Любимые омеги бесславного Принца Харольда

Ползай по-собачьи В комнате без света. Я зашторил окна — Встреча под секретом. Выгибая спину, Вытирай собою С моего паркета Жидкий след любови…

Все слезы Королевства были выплаканы холодным дождливым маем. Альфы не вернулись в назначенный срок. Тревожное неурожайное лето город провел в безмолвном трауре. Вязкая скорбь со временем уступала звериному омежьему гневу, страху перед голодной зимой и новым значением, которое приобрело древнее слово «война». Мелкий сухой снег хрустел под ногами от мороза. Маленькая бабья фигура Лога все уходила в темную даль. Загруженный до предела дровами Мартин с трудом за ним поспевал. Черные деревья в белой изморози-броне стояли плечом к плечу, как воины в карауле. Мартин-Эмпти не думал до этого часа, что боится темноты. Красивый и самонадеянный Яхонт, что вздрагивал из-за писка мыши в подполье — сейчас бы злобно потешался над братом. Мартин бы многое отдал за возможность знать, что он и Папа-Хэри сносно переживают зиму. Ведь у омеги был, имеющийся на птичьих правах, но все же теплый и сытый угол. Чувство вины и презрение к себе вдавливало в снег, как двойной груз. Могла ли семья принять помощь от такого сына? Немудрено, что Мартин боялся! Дальше чем во двор за водой, юноша не выходил много месяцев. Прежде ненавистный, большой дом Лога стал единственным оазисом безопасности. Серые дни, наполненные заботами по хозяйству, одинаково похожие и непохожие друг на друга, придавали жизни слабый смысл. Деревянные грубые потолки он бы без сомнения предпочел холодным далеким звездам, о которых грезил взаперти. Немногочисленные платья Мартина натирали плечи и требовали замены: с каждым месяцем он все увереннее тянулся вверх. Небогатый рацион также способствовал росту. Обильных припасов Лога хватит для семьи из четырех человек — они не сомневались, что переживут зиму. Чувство голода им практически не досаждало. Но как же детям осточертела соленая капуста и маринованные огурцы! Лог проявлял диковинную смекалку и домовитость. Дрова, нарубленные в заснеженном лесу, он выменяет на мешок сахара, который будет таять на теплом хлебе долгими вечерами. Не каждая омега найдет в себе силы, чтобы взять топор и шагнуть по тропе, известной лишь альфам. Но чувство наживы гнало Лога-Крейтера в сумеречную стужу. За ним, как новорожденный теленок, робко брел Мартин-Эмпти. Книги покойницы-Шоны были прочитаны подростком вдоль и поперек. Он имел свой шкурный интерес слушаться Лога. Омеги выносили на рынок всю домашнюю утварь. Частенько Марти удавалось поручить Буку купить ему новую книгу и выкрадывать время из короткого дня на чтение. Старший давал на то свое позволение. Косметика и цветные ленты стоят дороже: нравится мальчишке листать пыльные страницы — пускай! Равнодушный прежде к печатному слову Бук, осторожно заглядывал Марти за плечо, что-то шепотом читая. Однако в выборе в литературы их вкусы совершенно не сходились! Шона оставила после себя толстые книги-кирпичи, где незримый автор из страницы в страницу перегонял заумным языком скучные вопросы: «Что есть добро?», «Кого мы в праве считать своим другом?», «Как простить врага?». Мартин дремал за столом, лицо его лежало прямо в книжном развороте. Но в редких разговорах с домашними, ловил себя на мысли, что говорит словами автора, что вклинились в его разум, как родные. А Буку нравились трогательные сказочные истории о печальной любви, где нравственно и внешне совершенные герои борются с жестоким черствым миром. Обязательно короткие истории! Мартин почти уверен, что альфа ронял над тонкими книгами крупные горячие слезы. Но вчитываясь сам, омега слышал в голове противный голос Лога: «Брехня! Брехня! Все ссаная брехня!». Мартин захлопывал омежий романчик, испытывая неприязнь к картонным лицемерным персонажам и возвращал испуганному Буку со словами: «так не любят». Альфа по-совиному моргал, обещая в следующий раз найти то, что ему может понравится. Но огромная рука Бука вновь тянулась к какой-то наивной книжонке. Чувства героев не вызывали у паренька лишних вопросов и противоречий. Бук сам довольствовался платонической любовью к человеку, что с удовольствием бы продал свое тело ему на улице. У Лога была только одна громоздкая потрепанная записная книжка, куда старший омега вносил все доходы и расходы, и даже сколько у Эрики выпало молочных зубов. Коварная маленькая альфа обнаружила нужный лист и накалякала угольным карандашом медвежью челюсть, убеждая всех, что через год ее улыбка будет выглядеть именно так. Лог не мог сердиться, а Марти скрыть грустных глаз — с каждым днем Эрика все больше напоминала своего пропавшего жестокого отца. Прорезиненная обувь юноши скользила по скрипучему снегу, лишая опоры. Тяжелая поклажа перевешивала набок. Дорога вымотала. Мартин ненавидел холодный вязкий жир, всплывающий в харчах Лога, но в данную минуту бы съел все, что приготовил старший омега. Мучаясь от отдышки и бурчания в животе, мальчик ойкнул. Горячий пар изо рта поднялся вверх над их головами. Лог крепко сжал его плечо и молча указал на снег. — Волчья тропа. — «Пробовал когда-нибудь пироги с волчатиной?! Во! Ха-ха-ха-ха!» — Идти дальше нельзя. Заночуем. Вдалеке, как на грех, послышался вой. Мартин почувствовал, что у него отнимаются ноги от страха. Лог поправил свой дровяной узел уверенным движением и двинулся вглубь черных деревьев, не произнося больше ни слова. Мартин по привычке шел следом, стуча зубами так, что услышали бы в королевском дворце. Волки, волки, Урру Великий, волки… Перед ними возникла засыпанная снегом лесная сторожка. — Ложись сюда. Одежду снимай, ею накроемся. Только дверь помоги закрыть — не дотягиваюсь! Ясное дело — альфа для альфы строил. Две пары худых жилистых рук опустили задвижку на раз-два. Внутри холод и жуткий мрак брошенного человеческого жилища. Марти смотрит на щербатые серые стены, два старых лошадиных седла под потолком, сломанный лук без стрел и окаменелости недоеденного хлеба. Сухое ладное костровище. Лог расстегнул полушубок и бросил на промерзшую землю — под его ногами уже тлела полешка. Мартин нехотя прилёг рядом. Омега продрог до костей и нуждался в недружелюбном тепле Старшего, точно так же, как тот нуждался в нем. Лог глухо зарычал. И мальчик понял, что это предельное расстояние на котором его будут терпеть. В сторожке тесно, неуютно и страшно. Молчание Лога несколько успокаивало и навевало пьяный дрем. — Спи. Как солнце встанет — в путь. Руки и ноги из-под шубы не высовывай. Отморозишь к чертям. — Старший случайно задевает ладонью гладкое бедро подростка. Тянется к ножу на своем поясе, хищно всматриваясь в мутную ночь. Мартин покорно кладет голову Логу на плечо. Ему снится теплая кухня, залитая солнечным светом, как переполненный янтарным медом бокал. На улице лето, но огонь в камине удовлетворенно трещит. Мартин тает от блаженного жара — Лог возится у плиты. Это место никогда не казалось Марти более дружелюбным и домашним. Вплоть до этого мгновения он чувствовал себя здесь несчастным, униженным, даже избитым. Сейчас резко полюбились каждый пучок вонючей травы и кастрюля на кухне Лога. Полюбился Лог. В этом теплом свете омега больше не казался старым и отвратительным. У него трогательные голубые глаза и мягкие черты лица — это может быть очень красиво. Ему не чужда омежья слюнявая нежность. Омежье желание близости. Омежья проклятая похоть. Она не чужда и пятнадцатилетнему Мартину. По комнате лениво проплывают красные рыбы, касаясь прозрачными хвостами сосредоточенной фигуры Старшего. Без видимой на то причины, Мартин и Лог начинают целоваться. Слюна была теплой, густой и вязкой. В жизни Мартина случилось немного поцелуев, и этот явно многое значил. Как значил хлюпающий звук соприкасающихся губ, когда маленькая юркая капля стекает по подбородку и вниз. Капает Логу на край юбки. Мартин помогает старшей омеге присесть на стол. Благо — рост позволяет облизываться, уперевшись о поверхность. Ноги Лога оторвались от земли. Голова Мартина проскальзывает под плотным одеянием. Куда-то, в те далекие места, что он смутно видел в раскаленной бане и, густо покраснев, отвернулся. Старикашка Лог закрывает рот маленькой ладонью, морщится и медленно откидывается назад. Язык Мартина скользит между бедер и паха. Кисло-сладкий привкус омежьего пота отдает топленым молоком. Мартин, как ребенок, дорвавшийся до чужой игрушки жадно ощупывает ее, покусывает, облизывает. — Перевернись на живот. Мартин чувствует в себе силы опустить Лога собственноручно, но ему важно, чтобы Старший сделал это добровольно. Лог моргает, испытывает его терпенье лишь мгновение и… Поддается. Мартин расстегивает штаны, прислушиваясь к прерывистому дыханию прогнувшейся омеги, как всадник к своей старушке-лошади, прикасается ласково и с большим почтением к этому телу. Так, как Лог этого заслуживает. Стол под ними трясется — на пол ровными рядами летит бесценная посуда хозяина. Переплетение теплых пальцев, синхронное дыхание, робкие извиняющиеся толчки под звуки разбивающейся керамики. — Мартин, проснись. — Требует Лог строгим тоном. Все тот же снег. Холод. Зима. Несвоевременная смерть, которую им удалось избежать в неловких объятиях. Руки, живот и красное лицо Мартина пылают огнем. Страшный греховный сон спас их обоих от обморожения. Лог ничего не спрашивает, даже не злится, что они безнадежно проспали. Но ему кажется тоже немного стыдно. Запах спелой малины, будто кто-то разбил банку варенья посреди лесной сторожки. Мартин-Эмпти поднимается как пьяный, в спешке кутаясь в полушубок. Старший уже снаружи, планирует дорогу в город или пытается охладиться на легком морозе. Волосы Лога пропахли сладким ароматом подростка. Им предстоял утренний часовой поход до дома.

***

В Лире-Крейтере Мартину особенно нравились две вещи — яркая экзотичная внешность и природная деликатность. Лир сдал в последние месяцы. Но тяжелая хворь лишь огранила хрупкие ключицы и запястья, выразительные карие глаза, контраст уязвимого белого тела и здоровых длинных рыжих волос. Неделю омега лежал в постели, выбираясь из шерстяного одеяла в холодную нищую реальность, только, чтобы дойти до ведра или пожевать что-то из своих скудных запасов. Говорил, что не чувствует голода. Его взрослая дочь неудачно именно в этот проклятый год родила первенца — Лир уступил ее семье единственную корову. Та приняла широкий жест родителя и совсем его не навещала, оправдываясь хлопотами с младенцем. Неизвестно, что именно подкосило здоровье Лира: недоедание или тоска по детям? Мальчишки-альфы ушли на войну, а старшая дочь любила только своего отца-пьяницу. Глубокой иррациональной любовью. Лир морщился и отмахивался, вспоминая о муже, как о другой хронической болезни, что временно его оставила. Он обязательно вернется и вобьет финальный гвоздь в крышку гроба омеги. Лир смиренно дожидался погибели. Сложив тонкие костлявые руки на коленях, сидел так часами, ни о чем не думая, ничего не чувствуя. Но вдруг за его спиной появлялся Лог с самыми несвоевременными вопросами к отчаявшемуся человеку. — Ты фасоль собираешься весной садить? Лир! Ау? — Лог-Крейтер мигал голубыми глазами, - Я же не тебя не про «обрикосы» спрашиваю! Чего молчишь?! — Абрикосы. — Тихонько поправлял Старшего Мартин и нагибался, ибо в него летело что-то из домашней утвари. И Лир в полусне поднимался, туго вспоминая, где у него хранится фасоль, пока Лог не отыскивал нужный его мешок, и деловито оценивая содержимое, совершенно спокойно спрашивал: — Отдашь мне? У меня дети. А ты все равно помирать собрался! У Мартина-Эмпти сжималось сердце от услышанного. Он был готов либо бежать, либо падать в ноги, извиняясь за черствость Лога. Но Лир, напротив, либо не к месту улыбался, либо краснел от злости, отбирая драгоценную фасоль. Порой соседи приходили, чтобы просто играть в карты. Лог превращал любой вечер в скандал, Мартин судорожно перебирал веер из красно-черных карт, а Лир-Крейтер молча смотрел, почти всегда пропуская ход. Их присутствие утомляло, но как он понимал позже — было чем-то вроде переливания крови из здоровой плоти в больную. Помогало ненадолго. Когда Лог приметил местечко, далеко в гуще леса для (не самой законной) рубки дров и стал брать с собой на работу Мартина, Лиру приходилось следить за егозой-Эрикой. Взамен — печка рыжей омеги перестала остывать, но прилечь с этим ребенком даже на пару минут не получалось. Робкое беспокойство вытеснило даже усталость: обещались прийти вечером, но добрались до дома только к полудню. Лир-Крейтер кротко выдохнул, ступив на порог — Лог и Мартин живы. Эрика с визгом сбила папашу с ног. Дровяная тесемка лопнула, и Лог грохнулся в сугроб вслед за поленьями, сердито рыча. Мартин едва заметно улыбнулся. Уже приближаясь к городу, они вновь поссорились. На этот раз из-за бедолаги Лира. — Мне кажется у него малокровие. — Осторожно начал подросток, — Если он будет пить молоко, то быстро поправится. Лир так похудел — на него страшно смотреть. Зря он отдал корову… — Ай! С ним такое было и много раз! — Отмахнулся Лог, соленые сопли капали с его некрасивого носа, — Непутевая омега! Но ты не лезь в чужую семью. Снова. Мартин грустно усмехнулся. — Мы могли бы ему помочь. — Я и так ему помогаю! — Нахмурился Старший, — Уж понятно мне, что ты мямлишь. Нет у меня лишней еды! Понял? Вот и помолчи!.. — Мгновение молчания, продолжил противным голосом, — «Мы могли бы помочь!»… Забыл, что сам живешь здесь на птичьих правах, Эмпти? — Я думал, Лир — твой друг. — Мрачно бросил Мартин. — Он перестал быть моим другом, когда на свет появилась Эрика! Мне нужна была помощь, но этот гад решил, что держаться от меня подальше правильнее для омежьей общины. Ха! И где теперь эта община! — Лог перепрыгивает через канавку, — Сказать мелкой, что добрый дядя Лир считал ее ублюдком, а теперь так мило за ней смотрит! А то Лир такой добрый! «Малти» такой добрый! А папа такой злой! Тьфу! — Скажи, если тебе от этого станет легче. — Подросток чуть отошел в сторону, прислушиваясь к пению редких птиц. Гундеж Лога похож на утиное кряканье… — И скажу! Усек?.. Он никогда меня не просил о помощи. — Сам понимаешь, как ему стыдно просить. — Ему и должно быть стыдно! — Вновь огрызнулся Лог, — Лир сам во всем виноват! Он не бедная сиротка, как ты мог подумать! Его отец был богачом и носил сынульку на руках! Лир даже в школу ходил и по дому управлялся только в свое удовольствие! Он мог выйти замуж за влиятельного альфу, как ему предлагали родители. Но выбрал пьяницу с губной гармошкой! Отец и тогда этого дурака не бросил — построил им дом, в котором они до сих пор живут! Но когда помер — муж Лира пропил все его наследство. И они оказались по уши в дерьме с тремя ребятишками. Вот тебе и любовь до гроба! Красота и даже золото ни к чему, когда ума нет. Лир — рыжий баран. И ты думаешь он поумнел с годами?! Ха! Его волосы! На одно мыло сколько уходит! Он слишком горд собой, чтобы остричь. Продай он свою косу на черном рынке — купил бы новую корову! Мартин шел по хрустящему снегу, всматриваясь в редкие лошадиные следы и первые огороды в городе. — Лир не должен извиняться за то, что родители любили и заботились о нем, а для твоей семьи ты был в тягость. — Вздохнул омега, — Тем более, не должен извиняться за свои длинные волосы. Старший ожидаемо не завопил и не бросился с кулаками. Презрительно выдохнул и ускорил и без того быстрый шаг. — Чем бы мне тебя угостить? — Задумчиво протянул Лир, наблюдая за тем, как Мартин-Эмпти разжигает огонь в печи. Наблюдая за изящными стараниями этого робкого неравнодушного юноши, Лир чувствовал себя виноватым. До Мартина он брезговал даже разговаривать с Эмпти. И впервые разглядев его лицо в окнах Лога — желал ему смерти. Впервые желал смерти кому-либо! (Даже мужу зла не хотел. Даже после изнасилования). Ибо с появлением Мартина — сосед хлебнул много горя. Больше, чем Лог заслуживал. Вид охваченных пламенем дров напомнил подростку о жутком сне накануне. У Мартина покраснели уши. Огонь хоть и согревал отяжелевшие чресла, но травил душу. Он разделил содомский грех с Логом в своих помыслах, а на яву попал в неудобное положение! Помощь больному Лиру вовсе не альтруизм, а бегство от злых голубых глаз Старшего. Рыжий омега ласково положил ладонь на окрепшее плечо Марти. Мальчик вопросительно посмотрел в ответ. — Нет ничего хуже тоски по любимому в юности. Когда кровь еще горяча. Наша с Логом кровь давно остыла. Лишь бы были здоровы дети… — У Лога кровь горячая, как водка. — Эмпти закашлялся, отворачиваясь к печи. Разумеется, дядя Лир решил, что Мартина гложет тоска по принцу. И ложью было бы сказать, что он не нуждался в его поцелуях, запахе и смехе. Но представить, что Харольд стоит на пороге. Их домашний ад возобновится снова. А ведь Марти только начал ощущать себя на своем месте. Пусть возвращается, разумеется! Но только не сегодня. Только не сейчас… — Я сказал Логу, что жизнь несправедлива. — Грустно повинился Лир, — Мои дети на войне, а Бук сидит у его юбки. А ведь он давно не ребенок… Вот Лог и обижен. Расслабленная улыбка с лица Мартина пропала. Эти слова многое объясняли. В городе оставшихся альф можно было пересчитать по пальцем. И братец Бук входил в их число. Омеги Королевства не давали ему покоя: кто плевал в суп, а кто приглашал провести с собой ночь и злился, получая отказ. И без того тихоня, Бук залег на дно. Несправедливо было обвинять его в случившемся, но всему миру не объяснить, что ты не дезертир. — Мне приснилось, что я овладел Логом, как альфа. Лир лишь деликатно удивился, оправдывая свой хрустальный характер. Он не плюнул через плечо, не рассмеялся, не поежился от омерзения. Лишь приподнял рыжие брови, будто омеге сказали, что он обтерся о белую стену и ходит с огромным пятном, того не ведая. — Ты… Молод. И тебе не хватает близости. И не такое почудится от воздержания. Все Королевство смотрит такие сны пока наши мужья воюют. — Умиротворенно улыбнулся Лир. — Голодной курице все просо снится! Секретничаете, крысы? Лог вбежал в маленький дом соседа, ухватившись за последнее услышанное слово. Омеги смущенно проглотили оскорбление. Лог-Крейтер громко поставил ведро молока на печь. — Ты что же, Лир! Хочешь меня виноватым сделать перед богами и людьми?! Хозяин беспомощно хлопал рыжими ресницами. Лог продолжал, негодуя: — Я, что же, думать за тебя должен?! Случайно вспомнил! В том году занимал у тебя золото и не отдал! Ходишь, небось, и говоришь всем подряд: «Лог-Крейтер долги не возвращает!»Тьфу! Растяпа! Золота сейчас у меня нет — молоком бери! Потом еще принесу! Сердце Мартина-Эмпти застучало в горле. Ноздри Лога раздувались от наигранного раздражения. — Я, право, не помню ни о каком тобой занятом золоте, сосед… — Это слова застали Лира врасплох, он судорожно вспоминал, нервно сминая края юбки. — У меня все записано! А он, чтоб ты знал, Марти-Эмпти, школу окончил! Но считать умеет только до пяти! Лир-Крейтер страдальчески ойкнул: это было правдой. Марти медленно поднялся с пола, глядя куда-то сквозь лицо Старшего. У Лога, что касалось денег, как у лекаря все точно. Он отдал долг, как и полагалось в срок. А это молоко — жест доброй воли. — Эй! Любимые омеги Принца Харольда! Бон-Бон. Местная проститутка и отец-одиночка. Оба, не сговариваясь, обернулись к окну. Знакомая тонкая фигура вдалеке. Курит какую-то дрянь. Точно Бон. Бессовестно кричит им с улицы. — Танцуйте! На пороге вашего дома — альфа! На губах у обоих застыло одно имя на двоих.

***

— Красиво! — Воодушевленный возглас вырывается из сильной мужской груди. Голубые купола единственного христианского храма в столице отражаются в глазах цвета отполированной стали. Его здоровая улыбка — единственный признак высокого происхождения. Натруженные мозолистые руки, приятные глазу мужские морщины и мелкие шрамики, вольная щетина. Белые отросшие волосы и высокий рост. Железное колечко в правом ухе. Легкое фиолетовое поношенное пончо с рисунками созвездий. В районе «Большой медведицы» броская заплатка. Дырявые ржавые сапоги. Деревянный лук на одном плече. Открытый ко всему новому светлый взгляд чудака лет пятидесяти. Разъяренный серый ослик медленно ступает вслед за хозяином. Нисколько не разделяя восторг белого альфы, забывшего, что сейчас идет война. Странник легко ступал по свежему снегу, глубоко вдыхая морозный воздух. Улыбался всем, кого встречал, как ребенок. Омеги тихонечко выглядывали из окон. Впереди альфы и его сердитого осла бежал терпкий мужской запах и громкий слух. Истосковавшиеся по мужьям местные жители достали бы из опустевших закромов самый лакомый кусочек для этого загадочно-прекрасного Господина. — Тебе нравится, Гораций? — Не отрывая взгляда от белоснежных стен храма, спросил альфа. Осел возмущенно завопил, требуя покоя и позднего завтрака. Его недобросовестный хозяин очарованно слушал звон колоколов, чуть приоткрыв рот. Поправил полностью покрытой татуировками рукой спадающий на светлые брови локон. Пустить бы в этого белого чужака стрелу — не заметит! Как комара стряхнет с себя и продолжит легкий набросок угольным карандашом на желтой бумаге. Гораций, как любой брошенный ребенок, привыкший сам заботиться о себе, ударил хвостом альфу по лицу и уверенным шагом направился к забытому на подоконнике одного из бедных домов замершему комнатному цветку. Чтобы его съесть! Хозяин тяжело вздохнул, туже натягивая длинную веревку. Гораций тянулся к лакомству из последних сил упругим розовым языком. Альфа вздрогнул. Некто не заметил глупой ловушки и рухнул прямо в снег. Вид крови на одежде заставил странника побледнеть. Черная непригодная для зимы монашеская ряса. Босые ноги, потрескавшиеся от мороза по-омежьи нежные губы. Смуглая кожа, когда-то иссиня черные волосы, грубая повязка, скрывающая отсутствие одного из голубых глаз. Потерянность на лице в контрасте с собачьим оскалом. Животное! Евнух Бруно. Человек в рясе обронил деревянные старые четки. Осторожно вытянул руку, чтобы поднять их из снега, как вдруг проклятый осел слизал их, как кубики сахара и проглотил. Белый альфа и Бруно долго смотрели друг на друга в полном ужасе и замешательстве. Прежде чем странник испуганно не вскрикнул, засовывая руку Горацию в прямо в пасть. Евнух глухо вздохнул — то был подарок любимого мужа. — Ради Всесильного Урру простите! — Странник глубоко кланяется, извиняясь. Бруно вжал голову в плечи. В городе появился второй городской сумасшедший. Благородный альфа при оружии просит прощения у евнуха — чушь! — Я не уследил за Горацием! А он исщадие ада! Теперь вашу вещь никак нельзя достать! Я не могу распороть ему брюхо, Господин! Он мой друг и мы многое прошли вместе! Да и сам я виноват — мы сбились с пути и я не накормил его утром. Позвольте мне как-нибудь возместить вашу утрату! — Продолжал пламенную речь странник, — Сэр Азир! К вашим услугам. Очередной поклон. Бруно громко сглатывает. — Вы ранены? Вам нужна помощь? На вашем одеянии кровь. — Заметил Азир. — Она… Не моя, Господин. Беспомощность скулящей дворовой шавки на контрасте с пониманием — он без труда вонзит зубы в пульсирующую шею Азира. Если захочет, разумеется! Альфа протягивает Бруно руку, как охотник, которому нравится ощущение близости смерти, протягивает кусок мяса старой волчице. Бруно быстро вскакивает на ноги, игнорируя предложенную помощь. Поджарая фигурка в черном тряпье. Запах свежей крови и церковного ладана. — Вы не представитесь в ответ, альфа? Издевается. А выглядит беззлобным и, черт возьми, милым. Азиру нравится это выразительное лицо человека, прошедшего через множества страданий. Он хочет увидеть его еще раз, чтобы нарисовать. — Я не альфа, Господин. — Обмороженные губы дрогнули, — Бог с этими четками. Прощайте. Заботьтесь о скотине лучше… — Такой благородный! Такой красивый! А слабых обижает! Не стыдно? Азир обернулся. Ароматная проститутка с дырой в щеке и облезлой шубе. Первый осмелился подойти. — Помогите омеге заработать сыну на конфеты! — Скорее требует, чем просит Бон-Бон. Бруно, пользуясь случаем, исчезает за воротами белого храма своим окровавленным черным существом. Красиво — думается страннику. — Сын? Какая прелесть. Я ищу одного человека, Эмпти! Подскажешь его дом — я заплачу за твою милость. — Азир аккуратно достает золотую монету и кладет на ладошку Бона, — Альфу по имени Шона ты знаешь? — Опоздали, щедрый Господин! Скопытилась бабка! — Омега прячет честно заработанное за здоровую щеку. — О, небеса! А Лог? Ты, может быть, знаешь Лога? — Жадного коротышку с мочалкой на голове и противным нравом?! Еще бы! — Засмеялся Бон-Бон, — А на что вам дедуля? Прийти в город полный прекрасных одиноких омег и спрашивать эту дряблую задницу! Глупости! Азир виновато улыбнулся. — У меня к нему давнее дело. Семейная тайна. Проведешь? — Ладно уж! Но как надоест старик — идите ко мне. Позовите «Бон-Бона»! Я вылезу из любой канавы, как ушлая крыса! Лошадка у вас странная… Больная?

***

Задыхаясь, скользили по сухому снегу. Не зря спешили! Эрика с наивной улыбкой взобралась белому альфе на руки. — Это мой папа? Он вернулся, да?! — Азир дружелюбно рассмеялся, заправляя белые волосы девочки под шапку. Лог-Крейтер и Мартин-Эмпти сдержанно молчали, грозно дыша. И каждый думал, что зря надеялся. И каждый был уверен, что будет биться насмерть за маленькую Эрику. — Шурин! — Сэр Азир подмигнул старой омеге.

Та, которая не согрешает потому, что это не дозволено, та согрешает. Овидий Назон