Звонкий лай за порогом

      Мне не нравился писк медицинской техники — давил на мозг, бил по барабанным перепонкам. Хоть рядом и располагался стул, я траурно стоял у больничной койки. Дремлющий на ней старик был изможден десятилетиями и захватившей их пустотой: в его палату не приходили дети, родственники, жена, друзья, коллеги; единственными посетителями были уставшие медсестры да всегда один и тот же врач, плохо выбритый, с темными мешками под глазами. Он осматривал мониторы, делал пометку в медицинской карте и вешал ее, прикрепленную к металлической подложке, на рейку койки в ногах пациента. Весомый повод расстроиться, разочароваться в прожитой жизни, но ни о продолжающемся одиночестве, ни о попадании в палату старик не ведал. Время от времени приборы фиксировали всплески мозговой активности, однако сейчас не осталось ничего, кроме механического дыхания, поддерживаемого системой искусственной вентиляции легких. Чуть выпирающий живот, мирно вздымающийся, накрывало бесцветное одеяло, по бокам от тела покоились сухие морщинистые ладони, кожа на которых казалась столь тонкой, что способна треснуть от любого неосторожного прикосновения к ней, точно скрючившийся осенний листок.       Мне не нравилось здесь, вот только уйти я не мог. Внутренний голос подсказывал, что вернее будет остаться. Но как коротать время — ума не приложу. Да и сколько потребуется тут простоять? Я перевел взгляд на окно: за мутноватым стеклом меж раскрытых бумажных штор в парке через дорогу кричали дети. Мальчишки бегали друг за другом, размахивая игрушечными световыми мечами, их матери в красочных пальто общались друг с другом на засыпанной желто-рыжими листьями скамейке. Зима подбиралась к людям не спеша, но это там, по ту сторону стекла. А в палате она уже настала.       Я повернулся вновь к больному — и на этот раз при всем подсознательном желании не смог отмахнуться от въедливой мысли, неприятной, колкой, заставляющей нервы болезненно вибрировать в холодных, теряющих чувствительность пальцах. «А, собственно, кто он?.. Кто лежит в этой больничной палате?..» В глубине души ответ я знал, он просто не нравился мне. Настолько, что я умудрялся игнорировать его столь долгое время. Но все же, от обреченности поджав губы, я подошел к койке вплотную, сжал собственную кисть — так, чтобы молодая кожа сложилась в морщины, — и поднес ладонь к руке старика. Похожи. Те же мелкие, едва заметные шрамы у большого пальца.       Я отошел на широкий шаг, сцепил пальцы в замок за спиной, будто терпеливо ожидал аудиенции у крайне занятой высокопоставленной особы. Вот только кабинет, у двери в который я стою, пуст — его владелец вышел. А как вернуться назад, он не знает. И потому бессильно чешет висок.       На несколько спасительных секунд задержав ледяные пальцы в волосах, на чувствительной коже под шевелюрой, я осмотрел палату и старика еще раз. С тихим шорохом двинулось одеяло. Удивленно вытаращив глаза, я уронил руку на стерильный воздух. «Он пошевелил ногой! Старик пошевелился! Значит, он — не…»       Край одеяла приподнялся, и вместо пальцев ног я увидел мокрый блестящий собачий нос. Робко из-под ватного укрытия вылез терьер, оперся передними лапами на медицинскую карту и, помахивая забавным хвостом, заглянул мне в глаза. Не моргая, не дыша, я медленно приближался к собаке. К моей собаке, которую я не видел… более шестидесяти лет?..       — Хвостик?.. — изумленно обронил я. Малышка узнала имя и спустя полвека: громко — звонко — радостно тявкнула и затопталась на задних лапах, словно только-только начинающий ходить ребенок. — Хвостик!       Собака чуть ли не сама запрыгнула мне на руки, горячо лизнула щеку и, как в старые-добрые времена, вытерла ледяной сопливый нос о мою шею.       — Господи, ты что, все это время была здесь? Сколько? Как долго ты околачивалась рядом?       Она не могла ответить, но заглянув в черный, испещренный звездами космос ее маленьких блестящих глаз, я понял: все те годы, что мы были в разлуке, — более шести десятков лет…       — Ты ждала? Ты ждала! Какая хорошая, умная девочка ждала? — самозабвенно сюсюкал я с собакой, ероша шелковый мех, обнимая и прижимая теплое пушистое тельце к остывшему, обесцветившемуся себе. Ее веселое пыхтение, порой срывающееся на звонкий лай, затмило писк медицинской техники, приглушенные стеклом крики ребятни, шум проезжающих мимо машин. — Ты дождалась, девочка! Пойдем гулять? Кто хочет на прогулку? Хвостик хочет! Хвостик заслужила! Хвостик — моя маленькая умница!..       И уже не один — с семьей в лице верного, любящего и горячо любимого друга — я наконец-таки вышел за порог.