловал Нану в щёку и поблагодарил за такую вкуснятину.       Одинокий всю свою протяжную жизнь Айвори-старший даже не представлял, как он будет обнимать и ласкать женщину, как будет целовать её, как снимет с языка это комковатое слово «люблю». Кричащие ото всюду, прославляющие это чувство творцы позаботились сделать любовь необходимостью, чем-то, чего не иметь было стыдно, а вот как любить, как найти того, кого с ног до головы хотелось бы облить своим обожанием — не объяснили. И Лютер принимал это. Принимал своё бестелесное одиночество уже как нечто должное, да и вообще у него времени на всё это желе не было и нет. У него есть младший братишка, который требует заботы, внимания, и той же, чёрт подери, любви. И, конечно, Лютер, как порядочный и ответственный человек, между женщиной и братом выбрал своё собственное спокойствие. И братик на глазах, и страдать ни по кому не нужно. И тут вдруг она. Бессовестно разбила тот стеклянный купол одиночества, в котором Лютер провёл всю свою жизнь. Заставила его улыбаться. Заставила стать зависимым от её прикосновений, запаха, речи. Нана. Такая близкая, стоит лишь протянуть руку, да и всегда она была в радиусе доступности, но чего же такого Лютер раньше не замечал, что заставило его полюбить змею только сейчас?       В одну ночь они говорили слишком долго. Слишком долго Лютер изливал душу Нане. И оба они с головой утонули в той близости, которая позволила обнажить все свои переживания, коих у Айвори-старшего было немало. А затем обнажиться самому. Нана никогда не забудет, как Лютер, вытирая слёзы откровения со своих впалых щёк, встал с кровати и сбросил с себя пижамный халат.       — Нана…       Змея не была смущена. Она всё же не глупая — понимала, к чему идёт дело. Нана, чего греха таить, тоже томилась от недосказанности и нехватки внимания. Порой, вытирая крысиную кровь со рта, ужасно хотелось прильнуть к кому-то после сытного змеиного ужина, утробно зашипеть и пожелать спокойной ночи. А потом заснуть, как засыпают все нормальные люди и гуманоиды, представляя совместное будущее: дом мечты, счастливый просмотр фильмов по выходным, ребёнок на заднем сидении машины. И поэтому в ту душную ночь Нана, зажевав своё одиночество ласковым, горячим поцелуем с тем, кого до этого она считала не более, чем приятелем, позволила Айвори-старшему перейти черту. Она — змея, он — человек. И что должно было их останавливать? У Наны тело холодное, скользкое, её чешуя ледяной истомой жгла тело Лютера, а острые змеиные зубы игриво, будто бы дразня, впивались в соски мужчины. Лютер гладил Нану по голове, по змеиному телу, и плакал. Плакал, шептал ей на ухо слова любви, которые он так долго держал в себе. Нана лишь кивала, говорила, что чувствует то же самое. Она была абсолютно немногословна в ту ночь, но её действия говорили больше, чем любые самые пылкие речи. Холодная змеиная плоть на напряжённом, горячем члене — лучшее, что Лютер мог возжелать в тот момент. И всё соитие, пока Нана мучала тело возлюбленного, она смотрела ему в глаза. Не отрываясь, будто готовясь напасть, а потом сожрать, заглотив полностью, будто дикую крысу. Но Лютер был бы только рад полностью раствориться в ней. Ещё ничто не делало его таким удовлетворённым, таким счастливым. А после Лютер пообещал, что никогда не бросит Нану. Вот так просто. Сказал эти четыре незамысловатых слова и укрыл их обоих одеялом. А на следующий день поцеловал Нану в щёку, уходя утром из дома.       Вот и сейчас ничего не изменилось. Лютер целует Нану в щёку. В человеческую щёку.       — Ах… — вздыхает змея, почувствовав, как Айвори-старший накручивает прядь её волос себе на палец.       — Тебе больно, Нана? — Лютер тут же отпустил волосы возлюбленной.       — Нет, продолжай, пожалуйста. Просто у этой девушки очень красивое платье. Я бы носила такое же, если могла бы, — сказала она, мотнув головой в сторону экрана. Платье было действительно красивое — маленькое, чёрное и бархатное.       — Нана, — Лютер заглянул в глаза змеи и улыбнулся, — не стоит загонять себя в рамки! Если ты захочешь, то… — он прервался, чтобы вытереть чай с губ Наны своими губами. — Обязательно получишь! Ты же привыкла получать всё, что ты хочешь, абсолютно бесплатно!       — Ну как видишь, за этого шикарного брюнета ростом метр восемьдесят пять я не заплатила ни доллара! — засмеялась Нана, шаловливо пихнув Айвори в грудь хвостом.       — Это кто ещё тут в выигрыше! — подхватил Лютер, зарывшись пальцами в волосы женщины и растрепав их, будто у маленькой.       Ниен перевернулся на бок и зевнул. По телевизору началась реклама.       — А если серьёзно, знаешь, Лютер, — голос Наны вдруг стал каким-то тихим и печальным, — иногда я думаю о том, что никогда не смогу надеть ни одно, даже самое плохенькое платье, и мне становится так уныло… Как же я завидую вам, двуногим! Представь себе эту комедию — змея в платье. Да такое только в цирке за деньги показывать!       — Нана, Нана! — Айвори обнял возлюбленную, обхватив руками и прижав к себе её тонкое тело. — Зачем же так? Я ведь могу любить тебя и без платья. Это лишь формальности. Я уверен, что и ты любила бы меня без этого мягкого белого халата, который сейчас на мне.       — Да, любила бы, и как раз за то, что тебе не важно, скольких грызунов я съела за свою жизнь. Но… Мне обидно. Обидно, что я никогда не померяю туфли в магазине, обидно, что я никогда не пойму, каково это – притягивать взгляды к своему телу на пляже, не потому что оно змеиное, а потому что оно прекрасно, — перечисляла Нана, а голос её был страшно спокойным, ибо она действительно принимала эти вещи как факт. — Я люблю тебя так, как ни одна змея не любит свои только что отложенные яйца, но наша любовь никогда не будет скреплена узами брака…       — Что ты!.. — одёрнул её Лютер, сделав звук на телевизоре потише с помощью извивающегося в его жилистой ладони пульта с разноцветными кнопками. — Что ты такое говоришь? Погоди немного и я обязательно сделаю тебе предложение, родная!.. Не подумай, что я не уверен в тебе, — он нежно заправил прядь белых волос за ухо змеи. — Просто ещё не наступило подходящего дня для такого важного события.       — Ах, Лютер! Как же приятна мне твоя детская наивность! — Нана, изогнув в умилении брови, заглянула в глаза мужчине. — Я с нетерпением жду того мгновения, когда ты откроешь передо мной бархатную коробочку с украшением от «Тиффани»! Ты же знаешь, что я без ума от «Тиффани»! Эти ключики, приправленные каратами… Или «Булгари». Ах, какие же они чудесные! Я же влюблена в их изящные колечки…       — Дорогая, я готов уронить к твоим ногам бриллианты из любого ювелирного дома!       — Ног-то у меня нету, родной! В этом и дело… Ах, Господи! Ведь, Лютер, мы живём в стране, где охотнее поженят двух мужчин, нежели человека и змею разных полов.       — Боже правый, Нана! Ты забыла, с кем ты живёшь? — Айвори-старший смешливо поправил золотые часики на своём запястье. — Стоит мне только заплатить, как всё сделают по-нашему, ведь так?       — Я хочу платье… — безнадёжно произнесла Нана, положив голову Лютеру на плечо, и обвила своим телом его талию. — И туфли с фатой. Ужасно, когда в кошельке есть деньги на шелка от «Дольче», но нет рук, которыми можно эти деньги оттуда достать. Ужасно, Лютер…       — Не переживай, любимая, я что-нибудь придумаю!       Телевизор еле слышно шуршал какую-то новостную сводку, а пульт уполз под диван, не желая выполнять свои обязанности. Ночь вступила в полную силу, набросив свой чёрный подол на всё вокруг. Из открытых дверей больших комнат выглядывала чёрная густая темнота.       — Как думаешь, Рэндал уже спит?       Рэндал давно уже спал. Спал в обнимку с Себастьяном в своём гробу из цельного дуба. В последнее время он действительно стал счастливее, потому что видел счастье брата и повторял за ним, как и свойственно всем младшим повторять за старшими. Рэндал ужасно хотел, чтобы Нана могла быть рядом почаще. Она ведь такая весёлая, такая умная и непринуждённая. Она с радостью проводит время с Рэндалом и Себастьяном, когда их нужно чем-то занять. Из Наны получилась бы отличная мать.       Хвост Наны скользнул ниже, надавив на ширинку мужчины. Змея усмехнулась, почувствовав стояк.       — Нана…       Она знала, чего хочет это божье создание. Лютер поддался. Позволил утянуть себя в спальню. Лёжа в постели, он позволил Нане стащить с себя халат, отбросив его куда-то в угол. Абсолютно голый, Лютер умолял змею лишь об одном — сделать то, что она делала с ним обычно, но быть строже, не отпускать, когда его тело будет этого требовать. Нану не нужно просить дважды. Обернув хвост вокруг члена Лютера, Нана со злобной ухмылкой сжала его, смотря любимому прямо в глаза. Он любил это. Любил зрительный контакт.       — Отведёшь свои красивые глаза, и я остановлюсь.       Красивые…       Разве Лютеру хоть кто-то когда-нибудь говорил, что он красивый?       У змеи ужасно сухое чешуйчатое тело, на которое Айвори готов был молиться, стоя на коленях. Ибо когда оно ползало по его обнажённому торсу, он забывался в этом томном, знойном блаженстве, что щекочет со всех сторон, заставляя стонать в кулак. Мало ли, вдруг Рэндал ещё не уснул. Зачем же ему слышать все эти непотребства? Он, конечно, мальчик уже не маленький – понимает, чем мужчина и женщина могут заниматься за закрытыми дверями, но лучше ему не видеть старшего брата в таком положении. Нана жестоко целовала его, похабно засовывая свой длинный змеиный язык в его рот. Лютеру почему-то нравилось чувствовать себя рядом с Наной слабеньким мальчиком, которым она может помыкать как хочет и измываться в своё удовольствие. Именно поэтому, когда Айвори обильно кончил на постель, что ожидаемо после такой бесчеловечной стимуляции, Нана не остановилась. Она продолжила нещадно сношать половой орган мужчины, жадно облизывая его язык.       — Тебе нравится?       — Господи! Нана… Нана, боже мой! Как я люблю тебя!       — Ах ты безбожник! Ах ты сладострастник! — наиграно укоряла его Нана. — Легко ли признаваться в любви хищнику, лёжа перед ним обнаженным?       — Адски легко!       Хвост скользнул чуть ниже, отдав право сжимать тёплый половой орган средней части тела. Лютер простонал, почувствовав, как самый кончик хвоста Наны холодком прошёлся по тугому колечку мышц. Ужасно стыдно и ужасно волнительно. Лютер, молча приняв свою участь (всё же, Нана делала это не в первый раз), передал ей смазку с тумбочки около кровати, всё продолжая смотреть в глаза своей суженой.       — Уже дрессированный…       Нана, снова поцеловав Айвори-старшего в губы, резко и безжалостно вошла. Тому ничего не оставалось, кроме как застонать, смять руками простыни и открыть рот, чтобы змея смогла запустить туда свой язык. Да что вы говорите, она всего лишь домашняя женщина-змея! Похабщиной пахнут стенки гроба. Нана лижет язык Лютера, лижет его губы, и едва не кусает — боится, что прокусит и не остановится. Хвост её ледяной живой субстанцией вдалбливается в нежное нутро, заставляя Айвори, взрослого, статного, статусного мужчину, пищать от удовольствия и стыда словно маленькую возбуждённую сучку. Но перевешивает первое, да и кто видит эти непотребства? Ведь завтра Нана приготовит завтрак, обед, встретит Рэндала из школы, выучит с ним уроки, а Лютер будет держать осанку и говорить всем о своём счастье безного-гибридном. Завтра они будут задвигать подальше мысли о грубом антропоморфном соитии, чтобы не краснеть.       — Мне жарко… Ах, видит дьявол из геенны своей!.. Мне ужасно жарко и нечем дышать!       В один момент Нана поймёт, что больше держать так Лютера нельзя, ибо это уже будет походить на пытку, нежели на развлечение. Она отпустит его член, невинно поцеловав мужчину в щёчку. Лютер же, утомлённо пытаясь отдышаться, не сможет найти сил даже одеться, и Нана укроет его пуховым одеялом, поглаживая по голове. У Айвори мягкие рыхлые тёмные волосы, и так сладко они переливаются в блёклом лунном свете, будто гипнотизируя. Нана тоже ляжет спать, устроившись на груди Лютера, разложив своё тело по впадинам и ложбинкам. В его ключицы можно налить воду, а меж его рёбер вырастить георгины. Лютер глубоко дышит, измождённый строгостью своей возлюбленной. В глубине души он обожал те моменты, когда она брала верх. Образцовая пара! Мужчина и змея — идеальная канадская семья. Лучше лозунга для пропаганды семейных ценностей на побережье Северного Тихого океана и придумать нельзя.

***

      — Слушай, я больше не могу! Я должен кое-что спросить! — Ниен запрыгнул с ногами на кухонную столешницу. Лютера нет, согнать его некому.       — Ну попробуй, — Нион пытался нарезать ананас, но выходило только разбрызгивать сок по всей кухне.       — Тебя ничего не смущает? — Ниена до чёртиков утомляло это смотрение-сквозь-пальцы. Или Нион не понимал в чём суть, или это всё продолжалось настолько долго, что он уже привык.       — А что меня должно смущать? — коточел отвлёкся от ананаса и опустился на стул, обтерев руки бежевым вафельным полотенцем. — Я не понимаю, к чему ты клонишь.       — Вот к этому я клоню, Нион! Вот к этому! — Ниен указал пальцем на всё ещё дымящуюся трубку, что, шипя и кашляя своим дымовым ложем, покоилась на журнальном столике, ибо Нана зачем-то ушла на улицу. — Вот к этим двум голубям! Тебя действительно это не коробит?       — Господи, ты про Лютера и Нану говоришь? — Нион расслабился, ибо думал, что приятель сейчас скажет что-то из ряда вон важное, но этого не случилось. — Напугал до чёртиков, не сказать, да скажешь!.. А что такого-то? Они давно уже вместе. Я даже как-то сам не заметил, как они сблизились. Вроде бы Нану он видит не впервые, и что ему мешало раньше объясниться – не ясно, — он бросил полотенце на спинку стула. — Но Лютер, я смотрю, прям расцвел! Я никогда его таким не видел… И вообще, — Нион наклонился чуть ближе, — я слышал, как он Нану женой пару раз назвал. Во!       — И тебя это не трогает? — изумился Ниен. Теперь он окончательно запутался.       — Что меня должно трогать-то? Что у Лютера в кои-то веки появится жена?       — Его жена – змея! — выкрикнул Ниен, уже начиная закипать из-за этих жалких попыток достучаться. Неужели Нион в самом деле так спокойно относится к этому? Или Ниен просто должен привыкнуть?       — Скоро не будет, — усмехнулся коточел. — Скоро будет не змея. Подойди поближе, я тебе шепну кое-что.       Ниен спрыгнул со столешницы, подошёл к Ниону и растянулся на полу. Зубастая трубка на столике закашляла и высунула осушенный язык, требуя забить её табаком.       — В общем, — коточел согнулся к низу и положил ладони на колени, — Лютер хочет ей денег дать на врача. Пластику.       — Да ну! — Ниен вскинул уши кверху, надеясь, что тот шутит.       — Он позавчера весь день звонил кому-то и, судя по разговору, как раз-таки в клинику.       — Тебе послышалось. Это же невозможно! — Ниен зачем-то схватил Ниона за плечо.       — Ещё как возможно!       — Они, по-твоему, ей ноги с руками пришить должны? Ну и ещё кое-что для Лютера специально… Нион! Это какой-то полный бред!       — Ну не хочешь – не верь. Дело твоё, — обиделся коточел. — Скоро сам всё увидишь. Я у Лютера чеки из больницы какой-то из карманов перед стиркой вытряхнул. Хочешь покажу? — С этими словами Нион вытащил из кармана своих домашних штанов мятые белые бумажки и протянул Ниену. Действительно чеки. Напротив жутко непонятных слов были написаны жутко большие цифры.       — Мать моя кошка! — воскликнул Ниен. — Вот это деньжищи! За такие можно новую женщину купить!       — Ну купи. Думаешь, на Лютера ни одна не смотрела? — усмехнулся Нион. — В том то и дело, что ему нужна именно Нана. Он её любит.       — Странные вкусы у него…       — Кто бы говорил, любитель кошки с соседнего участка!

***

      Сегодня было особенно холодно. И небо было особенно серым, будто вот-вот должен повалиться оттуда снег огромными мягкими хлопьями. Нана пыталась собрать Рэндала на какую-то школьную экскурсию.       — Рэндал, иди завтракать! — змея, едва не выронив тарелку с горячей овсянкой, поставила ту на стол. Её белые волосы уложены в длинную косу.       — Я не буду есть кашу! Сама ешь! — капризно крикнул рыжий откуда-то из ванной, где он закрылся с Себастьяном. — Себастьян, иди ешь кашу!       — Рэндал! — Нана подползла к двери ванной комнаты и дёрнула резную ручку, но та не поддавалась. — Комочек, почему ты не слушаешься меня? Надо покушать! В следующий раз поешь ведь только с классом и очень нескоро!       Одна улыбка Наны — и комочек был готов решить весь учебник химии и выучить все формулы по математике. Одна улыбка Наны — и рыжик вымоет всю посуду и вылижет пыль языком во всём доме. Но никакими чудами и нечудами не могла змея заставить его есть эту мерзкую причину капризов всех детей – овсяную кашу. Лютер вышел из спальни, поправляя галстук в позолоченной окантовке. Айвори-старший улыбнулся, увидев, как Нана мило ведёт себя с этим непослушным веснушчатым бесёнком. Ведёт себя как беззаботно влюблённая девочка.       — Рэндал, ты зачем нервы Нане расходуешь на всякую ерунду? Они ей ещё нужны! — засмеялся Лютер, а Нана в миг оказалась на его шее, потёршись своей щекой о его гладко выбритую холодную щёку. — Они ей ещё, ой, как понадобятся.       Лютер собирался так рано не от нечего делать. Он специально выбрал такой день. Рэндал приедет с экскурсии уставший, сразу же ляжет спать, а на утро проснётся и не поверит своим глазам.       — Не буду я есть! — Айвори-младший вышел из ванной, вытащив за собой измазанного в зубной пасте Куриные Ножки. — Я миллион раз сказал, что я овсянку не ем!       — Комочек! — змея ускользнула в кухню, подмигнув Себастьяну. — Поешь, пожалуйста. А после завтрака дам тебе шоколадки.       — Рэндал, — старший скривил лицо в гримасе негодования, — не расстраивай Нану! Она старалась, готовила для тебя, а ты? Сел и съел!       — Да, сейчас! — недовольно буркнул тот, направляясь к столу. Ну конечно, Нана у нас со своей обаятельной улыбкой и идеально гладким телом всегда права! Это проблема Рэндала, что он не любит овсянку, а не Наны, которая, несмотря на свой нечеловеческий слух, в сотый раз не может это запомнить! Рэндал Нану любит, и брата любит, но в последнее время как-то Лютер уделяет внимания ей больше и разрешает ей командовать младшим. Раньше Нана особо и не вмешивалась в жизнь Айвори, спокойно дремля где-нибудь в укромном местечке, но в один момент Лютер захотел убежать от своего одиночества с помощью какой-нибудь привлекательной женщины, и теперь Нана почему-то определила себе роль кого-то вроде няньки для младшего и, пользуясь его обожанием к ней, как к заботливой змее и как к женщине, стала заставлять его делать всякие ненавистные вещи: есть кашу, учить химию, мыть руки. В обычное время Рэндал мог просто лизнуть их и всё, а тут Нана возомнила себя хозяйкой в доме! И Лютер ей поддакивал. Конечно, раньше-то он был связан по рукам и ногам, и мог только безучастно пару раз поругать младшего за испорченное что-то в доме и снова заняться своими будничными делами. А тут Нана. Влюбила в себя обоих братьев Айвори – какая досада! Крутит обоими как хочет! Нет, так решительно нельзя оставлять ситуацию! Рэндал думал обо всём этом, обжигая язык об ненавистную овсянку, и не понимал, почему же он всё-таки её сейчас ест. Был бы на месте Наны Лютер, Рэндал бы даже не подошёл к столу, и кашу доедали бы Нион с Ниеном. А на это действо Лютер бы пожал своими острыми плечами и налил бы себе водички в стакан.       — Ты надолго уедешь? — спросила Нана Айвори-старшего, который уже стоял в прихожей, завязывая шнурки на кожаных лоферах с брендовой бляшкой на боку.       — Нет, ты даже не заметишь, что меня нет дома, — хитро улыбнулся тот, и змея поняла, что он задумал какой-то сюрприз. Может, даже тот, о котором она мечтает. — Ну, хорошо, посмотрим, насколько быстро ты закончишь! — Нана, прикрыв рот хвостом, хихикнула и подмигнула Лютеру. — Приезжай к обеду, приготовлю тебе цыплят.       — Обязательно! — пообещал Лютер и поцеловал Нану на прощанье.       — Доел, малыш? — обратилась она уже к младшему, уползая в кухню. Господи, как же он похож на старшего брата! Интересно, будь он чуть старше, отбил бы у него змею?       Отбил бы. Учитывая его упёртость и любовь к собственному чувству подросткового вожделения, Рэндал бы подарил Нане самое ценное, что она только могла себе представить – прядку своих рыжих волос, которую она носила бы в кошелёчке с длинными буквами «YSL».       Лютер действительно вернулся к обеду. В доме к тому времени в воздухе, пряном и тяжёлом, висел аромат только что приготовленных цыплят. Смешные и куцые, они, присыпанные тысячами приправ, лежали на сковородке и ныли пузырьками жира, томились, хлюпали. Лютер уже не прятал улыбки, а левую руку прятал – держал за спиной, сжимая меж средним и указательным пальцами билет в новую жизнь для Наны.       — Что это у тебя там? Цветы? — змея вылила разомлевший жидкий чайник в раковину и открыла кран. Тот постепенно начал принимать привычную форму и вот уже готов был встать на плиту и закипеть.       — Цветы и конфеты. И билеты на колесо обозрения. А потом в кино! — Айвори-старший подошёл к Нане и поцеловал в макушку, в её густые сладкие волосы.       — Покажи-ка! Может потом в парк сходим, ментальный ты юнец?       — Обижаешь! Подойди сюда, пожалуйста…       Лютер сел на диван в гостиной. Трубка фыркнула, когда Нана вложила её в рот и глубоко затянулась.       — Что случилось? — змея свернулась на диване, выпустив изо рта дым.       — Нана, послушай, — Айвори-старший вынул изо рта змеи трубку и убрал на столик. — Хочешь удивлю тебя?       — Ну, попробуй.       — А ты закрой глаза!       Нана податливо сомкнула веки, а Лютер вытащил из-за спины маленькую твёрдую бумажку, перевязанную красной ленточкой, и положил перед змеей       — Открывай, Нана! Смотри, что тут есть!       Взгляд змеи скользнул сначала на пол, потом на столик, и только потом она обратила внимание на совсем маленький, но такой ценный чек. Смешно, однако, что такая крошечная штучка стоит так дорого.       — Господи! Матерь ты господня! Творение ангельское! Лютер! Лютер!       Нана не верила своим глазам. На мягком диване лежала твёрдая бумажка. Половины слов на ней нельзя было разобрать ввиду их профессиональной извёрнутости, но одно было абсолютно ясно:       «… тело змеиное на тело человеческое…».       — Лютер! Милый! — змея обвилась вокруг его шеи, а по щекам её побежали крупные стеклянные слёзы. — Милый ты мой! Что же будет теперь?       — Счастье, Нана… — тот положил ладони на щёки женщины и заглянул в её бездонные светлые глаза. — Теперь мы будем по-настоящему, по-человечески счастливы!       — Боже… Я даже не знаю, как могу тебя отблагодарить! — Нана, всхлипывая, утёрла слезы от перекрывшего горло счастья. — Я так рада! Так рада! Как никогда не была!       — Бога ради, Нана!..       — Представь, как обрадуется Рэндал! Мой комочек! Он будет так счастлив, когда я смогу обнять его в ответ!       — Иди сюда, любовь моя! — Лютер снова обнял змею. — Не нужно слез. Это не подарок. Я просто отдал тебе то, что всегда должно было тебе принадлежать.       — Ты и вправду думаешь, что из змеи получится хороший человек? — Нана улыбнулась и Айвори понял, ради чего он пошёл на такую трату, на такой риск. Её улыбка, что, задрав верхнюю губу, обнажает зубы-жемчужины, по ценности своей даже рядом не стоит с теми деньгами, которые Лютеру отсчитали в кассе.       — Правда…

***

      Ниен захлопнул входную дверь как раз в тот момент, когда Нана улеглась на хирургический стол. По дороге стелился лиловый туман, а где-то вдали пищал соловей. Ниен не слышал разговора в гостиной, и поэтому слова Ниона остались для него лишь догадкой или чем-то вроде глупенькой семейной сплетни. Коточел оглянулся. Дом зевал огромными панорамными окнами, что прозрачной белизной штор глядели на улицу. Простыни в хирургии всегда такие же ужасно белые.       Ниен ушёл, оставив следы подошв своей обуви на мокрой последождевой земле. В больнице его бы вежливо попросили надеть бахилы после такой прогулки.       Хирурги в масках, в шапочках, в перчатках, протирают скальпели, не сводя глаз с лежащего перед ними чуда генетики — женщины-змеи. Как-то даже жалко было врезать хирургические ножи в этот рубцеватый стык змеиной чешуи и человеческой кожи, превращать это всё в единое целое тело. Но на её лице играет улыбка, а значит она ждёт проснуться человеком. И врач, давший в своё время свою непонятную простым смертным клятву, обязан сделать так, чтобы то платье от «Дольче», которое купил ей её любимый человеческий мужчина, идеально село на её новое человеческое тело, изящно обтянув небольшую человеческую грудь.       Ниен отходит от дома всё дальше и дальше. Шея отходит от тела. Каждое движение — произведение искусства. Изящество в стерильности, белых лампах, зажимах и вате. На розовом срезе виден белоснежный позвоночник, круглым своим обрубком торчащий из головы. Змеиное тело убрали в длинный кейс со льдом. Одиноко лежащая на столе голова выглядела жутко. Кровь окропила пол и халаты врачей. Ассистенты принесли холодное новое тело, на шее которого было гладкое место, положили на стол, приставили к голове. Айвори оплатил лучшее тело, которое они с Наной выбирали вместе. Он просто не мог оставить последнее слово за собой, ибо этим телом не только ему одному нужно будет наслаждаться. Лютер встретит её из клиники с цветами – вручит женщине, теперь уже не женщине-змее, пышный букет томных алых роз, завёрнутых в мягкий фетр. И Нана будет смеяться от радости, прикрывая рот мягкой, свежей, худой ладонью.       Ниен завернул за угол.       Хирург взял в руки закруглённую иглу с длинной, белой ниткой. Позвоночник в тонкой белой шее идеально состыковался со своим преддверием в голове Наны. Позвоночные диски, спаянные умелой рукой хирурга, даже не выглядели как из двух разных организмов. Нервные волокна обтянули позвонки, обросли вокруг позвоночной артерии. И вот уже мозг признал его — новое, человеческое тело. И в спинном мозге поползли от нейрона к нейрону шустрые импульсы, отдавая команды теперь уже живым внутренним органам.       И зачем же Бог сотворил гадов ползучих и человека в разные дни!..