Кровь под кожей

      Не то, чтобы Китти никогда не сталкивалась с иронией, с очевидной насмешкой мира, дрожащей в ушах раскалённым дыханием, но вот это было чересчур.       В Аду. Живьём. Чешир мертвой не была. Она ходит каждый день, ест, тренируется среди мертвецов, будучи при этом живой.       Очередная жизнь, клочок времени, отведенный на то, чтобы ошиваться в загробной армии, жаловаться Дьяволу и языческой братии на непутевых новобранцев, и каждый божий (или не совсем) день надеяться, что никого из прошлых жизней здесь не окажется. Китти бы молилась, если бы это помогло.

***

      В тот раз, когда Чешир попадала в Ад впервые, это было где-то с две с половиной сотни лет назад, плюс-минус несколько декад. И это не было замкнутым кругом мучений или каторгой. К живым здесь немного другое отношение, потому что не так их много в загробном мире, этих живых. В целом к воинам относились лучше, и компания куда приятнее, чем все себе рисуют. Ад не был отдельно взятым миром, скорее административной единицей там, куда попадают умершие. Всё же в Геенне Огненной ублюдков варили "заживо", а тех, кто просто оказался недостаточно чистеньким, отпускали в свободное плавание. И этим очень гордились: Преисподняя, увы, возведена на иссушенных, как кости, землях с горячим солёным воздухом и солнцем, палящим девятнадцать часов в сутки.       Предметом гордости было то, что за миллионы лет существования человечества, а значит за миллионы лет смертности, здешний климат всё же удалось преодолеть, и отстроить резиденцию Сатаны на самом краю света, и за ним, до горизонта, крупнейшее кладбище во всём мире — загробный мир.       Чешир была здесь в детстве, и была на правах развлечения для местного генералтейства. Она не была игрушкой или зверушкой, но другом, которого очевидно всерьёз не воспринимали. Сейчас же она дослужилась до... не то, чтобы девушке присвоили официальное звание. Дали "командора", чтобы закрыть бюрократический вопрос. Её в армию-то взяли на командующую должность потому что от смертных девушку отличало особое преимущество — время, что у неё было.       Китти чуть более трех с половиной сотен лет, и до сих пор, погибая в одном месте, она оказывалась в новом. С её же не-воинским ростом и не-бойцовским телом, с её же калеченной памятью. В новом времени. Правда иногда Чешир возвращает в то самое время, и то самое место, где она уже была однажды.       Поэтому её помнят здесь.

***

      Кровавое небо и леденящий кровь свет предзакатного солнца, находящегося к земле так близко, будто соперник вот-вот уткнется золотым щитом в твою грудь, слепит глаза, в которых зернится соль и песок, подхваченные ветром. Падение вниз, будто с небес в пустыню, визжит свистом ветра в ушах, горечью избытка воздуха в горле. Вот так люди умирают — проваливаясь в темноту.       Только Китти не мертва. Её снова вышвырнуло из одной жизни в другую. Вышвырнуло в самом буквальном смысле — она падала на асфальт от пулевого ранения, но мозг отказал до соприкосновения с землей, и вместо глухой тьмы девушку встретило солнце Ада, иссушающее загробный мир из года в год, и ранящее сетчатку так, что ещё до того, как приземлиться в море серой бесплодной земли, поднимая облако пыли, ударяясь затылком, Китти ощутила себя ослепшей.

***

— Ты сегодня немного.       Половина территории преисподней была застроена салунами. Не потому, что попадали сюда в основном пьянчуги, нет. Просто собственное жильё большинству усопших не понадобилось. Они предпочли не спать ни секунды, не замолкать ни на миг, и не замедлять шаг, а если чувствовали, что мысли начинают просыпаться, что память дает о себе знать, они напивались. Нельзя назвать их пьяницами, но несчастными очевидно можно.       Всеми барами владел Левиафан, и морем его было море спирта. Он появлялся то там, то здесь, разливая самостоятельно, и переговариваясь с умершими, как с равными. Левиафан был одним из генералов, адмиралом, точнее, но более всего ненавидел войну, поэтому с Китти Чешир они приметили друг друга ещё на первом заседании, в котором девушка принимала участие. — Справедливости ради, не так много я выпиваю, - ответила Китти. — У тебя построение с утра, вот и не пьешь. Знаю же, что как эти напивалась бы, не виси на тебе легион, - качает головой хозяин, кивая в сторону столов.       У него обветренное, как у морского пирата лицо, испещренное морщинами не по возрасту, длинные волосы, убранные в косу, отливающие темно-оливковым в свете ламп за зелеными торшерами. Тяжелые веки, чуть красноватые белки глаз и мозолистые крупные руки. Он всегда щурился, потому что плохо переносил свет, и не замечал его только на поле боя, ослепленный жаждой крови. Адмирал привычно косится на светильник, прикидывая — не разбить ли его о столешницу, но качает головой, и устало опускает веки. — Не будь на мне легион, я бы вообще не выпивала, - возражает Чешир, отодвигая стакан подальше. — Тебя их брать не заставляли. — Очень просили.       Мужчина смеется. Тихим хриплым смехом. Потому что "Очень просили" означает, что выбор если и дали, давили на чувство долга изо всех сил. Дай Бог не физически. — Они..., - Китти заглядывает за спину, туда, где стоит десяток столиков в зале, и десяток вдоль стен, - Бескрылых не любят, - после недолгой паузы продолжает она, - Смертных в том числе. Бесы. — Бесята гордые, поэтому и побеждают, - генерал возвращает стакан девчонки за стойку, и снова чему-то недовольно фыркает. — Глупые и юные, поэтому погибают десятками тысяч. — Им не ты не нравишься, а то, что ты и без крыльев их даже в небе достанешь, прилипала, - лицо мужчины светлеет, а сероватая от нехватки солнца кожа, кажется, приобретает живой оттенок. А ведь он всего глоток из своего стакана отпил, - Годик-два, может зауважают, когда каждого из этих малолеток отметелишь, маленькая.       Маленькой Чешир называли потому что в состав генералтейства она не входила, но на заседаниях присутствовала. Она была кем-то средним между приёмышем и наёмницей, которая экономила боевые единицы — солдат — сотнями. Но была ниже всех и каждого, а помнили её ещё ребенком. И с того времени, когда она выглядела на двенадцать, девчонка вытянулась менее, чем на голову, и выглядит мало совершеннолетней, если не вглядываться и не разговаривать. Спасало только то, насколько старческими было её вечное недовольство и брюзжание.       Попадая в новый мир, новое время, Китти имела набор ресурсов, чтобы вести приемлемый образ жизни. Именно ресурсы сделали её полезной в войне, а военная знать в загробном мире жила более, чем благополучно. — Пятнадцать минут до захода этого проклятого светила, - наполовину торжествуя, наполовину брезгливо говорит адмирал, - Иди отоспись в темноте, а с восходом..., - он делает большой, неподъемный для него же самого глоток, и почти давится, - с восходом удави их всех, - голос становится совсем грубым от жидкости не в том горле.       Глаза Левиафана слезятся, становясь краснее обычного, и взгляд туманится, потому что пьянеет он быстро. — А давай, когда война кончится, мы их утопим, как котят, хочешь? - предлагает он, и на этом Чешир понимает, что хватит с адмирала на сегодня. — А война когда-нибудь кончится? - спрашивает она, соскальзывая со стула. — А это паршивое солнце когда-нибудь погаснет? — Нет. — Значит никого мы не утопим. Спокойной ночи, солнышко.       Наверняка солнышком её звали потому, что Китти тоже всё никак не канет в лету.

***

      Китти приходилось спать, приходилось есть, она выматывалась быстрее, а под конец дня валилась с ног. Мертвецы ничего подобного не испытывали, потому что живого тела у них не было — только оболочка души. И хотя грешная душа не бессмертна, она намного выносливее того, какой Чешир была.       Но она тренировалась, как проклятая, и лицо держит всю жизнь, а потому, сидя на койке в госпитале, девушка выглядит более, чем спокойной.       В одной из предыдущих жизней ей и её уважаемому наставнику часто угрожала опасность быть убитыми, в от того — то ли от страха, то ли с возрастом развилась новая способность Китти ко времени. Она получает смертельное ранение, и совершает временной оборот прежде, чем погибнуть — возвращает тело или в состояние до ранения, или в уже излеченное. И тоже самое с тем, кого девчонка спасает. Ещё одна причина, по которой Чешир взяли в армию — ей не жаль собственной жизни. Но даже её Китти может спасти, как и гарантировать такую возможность генералам и высшим чинам, если те выходят на поле сражения. А те не имели привычки отсиживаться в кабинетах.       Раньше такие обороты давались сложнее, контролировать их было практически невозможно, и после каждого, из Чешир будто весь дух выбивали. Ей едва хватало суток влёжку, чтобы потом стоять на ногах.       Но у неё было время на дрессировку. Она здесь уже четыре года, и за это время её лимитом стали три или четыре смертельных ранения за бой. После этого оставались силы только на то, чтобы переместиться в лазарет, и дать зашить те раны, которые не несли мгновенной смерти, но долгую и мучительную точно обеспечивали, потому что это Китти тоже регулировать научилась. Она предотвращала сиюминутные риски, потому что иначе от истощения девчонка в один день просто не очнулась бы. — Спасибо.       В отличие от Левиафана, остальные генералы выглядели юными, хотя и были часто старше него. Потому что Люцифер, и многие другие были ангелами или языческими божествами. Даже с рваными ранами вдоль лопаток, с огрубевшими от тысяч лет войны чертами лица, они были библейски красивыми. К досаде противника.       И сейчас одно из этих мраморных изваяний, Князь Преисподней, с тёмно-рыжими волнами волос, склеенными в липкие кольца кровью, благодарит Чешир.       И она кивает, чувствуя, как кружится голова от кровопотери и того, что сегодня второй оборот Китти делала вместе с одним из полковников, чьи крылья нанизали на копьё, и вырвали с частью кожи перепонок. Тот упал с неба, не меньше сотни ярдов пролетел. Наверняка переломал все позвонки.       А после этого ещё один оборот, когда точно так же копьё прошло Чешир насквозь. Она даже сейчас фантомно ощущает, как осколки рукояти ребер колют в груди при каждом вдохе. Острие вышло на пятнадцать сантиметров наружу, а затем его грубо рванули обратно. После этого девчонка сделала оборот, и оказалась здесь. — Да вы посмотрите на неё, - Сатана криво ухмыляется, - Она ещё и спинку держит, будто её сейчас от усталости не вывернет. Я даю тебе официальное разрешение генералтейства — сляг с сердечным приступом, возьми отпуск, разревись у меня на руках, - он наклоняется вперед, упирая локти в колени, и все кости разом хрустят, как у смертного, - Или у Тенгри, на худой конец, Китти, смотреть больно.       Чешир невесело усмехается в ответ, чуть ссутуливаясь, потому что от неё очевидно не отстанут. — Спасибо, не нужно, - ворчит второй мужчина.       Тенгри был светловолосым, светлоглазым, бледным, как утопленник, с прозрачной, отливающей голубизной кожей. Он несомненно был здоров, как медик старался изо всех сил бывать на солнце хоть иногда, но последние полгода бесы не покидали траншеи, а Тенгри лазарет, сухое помещение, освещенное ледяным светом белых ламп. — Мне хватает истерик малолеток, которые сначала прутся в войска, а потом ревут у меня на хирургическом столе, - тот зло стирает с виска испарину, и продолжает зашивать Чешир руку, - Повезло, что тут очереди не было, иначе остался бы шрам, а ты знаешь как я их не люблю. — Проклятый карлик!       По крайней мере раз в полгода это происходило — в дальнем конце этажа начинались крики, и продолжались до самого кабинета Тенгри, пока в дверь не вваливался Левиафан. — Отребье, когда же это кончится, ты, проклятый…! - адмирал зажимает глазницы ладонями, оседая на пол, - Понавтыкают лампочек, убиться можно! — Заткнись, и успокойся, - зло, но сдержанно цедит лекарь, - Я миллиард раз говорил тебе: я никоим образом не отношусь к солнцу, что-то не нравится — иди в египетский квартал, поугрожай их божкам, посмотрим что они тебе на это ответят, - Тенгри обрезает нить, помогая Китти пересесть на койке так, чтобы откинуться спиной на стену, - Дома сиди, и не высовывайся на солнце, идиот. — Как ты?! - адмирал отрывает руки от лица, и воспаленными глазами впивается в лекаря, - Сидеть в уютном кабинете, пока остальные там мрут?! - он срывается с места, кидаясь на Тенгри, - Мерзкий трус!       Вопреки тому, каким сухим был загробный лекарь, жилистые руки с тонкими пальцами, стискивают руки адмирала с такой силой, что тот разве что не шипит. — Я врач, - сухо отвечает он, - Белоручка, о чем ты неустанно напоминает мне уже не первую тысячу лет, - мужчина крепче стискивает кулаки, снизу вверх глядя в слезящиеся глаза, - Но я убиваю намного больше небесных голубков и фанатиков, чем ты и кто-либо из этого вашего паршивого генералтейства, потому что я точно знаю как с одного раза выдрать хребет белокурой тупой глыбе праведного гнева, а ты — пьющее, несчастное, стареющее ничтожество, не можешь вбить в свою проспиртованную голову, что если ты приходишь едва живой сюда каждый раз, и зовешь меня скорее паршивым отребьем, карликом, чем по имени, однажды тебе всё же придется бросить войну, потому что я терпеть вечность не намерен.       Он брезгливо практически отшвыривает адмирала от себя, и тот не удерживает равновесие, вновь оседает на пол, и Тенгри склоняется прямо над ним, заслоняя собой от света, говоря уже куда тише, но без прежнего презрения. — Тебя убьют, понимаешь? Ну, не тянешь ты со своими глазами эту войну, - в голосе скользит практически сожаление. И просьба, - Пожалуйста. Ты же хорош в стратегическом планировании, судостроении, запрись в тёмном, "уютном кабинете", придумай как завершить войну в нашу пользу, только на солнце не высовывайся.       Возможно слух притупился от боли в голове, или полуобморочного состояния, но Чешир кажется, что последние слова Тенгри прошептал.       Она видит, как лекарь опускается перед адмиралом, как убирает рука в медицинской перчатке оливковые волосы морского чудовища за ухо, и колет прозрачную жидкость, от которой тяжелые веки адмирала опускаются, смаргивая последние слезы.       Тенгри поднимается, и вздергивает безвольное тело Левиафана за собой, оттаскивая его в палату, смежную с докторским кабинетом. Та была предназначена для раненых, нуждавшихся в постоянном личном наблюдении главного врача, и хотя адмиралу это не требовалось, Тенгри всё равно уносил его туда всякий раз. — Не любит же он тебя, - не то с иронией, не то сочувственно говорит Князь. — С горя не повешусь. — Нет, Тенгри, повесишься. Именно с горя, и именно из-за него, - мужчина запускает ладонь во всклоченные спутанные кудри, кровью зализывая их назад, - Ты же небесное божество, а он... — Морской гад, да, - перебивает лекарь, - И будь добр, умолкни прежде, чем несчастный случай отравит тебя чем-нибудь из моей аптечки.       Дальше Китти слышала очень смутно. Что-то Левиафан и Тенгри не поделили очень давно, но неизменным оставался тот факт, что первый всегда приползал к лекарю. И не всегда от жуткой боли в глазах, а слезы не всегда были от раздражения. Чешир, и всем остальным, впрочем, не вполне понятно свойство их взаимоотношений, но задумываться об этом у девчонки никогда не выходило. Она пытается встать, но знает, что даже пальцем не пошевелила, потому что Тенгри что-то колет и ей. Что-то, от чего мозги превращаются в месиво, и картинка перед глазами тоже.