Выбора нет

Не было никаких скандалов, громких выяснений отношений, криков, ссор и взаимных обвинений. Была только тишина. Тягучая, вдумчивая, пропитанная горечью, виной, болью, непониманием, да всем и сразу, гремучей смесью из негативного и давяще-разъедающего. И она была куда хуже. Дима рассказал обо всем за один день, просто вывалил на Катю правду ведром ледяной воды, и подействовала правда также. Сковала, заставила оцепенеть и в бессилии размыкать и смыкать дрожащие губы, пытаясь поймать несколько глотков воздуха, как несчастная рыбина, выброшенная на берег. Конечно, женщина была не настолько глупа, чтобы не иметь хоть каких-то догадок и наметок на истину, но когда твои худшие опасения оказываются реальными, весь здравый смысл идет к чертям. Остается только миллион отрицаний, неверие, да и много чего еще в соответствии со знакомыми всем стадиями принятия. Дима понимает, честно понимает, насколько тяжело женщине будет пройти этот путь, а потому ближайший месяц очень старается брать большую часть домашних дел на себя, старается как можно меньше попадаться Кате на глаза и не пытаться заговорить с ней каждый раз, когда видит пустой взгляд, направленный куда-то в стену уже сорок минут. Но он ведь и уехать не может. Не может оставить семью прямо сейчас, потому что они слишком важны для него, были и будут.

***

Спустя полтора месяца удается поговорить относительно адекватно. Заключить договоренности, обговорить ситуацию по мере необходимости, найти какие-то компромиссы. Все таки они оба — взрослые и, благо, разумные люди. Главным становится решение разъехаться. Дети не понимают, почему мама и папа так отдалились, почти перестали разговаривать, почему мама плачет почти каждый день, а папа теперь спит на диване перед телевизором. И вот это каждодневное нагнетение и замалчивание куда хуже, чем честный рассказ и предоставление возможности пережить ситуацию и понемногу ее отпустить. Разумеется, дается это невероятно сложно. Дима думает, что тяжелее разговора, чем с детьми, в его жизни еще не было. Не было такого же сложного, запутанного, постоянно нервного периода. Однако, Позов умудряется действовать. На каком-то чистом нездоровом адреналине идет вперед, делает все, что от него требуется, ровно так, как надо. Почти не думает, не позволяет просто собственным бесконечным и наверняка затягивающим в не совсем благотворную пучину мыслям заполнять сознание. Изматывает себя делами, разговорами, работой, постоянной активностью и прочим-прочим-прочим. Выдохнуть будет можно, когда получится, наконец, прийти к первым результатам. Когда случится то, ради чего Дима проходит через весь этот непроглядный туман. Когда он переступит порог квартиры необъятно любимого человека с мыслью о том, что вот теперь можно остановиться, потому что наконец все так, как должно быть. Позов мечтает о том, как на него накатит сюрреалистичное спокойствие в этот момент. Думает, что вот тогда он непременно поймет, что все было не зря. И за эту мысль держится крепко, как утопающий за спасательный круг.

***

Дима закрывает за собой дверь и вваливается в Сережину в их квартиру с не слишком большой, но тяжелой спортивной сумкой. Он устал ужасно. Этот день (впрочем, как и много-много дней до) вымотал его и физически, и эмоционально, и, кажется, собственные вещи так и простоят неразобранными в прихожей как минимум до завтра. Позов еле стягивает с себя куртку и обувь и опирается о стену прямо около вешалки. Со стороны кухни совсем скоро слышатся торопливые шаги, а потом в поле зрения появляется партнер. Его привычная кичка дома всегда завязана чуть ниже, чем обычно, и куда свободнее, пару прядей даже прикрывают бритые виски. — Привет, Дим. — знакомый хрипловатый после какого-то времени молчания голос раздается чуть раньше, чем Матвиенко улавливает настроение Позова. Улыбка со смуглого лица сползает быстро. И если до этого весь вечер Сережа был в волнительном, но чуть ли не восхищенном ожидании партнера, сегодня окончательно переезжающего в квартиру, которую теперь по праву можно было называть их общей, то сейчас внутри что-то виновато и болезненно кольнуло. О какой радости может идти речь, когда Диме так тяжело даются последние несколько месяцев.? Впрочем, Матвиенко в любом случае не ожидал такого откровенно хренового состояния. Он вздыхает тихо, но изо всех сил старается сохранять нейтральное выражение на лице. Знает ведь, что Позов терпеть не может, когда его жалеют. — Как прошло? — спрашивает даже почти ровно, как ни в чем не бывало останавливаясь у зеркала и перевязывая по новой слишком уж растрепанную прическу. — Так, как и ожидалось. Нормально. — Дима выговаривает как-то тускло и дергано плечами пожимает, а потом все-таки находит в себе силы, отрывается от стены и плетется в сторону спальни. — Сумку завтра разберу. — бросает зачем-то вдогонку, скрываясь за поворотом. Сережа только выдыхает тяжело. Нихрена ведь не нормально. Впрочем, решает сильно не доставать. Дать немного времени и, может, какого-то личного пространства. Просто на кухню уходит снова, принимаясь бездумно дорезать салат. Сегодня хотелось устроить что-то особенное для них двоих. Может даже отметить. Впрочем, повар из Сережи не то, чтобы слишком хороший, поэтому вся остальная еда, кроме этого самого салата, была заказана из любимых ресторанчиков.

***

Димы нет уже минут двадцать, и Матвиенко начинает немного нервничать. В конце концов, решает пойти проверить. В спальне темно. Сережа даже думает, что каким-то образом пропустил момент, когда партнер в ванную ушел, но совсем скоро чуть приспособившиеся к темноте глаза вылавливают чужой силуэт на кровати. Позов погружен глубоко в свои мысли. Ему действительно понадобилось просто остаться одному на время. Потому что там, в коридоре, он почувствовал, как изнутри вдруг поднялась огромная, пугающая, выводящая из себя волна. От одного только взгляда на партнера появилось мерзкое, непонятное и совершенно несправедливое желание впиться пальцами в его плечи изо всех сил, разораться и потребовать ответов. «Какого хера..? Почему я себя так чувствую? Где мое ебаное умиротворение? Где наше блядское счастье?!» Благо, Дима прекрасно знал, что ни одного ответа у Матвиенко не было, и очень, очень сильно не хотел и боялся просто сорваться на близкого человека. И вот сейчас, когда до Позова по-тихоньку начало доходить, что тот самый вечер, который он втайне окрестил чуть ли не священным и возложил явно слишком много ожиданий, уже настал, но не повлек за собой вожделенного облегчения, что-то внутри него просто-напросто треснуло. Да, так не стоило делать с самого начала, но иногда, чтобы пережить слишком сильный стресс, просто необходимо установить в голове какую-то точку для стремлений, так называемое начало светлого будущего. И когда вдруг понимаешь, что никакого светлого будущего не наступило, а вокруг все та же выгребная яма, невольно ставишь под сомнения абсолютно все. Именно этим Дима и занимался. Позволял резко вырвавшимся на волю сомнениям грызть себя, поедать медленно и с особенным садизмом, делать дырки в и без того потасканном сознании, чтобы потом пролезть туда и засесть прочно и надолго. Позов не мог объяснить то, что происходило сейчас внутри. С одной стороны, он прекрасно знал, на что шел. Осознавал каждое свое решение, вынашивал слишком долго, чтобы начать сомневаться. Четко понимал, ради чего все это было, и нисколько не сомневался в своих чувствах к Сереже и в желании быть с ним в полноценных отношениях. Но вот с другой… У него была прекрасная семья. Действительно прекрасная. Они жили душа в душу, понимали друг друга, ценили совместное время. Дима до одури любил своих детей и, как ни крути, любил Катю. Последние два года, наверное, немного другой любовью, но это не меняло того факта, что женщина была неотъемлемой частью его жизни. Им было хорошо вместе. Спокойно, привычно, надежно. И вот прямо в этот момент Позов думает, что за такое, кажется, забытое давно спокойствие отдал бы что угодно. Стыдится этой мысли, винит себя, не хочет такого допускать, но он просто устал. Слишком сильно. Будто бы даже почти смертельно. И когда Сережа вдруг появляется перед ним, а потом и усаживается на кровати совсем рядом, позволяя почувствовать какое-то слишком уж яркое тепло от легкого соприкосновения плеч, становится действительно тошно. Позов невольно сжимает пальцы в замок покрепче, старается хоть немного в себя прийти. Матвиенко это движение прослеживает. Внутри снова болезненно сжимается. Дима ведь даже не переоделся, наверняка просидел без движения все это время, полностью сосредоточенный на не самых приятных мыслях. И Сережа ужасно хочет помочь. Сделать хоть что-то, попытаться, в конце концов. Чувствует себя слегка беспомощным, но тут же отгоняет это пугающее ощущение. Только тихо горло прочищает, а потом уже более явно поворачивает голову в сторону партнера. — Пошли на кухню. Я поназаказывал всего и сразу, поужинаем. Ну или, хочешь, налью тебе на крайняк..? — усмехается невесело, но говорит все равно куда мягче, чем обычно. А Дима снова ощущает внутри что-то странное, скручивающееся в районе желудка и не дающее прийти в себя окончательно. Поэтому он только сглатывает шумно и с большим трудом, сжимает пальцы посильнее и даже проговаривает про себя фразу несколько раз, прежде чем ответить. Только бы не выпустить ничего наружу, только бы не нагрубить, только бы не испортить ничего по новой. У него ведь и так ничего не осталось. — Ты иди, я через две минуты буду. Честно. — получается по-прежнему как-то блекло и выцветше, но хотя бы получается. Даже взгляда на Матвиенко не переводит, потому что это, кажется, было бы уже слишком. Слава богу тот только понятливо кивает, кидает тихое «жду» и снова скрывается из поля зрения. Позов берет себя в руки за несколько минут. Изо всех сил уговаривает себя же продержаться еще немного, постараться отвлечься, действительно поесть хотя бы, с утра ведь только какой-то бутерброд перехватил, да и все. Стаскивает чуть подрагивающими пальцами уличную одежду, быстро меняя ее на домашнюю, и появляется на кухне, усаживаясь на свое привычное место. Матвиенко как раз вытаскивает из микроволновки вторую тарелку с пастой и ставит ее на стол. Дима вообще-то карбонару обожает просто, но сейчас она ощущается почти пресной. Больше, чем половину порции впихнуть в себя не выходит. Сережа только чуть хмурится, наблюдая, как партнер вилку откладывает. Невольно повторяет его действие, а после перехватывает чужой взгляд. Наконец-то. Позов ведь за вечер еще ни разу на него не посмотрел, и сейчас вдруг этот зрительный контакт отозвался чем-то невероятно теплым и необходимым. Внутри разлился неконтролируемый трепет, и Сережа решился попытаться снова. — Дим, там что-то пошло не так? Расскажи, должно полегче стать. — совсем аккуратно тянет руку вперед и перехватывает чужую ладонь собственной. Это ведь был их язык. Язык тактильности. Они всегда выражали чувства по большей степени именно прикосновениями. Липли друг к другу даже там, где это было не надо. Касались, прижимались, обнимались, кусались, целовались, толкались, щипались… Словом, использовали совершенно любые способы тактильного взаимодействия, чтобы донести до другого свое настроение, эмоции и чувства. Поэтому Сережа и сейчас выбирает привычный обоим метод. Держит руку партнера мягко, медленно ведет большим пальцем по раскрытой ладони, чуть прижимает, проходясь гипнотизирующими круговыми движениями. Безмолвно выражает поддержку, показывает, что он рядом, что очень хочет сделать хоть что-нибудь. Дима замирает. Буквально застывает в одном положении. Он ведь и пару минут назад, пока ел, невольно пропускал мысли о том, что Катя вообще-то готовила сама, что будто бы детских голосов не хватает, что что-то не так, непривычно, неспокойно. И вот сейчас, когда Матвиенко так доверчиво в глаза заглядывает и прикасается вдруг осторожно и бережно, как к чему-то невероятно ценному, внутри снова поднимается это странное ощущение. Позову кажется, что оно настолько сильное, что граничит с физическим. В горле резко ком образуется, в животе крутит и тянет болезненно, и где-то у самого основания горла формируется пока еще не опознанный позыв. Будто вся колкая вина, страх и горечь пытаются наружу выбраться одновременно. И именно поэтому Дима резко деревенеет, стараясь понять, что происходит и как все это остановить. Сережа трактует по-своему. Думает, что партнер не противится, не пытается отстраниться и, возможно, просто не может признаться, что ему действительно нужна поддержка и какие-то банальные слова. Поэтому Матвиенко решает действовать сам. Он ведь любит. Сильно и искренне. Даже слишком сильно и слишком искренне, настолько, что порой сам пугается. И вот сейчас, когда любимому человеку явно плохо, хочется сделать для него все. Все, что угодно и возможно. Все, что в его силах. И Сережа правда пытается донести это до Димы, хоть тот и знает наверняка. Матвиенко смотрит немного устало, но совершенно влюбленно, губы растягивает в совсем слабой и мягкой улыбке. Излучает все тепло, на которое способен, и невольно тянется и второй рукой, теперь заключая ладонь Позова в своеобразный плен. — Я тебя люблю. — проговаривает тихо и хрипловато, будто тайну какую-то выдает, но вместе с тем делает это так уверенно, что создается впечатление, будто это признание — самая естественная вещь в мире. Правда, потом улыбаться перестает, и продолжает уже более серьезно. — И волнуюсь. Сильно. И только попробуй сказать, что у меня нет повода. — бросает быстрый строгий взгляд, но снова мгновенно смягчается. — Поэтому, пожалуйста, если я могу что-то сделать или как-то помочь, скажи. Не хочешь говорить — напиши сообщение. Дай знать как угодно. Ты сейчас все делаешь ради нас, и мне это охренеть, как важно. Честно. Я вижу, как тебе тяжело, и хочу взять хотя бы часть всего на себя. — выдыхает тихо, а потом медленно тянет руку Позова ближе через стол и невесомо прижимается губами к костяшкам. — Но если правда не хочешь ничего говорить, то я не буду доставать. Я просто буду рядом, ладно? — и снова старается улыбнуться приободрябще, чтобы хоть немного развеять витающую в воздухе неуютную атмосферу. И вот это все для Димы оказывается слишком. Он ведь знает, как все эти долгие речи Сереже нелегко даются. Знает, как тот не любит проговаривать то, что итак должно быть ясно. Но ради него каждый раз пытается, повторяет собственные мысли вслух, раскладывает по полочкам и разжевывает, как маленькому ребенку. Все еще наверняка в тайне ненавидит это, но прекрасно видит даже сквозь все деланное Позовское недовольство, что тому нужен именно такой подход. Нужно, чтобы в голове все четко и ясно сложилось, без возможности додумать или извратить на свой манер. Дима на жутких эмоциях, его швыряет от вины к привязанности, от испуга к желанию быть ближе, от смятения к какой-то собачьей преданности партнеру. Чувства и состояния сменяют друг друга с бешеной скоростью, формируют внутри еще больший ком, заставляют голову кружиться, а откровенную тошноту подкатывать к горлу пугающе сильными порывами. Позов внешне остается совершенно неподвижным, даже выражение лица не меняется. Наверное, именно поэтому люди часто не догадываются, насколько он на самом деле эмоциональный и восприимчивый человек. И вот, стоит только Сереже произнести последнее предложение, пропитанное все той же теплотой и честностью, как Дима резко руку выдергивает, изо всех сил губы сжимает и срывается в сторону туалета. Позов не представлял раньше, насколько надо распереживаться, чтобы моральное состояние довело до тошноты. Теперь представляет. И это до невозможного хреново. Совсем скоро и без того скудный ужин снова оказывается вне Диминого тела, и теперь получается только с хрипящими, жалобными звуками извлекать из себя пустоту. Желудок снова и снова сжимается в бесполезных позывах, заставляя каждый раз по инерции дергаться и сжимать ободок унитаза ослабевшими пальцами. Матвиенко какое-то время ждет снаружи. Пугается дико, когда партнер вдруг убегает, а потом под дверью безостановочно кожу вокруг ногтей ковыряет, стараясь хоть как-то унять собственное волнение. Когда болезненные звуки за дверью на какое-то время стихают, Сережа быстро идет на кухню, набирает стакан воды и заходит в помещение туалета. Сейчас нет ни брезгливости, ни неловкости. Есть только волнение и привязанность. Матвиенко усаживается прямо на пол рядом с Димой и аккуратно поглаживает по чуть сгорбленной, напряженной спине. И сразу после Позова снова выворачивает, он буквально давится воздухом, который из себя выплевывает, и неконтролируемо дрожит, не в силах остановить рефлекторные сокращения. Бледнеет еще сильнее буквально на глазах, мученически морщится и даже успевает каким-то краем сознания почувствовать стыд перед партнером за свое положение. Как только новый приступ стихает, Дима бессильно опирается спиной о стену. Он даже руками еле шевелит, а во рту невыносимо мерзко. Однако, с последним немного помогает Сережа, который уверенным движением перехватывает чужой подбородок и буквально поит водой из стакана. Становится совсем немного легче. Вскоре рвотные позывы прекращаются, и Матвиенко, даже не слушающий совсем слабые возражение партнера, практически заваливает того на себя, дотаскивая до спальни и уже там укладывая в кровать. Этот день заканчивается для них совсем не так, как каждый себе представлял. Сережа не понимает, что именно происходит с Позовым, не понимает, как себя с ним вести и как ему помочь. И вообще-то чувствует знакомое отчаяние, которое в их отношениях лейтмотивом существует уже давно. Но он ведь наученный уже, привыкший. Раскусит эту отравляющую горечь, прожует, впустит внутрь, позволяя поглотить каждую клеточку, и покорно впитает в себя, соглашаясь абсолютно на все. Матвиенко наклоняется и совсем невесомо прикасается губами ко лбу уже мерно дышащего во сне Димы. И вот ради этой возможности быть с партнером здесь и сейчас он не сдастся. Все зашло уже слишком далеко, для них точка невозврата пройдена.