Пэйринг и персонажи
Описание
История о взаимоотношениях троих (на самом деле четверых), рассказанная и показанная по-разному.
Примечания
Вы можете забыть о хронологии. Пока что. Поскольку на данный момент мы только в начале пути, у вас есть одна опция - читать фанфик в таком порядке, в каком выходят части. Когда он будет закончен, я пронумерую главы так, чтобы вы с легкостью могли перемещаться от одной к другой и таким образом собрать паззл. Интересно? Попробуем!
UPDATE: работа завершена, главы пронумерованы. Не исключается выход бонусных частей, в этом случае нумерация может пересматриваться, но это будет касаться скорее последних чисел.
Любителям поискать любопытные "хвостики", оставленные автором, эта работа явно понравится. Смотрите между строк, интерпретируйте, гадайте, разглядывайте с разных ракурсов - и найдёте много интересного.
20
27 марта 2023, 05:28
— Бэзилдон — отвратное местечко, Дейв, — резюмирует Алан, на ходу распаковывая шоколадный батончик. Шуршит обёрткой, словно мышь-полёвка в поисках чего-нибудь съедобного, хотя из них двоих быть мышью пошло бы скорее ему самому. Во время гастролей они с Джо отъели себе щеки на сладостях от немецких фанатов, объелись сосисок, залитых горчицей, пытались распробовать квашеную капусту в одном из ресторанчиков и одинаково же ужаснулись, встав по очереди на весы по возвращению в Англию. Впрочем, он переживал по этому поводу гораздо меньше, чем она. Более того, он намеревался повторить это волнительное приключение уже очень-очень скоро, отчаянно пытаясь докопаться до всего нового. И он будет не один. Это радует.
— Почему это, Чарльз?
— За последние пару часов я поймал на себе как минимум два убийственных взгляда. Более того, никогда еще так часто не думал о том, чтобы развернуться и сбежать обратно в Лондон на электричке.
— Да брось, — смеётся он, закинув руки за голову. — Тут не так уж дерьмово, если хорошо себя вести. Будешь хорошим мальчиком, Чарли? Будешь, а?
Алан получает как минимум два бесцеремонных щипка за щеку, прежде чем увернуться от его ловких пальцев. Скулы у него теперь красные, как будто кто-то раздавил малину в ладони и нарумянил ему рожу. Ну или швырнул в него перезрелым помидором. На фоне залитых солнцем бэзилдонских домишек, утопающих в хозяйских садочках, он выглядит очень… аутентично. Лениво идёт рядом, почесывая бледную шею или то и дело поправляя ремень сумки на плече. Внутри верная спутница — камера, чтобы можно было запечатлеть любое мгновение, любое проявление жизни. Если обнять его, обхватить рукой за плечо, можно почувствовать исходящий от кожи слабый аромат загара там, где локтевая ямка то прячется, то вновь показывается, когда Чарли жестикулирует. Или у него за ухом. Уши к вечеру покраснеют, как всё остальное.
— Да хватит, кончай уже это!
— Ты же должен научиться выживать в Бэзилдоне, Чарли! Смотри-ка, я — простой местный задира, ну! Что сделаешь?
— Сдам матери, как будто тебе снова шестнадцать.
— Эй!
— Оставь в покое мои волосы!
Лужайка у Гаанов всегда выглядит безупречно. Ну или почти всегда. В раскаленном воздухе еще стоит запах свежескошенной травы. Словно вернувшись ненадолго мыслями в раннее детство, он коротко проходится рукой по нагретым кирпичикам, прежде чем зарыться в карманы в поисках ключа. Обернувшись, обнаруживает Алана с камерой, присевшего у обочины дороги.
— Ты чего?
— Подожди, — бубнит Чарли. — Вот так, стой смирно и не вздумай… Вот черт! Надо было тебе её пугать?
Он провожает взглядом снявшуюся с места желтую бабочку и тихо усмехается.
— Пошли, Чарльз.
— Вышел бы отличный кадр, ты мне всё похерил.
Но Алан не сердится — вернее, по-настоящему не сердится. Мало ли сколько бабочек летает по всему Бэзилдону или в лондонских парках, таких снимков он успеет наделать еще тысячу. А между тем им скоро перебираться в новую студию, а там и дальше — и хорошо бы вдвоем поскидывать оставшиеся вещички в чемодан, потому что после записи нового альбома он вряд ли вернётся в эту разморенную летней жарой глушь. Жизнь течёт, жизнь меняется, и пора бы твёрдо встать на ноги, выпрямиться во весь рост, дабы сказать этой жизни пару «теплых» слов. А бабочки вернутся — они всегда возвращаются сюда, потому что сад у Сильвии Гаан тенистый, уютный и тихий. Чем не убежище? Чем не место упокоения для тех, чьи крылья скоро перестанут шевелиться?
— Мама, наверное, у подруг, — беспечно болтает он, пропуская Алана в прихожую. — Надо же, и сестра куда-то смылась. Дождётся у меня, расскажу ведь, с какими придурками она гуляет. Ну да ладно, в другой раз — хорошо, что их здесь нет.
Любимый диван миссис Гаан пустует, но они всё равно почти крадутся мимо на цыпочках, отстукивая ритм по стопкам журналов по садоводству, корчат гримаски взирающим на них со стен людям, которые давно мертвы или с которыми давно не видишься. Он проявляет почтение сдержанным кивком только к покойному отцу, прежде чем толкнуть Ала на нижнюю ступеньку лестницы.
— Шевели задом, копуша.
— Миленько у тебя, — смеётся Чарли. Будь его воля — снова вытащил бы свою навороченную игрушку, чтобы заполучить эксклюзивный компромат. Черта с два.
— Не у меня! У мамы.
— Ладно, ладно, не пихайся.
Дом залит золотистым светом, обрывки воспоминаний шуршат по углам. Это мыши, мама? Что ты, солнышко, у нас нет мышей. А если появятся? Если появятся — мы сыграем на флейте и уведём их далеко-далеко, где они никого не побеспокоят.
— Здесь цветы на каждом углу, даже на чайном сервизе, — ворчит Чарли, топая по ступенькам. — У тебя случайно аллергии нет? Может, ты поэтому съезжаешь?
— Шутник, очень смешно, — закатывает он глаза. — Шагай уже, первая дверь справа.
На самом деле ему всё же грустно. Совсем чуть-чуть. Проходя мимо старых деревянных комодов, он дотрагивается до каждого, оправляет кружевные салфетки, в спешке задетые то ли сестрой, то ли братьями (вероятнее всего). Пару секунд озадаченно будто бы пялится на коврик, встречающий на втором этаже, тот самый, с застарелыми пятнами пролитого вишнёвого сока и маминых духов. Ещё есть пятна от вина — их-то скрыть не получилось. Он потирает ухо, обожженное фантомным жаром крепкой материнской хватки.
— Итак, что мы ищем, доктор Ватсон? — паясничает Чарли, постукивая ногтями по перилам. — Твой старый детский горшок, чтобы ты предавался ностальгии вне дома? Майку с Sex Pistols? Гайки с угнанных тачек?
— Ищу ключик от твоего рта, — фыркает он. Улучает момент и ерошит чужую макушку, спускаясь к затылку. — Вообще я оставил здесь пару шмоток, пластинки, всякое такое. Надо перетащить всё это к Джо, потом придумаю, что с ними сделать.
— Так у нас генеральная уборка?
— Я бы сказал… Попытка найти старью применение.
— Ну ты и загнул — старьё. Если бы тебе было восемьдесят — я бы еще понял, но черт возьми, нам и тридцати нет. Главное не разжирей на фанатских сластях — и влезешь в то, в чем в школу ходил.
— Ни за что. Не хочу возвращаться к имиджу школьника, иначе мы так дальше Smash Hits не выберемся. Проходи уже, чего встал?
— Надо же, у меня была комната побольше.
— Раньше я её с мелким делил. Сестра спала отдельно. Ну, ты знаешь, девочки налево, мальчики направо. Всегда завидовал. Ей богу, почему девчонкам легче всех живётся?
— Потому что они… девчонки?
— Точно. Надо будет серьезно поболтать об этом с Джо.
Они смеются, выдвигая ящички комода один за другим. Получается такая лесенка, каждый ящичек неизменно оказывается самую малость пошире. Чарли чуть не прищемляет себе палец. Ругается, но очень по-джентльменски, самые резкие слова шипя сквозь зубы — он словно гадюка в своем угрожающем танце, ходит туда-сюда, всё ему любопытно, всё ему забавно.
— Твой? — подбрасывает в воздух потемневший от времени и пыли футбольный мяч.
— Не-а, брата. Я не любил валяться в грязи, сам знаешь.
— А я думал, что все сопляки любят валяться в грязи. Отвлекает от мелких детских неприятностей.
— Это потому что ты сам становишься как неприятность. Я этим проникся только лет в шестнадцать.
— Тц, поздновато. Давай сыграем — ты да я против Флетча с Марти?
— Марти тебя пошлёт. Запихни-ка это в чемодан, о’кей?
Чарли говорит что-то про «золотой час», меряет комнату то широкими, то мелкими шагами, выглядывает в окно, приподняв створку, и ловит муху в кулак.
— У меня для тебя подарок, Гаан.
— Отвянь. Лучше найди ту штуку с плёнкой — кажется, я подписывал коробку…
— Да погоди ты, — Чарли останавливает его, беря за плечо. — Просто послушай.
Муха жужжит, зажатая в тисках. И жужжит очень по-разному, то так, то этак, словно выпрашивая свободу. Разговаривает с ними, поёт или рассказывает о своей мушиной жизни. Чарли слегка улыбается, глядя ему в глаза, такой рыжий и такой глупый. Или очень умный. Очень красивый в этот «золотой час».
— Звук природы, — хмыкает он. — И что?
— Представляешь, что будет, если сыграть это?
— На синтезаторе?
— Да как угодно. Ты же в курсе, что Kraftwerk записывали звуки снаружи мчавшейся по автобану машины? У них, правда, тогда ничего путного не вышло, пришлось всё делать самим, но…
Чарли любит болтать о Kraftwerk, а еще больше любит ставить пластинки. В эти минуты говорить с ним бесполезно, да и он сам к себе не подпускает. Если уж уходить в музыку — то с головой, выискивая каждую мелочь, какая заинтересует. Но Чарли делает это не просто так. И вообще ничего не делает ради «ничего» в отличие от них, бэзилдонских бездельников. Всех, что ли, так в Западном Лондоне воспитывают?
— У тебя уже есть идеи для альбома? — спрашивает он с улыбкой, обессиленно кидаясь на постель. В раскрытом чемодане пара старых фланелевых рубашек, безделушки, смятый комок разноцветных носков и… как будто бы всё.
— Немного, но… — Алан скромно присаживается на краешек кровати, закинув ногу на ногу и почесывая подбородок. — Поначалу всегда трудно выбрать направление, да еще точно. Не волнуйся, я тебе всё расскажу. Осталось только поймать Марти за хвост и достать у него черновики песен.
— Помощь нужна?
— Может быть, нужна.
— Давай-ка, подлезай под бок — послушаю твой план.
А плана-то никакого и нет. Вообще ничего нет, кроме какого-то клетчатого пледа, заправленного сверху матраца и подушки, полупустого стеллажа, комода-лесенки и летающих по комнате пылинок. Чарли забавно постукивает пальцами по животу. Потом прикрывает веки.
— Не спи, — он бесцеремонно щелкает Алана по носу.
— Мне кажется, мы ленимся, — хмыкает тот, встречаясь с ним взглядом. — Придётся остаться на ужин, если миссис Гаан меня увидит, и о чем-то болтать за столом.
— Подумаешь, велика беда…
— Беда никогда не приходит одна.
— Заткнись, Чарли. Просто останься на чертов ужин и не думай об этой ерунде.
— Я буду смущаться и молчать, — предупреждает Алан, щурясь под янтарно-алым лучом солнца. Одним из последних. Лежит так, что стоит ему повернуть голову — и сразу уткнётся в чужой рукав носом.
— Ну и правильно, — бормочет он, зажимая между пальцами его выбившийся каштановый локон. Солнце жжёт затылок, зато Чарли в относительной тени. В его тени. — Я её заболтаю. Всегда так получается. Подарю тебе отличную возможность проглотить свою порцию черного пудинга целиком, отлично проведём время, м?
— Да… Есть только одна маленькая ложечка дёгтя в этой бочке мёда.
— Ну?
— Бэзилдон, — Чарли небрежно разводит руками и усмехается. — Терпеть не могу сраный Бэзилдон.
— Даже если мы здесь? То есть… Я?
Выпущенная из кулака муха безрезультатно врезается в стекло. Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь! «Золотой час» заканчивается — небо гаснет, чтобы вспыхнуть снова, но уже совершенно другими красками. Алан вздыхает, пряча в уголках губ саркастичную улыбку. Проглатывает то, что ему очень сильно хотелось произнести, и отвечает:
— Я уберу пол ложки. Не больше.
— Ладно, — почти смиренно соглашается он, укладываясь рядом поудобнее, разделяя с ним одну подушку на две головы. Смотрит долго на чужой профиль, прежде чем зажмуриться. — Зато ты останешься.