Мне клекот его заменял молитвы

Дикон лежал уже третий день, лихорадка разыгралась прескверная. Давно не случалось такой злой болезни, или это Дикон раньше никогда не воспринимал подобное свое беспомощное состояние во время недомоганий так остро? Раньше он не сомневался, что о нем позаботятся, принесут теплой еды, разожгут камин, положат в ноги грелку, если необходимо, и в том, что замковый лекарь знает все обо всех хворях. Теперь же Дикон подспудно чувствовал волнение, какую-то опасность, которую не мог назвать. Нет, он не думал всерьез, что ему поднесут отраву вместо лекарства, слуги ведь не посмеют, даже если матушка отважится им приказать? Думать так про Мирабеллу было недостойно, Ричард должен был ненавидеть себя за это недоверие, за одну только мысль... Но они ведь так и не поговорили. Да, он заболел почти сразу едва придя в себя от дороги и сам запретил домашним его навещать, чтобы если болезнь заразна оградить от хвори. Матушка просто уважала его решение, а не держало зло от того как все обернулось. Только удавалось немного успокоиться, вроде бы прийти в себя, отбросить недостойные, страшные мысли, как новой напастью тут же возвращался жар, мучил его снова, в голове мутилось, кости ломило и вставали перед глазами одна за одной ужасные картины. Как он опять на площади, голый, один прикован, или в тюрьме ждет страшного приговора, как мечется в бреду не понимая, где он, унижаясь, скулит, как побитый пес, просит у тюремщиков хоть бы глоток пресной воды, или вовсе жмется к деревянному столбу, в поисках тепла, но никому, ни одной живой душе, нет до него дела. В краткие моменты просветления он вспоминал, что сам велел никого из семьи не пускать к нему в покои, боялся, что слягут тоже. Так было правильно, так и должно было быть, уверял Дикон себя. А сегодня Айрис, непослушная, зашла вслед за слугой, отмахнулась от предостережений, она уверенна была, что это не поветрие и не зараза, села рядом и взялась помогать. Дикон не смог ее выпроводить, рука не поднялась. Не смог заставить себя повести как старший, как глава семьи, напомнить холодно, что заболеть опасно, или того хуже, из последних сил отругать и выгнать, сказать несправедливое, колкое, злое, чтобы хоть обидевшись, ушла. Малодушие его победило и Дикон позволил сестре остаться. Так приятно было чувствовать ее заботу, ее искренний интерес, внимание, которое она была готова ему подарить. Прохладные пальцы на своем лбу чувствовать и как другой рукой она гладила его по руке. Дику немного становилось легче, когда он понимал, она переживает за него, испытывает сочувствие к его состоянию. Он так и уснул, утешенный, впервые за долгие дни спокойно, а когда проснулся за окном горел закат. В окно било низкое вечернее солнце. — Айри, ты все здесь... Она сидела, теребя платок, отложив книгу, то и дело украдкой посматривая на Дикона. Слуга дал ему лекарство, взбил подушки, чтоб лежать было удобнее. Когда он отошел, Ричард обратился к сестре: — Спрашивай, Айри, я же вижу, ты все собираешься. Сомневалась она не долго: — Страшно было? Горло сдавил ком. Страшно? Сейчас, в тепле постели, в родном доме Ричард вообще не понимал, как он пережил тот день. Дик закусил губу — нельзя было дать себе показать слабость перед сестрой еще больше. Айри все поняла, погладила по руке, желая поддержать, а Дик отвернулся, чтобы она не увидела выступивших слез, но кивнул, знал, что она и это поймет. — Страшно. Он почувствовал, как она наклонилась к его руке, коснулась лбом. Милая, добрая Айри. Сестра снова села ровно, взялась за книгу, но не читала, Дик чувствовал, что ее что-то мучает. — Айри... Ты ведь не все спросила? Кивнула, посмотрела в глаза прямо: — Дикон... Ты правда ее не трогал? В первое мгновение обдало холодом, все тело прошибло будто бы слабостью. Даже сил не было закричать на нее. Неужели она поверила тоже? Конечно, поверила как и все! Тут же накрыло другое чувство, что-то вроде щемящей нежности, болезненной благодарности. Неужели она, зная, думая, что Ричард мог обесчестить королеву, все равно пришла к нему, подавала хлеб, дула на ложку с обжигающе горячим супом, прежде чем поднести ему? — Айри представь... Нечто такое прекрасное, чему нет названия. Легкую бабочку с волшебными тонкими крыльями, такая одна на свете. Или нежный цветок, с воздушными, ломкими лепестками. Разве ты бы смогла обидеть? — Дикон, — Она склонила голову прижалась снова к руке. — Я знала! Я верила. Только, почему... Она тебя оболгала? Как хотелось рассказать, вывалить на сестру свои чувства, обиду, предположения. У него были предположения! Дик даже вдохнул, набрал в грудь воздух, чтобы ответить, но взгляд упал на сидящего слугу в углу комнаты. А что если он слушает, если... Передаст кому-то? Дик перевел взгляд на Айри, незаметно коснулся своего лба и уголка губ, как в детстве, их тайный знак. "Потом". А в ответ на вопрос пожал плечами. Она тихонько кивнула, вспомнила, поняла. — Когда тебе станет лучше... Покатаемся по окрестностям? Дикон сжал ее руку, кивнул, он все расскажет ей, но потом и наедине. Айри правильно поняла, разговаривать в замке об этом никак не следовало.