Завязывай.

      — Зачем позвал? — Кира с проницательным подозрением и готовностью в любой момент «нанести удар» оглядывает знакомый кабинет отца, отделанный полностью в красном дереве. На самом деле, она подозревала. Но начинать раньше времени шквал обвинений (иногда даже не совсем честных) в свою сторону было желательно как можно позже.       Отец таким же образом не разделял удовольствия предстоящего разговора. Необходимо было разобрать стопку новых подготовленных документов, а вести воспитательные беседы с уже, казалось бы, взрослой дочерью считалось им уже избитой темой. Но её срывы сбивали с толку, ставили в неловкое положение каждый раз, когда, вытаскивая её из очередного устроенного ей же дерьма приходилось откладывать встречи, не имевшие возможности на отложение. Сейчас, когда обстоятельства дошли до состояния неминуемого апогея, вопрос о введении неких «санкций» в её жизнь стоял слишком остро.       — По поводу твоих бесконечных гулянок. Не учишься, не работаешь — только сидишь на шее у своего милостивого отца и треплешь ему нервы, — громовой голос Михаила Александровича даже в обыкновенном ему тоне всегда стучал по вискам в строгости и холодности.       Он морщил толстый лоб, смотря мимо неё и отчётливо чувствуя, что диалог состоится в самом тяжёлом проявлении. Дочь устроит скандал, тихая и безвольная во многих вопросах и делах её хоть косвенно касающихся жена предложит вместо виски травяной чай и будет долго лепетать и причитать. Если отношения с супругой ещё были более терпимы, то именно младшая дочь являлась угрозой для его шаткого спокойствия.       — Я отдохнула один раз! Я не ребёнок, чтобы отчитываться перед тобой. Что, мне по-человечески нельзя в люди выйти? — Кира, пыхтя от переполняющего недовольства, напролом отказывалась говорить сдержанно и брать эмоции под контроль.       Тяжёлое дыхание туманило разум, она чётко понимала, почему отец в свой единственный выходной решил затеять ссору, что вышла бы ему боком при любой вновь нужной подписанной ею бумажке. Именно из-за тех неприятных воспоминаний о прошедших днях, когда появлялась дома через раз, подводила и как ни в чём не бывало ездила по заданным маршрутам к барам и ночным клубам.       — Так! Я спонсирую твои пьянки, поэтому здесь только я решаю, сколько и когда тебе отдыхать. Это тебе понятно? — голос отца застывал айсбергом, вставал поперёк горла, когда Кире больше всего на свете хочется, чтобы никто не трогал. Отец, не моргая, с твёрдой решимостью отвечал, в отличии от дочери, подавляя нарастающую агрессию.       — Я делаю всё, что ты хочешь. Вписываюсь в твои мутные дела, помогаю на работе. Имею право выпить за это?       Рудакова капризничает, подобно маленькому ребёнку, бунтует совсем по-детски, непонимающе вскидывая брови, вместе с тем повышая тон. Её ужасно злит контроль, нравоучения, а ещё то, что отца, кажется, вывести из себя невозможно. Он на удивление сохранял идеальное спокойствие хотя бы внешне, а о том, что творилось у него внутри не стоило даже думать. И так ясно, что ничего, что могло бы порадовать дочь.       — Ты позоришь меня перед коллегами, шляешься хрен знает где. И всё это благодаря тому, что я тебя слишком распустил.       — Ну выпила один раз! Туда не ходи, то не делай. Я когда-нибудь буду жить спокойно в этой семье?       Каждый скандал прокручивает ленту детских воспоминаний заново. Сначала, было непринуждённо и беззаботно — белые ленты в длинных косах, отглаженное школьное платье и жирная пятёрка на линованной бумаге. И всё циклично повторялось каждый год, самодовольные улыбки родителей сверкали настолько ярко, что затмевали всё окружение Киры.       Классы по фортепиано, участие в школьных конкурсах, и тонна учебников на чуть ли не прогнувшемся от их груза столе. Всё это казалось правильным. Ключевое слово — казалось.       А когда классу к десятому надоело, все ставки перешли к старшему брату-близнецу. Весь центр пристального внимания был обращён к главной надежде семьи. В отличии от Киры, он не горел пристрастием ко всему запрещённому и недоступному, решал математические задачки и зубрил языки. После — играл с парнями в баскетбол на специальной площадке, которую отец оборудовал, лишь бы только сын был занят делом.       В отличии от Киры, Ваня был умным. А Кира… Кира была хитрой. И это единственное качество заменяет все остальные вместе взятые.       Тогда всё было иначе, мама не работала в полную силу, ухаживая за детьми и прослеживая их обучение, а бизнес отца был ещё полностью легальным. А Кира не начала спиваться, проклиная это лощёное, вычурно-показушное детство.       Почему хотя бы сейчас нельзя начать всё заново? Попробовать, что такое жить для себя, а не ради чужого одобрительного кивка?       Наверное, именно этот вопрос горел синим пламенем в голове и круглых от возмущения глазах Киры.       Только вот закалённого мимолётными и регулярно повторяющимися истериками отца уже мало что могло заставить смягчиться.       — С этого дня я ограничиваю твои карманные деньги. Ключи от машины у меня. Теперь каждый день будешь под моим присмотром. Будешь поясничать — поедешь лечиться, как в прошлом году. Не хочу больше ничего слышать.       Лечение. Новый, нетронутый никем реабилитационный центр, стайка неудачников одинаковых на вид, но с полярно разными жизненными ситуациями. И среди всего шлака Кира, что чуть ли не силком уволокли родители «для профилактики». Но и здесь не получилось сделать из неё образцовую трезвенницу, вернуть Кире поведенческую модель из прошлого. Ничего ровным счётом это «лечение» не дало, кроме потраченных нервов, обгрызенных ногтей и вечных порывов сорваться.       Аж мурашки по коже от воспоминаний.       А слова невозмутимого отца, чей стальной взгляд нельзя было перебить ничем и никакими просьбами и обещаниями, были восприняты, как положение началу войны.       — Хорошо, значит так. Без тебя обойдусь. Спасибо, папочка! — тяжёлое дыхание Рудаковой сбивалось о скалы из гнева. В след хлопнула, чудом не срываясь с петель дверь.       — Разговор окончен! — рявкнул отец уже в пустоту, пытаясь догнать криком Киру.

***

      Кроны пышных деревьев колыхались от лёгкого ветерка, сквозь которые упрямо пробивалось полуденное солнце. Его раскидистые лучи слепили янтарные глаза Рудаковой, развалившийся в саду на мягком пледе. Никого вокруг. Только чириканье птиц и шелест изумрудных листьев.       Кира всё также негодовала, переодически сдвигая брови к переносице. И как назло хотелось безразлично переступить через пустые слова отца, укатив подальше от загородного замка, в котором, как сама чувствовала Рудакова, ни умиротворения, ни души. Обыкновенный помпезный дом, купленный на ворованные деньги, в котором душно и тесно, несмотря на внушительную цифру квадратных метров.       Кира по маленьким доводам приходила к осознанию, что её существование в этом мире теперь несколько ограничено впервые за годы, проведённые в эфемерном, безбрежном блаженстве, не знающем ни начала ни конца. Мириться с этим было равно перешагнуть через себя, последняя стадия и высшая степень безвыходности, в которую она не верила вообще. Везде можно найти заветный ключик к нужной двери. Главное, знать места.       Почему всё это происходит сейчас?       Она нащупывает в кармане длинной толстовки полупустую пачку «Marlboro», в которой притаилась вечно подводящая старая зажигалка. Единственное, на что Кира сейчас способна — лежать в домашней одежде в саду, пускать клубки дыма в охлаждающий воздух и обвинять родного отца во всех смертных грехах. А что ещё возможно было делать? Денег оставалось ничтожно мало, так ещё и машину самым безбожным образом изъяли.       Кроме рефлексии все доступные ранее развлечения были перекрыты и завешаны замками.       Безумно хотелось пить, гулять по городу и не думать о том, что дома ей мало рады в последнее время. Контроль родителей ≠ любви, которая, даже если пыталась быть донесённой ими, терялась по дороге в ушате отборного мата и выгоды.       Из ломоты и мало позитивных мыслей вывел звук приближающейся к кованным воротам машины. Новенький «Ланд Крузер» сродни карете скорой помощи прибыл вылечивать накатившую хандру, ввёл в чувства, а когда из автомобиля показалась знакомая макушка волос цвета кофе с молоком, образ невообразимо близкого человека дал второе дыхание и надежду.       — Чё, из дома наконец попёрли, ты теперь в саду поселилась? — прыгающей походкой оказался рядом старший брат, чьи жизнелюбие и сарказм Рудакова любила, наверное, меньше всего в этом мире. Особенно сейчас.       Ваня бесцеремонно приземлился рядом, толкая в бок.       — И тебе привет, — Кира смотрит на него искоса, еле заметно закатывая болящие от солнечного света глаза. Тёплый сигаретный фильтр скользнул между губ, запах табака защекотал ноздри.       Она совсем забыла, когда они виделись последний раз, и всё предельно просто — прошедшие несколько дней та вела ночной образ жизни, выходя из захламлённой комнаты не раньше, чем после заката, и появляясь в ней же каким-то чудом под покровом ночи, если не позднее. А потом предавалась оправданиям своему очередному капризу, лечила себя, обжигаясь об измотанные ею взгляды родителей, что, вообщем-то, ни в чём не виноваты, кроме иногда пустого безразличия в её адрес.       Дома не было любви, и вне его тоже оказалось не больше, разве что открытые двери ночных клубов и сомнительные знакомства с такими же жалкими людьми.       На Ване бежевый пиджак, брендовые джинсы, блестящие часы на запястье и боевой настрой хоть как-то разрядить обстановку. Кира смотрит краешком глаза : так по-разному они выглядят сейчас. Он — как бизнесмен и завидный холостяк, она — как выброшенный на помойку котёнок, не понимающий ни единой ошибки в своей жизни.       — Не, реально, чё ты тут сидишь? Обычно, раньше ночи тебя из комнаты не прогонишь, — карие глаза поглядывают на неё с недоумением, покуда оно имеет место быть, думает, может на этот раз серьёзно что-то случилось?       Он же всегда спасал её. Раньше— от наглых, почуявший авторитет в пухлых ладошках второклассников, когда те несправедливо дразнили, потом — от абсолютного беспамятства и уже полупустых фигурных бутылок.       Сам Рудаков не уловил момента, когда это стало привычкой. Рудакова не заметила, как мысль о том, что в этом мире никто и никогда не будет за неё с таким усилием, как этот надоедливый придурок, стала кристально-чистой правдой.       — Я с отцом поссорилась, — Кира смотрит перед собой, с особой ненавистью прокручивая воспоминание часовой давности. — Сказал, что больше не будет давать денег и машину забрал. Вот, думаю, как дальше жить буду, — окурок медленно тлеет между длинных пальцев, с той же скоростью разлетаются любые потенциальные предположения.       — Да, батя рассказал мне, что ты опять сорвалась. И как думается?       — Не знаю, пока без результатов.       В раскалённом воздухе повисла длительная пауза. Тишину бескомпромиссно разрывали щебет птиц, шум порывистого ветра и тихий шелест деревьев. Кира продолжает молчать, в голове перебирая один за другим исход её бедственного положения. Просить прощения у отца, мастерски приукрасив правду, сказав «Такого больше не повторится» — вообще мимо. А зачем извиняться, если не чувствуешь себя виноватой? И Рудакова уверена, когда-нибудь её задиристая гордость пройдется по ней асфальтоукладчиком.       Выбора у неё было мало. Слишком мало, чтобы в отчаянии не обратиться к брату.       — Слушай, займи мне. Я же знаю, что у тебя есть, мне пипец как нужно, — она с жалобным взглядом поворачивается к нему, и в этих словах звучали лишь безысходность, необъяснимая грусть, и всё это органично дополняло друг друга. — Скоро по миру пойду.       Рудаков со скоростью света улавливает каждый оттенок её эмоций, внимательно вникая в каждый из них, потом поджимая губы, кивает головой, глядя в ровное полотно газона, точно взвешивает что-то.       — Конечно, есть. А ещё бошка на плечах, которую мне открутят, если узнают, что я дал их тебе. Не, Кир, не вариант, — в итоге отрешенно отрицательно покачал головой.       — Эй! Ты сейчас на моей стороне или на чьей?       Уже давно ничто так не вводило в ступор, как потакание старшего брата отцу. Некогда скучающее и безразличное выражение лицо исказилось гримасой непонимания. Неужели и он тоже, заодно, приехал насмехаться над её беспомощностью и нравоучения распихивать?       Кажется, будто с каждой секундой выход из этой ситуации отдаляется всё дальше и дальше. Кира устало опрокидывает голову вниз, медленно вдыхая и несвязно мотая ею. Длинные пальцы убирают пряди за уши.       — Мне можно подумать? — выразительно рассмеялся Ваня, искренне не понимая в чём, собственно, ядро проблемы. Ну, не бухай! — делов то! И заживёшь лучше прежнего. Не то что, по-детски обижаться и ждать помощи откуда ни возьмись.       У Вани всегда было всё проще, чем у этой несносной девчонки, у которой жизнь без неприятностей и громких скандалов не была бы жизнью. Он не понимал её — хотя пытался. Он вытаскивал её из этих неприятностей — но полноценно не получалось. У неё будто в днк выбито : «Не умею жить, как все нормальные люди», и Рудаков видел это насквозь.       Одна кровь не дала им одного склада ума и мышления. Это тоже приходило с возрастом.       — Идиот, — не удержавшись, хрипло смеялась Рудакова, зная, что у Вани всегда отлично получалось разбавлять неудобные моменты. — Ладно, не бери в голову, прорвусь, — виновато поморщилась она.       — Да уж, по тебе видно. Сидишь здесь одна, как не родная, ещё и нищая теперь, — старший брат мечтательно смотрел перед собой, усмиряя внутреннее желание рассмеяться снова. Его тёплые, карие глаза, взъерошенные волосы и усмешки — всё это напоминает тот дом, которого всегда не хватает девушке, которая всегда остаётся его маленькой сестрёнкой.       — Не переживай, это ненадого, в наследстве я отхвачу лакомый кусочек.       — Бля, точно, с тобой и это делить придётся. И почему я не задушил тебя пуповиной в утробе?       — Согласна. Освободил бы меня от своего плохого сарказма.       Сейчас им обоим кажется, будто они сидят здесь, на том же месте, что и лет десять назад. Шутят типичные шутки про сестёр и братьев, кидаются травой, а потом дерутся с разносящимся по всей округе смехом. И так глупо — они злорадствуют между собой под обидные для других фразы, но если вдруг спросить, так невзначай, вряд ли назовут других близких, а не имена друг друга.       Кира, склонив макушку в бок смотрит на него с умилением, удовлетворением, какого не было давно. Он тоже улыбается.       — Кароче, совет. Помирись с отцом и жить будешь в шоколаде. Я приехал на буквально на час, ради бога, не натвори ничего. Договор?       — Ладно. Иди уже. Советчик, — усмехаясь отвечает Кира, когда брат небрежно потрепал по плечу, провожает его взглядом. Поджимает губы, снова думает, что делать дальше.

***

      Солнце ушло за горизонт ещё пару часов назад. По возвращению в свою спальню, чего Рудакова совсем не ждала, о чём даже в какой-то степени забыла, ждал сюрприз. На захламлённом столе, что не был должным образом разобран ещё с момента переезда в новый дом, лежало несколько крупных купюр с запиской из знакомого почерка.

«Отцу ни слова. Иначе мне пиздец. В.»

      Кира сдавленно хихикает, убирая деньги подальше от возможных лишних глаз. В глаз появился азартных блеск, предвкушающий более, чем отличное начало ночи. От вида банкнот жадно закусывает губу, хочется визжать от одержанной победы над устроенной «блокады» её отцом. Крупный номинал никогда не был лишним, и уж точно мог прибавить яркости озорному взгляду.       Девушка распахивает огромный дубовый шкаф, где яркими комками разбросана одежда на все жизненные обстоятельства. В свойственном ею беспорядке Рудакова отшвыривает каждый фактурный лоскуток, пока большая часть гардероба не оказывается у её босых ног. На стройном, лоснящемся смуглом теле через пару мгновений оказывается малиновый шёлковый топ, складки которого бликуют в приглушённом свете настольной лампы, короткие чёрные шорты и такого же цвета массивная кожаная куртка.       Коньячные, переливающиеся глаза не имели дурной привычки вылизывать собственное отражение часами. Но, наверное, во всей красе ярко пестрила любовь к непринуждённому, лишённому вычурности рваному стилю. И никаких строгих платьев. И никакого искажающего черты лица макияжа. Какая разница? Через пару часов до этих марких деталей не станет дела. Но она знает точно, эта дрянная девчонка в отражении одним своим видом празднует торжество справедливости и поражение грузного мужчины, именуемого её отцом. Всё же, стратег из него никудышный.       Да, папа, хитрости у тебя не занимать.       Зато Кира может упиваться ею до умопомрачения и алчного беспамятства.       Бесформенное, развалившееся на диване в гостиной исполинским облаком тело Михаила Александровича выдавало то, что новый матч на спортивном канале оказался не более, чем просто смертельной скукой, от которой сейчас храпел на весь первый этаж, лёжа прямо в не успевших измяться рубашке и брюках. Полная рука с увесистым браслетом часов безвольно свисала с вельветового края просевшей поверхности, чудом удерживая пульт.       Всё складывается не иначе, чем самым удачным образом. Что же ты, папочка, совсем не следишь за своей шкодливой дочуркой?       Мама наверняка уже видит десятый сон в своей спальне, но даже если бы и заметила, как воровато крадётся Кира, наступая носочками громоздких ботинок, вряд ли бы стала возражать и бить тревогу. Да и соврать ей было бы куда более угодно и просто, нежели отцу, у которого уже выработалась чуйка на каждую утаённую мысль.       Вопрос с деньгами был решён самым благоприятным образом. Вопрос с машиной оставался открытым.       Передвигаться по «катакомбам» затемнённого с зашедшим солнечным светом особняке становилось труднее и труднее с каждой тикающей минутой на огромном циферблате в очередном коридоре. В кабинете Михаила Александровича было ещё мрачнее — сюда не совался ни один луч света, не говоря уже о блеске полной луны, словно каждый боялся нарушить сдержанный покой мужчины, что будучи не в настроении мог запросто разгромить здесь всё вокруг, решая важные вопросы по телефону.       И вот она — главная цель и последняя надежда — металлический сейф, что хранит в себе все самые недоступные посторонним вещи. Если Кира сейчас вспомнит код — будет ещё больший праздник для её самолюбия.       Все даты, все числа, вплоть до банальных четырёх однёрок или 1-2-3-4 — всё мимо. Рудакова чертыхается, бормочет себе под нос, проклиная тот день, когда ради хранения тонны бумаг и отложенных денег чересчур избирательный отец приобрёл эту непробиваемую ни одним жестом махину.       Числа годовщины совместной жизни родителей также не удовлетворили сейф, после чего приходилось действовать практически вслепую. И только после вдавленных чисел, присвоенных рождению Киры и Вани, дверца наконец поддалась навстречу, неторопливо отворяясь. Бинго.       Рыжие купюры, перетянутые предназначенной им резинкой, папки договоров и доверенностей, и даже коллекционный револьер, что моментально приковал любопытный взор Рудаковой. Интересно… Металл огладил холодком тёплую ладонь девушки, забавляясь, она направила его перед собой, точно готовясь выстрелить в пустоту темноты. Но не отцовское оружие впрямь интересовало её сейчас. Потянув ладонь внутрь, осязанию представились очертания чего-то маленького и знакомого. И это были ключи. Ключи от её белой «Ауди».

***

      Худощавые пальцы едва касались руля, из динамиков автомобиля трубила громкая музыка, что заставляла сотрясаться всему вокруг. Кира совсем не тревожилась о том, что если сейчас же не перестанет беззаботно крутиться по сторонам и пританцовывать под любимый альбом, то с грохотом встретиться с очередной машиной из густого потока на трассе.       Настроение по мнимому графику взлетело выше всех дозволенных черт. Ладонь нащупала телефон, лежащий рядом на свободном сидении. Сегодня вечер был совсем не похожим на прошедшие. Кире было ужасно скучно, внутреннее «Я» жаждало чьей-то компании.       После набранного, первого вспомнившегося номера, прозвучал на ухо тихий, робкий голосочек.       — Алло? — неуверенно, вопросительно спросила блондинка по ту сторону. Почти испуганно, точно до конца не догадываясь, с кем «имеет честь» разговаривать.       — Какие планы на вечер, подруга? — насмешливо и вольно, намного громче несильно стремившейся к общению старой приятельницы, ответила Кира, не желая размениваться на пустую болтовню, ставила вопрос ребром.       — Кира? — ещё более недоуменно сказала девушка, чьи глаза тотчас забегали по сторонам, хотя, как иначе, когда звонит человек, кто не объявлялся последние два года?       — Да. Это я, — твёрдо ответила Рудакова.— Слушай, чего ты так удивляешься? Я всего-то хотела культурно отдохнуть с тобой этим вечером, — Кира, зажимая телефон между ухом и плечом, выворачивала руль на очередном перекрёстке и в недоумении хмурила брови.       — У меня смена сегодня вообще-то… Да и…       — Началось. Я еду. Целую, — Рудакова бросила трубку, продолжая в такт шумевшей во всю мощь музыки, подпевать, не заботившись о почти нагрянувших на неё возмущениях когда-то подруги. Сейчас её вообще мало что заботит. Вырвавшись из затхлого от скандалов и ругани дома, она могла пойти на что угодно, лишь бы ни на секунду не оставаться в нём дальше. Сейчас — свобода, и вряд ли её кто-то станет искать под покровом ночи. Сейчас — самое лакомое время для новых развлечений.

***

      Ветхая, запертая дверь в удалённом от чужих глаз уголке «Жар-птицы» уже с минуту принимала на себя щедрые удары кулаком. Торчащие в некоторых местах щепки от деревянной двери вонзались в сжатую ладонь, пока Кира не умоляла попыток достать подругу, хоть из под земли.       Кира ведь не шутила, говоря о том, что приедет. И плевала на то, насколько беспардонно это выглядит со стороны. Взбалмошным хаусом она врывалась в жизнь каждого, хоть на одну десятую процента нужного в тот или иной момент человека, разом переворачивая верх дном всё, что строилось не одним днём.       — Сонька, открывай! Твою мать, ты там уснула что-ли? — пронзительный, нетерпеливый визг должен был в лучшем случае заставить стены содрогаться, который Рудакова сопровождала шумным дёрганьем позолоченной ручки, что сдаваться её упорству не планировала.       Минута тишины. Девушка скользила кончиками ногтей по облезлой поверхности, обводя ими каждую линию на покоцаной древесине. Сосредоточенный взгляд чёрных в полумраке глаз выдавал то, как она прислушивается, желая подтвердить собственное предположение, что Соня действительно здесь.       Спустя мгновение, измученная продолжительным грохотом сжатых ладоней дверь отворила бледная блондинка в накинутом в спешке светло-розовом шёлковом халате. Обескураженная, Софья готова была поклясться, что ей это привидеться — Рудакова Кира, забытый образ и когда-то взаимная поддержка и глупые шутки на парапете после школы, прямо перед ней.       — Ты бы ещё громче орала, ненормальная. Заходи быстро, — Миронова, шепнув еле слышно, сверкнула округлёнными голубыми глазами, и не оборачиваясь, шагнула внутрь.       Просевший диван, запах сырости, оторванные во многих местах выцветшие обои, отпечатки пальцев на стеклянном столике посреди всеобщего хауса, выдавали то, что последний ремонт здесь был явно не меньше, чем десять лет назад. Остальные девушки, сидевшие неподалёку мало отличались от подруги. Цветастый макияж, совсем не вязавшийся с юностью на их лицах, дешёвое вульгарное кружево, обтягивавшее синюшно-светлые тела — всё это пахло той безысходностью и бедностью, недосягаемыми Кирой.       Рудакова вальяжной походкой прошлась по не слишком просторной комнатушке, вольно осматриваясь по сторонам, цепляясь за всё, что попадалось в поле зрения. И когда бы она смогла подумать, что прилежная ученица, любимица родителей, такая светлая и скромная Софьюшка угодит именно сюда, в лапы этого дерьма?       — Это Кира, учились вместе. Своя, в общем, — в полголоса ответила на немой вопрос одной из девушек Миронова.       Кира, по хозяйски плюхнувшись на диван к остальным соратницам подруги, быстро уловила сказанное, с едким сарказмом предъявила Соне, разваливаясь по удобнее и чуть потеснив других танцовщиц.       — Чего это ваша? Я ещё не настолько отчаялась.       — Ну, как отец перестанет финансировать твои выходки, будем ждать, — девушка, стоя перед грязным, старым зеркалом на шифоньере, шустро поправляла белье и совсем не возмутимо отреагировала на очередной выпад Рудаковой. — С чего вообще такая честь наведаться спустя два года как ни в чём не бывало? Пропала, а теперь заявляешься, как к себе домой.       — Не пропала, а безвестно отсутствовала. По семейным обстоятельствам.       — Так только свиньи поступают, Кир, — разочарованно и устало отреагировала блондинка, зная, что любое слово против для Рудаковой не более, чем пустой звук. — Никакого чувства такта. Хотя, чего я могла от тебя ожидать?       — Не читай морали. Не вяжется как-то с твоей работой.       Кира повела тоненьким пальчиком, очерчивая круг около себя, не скрывая нахальной усмешки. Губы беззлобно приподнялись, а в тёмных глазах горели светлячки потехи. Настроение прибавилось еще часом ранее и сбавлять лихие обороты точно не было намерено хотя бы до утра. Удивляло и забавляло одновременно то, как эта жизнь расставляет людей по их местам, подобно шахматным фигурам на доске. Соня так сильно хотела стать географом, штудировала карты и архивы местной библиотеки, что сама едва ли уловила момент, когда попала в этот притон.       Нужда изощрённо действует на волю, проламывая картонные стенки юного, хрупкого сознания.       Соня, гневно, одним рывком втянув спёртый, приторный от дешёвого женского парфюма и пота воздух, словно была стойко готова принять поражение, и помолчав с секунду, вскинула взор, что не казался разъярённым, или, более того угрожающим, благодаря своей ангельской, безобидной внешности.       — Да, я не поступила. А деньги нужны, отец болеет, семью кормить некому. Не всем же всё на блюдечке с голубой каёмочкой, — последнее предложение Миронова пробормотала под нос, как бы невзначай, не вызывая на открытый конфликт распалённую эмоциями Рудакову.       — Давай без этого? А то начнём как на поминках сидеть, а у меня такого вагон дома. Тоже ситуация не сахар, — Кира закинула ноги на журнальный столик перед собой, не считая нужными рамки приличия. Было бы абсурдно делать это здесь, среди тех, кому до них уже нет дела.       — Хорошо. Как Ваня?       — Всё же решила по всей моей семье пройтись? Отлично, возит стволы своим знакомым из братвы, смолит, как паровоз и исправно читает нравоучения. Со школы ничего не изменилось. Ну, кроме первого пункта.       Кира улыбнулась, ясно, светло. Так, как бывает только, когда вспоминаешь о родном человеке, важнее которых, кажется, и не придумать. Разговоры о брате действовали успокаивающе, именно его присутствие — неважно где — в мыслях или наяву оказывали неоценимый эффект.       Соня, расправившись с застёжкой бюстгалтера сбросила тот на стоявшую неподалёку тумбочку, переодеваясь в привычную для себя одежду, продолжила узнавать о том, что стояло за занавесом тайной для неё жизни когда-то самой близкой подруги.       — А ты? Вот в кого ты превратилась? Шляешься не пойми где, напиваешься, подставляешь отца. Он ведь всегда всё для тебя только делал! Даже в Англию учиться отправил, пока все наши еле перебивались, — Миронова искренне не понимала бедственное положение Киры, коим она его не считала, покуда для самой было лишь неуловимой удачей жить той жизнью, что растрачивала без усилий Рудакова.       Кира только поморщилась от легкомысленности девушки, улавливая на долю секунды, как мало нужно, чтобы убедиться, что взгляды их расходятся по разные полюса.       Ничего ты, Сонечка, не понимаешь. Лучше и не вникать.       — Сонька, ты всегда была такой наивной, или я только сейчас заметила? Знала бы ты ещё эту кухню изнутри…       — С тобой бесполезно спорить. Ладно, встретимся в зале, мне ещё к администратору подойти нужно.

***

      Вырвавшись из духоты раздевалки местных танцовщиц в просторный зал, постепенно заполняющийся обилием людей, Киру в вихре подхватывает доносящаяся со всех сторон музыка — примитивные мотивы, не имеющие ни начала, ни конца. С прошлого раза ничего не изменилось, будто каждый застыл на своих местах в одной немой сцене. Здесь будто время останавливается, и часы встают, упрямо не сдвигается ни одна стрелка.       У Киры в душе огоньком заалела вновь свобода, танцевать захотелось, даже если и музыка была действительно не очень. Зато тело, её тонкое и невообразимо стройное, независимо прислушивалось, двигаясь свободно от наблюдающих порой пристально взглядов.       Разноцветные лучи заливают каждый сантиметр бронзовой кожи, каждую складочку на одежде разглаживают. Плёнку воспоминаний отматывает назад — дежавю ли? Прошла неделя, но все дороги вели на тот же порог, в те же двери вламываясь, Рудакова клянётся, что даже здесь люди некогда стали роднее, чем добрая половина её окружения.       Вокруг люди — массовка, как в фильмах. Рудакова распихивает чьи-то безвольные тела, залитые искусными творениями бессменно работающего бара. Для неё как обычно уготовлено место лучше, дальше от десятков пар глаз. Но предвкушение спокойствия оказалось не меньше, чем затишье. А буря, настоящее цунами, неизбежно приближалось.       Пока не довелось встретиться вновь лицом к лицу с тем блондином с прошедшей недели, комично и уморительно, как в дешёвом ситкоме. Видимо, их цели в краткосрочной перспективе переплетались в одну нить в направлении к VIP-зоне.       Ещё и неловкие, хоть и правдоподобно обескураженные взгляды. Кира ведь тогда, на крыльце отцовского офиса смеялась, отшучивалась, как могла. Кто смеётся теперь над ней?       Недолгое молчание не могло продолжаться дальше.       — Пчёлкин? Ты следишь что-ли за мной?       Девушка жадно вглядывалась в черты лица в метре от себя, в приглушённом свете ведь плохо видно. Может обозналась? Вероятность скучающе ползла к нулю, такую нагловатую ухмылку Кира бы не забыла. Так и произошло.       Остановившись посреди небольшого залитого оттенками света коридора, ведущего будто бы в другое измерение, туда, где люди на порядок властнее и надменнее, она хмурила тонкие брови, желая, как можно скорее уйти в свою «зону комфорта» и не делить приближающуюся ночь с кем-то, кроме бывшей одноклассницы и нескольких бокалов.       И он как-то не вписывается. Может, реально следит?       — Сам бы не стал. Поднял бы хороших знакомых. Нормальный аргумент? — Пчёлкин смешно сощурил сверкающие в неоновой гуще глаза, но не отстал.       Аргумент — на миллион сверху. Они идут в одном направлении, но Кире бы хотелось разминутся, потеряться в темноте. Его появление гулкой сигнализацией оповещало о том, что он перечёркивает все сценарии на непродолжительное времяпрепровождение Рудаковой, чем только раздражает, не цепляет.       — Не верю в совпадения. Что-то нужно от меня? — ей правда интересно. Будто у Пчёлкина есть реальная веская причина на то, чтобы так беззастенчиво подлавливать в затемненном углу.       Но ему всё забавно. Даже отчего-то серьёзный взгляд с усталым невесть почему вздохом пролетают мимо, пропадая в толпе позади них, в той музыке, от которой уже струи крови готовы просочиться из ушей.       Пчёлкин кладёт руку на спрятанную за плотной кожей её куртки талию, вообще не парится над её реакцией — она не возмущается совсем, не смотрит на него искоса — только с тем же интересом, как и пару секунд назад. Он сверхобаятельно улыбается, затмевая лучистый свет страбоскопа. Она просто тонко и ненавязчиво отслеживает каждое его движение.       — Да ладно тебе, я с миром. Пошли, компанию мне составишь, скрасишь вечер.       Это не вопрос. Ведь было бы это так, вряд ли бы Витя так настойчиво обвивал рукой её худое тело, вёл за собой и усаживал на другой диван — новый, лоснящийся, в разы мягче, чем у бедняг-стриптизёрш.       Это не вопрос, но Кире уже вряд ли хочется, что бы это было так.       Рудакова откидывается на спинку, поправляет растрепавшиеся шоколадные волосы и отдаёт всю инициативу в полном объеме Пчёлкину. Жестом подзывает официанта, что как ни кстати нарисовался на скудном горизонте. Здесь народу вполовину меньше, чем в основном зале. Так даже лучше. Так должно быть.       — Принеси даме коньяка. И побыстрее.       От вольного тона, совсем молоденький парень растерянно, утомившись, устремляется к бару. Кира провожает его хитрющим взглядом, ей нравится это властное поведение Вити. Что-то в этом есть.       — По старой схеме? Опять напоить хочешь?       Можно поклясться, каждое слово выточено в вызов. Её тёмные в неестественном освещении глаза порочнее дьявола. То, что она вообще смотрит так — уже преисподняя.       Пчёлкин, сидящий меньше, чем в метре усмехается её недавнему воспоминанию. А было, что вспомнить. Поэтому метким выстрелом в ответ ей отвечает не менее искромётно.       — В прошлый раз сработало. Более, чем удачно. Мы же классно время провели, — мягкий голос словно вуалью укутывает. Так томно, аж дыхание сбивается. Кислород будто перекрыт отовсюду.       Кира вполне себе отдаёт отчёт, что запускает необратимую реакцию на сказанное следом. Щедро орошая каждое слово бензином, заманивая беспощадный огонь. Одна спичка порождает непомерных размеров пожар.       Это пламя уже полыхает за темнотой ресниц.       — Ты называешь это классно? — насмешливо и легко. Какая удивительная способность у Рудаковой — говорить смело и непринуждённо вместо сдержанного молчания. Жизнь что-ли запасная в кармане?       — Блять, надеюсь, ты не собираешь разводить сопли, что я тебя использовал. — Пчёлкин, расценив суть сказанного на собственный лад, устало поморщился. Явно видно, что был готов к истеричным обвинениям, но совсем нет — к следующему.       — Нет. Просто, не особо впечатляюще было.       Кира поудобнее усаживается на мягкой коже дивана, сбрасывает куртку и закидывает ногу на ногу — на обнажённую кожу раскидывается пёстрый свет, и выглядит это слишком. Она сама вся слишком.       Даже для него.       Пчёлкин не подаёт виду, но осознаёт чересчур отчётливо, что она затевает заведомо проигрышную игру. Разливает по бокалам коньяк выигрышно сочетающийся с её глазами.       — А тебе напомнить, какого это было?       Виктор с плавностью дикого хищника, готовящегося к нападению приблизился. Опаляющее, как тепло от разожженного хвороста дыхание касалось её тонкой, полупрозрачной кожи плеч. В глубоком, манящем тембре сплошняком предупреждение — не затевай то, о чём придётся пожалеть.       — Мы поехали к тебе, целовались, чуть в аварию не попали. Приехали, ты раздел меня. Я возбудилась. А потом скучно стало. Ты был страстным, но я ожидала большего, — отрывисто говорит Кира, умудряясь посмеиваться, но при этом упрямо не отводит взгляда. Ей всё весело. Сука. Бесстрашная. Безбашенная.       Насмехается над ним, в голове на мнимом табло «1:0». Что ты скажешь на это, Витя?       Пчёлкин ни слову не верит. А зачем? В прошлый, проведённый вместе вечер ему было всё предельно ясно. Изводить его хочет. Выжать до предела эмоции, предпочитая их алкоголю. И если задуматься, можно пойти дальше, поняв, что даже бутылка дорогого пойла её не берёт так, как чужие ощущения.       Сильная, мужская ладонь сжала длинную шею, безжалостно вцепившись, отчего вполне вероятно появление соответствующих следов. Тяжёлое дыхание, одурманивающая завеса импортного парфюма — это всё настолько близко, физически ощутимо, что всё остальное остаётся позади, как на другом конце сознания. Каких-то пару ничтожных миллиметров между ними.       Разгневанный взгляд, сжатые желваки, закатанная по локоть тёмная рубашка. В затемненном помещении деловито переливается искрами золотая цепь. Он выглядит чересчур сексуально, а Кира уже одной ногой в этом пожаре. Шансы на спасение? Пятьдесят на пятьдесят.       Безумная, только смеётся, откидывая голову назад. Пчёлкин впервые всерьёз задумывается, что с ней что-то не так. Никакого, блять, инстинкта самосохранения и намёка на страх. Его ладонь медленно тонет в каштановых прядях, сжимая их у самого основания и оттягивая, но Кира не сопротивляется, откидывает голову. С такого ракурса даже интереснее наблюдать за картинным симбиозом слепого влечения с яростью.       — Эту херь можешь затирать на полном серьёзе только мамкиным задротам, не знающим про обыкновенную фригидность. Не твоя проблема случайно? — с издёвкой, подобной самой Кире, он произнёс это уверенно и твёрдо.       Свободная рука, скользнув по мягкой ткани топа, настойчиво опускалась ниже к бедру, не ощущая сопротивления. Губы, готовящиеся в любой момент наброситься друг на друга, почти соприкасались. И если Пчёлкину и впрямь ничего не стоило послать всё к чёрту, то Рудакова, извиваясь, довольствовалась тем, как его контроль теряет над ней власть.       — Ты так завёлся. Я просто хотела проверить тебя на прочность.       — У нас вагон времени впереди. Успеешь, — подмигнул он, и озорной блеск пронзил темноту, прежде чем Виктор одним глотком осушил бокал.       Позади него послышались торопливое цоканье каблуков. Наконец-то показался образ Сони, а затем и лёгкая тень недоумения на её кукольном лице.       — Вот ты где. Я тебя везде искала, а ты… — запнулась Миронова, озадаченно переведя взгляд на сидевшего рядом Пчёлкина.       — О, Сонька, давай, разряжай обстановку. Нам скучно, — скучающе протянула Рудакова, вытягивая ноги, бесстыдно закинутые прямо на стеклянный столик.       Груда немых вопрос один за одним возникали в изумленных от неожиданной компании глазах Сони.       — Когда вы успели познакомиться? Меня не было минут пятнадцать…       — Это долгая история, — не дала договорить Кира, прервав коротко и учтиво. Мол, неважно это, да и делится сейчас ни к чему было бы.       Но Пчёлкин, едва ли не прыская со смеху, не удержался и добавил.       — И очень интересная.       — А тебе обязательно вставлять свои пять копеек? — в голове съязвила она, незаметно закатывая глаза, лишь бы не нарываться на новую порцию вопросов любопытной Мироновой.       — Сонь, шикарно выглядишь. Смотрю клиенты на тебя не скупятся. Спрос имеешь, — заинтересованный взор обратился к девушке, оценив беззастенчиво все достоинства фигуры, подчёркнутой лёгким цветочным платьем. — Давай, после тяжелого рабочего дня нужно отдыхать, — и вновь его ладонь ухватилась за бутылку коньяка, с целью добить оставшееся содержимое уже втроём.       — Спасибо, конечно, но я с вами надолго не задержусь.       — Миронова, умоляю, ещё чуть-чуть. Чего ты зануда такая?       — Я сказала, ненадолго.

***

      После длительного веселья из алкоголя, музыки и безудержного смеха после каждых точных шуток, разбавляющих атмосферу, настало время возвращаться домой. Но даже с этим у Рудаковой возникли в какой-то степени сложности, а их катализатором стала раздражающая упёртость подруги, что уже валилась с ног от усталости, но откуда-то черпала силы для споров.       Кира, еще с обеда занырнув с головой в непроглядное отчаяние, вместе с ним не хотела уступать своей гордыне. А значит, возвращаться домой, где её на утро будет с железобетонными нравоучениями поджидать отец, как итог — замкнутый круг, где у неё снова горы проблем, головная боль, и нежелание переходить на стадию смирения. А когда это самое отчаяние выходит из берегов, приходится прибегать к крайним мерам.       — Сонь, я поживу у тебя пару дней? Я с отцом сейчас не в ладах.       — Кир, а ты не охренела? Езжай домой, мирись с отцом, я не знаю, придумаешь что-то. Я не хочу учавствовать в этом всём, — пока Рудакова докуривала сигарету, облокотившись о багажник своей машины, могло показаться, что Миронову уговорить получится разве что не в этой жизни и уж точно не Кире. Но она знала, найти выход можно всегда, достаточно вовремя сбавить обороты и стать паинькой. Уйти в затишье.       — Всего пару дней. Обещаю. В долгу не останусь, ты же меня знаешь.       — Угу, вот именно, что знаю, — угрюмо подметила блондинка, кутаясь в джинсовую куртку, защищаясь от хлёсткого ветра. — Умеешь же ты находить неприятности, а мне то что с того?       Рудакова медленно подплыла к Соне, положив ладонь на вздрагивающее от прохлады плечо.       — С того, что мы друзья. Или ты меня этому тирану на растерзание отдашь? — сарказмировала она, чего не разделяла напряжённая и взвинченная Миронова. Погода вообще не та, чтобы препираться.       — Хватит тебе придуряться. Больше чем уверена, ты преувеличиваешь.       — Ну так что, договорились? — Кира заманчиво постучала ладонью по капоту иномарки, и продолжать уже не было смысла.

***

      В какой-то момент, Кира собиралась стократно пожалеть о том, что поехала к Соне. Петляя по закоулкам спальных районов, в длительном ожидании хотелось простого человеческого сна и спокойствия. Добравшись до маленькой, старой квартиры подруги, Рудакова придирчиво прошлась по скромному убранству небольшой комнатки. Совковый ремонт, ковёр на стене, что уже наверняка полвека занимает место над кроватью, пыльная люстра — никак не сочетается с тем, к чему привыкла Рудакова.       Принцесса. Зажралась.       — Где ты такую халупу откопала? С твоей-то зарплатой можешь и большее позволить, — оглядевшись продолжила уже вслух Кира, бросила сумку в угол, и ,не торопясь прошлась по тесному пространству.       — Слушай, не выделывайся, а? Не нравится — проваливай, я тебе уже предложила вариант.       — Ничего, Сонька, если будем жить вместе, снимем охрененную хату, не то, что это. И всё будет зашибись, — но только Рудакова была воодушевлена несбыточными планами.       — Мы не будем жить вместе.       — Посмотрим. Ты даже не представляешь, от чего отказываешься.       — Давай я представлю как-нибудь, но не сейчас? Постелю тебе на диване, а сама на кровати рядом, — взгромоздила на себя ворох постельного белья и пледов Соня, сдувая падающие на лицо светлые пряди.       Кира, раздевшись, юркнула под колючий, но всё-таки согревающий плед. Несмотря на август, ночи стояли прохладными. Сквозь тонкую тюль шторы навязчиво пробивался свет от желтоватого диска луны. Миронова, ворочаясь рядом, видимо, не спешила засыпать. Был ли в этом толк, когда совсем скоро новое утро?       — Кир, — послышался шёпот Сони.       — Что?       — Так откуда ты Пчёлкина знаешь?       — Как-нибудь расскажу, а сейчас дрыхни, — неохотно ответила Рудакова, переворачиваясь на другой бок.